Текст книги "Призванный хранить"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Аланская царица так же сокрушённо (но совершенно серьёзно) вздохнула в ответ.

– Уже.

Снова смех и голоса, перебивающие друг друга. Вскоре они удалились и стихли, а я продолжал сидеть неподвижно, вяло думая, что сегодня вряд ли напишу хоть строчку.

А потом – может быть, через минуту или через час – я услышал шелест листвы недалеко от себя. Я живо поднялся на ноги – и увидел Регенду. Она стояла прямо передо мной и смотрела мне в глаза. Я подумал, что она сердится, – может быть, решила, что я нарочно шпионил за ней. Но нет, в её взгляде не было ни гнева, ни смущения. Только ожидание. И я, вдруг смутившись сам, неловко проговорил, демонстрируя чистый лист:

– Моя рукопись... Я, видишь ли, работал над рукописью...

– Ты всё слышал? – спросила она.

Я кивнул. А она сказала с некоторым облегчением:

– Что ж, тем лучше. Я совсем не была уверена, что смогу произнести это внятно, стоя перед тобой.

Иногда мне в голову приходит кощунственная мысль, что всемогущий Аллах отвёл мне слишком долгую жизнь. Про иного говорят: «Несчастный человек! Умер в расцвете сил и в зените славы – а ведь многое ещё мог совершить...» Глупцы, откуда им знать, что ожидает человека в будущем. Возможно – великие дела, о которых через много веков сложат легенды. Возможно – нечто иное, о чём будут говорить шёпотом и с отвращением. Одно известно наверняка: коли Всевышний уготовил человеку долгий путь – в конце его ожидает болезнь, уродство и смерть. Только смерть жалеет стариков, жизнь к ним беспощадна. Я чувствую это на себе: моя собственная жизнь уходит быстро, осталось всего ничего – часть ночи и зыбкий рассвет, наполненный крошечными огнями где-то далеко, на склонах гор. Там, где раскинулся лагерем Хромой Тимур, осадивший город Тебриз.

Что скажут обо мне потомки, доверь я своей повести всю правду, всю подноготную о моих тайных и явных помыслах, не проклянут ли? Как бы сложилась сама История, если бы тот день в саду стал для меня последним?

Я часто вспоминаю его. Раскладываю по камешкам, словно мозаику, и собираю опять, каждый раз с горечью замечая, что очередного камешка не хватает. Возраст делает меня забывчивым. Постепенно стирались детали, угасли в дымке прошлого люди, которые были мне дороги, – страшно сказать, я пытался вспомнить лицо Регенды – и не смог... А вот что осталось – это старые яблони в медовом запахе и расстеленное на земле покрывало нежного персикового цвета. И мёд в глиняной пиале, над которой жужжат пчёлы. Одна из них села на меня, и я отшатнулся, покраснев.

– Ты не любишь пчёл? – спросила Регенда.

Я признался, что попросту боюсь их: мне было восемь лет, когда во время прогулки в парке на меня напал целый рой. Помнится, я бестолково размахивал руками, потом упал на землю и заревел – моих сил не хватило, даже чтобы убежать. На крик прибежали слуги отца. Они живо завернули меня в одеяло и унесли в дом. Прибывшие в тот же день лекари осмотрели меня и успокоили отца, заверив, что моё здоровье вне опасности. «Следы укусов сойдут без последствий, – сказали они, – если выполнять несложные рекомендации по лечению». Через положенное время укусы действительно сошли, а вот последствия остались. С тех пор пчёлы вызывают у меня панический ужас.

– Ты разочарована во мне? – спросил я.

– Наоборот, – сказала Регенда. – Мне было бы трудно полюбить человека без слабостей.

Она улыбнулась и аккуратно капнула мёду себе на ладонь. И подняла её перед глазами. Я увидел, как на ладонь села пчела. Она была ярко-полосатая, словно тигр, с длинными торчащими вверх усиками и хоботком впереди. И острым жалом в лохматой заднице – я даже вздрогнул, представив, как это жало вонзается в руку Регенды.

Однако – не вонзилось. Пчела замерла было в нерешительности, но через секунду просеменила вперёд и вежливо опустила хоботок в капельку мёда. Затем, насытившись, взлетела и описала круг над головой царицы – я именем Аллаха поклялся бы, что она благодарила за угощение...

– Знаешь, – сказала вдруг Регенда. – Я повстречала человека. Здесь, в саду, несколько минут назад.

– Кого именно? – Я не на шутку встревожился – не удивительно, особенно в духе последних событий.

– Мне показалось...

– Что?

– У моего брата Исавара есть маленький сын, его зовут Баттхар Нади. Я видела его совсем младенцем, а сейчас в саду он словно явился ко мне из будущего. – Она помолчала и поёжилась, будто от холода. – Он сказал, что мне угрожает опасность.

– Ты испугана после вчерашнего покушения, – мягко сказал я. – Немудрено. А что касается опасности... Кто бы ни желал тебе зла – клянусь, пусть он сначала переступит через меня.

– Иди сюда, – тихо произнесла Регенда.

Я опустился рядом. Как та пчела, – а ведь, наверное, могла бы облюбовать себе какой-нибудь цветок, полный нектара, или спелое яблоко, упавшее с ветки, или глиняную пиалу на персиковом покрывале – соблазнов вокруг было множество. Но Регенда и не думала никого соблазнять. Или искушать. Или брать силой. И тем более просить.

Она просто поднимала руку ладонью вверх.

Я ощутил её губы – впервые, словно сделал важное географическое открытие. Да что там географическое – я открывал для себя саму жизнь, мимолётно удивляясь, почему мне понадобилось исходить для этого столько дорог. Все дороги были здесь, под моей ладонью. Все виденные мною красоты мира, которые не шли ни в какое сравнение с высокой изящной грудью и влажной впадинкой посередине, где матово поблескивало ожерелье, привезённое откуда-нибудь из Александрии или Египта. Все сундуки с золотом и алмазами в шахских сокровищницах не стоили и кончика её шелковистых волос, сады Семирамиды безжалостно блекли перед её раскрывшимся лоном, и роскошный двухсоткомнатный дворец Абу-Саида в моём родном городе выглядел рядом с заманчивым изгибом её бёдер, как ветхий покосившийся хлев. И даже мой слепой дервиш, моё всевидящее око, мой судья и палач, раб и господин, исчез ненадолго из моих дум.

Мы выпили всё вино и фруктовую воду, мы разбили несчастную пиалу с мёдом, и меня ужалили две пчелы, которых я, вероятно, нечаянно придавил. Нашу кожу покрыли лепестки опадающих яблонь, трава и комочки земли. А наша одежда пришла в полную негодность. И я подумал вдруг, как хорошо было бы остаться здесь навечно – не рассчитывая каждый свой шаг и не проигрывая в уме каждую реакцию мимических мышц. Забыв о Копье Давида (как оно было близко в тот момент – только протянуть руку!) и о страшном клейме на плече наёмного убийцы, – если бы Регенда знала, кто был его нанимателем!

Макха Пуан, вспомнил я. Полужаба-полуженщина, шиитская богиня подземного царства...

Нужно было прямо там, во дворце, заставить всех обнажить свои плечи. И заставить не только гостей – всех стражников на башнях, всех поваров на кухне, слуг и служанок, шутов и певцов, летучих мышей под крышей и привидений, безнадзорно разгуливающих по подвалам. Никому нельзя было верить на слово.

– Ты что? – шёпотом спросила Регенда, с чуткостью влюблённой женщины ощутив моё секундное напряжение. – Что-то не так?

– Всё хорошо, – улыбнулся я и поцеловал её – в тысячный, наверное, раз за сегодня. – Всё хорошо...

Глава 14
ПРАВИЛА БОЯ

– Плохо, – сказал Аккер, спокойно наблюдая, как Антон в очередной раз поднимается на ноги и отряхивается от пыли. – Думается, твой наставник был хорошим мастером, если сумел кое-что вдолбить в тебя. Жаль, ты оказался нерадивым учеником.

Антон потёр ушибленное плечо и с завистью поглядел на Лозу и Баттхара, с упоением рубившихся лёгкими деревянными саблями. Выходило у обоих не слишком ловко – пожалуй, даже похуже, чем у него самого. Однако именно Антону доставалось от сурового учителя чаще и больше других. И посмеивался над ним Аккер обиднее, чем над остальными, и чаще валял в грязи, и реже сдерживал удар, даже зная наперёд, что Антон не сумеет защититься.

– Бей, – велел горец.

Антон подхватил с земли палку, изображавшую саблю, и, резко выдохнув, нанёс удар. Удар, по его мнению, вышел неплохим: мощный и молниеносный, как принято в одном из разделов каратэ. Подобное движение трудно даже заметить, не то что блокировать... Он ощутил, как палка вздрогнула в руках, и замер в низкой боевой стойке. И тут же получил шлепок по затылку.

– Плохо, – равнодушно повторил Аккер. – Вернее, сам-то по себе удар хорош – если у тебя один противник и дерётся он честно, лицом к лицу. И если ты попал. А вдруг промахнулся?

– Тогда я ударю снова, – мрачно сказал Антон.

– Если доживёшь, – усмехнулся горец.

Показалось, он вдруг потерял интерес и к занятиям, и к ученику. Отошёл немного в сторону – туда, где кривоватая сосенка оседлала небольшой бугорок, и сел на склон, поджав ноги по-турецки. Антон подумал, пожал плечами и присел рядом.

А в следующую секунду палка вдруг вылетела из его рук. Аккер сделал какое-то движение – не слишком хитрое и не слишком быстрое, но заметить что-либо Антонова умения не хватило.

– Подними, – сказал наставник.

Антон послушно нагнулся за оружием и тут же получил удар меж лопаток. Охнул от боли и распрямился, глядя на горца почти с ненавистью.

– Опасно отводить взгляд от врага, – назидательно проговорил тот. И опять указал на палку. – Подними.

Антон медленно опустил не голову – только глаза. И вдруг стремглав рванулся в сторону, зацепив палку носком ботинка. Чтобы поймать её, взлетевшую в воздух, ему пришлось совершить гигантский прыжок – будто он забирал баскетбольный мяч из-под кольца. Он с великим трудом удержался на ногах и победно обернулся к Аккеру: что, мол, достал?

Тот стоял в сторонке, с совершенно каменным выражением лица наблюдая за Антоновыми ухищрениями. Опять будет смеяться, угрюмо подумал Антон, но горец совершенно серьёзно сказал:

– Ну вот. По крайней мере ты больше не прёшь на рожон. Теперь смотри, как сделать ещё лучше...

Так он говорил каждый день. Или – десять раз на дню, заставляя своих подопечных – троих враз или каждого по очереди – делать нечто совсем простое, вроде бы и не имеющее отношения к воинской науке. Поднять палку с земли. Бросить в дерево камешек. Повернуть голову на звук. Сделать шаг в сторону. Отвести руку за спину. Упасть на землю и встать с земли.

Обычно, глядя на них, он лишь сокрушённо вздыхал, после чего принимался учить. Перекраивать движения на новый лад, исправляя неуклюжесть и излишнюю резкость. Чёрт знает, что они, все трое, испытывали во время уроков: иногда – недоумение. (Чёрт возьми, сколькими способами можно обернуться, услышав за спиной хруст ветки? По мнению Антона, только одним, однако премудрый горец тут же показывал ещё десяток, добавив вскользь: «А то, как делаешь ты, – забудь. Иначе можешь умереть молодым»). Иногда – раздражение. («Издевается он, что ли? – ворчал покрытый синяками Баттхар, с трудом пристраиваясь на жёстком ложе. – Это не так, то не эдак... Я думал, мы будем учиться сражаться, а мы учимся, как поднести лепёшку ко рту и не уронить. Я ему кто – аланский царевич или придворный шут?»).

Но постепенно, изо дня в день, в них просыпался неподдельный интерес. Ибо они чувствовали: за мелкими деталями, за каждым вновь выученным движением, за странными придирками их наставника кроется нечто очень большое, ёмкое, могучее и древнее, как сами горы вокруг. То, что нельзя купить или украсть, выманить хитростью или отобрать силой.

Иногда за их занятиями наблюдала Асмик. Освободившись от хлопот по хозяйству, она, бывало, приходила и стояла в сторонке, глядя, как суровый Аккер бросает своих учеников через голову. (Наверное, Аккер и её учил разным премудростям: стрелять из лука, скакать на лошади и драться на мечах. Антон ещё тогда, в их первую встречу, понял, что девушка – воин, без всяких скидок). Вот и сейчас она исподтишка смотрела на него, отставив на камень кувшин с водой. Заходящее солнце – большое, оранжевое, как спелый апельсин, – светило ей в спину, рождая такое же оранжевое сияние вокруг головы. Антон как раз уронил аланского царевича эффектным приёмом и гордо встал, выпятив грудь. И, как водится, моментально пропустил обидный пинок пониже спины. Взвыл, обернулся и увидел Аккера.

– Твоё счастье, что это всего лишь тренировка, – спокойно сказал тот. – Отвлечёшься в бою – другую цену заплатишь.

– Хай, сэнсэй, – устало отозвался Антон, вытирая пот с разгорячённого лба. Обижаться на наставника он давно и благополучно отучился.

Аккер, скорее всего, не понял последней фразы, но не переспросил: не хватало ещё обращать внимание на всякие иноземные прибабахи.

– Ну-ка, бегом за мной, – бросил он через плечо и резво побежал вверх по склону. – И не вздумайте отдыхать по дороге!

– Опять, – простонал Баттхар. – Точно горные козлы, ей-богу. Как только ещё рога не проросли...

Бежать – это тоже была наука. В былые времена Антон был убеждён, опираясь в основном на книжный опыт («Ашик-Кериб», «Кавказский пленник» и Бюль-Бюль Оглы в классике советского кинематографа «Не бойся, я с тобой!»), что горцы в своих передвижениях целиком полагаются на коня. Это было красиво и романтично: так и виделись крутые склоны, подсвеченные солнцем, всадники в чёрных чекменях, с закрытыми платком лицами, топот копыт и гортанные выкрики. Теперь, глядя в удаляющуюся спину Аккера, Антон понял, что ошибался. Тот и на своих двоих вряд ли уступил бы хорошей скаковой лошади. Тем более если заставить её носиться не по ровной дорожке ипподрома, а вверх-вниз по крутым каменистым склонам.

Когда наставник впервые предложил ему пробежаться («Прогуляться», – так иезуитски он выразился), Антон отстал от него через двадцать минут. Через сорок – потерял его из виду и, плюнув с досады, рухнул на ближайший камень – отдышаться. Их хижина осталась где-то далеко внизу, и Антон совсем не поручился бы, что сумеет отыскать к ней дорогу. Пришлось стиснуть зубы покрепче и двигаться вперёд.

Аккер ждал его по другую сторону откоса, где в распадке зеленел аккуратный лужок и торчало одинокое дерево, вымахавшее на просторе больше вширь, чем ввысь, и напоминавшее собой слегка потрёпанный балдахин. Горец лежал под этим деревцем, вытянувшись во весь рост и надвинув шапку на глаза, чтобы не мешало солнце. И кажется, сладко похрапывал. При приближении Антона он лениво открыл один глаз и проговорил:

– Ты уже здесь? По правде, я не ждал тебя так скоро.

Антон плюхнулся рядом и сердито спросил:

– Ты когда-нибудь устаёшь?

– Устаю, – признался Аккер. – От тебя и твоих друзей. Ты видел, как я бежал?

Антон чуточку подумал.

– Видел. Ты переваливался с ноги на ногу, точно утка. Или медведь.

– Вот! – Аккер воздел вверх указательный палец. – Поэтому я не выдохся. Согласен, это не очень красиво со стороны, но это умнее. Когда мы побежим обратно, ты попробуешь. А сейчас бери в руки вон тот камень и приседай, нечего рассиживаться.

Антон взглянул на камень и обошёл его кругом. Валун, чёрный, монолитный, в прожилках беловатого известняка, был размером, пожалуй, с чемодан. А весил, наверное, как целый холодильник.

– Ты с ума сошёл, – искренне сказал он. – Я и так с ног валюсь.

– Вообще-то да, – неожиданно легко согласился горец. – Глупо приседать с ним здесь, если это можно сделать возле хижины. Придётся тебе тащить его вниз.

– Но...

– И не спорь. Мы и так уже потеряли много времени даром.

Чтобы водрузить камень на плечи, Антону понадобилось ещё минут десять. Согнувшись в три погибели, он посмотрел исподлобья на своего мучителя и мечтательно произнёс:

– Когда-нибудь я убью тебя, Аккер.

– Что ж, – философски отозвался тот. – Тогда, наконец, я перестану за тебя беспокоиться.

– За что они тебя так? – спросил незнакомец.

Антошка скосил на него глаза и промолчал. Было до того горько на душе, что не осталось даже уголочка для благодарности за спасение. Да и что было толку – не станешь же все каникулы гулять по улице со взрослым дядей за ручку, засмеют. А выйдешь завтра один из дома – и все повторится. Снова подвалят Севрюга с Домкой Лисицыным и вся их банда... Хоть совсем из города беги и возвращайся в Москву. Так и скажу тете Тане, решил он про себя. Пусть только даст денег на билет.

Огорчать её не хотелось. Она была невредная: никогда не придиралась по мелочам – вроде оторванной пуговицы или перепачканных кедов. Понимала, что в этом возрасте мальчишку не заставишь чинно гулять по бульвару. Её муж, дядя Андрей, тот вообще мало занимался воспитанием племянника. Не оттого, конечно, что не любил его, – просто с утра до вечера был занят в своей клинике. Когда он приходил домой – поздно вечером, голодный и уставший до черноты под глазами, тётя Таня, живо накрывая на стол, ворчала:

– У всех работа как работа, с восьми до пяти, а у тебя что? Или, кроме тебя, других врачей нет?

– Есть, конечно, – нехотя отзывался дядя Андрей, откидываясь на спинку дивана и прикрывая глаза. Ему было не до споров. – Просто, когда сам, чувствуешь себя спокойнее.

– «Спокойнее»... В отпуск тебе надо, Андрюшенька (так она называла его, взрослого бородатого мужчину: «Андрюшенька». И это вовсе не выглядело смешно). Когда мы с тобой отдыхали в последний раз?

– Да вроде недавно. В позапрошлом году...

– Не в позапрошлом, а три года назад.

– Ой, ладно тебе. Лучше дай пожевать что-нибудь...

– Дикость какая-то, – продолжал меж тем незнакомец. – Четверо на одного, да ещё на самого младшего... В мои годы такого свинства не было. Нет, дрались, конечно, но честно, один на один, до первой крови. А уж лежачего и подавно никогда не трогали.

Антон потихоньку фыркнул. Он уже знал, что взрослые любят приукрасить времена своего детства: мы, дескать, были совсем другими, много читали, с радостью бежали в школу, со счастливыми лицами делали прививки и с восторгом стаканами глушили рыбий жир. Ну и само собой, если и дрались, то по-мушкетёрски: «Защищайтесь, милорд. Я имею честь напасть на вас...»

Наверное, незнакомец почувствовал его усмешку и слегка смутился.

– Вообще-то, ты прав. Всякое бывало. Ты, кстати, не ответил: что не поделили-то?

– Буду я с ними что-то делить. – Дёрнул Антон плечом.

– Ты был один? Без друзей?

– Ну почему. Были друзья – Петька с Маратом. Только они ещё малявки, их самих защищать надо.

– Это точно, – согласился незнакомец. – Мужчина должен уметь быть защитником, иначе нельзя. Их, стало быть, обижали, а ты заступился, да?

Антон вспомнил о геройски погибшем крейсере «Ястреб» и хмуро кивнул.

– Жалко, этот Севрюга был со своими прихвостнями, а то я показал бы ему пару приёмчиков...

Незнакомец взглянул с интересом.

– Ты что же, борьбой увлекаешься?

Увлекаюсь, хотел сказать Антон, но постеснялся соврать.

– В кино видел про каратэ.

– А, – протянул незнакомец, – понятно.

Тихонько, исподволь надвигались сумерки – безветренные, но прохладные, совсем по-осеннему. Ещё там, на берегу речки, незнакомец почти насильно, не слушая протестов, раздел Антона, растёр его докрасна и закутал в свою куртку. Куртка была лёгкая, без подкладки, но сухая – в этом было её неоспоримое преимущество. Сам он остался в брюках цвета хаки и полосатой майке. Антон бросил на него беспокойный взгляд и спросил:

– А как же вы? Не замёрзнете?

Тот рассмеялся.

– Постараюсь. Твой дом далеко?

– Близко. На Космонавтов. Я у дяди с тётей на каникулах.

– Вот как. А родители где?

– В Москве.

Незнакомец обрадовался.

– Надо же, земляка встретил. Я ведь тоже москвич. Здесь проездом: хотел друга навестить, да не застал.

Он шагал широко и чётко, и в то же время в его движениях была странная вкрадчивость, будто тигр крался по джунглям. Антон еле поспевал следом. По дороге он все пытался определить, кого судьба дала ему в попутчики. Точно, что военный. Короткий ёжик волос, хорошие мышцы (эх, мне бы такие!) и походка... Какой род войск? Уж всяко не стройбат. Антон вспомнил про тельняшку в голубую полоску и тихо присвистнул: десант, как же я не догадался!

Голубые береты, краса и гордость армии, ниндзя, мастера первого броска... Чёрт возьми, у него даже дыхание перехватило от восторга и зависти (вот уж кто одной левой раскидает взвод таких, как несчастный Севрюга). И от мимолётной грусти: вот сейчас, совсем скоро, они дойдут до Антошкиного дома и расстанутся навсегда. Незнакомец, наверное, кивнёт на прощание, скажет: «Ну, бывай, братишка!» – и растворится в сиреневом вечере. Вряд ли они встретятся ещё: Старохолмск хоть и не Москва, а всё равно большой. От этой мысли Антону опять стало грустно.

Однако, похоже, этот день словно задался целью преподнести ему как можно больше сюрпризов. Потому что незнакомец вдруг спросил совершенно невероятное:

– А ты хотел бы заниматься каратэ на самом деле?

Антон остановился, поковырял носком асфальт и осторожно, боясь спугнуть удачу, сказал:

– Так ведь не возьмут.

– Почему?

– Мышцы слабые. И гибкости никакой.

– Мышцы и гибкость – дело наживное, – возразил незнакомец. – У меня есть знакомый тренер в Москве. Мы когда-то служили вместе, а потом вместе демобилизовались. Если желаешь, я могу замолвить словечко... Ого, кажется, пришли. Кстати, мы ещё не познакомились. Меня зовут Костей.

– Антон.

Ладонь у Кости была шершавая и широкая, как лопата. И вся покрыта твёрдыми, как камень, мозолями – ох, непросто достаются такие мозоли... Антон уважительно пожал её и сказал то, что давно вертелось на языке:

– Костя... То есть Константин... Почему вы всё это делаете для меня? Из речки вытащили, теперь тренера за меня будете просить...

В карих глазах собеседника вспыхнули весёлые искры.

– На Востоке говорят: если ты спас человеку жизнь – значит, ты у него в долгу.

– Да? – Антон озадачился. – А мне казалось, что наоборот. Кого спасли, тот и должен...

– Нет.

– Но почему?

Костя подумал и пожал плечами.

– Не знаю. Но на Востоке живут очень мудрые люди. Если они что-то говорят – значит, так и есть.

...Белое кимоно вскоре становится серым. И тяжёлым, как мокрая простыня на верёвке. При каждом движении оно хлопает и липнет к телу, точно листья берёзового веника в парной. Впрочем, неудивительно: здесь почти так же жарко, даже когда холодно снаружи. И так же пахнет потом. Правда, на этом сходство с парной и заканчивается. Это место кажется вообще самым неповторимым в мире. Антон уже знал, что оно называется додзё.

Зал для занятий боевыми искусствами. Кто никогда не переступал его порога – тому не понять.

Поначалу Антон чувствовал себя здесь неуютно. Он пришёл позже других и долгое время отставал от программы. Да и особых данных для быстрого прогресса не было, если сказать по чести. Тренер Пётр Иванович – небольшого роста, вроде бы даже щуплый, но удивительно сильный и подвижный, поглядел на «новобранца» с изрядным сомнением, заставил несколько раз отжаться от пола, присесть и развести ноги в шпагат. Шпагат всегда был для Антона несбыточной мечтой – он и руками-то до земли доставал с трудом. В общем, получилось у него из рук вон плохо. Он покраснел, увидел скептически поджатые губы тренера и понял, что ему хотят отказать. И даже развернулся, чтобы уйти в раздевалку, но Костя сказал: «Подожди». Потом он о чём-то вполголоса спорил с тренером, и Антон расслышал:

– Ты вспомни себя в его возрасте. Вспомни, каким ты пришёл к Йон Нолу – тот ведь тоже не хотел тебя брать в ученики, говорил, мол, толку не будет. А сейчас – какой у тебя дан? Четвёртый?

– Пятый, – буркнул Пётр Иванович. – Присвоили в прошлом году. Ладно, убедил... Эй, парень, поди сюда!

Антон подошёл на негнущихся ногах.

– Десять рублей в месяц, – сказал тренер. – Спортивную форму. Тренировки четыре раза в неделю, с шести до девяти. Переодевайся – и марш в строй.

...Он уставал. Нет, он умирал от усталости. А однажды даже плакал в раздевалке, когда Шурка Пимин разбил ему нос в спарринге. Шурка был младше на полтора года, но гораздо дольше занимался и имел жёлтый пояс. Он был резкий и быстрый, как чёрт , и какой-то совершенно нечувствительный к боли. От него Антону доставалось больше всего. Несколько раз тому приходила в голову мысль бросить тренировки к чёртовой матери: не ниндзя я и не шаолиньский монах, в конце концов, чтобы надрываться тут за собственные деньги... Однако что-то не давало этой мысли осуществиться. Антон знал, что именно.

Картина, висевшая на стене в вестибюле краеведческого музея, в небольшом городке Старохолмске. Там, где посреди поля стоял впереди войска светловолосый мальчишка в простой холщовой рубахе и смотрел вперёд, чуть заметно покусывая нижнюю губу.

А ещё – мерзкая ухмылка на морде Севрюги, когда тот макал Антошку с головой в мутную воду, отдающую устойчивым запахом болота. Антон живо представлял себе, как следующим летом приедет на каникулы и встретит Севрюгу на улице. А лучше – всю его банду, всех четверых. Он пройдёт сквозь них, как нож сквозь масло. Как арктический ледокол – сквозь льды. Как боевая машина – через линию вражеских окопов. И уцелеет лишь тот, кто сообразит вовремя убраться с дороги: прыгнуть через забор, к примеру. Или залезть в собачью будку. Он пройдёт сквозь них и оглянется через плечо. И скажет что-нибудь...

Нет, лучше просто посмотрит со спокойной усмешкой, как Чак Норрис в фильме «Одинокий волк»...

– Бегом, бегом! Легли, отжались на кулаках... Встать! Пятьдесят ударов «Мае гири»... Не спать, Изварин, не спать!

Зловредному Шурке в тот раз достался другой партнёр. Шурке это явно не понравилось: больше всего он любил издеваться именно над Антоном, оттачивая на нём самые болезненные приёмы. Однако с тренером не поспоришь. Поэтому Шурка ограничился тем, что время от времени бросал на Антона многообещающие взгляды: я здесь, мол, я о тебе помню... И у того резко портилось настроение. Следовало ожидать какой-нибудь гадости, а на гадости Шурка Пимин был мастер. И непонятно было, чем он, Антошка Изварин, не угодил ему. Хотя, по зрелом размышлении, тут и не требовалось объяснять. Встречаются люди, к которым сразу, с первого взгляда, чувствуешь симпатию. Из симпатии потом вырастает дружба – самая настоящая, мужская, мушкетёрская. На всю жизнь. А бывает – наоборот. И люди становятся врагами, даже не понимая причины этого...

В раздевалку Антон вошёл хмурый. Скинул промокшую насквозь форму, поплескался под душем, вытерся и натянул костюм. Сунул руку под скамейку, достать ботинки. Однако ботинок не было. Антон озадаченно обошёл раздевалку кругом, зашёл в туалет, рассеянно взглянул на ведро с грязной водой – и чуть не завыл, потому что ботинки обнаружились там, на дне ведра. Один каблук торчал наружу, словно маленький чёрный айсберг.

Он услышал за спиной сдавленное хихиканье. Обернулся и увидел Шурку Пимина. А рядом с ним – других ребят: те подталкивали друг друга локтями и показывали подбородками на Антона.

– Как же это тебя угораздило? – с притворным сочувствием проговорил Шурка. – Теперь сушить придётся.

– Придётся, – вздохнул Антон.

– И от мамы влетит...

– Наверняка влетит, – удручённо подтвердил Антон.

И ударил.

Шурка пропустил удар вчистую, даже не попытавшись поставить защиту. Только произнёс непонятное «Эп!», прежде чем врезаться спиной в стену. Не давая ему встать, Антон живо насел сверху, от души награждая обидчика уже без всякого каратэ, яростно и бестолково. (И слава богу, подумалось после, не то мог бы и убить...) Шурка поначалу сопротивлялся, но как-то неуверенно, вмиг подрастеряв свои боевые навыки. А потом и вовсе позорно заревел в голос.

Вдруг Антон почувствовал, что его схватили за ремень и подняли в воздух, как хозяйственную сумку. То же самое через секунду произошло и с Шуркой. Пётр Иванович подержал обоих поединщиков над полом, критически осмотрел их и сказал без выражения:

– Так. Ну что ж, пошли.

В зале было пусто, и поэтому он казался непривычно большим и гулким, будто покинутый людьми вокзал. Висели, чуть раскачиваясь, тяжёлые кожаные мешки на цепях, лежали в углу скакалки и измочаленные от ударов боксёрские «лапы». Тренер поставил Шурку и Антона на землю – те стояли, понуро опустив головы и не глядя друг на друга. У Антона под глазом горел фингал, у Шурки капала из носа кровь.

– Наша школа, – медленно и внятно произнёс тренер, – существует для того, чтобы помочь вам стать мужчинами. В старину идеалом мужчины был воин. Настоящий воин, который никогда не дерётся по пустякам и не срывает злость на других, потому что это – признак слабости. Воин, который умеет любить и прощать. Жить, а не отнимать жизнь. Этому я стараюсь научить вас здесь... Хотя это очень трудно – научить жить. Сейчас вы этого не понимаете, но, надеюсь, поймёте потом. А пока – просто запомните. Вам ясно?

– Ясно, – нестройно ответили они.

И получили по лёгкому подзатыльнику.

– Надо говорить: «Хай, сэнсэй». Это означает «Да, учитель».

– Да, учитель, – тихо сказал Антон.

Утро выдалось ясным и погожим. Небо – высокое и ярко-синее, до рези в глазах, встало над горами, и горы засверкали, как оконные стёкла после ленинского субботника. Антон потянулся, зевнул и втянул носом воздух. Пахло дымом (Асмик уже разожгла очаг и готовила нехитрый завтрак), овечьей шерстью и почему-то мёдом. Антон скинул одеяло, резко поднялся и крякнул от боли: на бедре красовался здоровенный, в ладонь, синяк. И безжалостно, точно больной зуб, ныла спина. Аккер намял вчера, когда учил бороться.

Что это была за борьба – Антон не мог определить. То ли самбо, то ли вольная, то ли айкидо – впрочем, до появления каждого из них должно было пройти ещё без малого шесть веков. На расспросы по этому поводу Аккер отвечал неохотно и недоумённо: тебе-то, мол, что за дело? Ты на ногах, враг лежит и не встаёт – это главное. Однако иногда расщедривался на пояснения: вот чидаоба (броски, отдалённо напоминающие самбистские), салдасти (кулачный бой, один против многих), сатитени (использование боевого кольца, наподобие японских сюрикенов), парикаоба (владение саблей и мечом-кончаром в круговом бою). И ещё – увёртки, ухватки, изгибы, нырки, пластания – всего не упомнишь.

Однажды Аккер взял Лозу за руку и легонько подтолкнул:

– Встань к стене.

Тот безропотно подчинился. Аккер совершенно спокойно поднял лук, прицелился в онемевшего враз мальчишку и натянул тетиву. Тот успел только икнуть, когда стрела с глухим стуком вошла в стену в сантиметре от шеи. Лоза сильно побледнел и спросил одними губами:

– Ты чего?

– Ничего, – сказал Аккер, доставая из тула вторую стрелу. – Имей в виду, я целюсь тебе в ногу.

Кость постараюсь не задеть, но... Я бы на твоём месте попробовал защититься.

– Да как? – взвизгнул Лоза. – У меня и щита-то нет!

– Как «нет»? – удивился Аккер. – А корчага рядом с тобой?

Лоза взял большое глиняное блюдо и повертел в руках.

– На что оно мне?

– Ты же хотел щит. Только не подставляй плашмя, толку будет немного. А вот если под углом... – И горец отпустил тетиву.