Текст книги "Призванный хранить"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Что ты хочешь этим сказать?

– Грузинский правитель Гюрли понимает, что рано или поздно Тимур придёт к нему с войной, и поэтому ищет союзников. Думаю, он обрадуется, узнав, что твой конь, великий хан, больше не скачет под знаменем золотого сокола.

Тохтамыш расхохотался.

– Я союзник грузинского царя? Как же он должен быть глуп, чтобы поверить в такую чушь?

– Он вовсе не глуп, – ответил я. – Но нужно сделать так, чтобы он поверил.

Прошло два дня, прежде чем Тохта-хан возжелал увидеть меня снова. Эти два дня я провёл в полуразрушенном доме недалеко от окраины городка. У входа в моё временное жилище стояла стража, не разрешая мне выходить наружу. Надо было бы вставить в этом месте витиеватую фразу в истинно восточном духе, описывающую великие по содержанию мысли, которые Аллах посылал в мою голову, пока я сидел взаперти... Но не хочется писать неправду. Ни о чём таком я не думал. Да и не жил, если быть до конца честным. Ел, пил, спал, иногда беседовал сам с собой – но не жил.

– Завтра на рассвете ты отправишься в Тебриз, – сказал Тохтамыш. – Ты будешь находиться в свите моего посла. И постарайся, чтобы на тебя поменьше обращали внимания. Ты только мои глаза и уши, запомни.

– Будет исполнено, светлейший, – поклонился я.

И снова подумал, что все рассчитал верно. Царь Гюрли поверит послу. Возможно, он заподозрил бы подвох, не будь его мысли заняты предстоящей свадьбой своей младшей дочери и аланского царевича. Он очень долго ждал этого события – а ничто не делает человека столь уязвимым, как победная эйфория. Наверное, он даже не поймёт, почему царевич так и не прибыл в Тебриз.

А потом хан Тохтамыш захватит город и убьёт Гюрли (но до Копья Давида не доберётся – об этом я тоже позабочусь). И вскоре сам погибнет от руки Хромого Тимура. Затем настанет очередь царя Исавара – после смерти единственного сына ему уже не на что будет надеяться. И тогда, наконец, я завершу свою месть, и уйду сам, потому что станет незачем жить.

Эта мысль принесла мне спокойствие. Я сидел за столом в трапезной Сенгенской крепости и, улыбаясь, наблюдал за аланским царевичем. Удивительно, как они были похожи с Лозой, моим мальчиком... Пожалуй, будет несправедливо, если один слишком надолго переживёт другого...

Было утро.

Ослепительное, зелёное с золотым, самый момент перехода с лета на осень – не календарный (Антон понятия не имел о здешнем календаре), а – по ощущению. Странно, подумалось ему, казалось бы, совсем недавно стоял я раздетый в холоднющем, а в общем-то, ласковом горном озере, и Асмик медленно, без всплеска, шла мне навстречу. Совсем недавно – а сколько событий произошло за это время. В той, другой, привычной жизни такого хватило бы на несколько лет. А здесь... Даже находка гробницы легендарного царя Давида в городе каменных богов Вардзани как-то незаметно отошла на второй план...

Смерть Лозы и «воскресение» Заура, свои собственные догадки – и истина, ничего общего не имевшая с этими догадками. Баттхар – грязный, оборванный, на краю скользкого обрыва, его рука, вцепившаяся Антону в одежду, – и Баттхар сегодняшний, верхом на чистокровном аргамаке, до умопомрачения нарядный и гордый, даже величественный, настоящий сын великого царя Алании, и сам в недалёком будущем царь...

– Спасибо тебе за все, – сказал он, глядя на Антона.

Тот вдруг смутился.

– Да ладно... Не так уж я о тебе и заботился, как следовало бы. А иногда, уж прости, обращался с тобой и вовсе по-свински. Верёвкой по спине лупил...

– Это там, в древнем капище, когда я вынырнул из озера? – Баттхар весело рассмеялся. – Кабы ты не лупил меня, я бы замёрз насмерть.

Конь нетерпеливо гарцевал под ним и картинно изгибал шею, красуясь перед публикой, – а публики было много: вся крепость вышла за ворота проводить царевича в дорогу. Хотя можно ли было назвать это дорогой? Полтора конных перехода по гостеприимной Грузии, где не нужно ждать стрелы в спину в любой момент, где и в помине нет монгольских войск, где все рады тебе и ждут с надеждой... Финишная прямая, почётный круг по ревущему от восторга стадиону. И от этой мысли почему-то стало грустно.

– Через три дня свадьба, – напомнил Баттхар, трогая пятками коня. – Я жду тебя на ней!

– Договорились, – крикнул Антон вслед. – Ты поосторожнее там... С лошади не свались.

– Хай, сэнсэй! – отозвался Баттхар и, не оглянувшись, выбросил вверх сжатый кулак.

Тридцать всадников одновременно двинулись следом: почётный эскорт, все в парадных чекменях, блестящей броне, которую, поди, с прошлой недели каждый божий день начищали древесным углём, и в длинных алых плащах. Среди них были и Аккер с Зауром – Антон не сразу узнал их в непривычной одежде. Воины, которыми славен любой полководец. Которых любой современный (точнее, будущий) спецназ оторвал бы с руками.

Жаль, я никогда не видел эту Зенджи, дочь грузинского царя, вскользь подумал Антон. Не то знал бы, радоваться за аланского царевича или сочувствовать ему...

– Скоро ты уйдёшь, – вдруг сказала Асмик, дотрагиваясь до его руки. Сказала очень тихо и почти спокойно, как о чём-то давно решённом и неотвратимом, как приход зимы. Или собственная смерть.

Антон нахмурился.

– Уйду? Почему ты так решила?

– Не знаю. Просто чувствую.

Медленно повернулась и пошла к воротам крепости. Было бы легче, если бы она заплакала – тогда можно было бы, снисходительно улыбнувшись, прижать её к себе, погладить по голове, по чудесным волосам, провести ладонью по мокрой щеке, смахивая слезу. Подхватить на руки и унести куда-нибудь далеко, где нет посторонних глаз, только мягкий мох у старых корней и пушистая еловая лапа, похожая на полог палатки...

Если бы она заплакала.

– Вот ещё, – рассердился он. – Я ведь могу взять тебя с собой, верно? Если я уйду, если существует путь... Какая разница, одному идти или вдвоём?

Асмик остановилась и посмотрела на Антона. Глаза её распахнулись и вспыхнули.

– Но ведь это очень далеко...

– Всё равно, – упрямо сказал он.

И почувствовал, как она вдруг обмякла – словно лопнула внутри некая струна. Он обнял её, порывисто прижал к груди и услышал еле различимое:

– Не отпускай меня, пожалуйста...

– Глупенькая, – сказал он, борясь со спазмом в горле. – Куда я тебя отпущу.

Глава 22
ПЛАЩ И КОЛПАК (ОКОНЧАНИЕ)

Он проснулся неожиданно, не поняв даже, где находится. Вокруг стоял полумрак, и почему-то подумалось: «Я в палатке. Я храпел, как обычно, и скотина Казбек исподтишка ткнул меня кулачищем в бок».

Потом Антон опустил руку и нащупал край мехового одеяла, наполовину сползшего на пол. Ага, значит, не в палатке, а в Сенгенской крепости. Что ж, выходит, домой ещё рановато.

Асмик рядом не было. Это удивило Антона, но не слишком. Мало ли куда она могла отлучиться... Ночь была тёплая, лёгкая, ясная – пожалуй, последняя такая ночь, совсем скоро грянут заморозки. Только они с Асмик, наверное, уже этого не увидят, потому что будут далеко.

Он подумал о ней – и сердце в груди толкнулось от нахлынувшей нежности. Милая моя. Милая, отчаянная, хрупкая и сильная девочка из диковатого и сурового четырнадцатого столетия... Интересно, как она представляет её себе, мою родину? Что это для неё? Иная страна, иная планета, затерянная в ночном небосводе? Жилище богов? Другой мир, куда попадают души праведников? Я ведь ничего не рассказывал ей – а надо было бы хоть как-то подготовить... Да она и не спрашивала. Я просто позвал её – и она просто пошла, безоглядно, ни секунды не сомневаясь.

Антон улыбнулся своим мыслям, блаженно вытянулся в постели, закинул руки за голову... Пальцы коснулись чего-то продолговатого: ах да, рукопись. Рукопись в плотном кожаном футляре, с которой, собственно, и началась его эпопея. Рукопись, которая ещё не была написана и поэтому имела замечательную способность на ходу менять содержание...

Какая-то мысль вдруг шевельнулась в голове – даже не мысль, а её отблеск, отражение в зеркале... Однако это заставило Антона рывком сесть, опустить ноги на пол и сосредоточенно нахмуриться.

Что-то, что случилось вчера (или позавчера – вон уж и небо на востоке мало-помалу светлеет). Он попытался отмотать назад недавние события, как видеоплёнку, чтобы отыскать источник охватившего вдруг беспокойства: вот они подъезжают к воротам Сенгена, вот воевода Осман появляется навстречу – могучий и исполненный мрачноватой стати, вот рядом с ним гарцует на коне монгольский посол (какой, к чёрту, посол – натуральный боевик...).

«Не чаял видеть тебя живым...» «Лоза... Храбрый был парень. Настоящий воин». «Ни один кингит никогда не станет служить монголам – запомни это, чужеземец...» Ещё как станет, с горькой усмешкой подумал Антон. Достаточно просто подобрать ключик к человеку и назвать цену. Меня, к примеру, купили (не монголы, правда, но какая разница) и вовсе задешево: пообещали вернуть домой.

Он сновал лёг, расслабился и попробовал думать о доме: интересно, сколько времени прошло там, пока я находился здесь? И куда меня вернут – в тот момент, откуда забрали, или...

Или я поднимусь на свой этаж, выйду из лифта, нажму на кнопку звонка, и дверь откроет незнакомый мужчина в облезлой майке (женщина в бигудях, маленькая девочка со шпицем на поводке). «Вам кого?» – «Извариных». – «Извариных? Они давно умерли, а сын их пропал где-то в горах много лет назад. А может, и не в горах». – «Когда?!» – «А я почём знаю. Вы-то кто им будете?» Ох!

Антон прижал вспотевшие ладони к вискам. «Кто этот монгол?» – «Военачальник Тохтамыша. С ним десять человек охраны и какой-то старый сморчок из иранцев. Все относятся к нему с почтением...»

Иранец.

Не сходи с ума, строго приказал себе Антон. Иран – огромная страна (можешь справиться по карте), со множеством жителей. Часть из них после нашествия Чингисхана осела на Кавказе – может быть, это как раз потомок тех переселенцев... С чего ты решил, что именно он – автор найденной тобой рукописи?

Да, но не зря же она оказалась в рюкзаке убитого «эдельвейса». Не зря тот не выменял её на банку эрзац-тушёнки или пару автоматных «рожков», не зря я сам таскал её за пазухой по всему Кавказу, и она не потерялась, не вывалилась по дороге, и даже чернила не размокли под дождём... И вообще это невозможно, невероятно, что она сохранилась. Голубая ветровка, починенная Динарой, пришла в полную негодность, крепчайшие туристские ботинки истёрлись до дыр, папины часы... Ну, их-то изъяла ещё здешняя таможня, как не подлежащие ввозу...

Только рукопись сохранилась при нём. И ещё – сабля Сандро.

Поняв, что сон окончательно пропал, Антон снова сел и затеплил светильник – масляный фитилёк в металлической чашке. До лампочки Ильича местная конструкторская мысль ещё не дошла, а жаль... Ладно, обойдёмся. Он вытащил из футляра ломкие пожелтевшие листы, развернул их на коленях и разгладил ребром ладони...

«Во имя Аллаха, милостивого и милосердного, посвящаю я главу своего повествования безвременной кончине царевича Баттхара Нади, сына царя Исавара, мудрого и справедливого правителя народа аланов.

– Донесло до меня весть, – читал Антон, из-за слабого освещения с трудом разбирая буквы, – что в лето 778 года царь Грузии Гюрли решил заручиться дружбой царя Исавара и, дабы продолжалась эта дружба во веки веков, скрепить её браком своей младшей дочери, прекрасноокой Зенджи, и сына аланского царя Баттхара Нади.

И царевич Баттхар, сопровождаемый надёжными и преданными ему людьми и претерпев в дороге многие трудности и лишения, достиг крепости Сенген, что охраняла путь на Тебриз, в конце месяца Шабан 778 года Хиджры.

На следующий день, надев торжественный наряд и сев на быстрого, как степной ветер, коня, он выехал в город Тебриз, где правил великий царь Гюрли. Однако было угодно Всевышнему, чтобы на середине пути царевич Баттхар скончался от стрелы неизвестного убийцы, и отец его, царь Исавар, надев чёрный халат скорби, отвернул свой лик от предложения дружбы, ибо не может быть доверия к правителю, на чьей земле творятся подобные бесчинства.

Прознав о начавшейся вражде между Грузией и Аланией, великий хан Золотой Орды Тохтамыш повелел своим войскам осадить Тебриз и взял его на четвёртый день, убив многих жителей и совершив ужасные разрушения. Сам царь Гюрли, также преисполненный скорби и отчаяния, бросился с обнажённой саблей навстречу врагам и погиб в начале месяца Зул-у-Хиджа 778 года...»

Сперва он ничего не понял. Почудилось даже, что неправильно прочитал текст: светильник, кто же ещё виноват. Напрягая глаза до слез, до жёлтых кругов, прочёл ещё раз.

Скончался от стрелы неизвестного убийцы...

Скончался. А середина пути – это что-то около конного перехода, то есть...

Антон взглянул в окно. До восхода солнца было ещё, пожалуй, далековато, но над заснеженными хребтами у самого горизонта все явственнее намечалась серая полоска – светлее, чем окружавшее её небо.

Однако было угодно Всевышнему...

Бред: при чём здесь Всевышний. Антон вскочил с лавки, едва не опрокинув светильник. Снова сел и вытер со лба испарину. Бежать. Немедля. Куда? К Осману? Не пойдёт, решил он, поразмыслив. Кто я для него? Чужеземец, едва ли не случайный попутчик царевича и его охраны. И доказательств, что Баттхару грозит гибель, у меня никаких. Старая (шесть веков как-никак!) рукопись, в которой описаны (в прошедшем времени!) ещё не происшедшие события. Бред.

Что предпримет воевода, выслушав мои инсинуации? Возьмёт под стражу? Или пошлёт за санитарами из ближайшей психушки (если есть тут поблизости психушка)?

Значит, к Алак-нойону. Вот кто всем руководит и сможет отменить команду на убийство царевича... Коли поднажать как следует. При нём, правда, десять человек охраны... Наплевать, прорвёмся.

Он метнулся к двери, на ходу извлекая саблю из ножен. И тут же одёрнул себя: стоп, очнись. Какую ещё команду и как, к чертям собачьим, он отменит? Вытащит мобилу из кармана, потыкает кнопки, лениво буркнет: «Братва, передайте киллеру, что с акцией временно облом»? Да и не решает он ничего, а о предстоящем убийстве царевича, скорее всего, просто не знает...

Всё это он додумывал уже стоя на лестнице, спускающейся вниз, к трапезной и казармам для гарнизона. Казармы, насколько он уяснил местную географию, располагались справа, комнаты для гостей и горница воеводы – слева... Он постоял немного, ожидая, когда сердце успокоится и стихнет одуряющий звон в ушах.

И неожиданно услышал голос.

Голос был странный. Больше всего он напоминал электрический шорох в телефонной трубке или далёкую радиостанцию, наполовину заглушённую помехами. Он не звал, не просил о помощи, не угрожал и не рассказывал поучительных историй. Он просто БЫЛ. Не нужно было вертеть головой, определяя его источник, и совершенно излишне было раздумывать, не ждёт ли там засада.

Достаточно было просто идти.

И Антон зашагал на голос – медленно, но вполне уверенно. Никто не встретился ему по дороге, никто не остановил и не спросил, кто таков и почему шляется по режимной территории. Ноги сами привели его к низкой дубовой двери на зеленоватых от времени массивных петлях. Антон вложил саблю в ножны и толкнул дверь рукой, внутренне ожидая чего угодно: ржавого скрипа, сатанинского хохота, стрелы в грудь... Даже того, что за ней окажется его родная московская квартира с видом на Патриарший пруд. А пуще всего – что дверь просто будет запертой.

Однако она поддалась – легко и бесшумно. И некто, сидящий на скамье возле светлеющего окна, удовлетворённо произнёс:

– Всё-таки ты пришёл, чужеземец...

...Нет, я не испугался, когда дверь отворилась.

Я не верил в это до последнего мгновения, но мой слепой дервиш не обманул и на этот раз. Он никогда не обманывал. Бывало, он демонстративно не отвечал на вопросы, ехидно посмеивался надо мной, даже грубил... Но не обманывал. Дверь отворилась – и в её проёме я увидел человека.

Он был высок и скорее худощав, чем плотен. Волосы – не короткие и не длинные – были зачёсаны назад (лица я не разглядел в полумраке), и башмак на левой ноге был немного стоптан внутрь (это мне почему-то сразу бросилось в глаза). Словом, обычный парень лет двадцати – двадцати четырёх навскидку. Встреть я его на улице – даже не оглянулся бы в его сторону.

И тем не менее это был ОН. Человек, встречу с которым мне предрёк мой дервиш. Человек, с которым нас разделяли шесть веков. Было от чего сойти с ума.

Приложив известное усилие, чтобы голос не задрожал и не сорвался, я проговорил:

– Всё-таки ты пришёл, чужеземец. Что ж, я ждал тебя. Проходи, садись.

Он шагнул в комнату и опустился на скамью напротив меня, положив саблю на колени. Мне показалось, что он немного стесняется её, своей сабли: видимо, на его родине не принято было ходить в гости при оружии. Что ещё? Чуть заострённые (а впрочем, самые обычные) черты лица. Прямой нос, небольшой шрамик над верхней губой и лёгкая небритость на подбородке. Шесть веков.

– Не таким я тебя представлял, – вырвалось у меня помимо воли.

– А каким? – спросил он без тени насмешки. – Восьмируким, лысым и с большими фасеточными глазами?

Он помолчал, глядя куда-то мимо меня, в пространство, потом устало произнёс:

– Скажите, что вам нужно? Неужели всё дело в этом несчастном Копье Давида?

– Откуда ты узнал?

Он сунул руку за пазуху и вытащил на свет кожаный футляр с потускневшей от времени серебряной застёжкой. Мне был знаком этот футляр. Более того, я пошарил рукой позади себя и положил рядом свой, точно такой же. Некоторое время мы молча смотрели на них: я – с плохо скрытым восхищением, мой собеседник – с отстранённостью, почти равнодушием. Они были похожи, эти два футляра, точно два близнеца, только один выглядел менее потрёпанным. Что ж, ничего удивительного. Шесть веков.

– Где-то я читал о подобном, – медленно произнёс мой гость. – У Брэдбери или у Азимова: человек попадает в будущее и встречает там себя самого. Научный феномен. Здесь, правда, речь не о людях – всего лишь о рукописях. Но принцип один и тот же. Вот только плевать я хотел на все научные феномены. Вам хочется завладеть Копьём? Но вы могли сделать это как-то иначе... Взять Баттхара в заложники, потребовать Копьё в качестве выкупа – чёрт возьми, вам бы отдали его, хоть подавитесь! Всё равно оно ничего не может изменить. Всё равно Тохтамыш возьмёт Тебриз и будет ещё тридцать лет воевать с Тимуром. Тимур создаст свою империю, которая рухнет после его смерти, и исчезнут аланы – до сих пор никто не знает, куда и почему... – Он вздохнул. – А вас элементарно грохнут – не те, так эти. Слишком много вы натворили, чтобы оставлять вас в живых.

Я улыбнулся. Он нравился мне, этот парень, пришедший из далёкого далека. Он всерьёз полагал, что меня интересует собственная судьба.

– Видимо, будущее мало изменилось, – заметил я, – если ты так легко судишь о нём. Впрочем, это будущее лишь для меня, а для тебя это – прошлое... Забавно, да?

– Отмените покушение на Баттхара, – мрачно сказал он. – Я знаю, вы можете... Или хотя бы назовите, кто должен его убить. Аккер? Заур? Один из тридцати стражников? Обещаю: я сделаю всё, чтобы вы получили своё Копьё. Только скажите!

– Зачем это тебе? – неожиданно спросил я, и он растерялся.

– Как зачем? Баттхар – мой друг!

– Друг? – Мне стало смешно. – Он умрёт за шестьсот лет до твоего рождения.

– Это не важно.

Он решительно встал, его сабля с шипением вылетела из ножен и легонько, но ощутимо ткнулась остриём мне в горло. Кажется, я ошибался насчёт обычаев его родины. Те же самые обычаи.

– Отмени покушение, – тихо произнёс он. И я понял, что он на самом деле готов убить. Он не пугал и не угрожал, потому что угрожают не так.

Я коснулся лезвия. Оно было острым, и на моей ладони тотчас же выступила кровь. Очень медленно, с каким-то извращённым наслаждением я слизнул её кончиком языка и прошептал:

– Отменить? И что тогда? Баттхар спокойно достигнет Тебриза, женится на дочери грузинского царя, и будет пир... Совсем как в старой арабской сказке со счастливым концом. Царь Гюрли и царь Исавар станут родственниками – а ведь они оба не пришли на помощь, когда воины светлейшего Тохта-хана вешали Регенду на воротах дворца... – Я закашлялся и с усилием сглотнул снежный ком, что застрял в горле. – Они убили её. Все трое: Тохтамыш, Гюрли, Исавар... Ты предлагаешь мне простить их? А самому исчезнуть, не оставив следа? Не оставив даже этой рукописи – вдруг там, у себя на родине, в новой реальности, ты не найдёшь её? Вдруг она погибнет – под дождём, под лавиной, под чьим-нибудь каблуком? Достойное было бы окончание моих трудов, верно?

Я усмехнулся и сел поудобнее, наплевав на то, что сабля при этом оцарапал мне кадык. И с удовольствием проговорил, глядя в глаза собеседнику:

– А знаешь, ведь меня, как и тебя, называли здесь чужеземцем. Так обращался ко мне один человек во дворце аланской царицы. Его звали Фархад. Как ты думаешь, может быть, это не случайность? Что, если мы с тобой – одно целое, как эти две рукописи? Тогда может статься, что ты полоснёшь меня клинком по горлу – и умрёшь сам, потому что убьёшь сам себя?

И расхохотался.

Я хохотал долго – до слез, до нервной икоты. А возможно, и не хохотал, а плакал: говорят, эти два состояния очень похожи. Мёртвые – целый сонм мертвецов – повыползали из тёмных углов, чтобы по-доброму, по-родственному посетить меня и принять наконец в свою семью. Они водили вокруг меня хоровод и рассыпались на мелкие группки, оживлённо беседуя о чём-то и перебрасываясь скабрёзными шуточками, выстраивались в полки и когорты и маршировали мимо под развёрнутыми знамёнами. Они приветливо улыбались мне – и я узнавал каждого. Вот прошёл бритый наголо почтенный Абу-Джафар, хозяин корчмы «Серебряная подкова»: лицо синюшно-бледное, с выпученными глазами и высунутым лиловым языком (принял яд, вызывающий удушье). Вот досточтимый Фархад, безвинно осуждённый за измену (жаль, он был неплохим человеком, но он мешал мне, и – надо же было кого-то подставить...). Вот помахала мне рукой сама аланская царица, невыразимо прекрасная в своей смерти: только смерть бывает столь совершенна, её не портила даже стрела, покачивающаяся меж лопаток. Вот Лоза, мой верный спутник, мой мальчик, которого я предал, ибо знал, что его разоблачат, и это тоже было частью моего плана. Его должны были разоблачить и успокоиться, не подозревая, что есть ещё один человек, главный в моих расчётах... Загадка специально для тебя, чужеземец. Попробуй, найди разгадку, если хватит времени.

Я оглянулся в поисках слепого дервиша: ведь именно он, по идее, должен был возглавлять процессию. Однако он оказался единственным, кто не пришёл – и это было обидно. Уж не знаю, как он объяснил товарищам своё отсутствие: может, сказался больным или сослался на более неотложные дела...

А потом они все ушли – как-то очень незаметно и тактично. Все, и мой ночной гость в том числе. Я снова остался один. Кровь капала из пореза на ладони, и мне жаль было унимать её – единственное доказательство того, что он не приснился мне, мой гость... Помедлив, я тоже поднялся: мне незачем было далее оставаться в своей комнате. Царь Грузии Гюрли (пока ещё царь!) ждал меня в своём замке в Тебризе, хотя сам ещё не подозревал об этом. Я не мог – просто физически не мог – оставить его одного в такой момент...

Антон кубарем скатился по лестнице во двор. Уже достаточно рассвело, в лёгкой дымке стали угадываться окружающие предметы, и мир потихоньку наполнялся звуками. Кто-то ходил сверху вдоль крепостного забрала, негромко переговаривалась стража у ворот и пофыркивали лошади у коновязи. Антон заметался по двору – душа отчаянно желала хоть какого-то действия – и с разгона налетел на воеводу Османа. Утро выдалось холодноватым, даже вода в кожаном ведёрке у колодца покрылась ломкой ледяной корочкой, но воеводе, похоже, было жарко, несмотря на то что одет он был лишь в тонкую льняную рубаху. Зарядку делал, что ли, подумал Антон. Лучше бы за гостями как следует следил...

– Куда это ты спозаранку, чужеземец? – спросил Осман.

Антон почесал ушибленный лоб, помолчал и вдруг выпалил:

– Где Асмик?

– Кто?

– Асмик, – торопливо пояснил он. – Девушка, которая прибыла позавчера вместе с нами. Вы не видели её?

Осман коротко хохотнул.

– Я-то полагал, что на это лучше тебя никто не ответит. А что случилось? Поссорились?

Антон только махнул рукой: некогда. Время, как и ранее, растянулось в бесконечную ленту, воздух вдруг загустел, и пожухлая трава стала целеустремлённо хватать за сапоги. Колдовство, не иначе.

Ни одной лошади под седлом у коновязи не было: естественно, кто же оставляет на ночь осёдланную лошадь. Наплевать, решил он. Чай, не свалюсь.

Он взмыл на коня (и откуда сноровка взялась, чёрт возьми!), ударившись копчиком о твёрдый, как ребро дубовой доски, хребет, и крикнул:

– Царевич в опасности! Осман, прикажи проверить, не покидал ли кто из гостей крепость.

Воевода мгновенно подобрался.

– Думаешь, монгольский посол...

– Не знаю. Не выпускай никого за ворота!

– Подожди. – Осман уже торопливо опоясывался мечом. – Я с тобой!

– Нет, – остановил его Антон. – Я должен один, сам... Иначе случится такое, чего не поправишь.

Воевода помедлил мгновение. Потом нехотя кивнул, соглашаясь. По лицу было видно, что это далось ему нелегко: он привык подчиняться лишь своему царю – но это статья особая. И уж совсем ему было в новинку, что приказания в вверенной ему крепости отдавал какой-то молодой парень, почти мальчишка. Но ему всё же достало ума не перечить.

– Храни тебя Господь, – хмуро сказал он, на миг сжав Антону локоть. – Поторопись!

Ветер свистел в ушах. Дробно стучали копыта, и сердце одуряющими скачками неслось по дороге впереди коня. Белёсая дымка рвалась в клочья и разлеталась в стороны, поднимаясь вверх и тая, словно дым от сигареты: вот-вот над вершинами гор должно было появиться солнце. Как же он ненавидел сейчас это солнце! Оно вероломно, с истинно восточным коварством, вдруг переметнулось в стан врага – там, в этом стане, под защитой земляных валов, стрел и катапульт, сидели, потирая лапки от удовольствия, твёрдый и узкий конский хребет, готовый в любой момент сбросить с себя седока, и глубокие рытвины, готовые в любой момент кинуться под копыта, стреножить и насесть сверху, и редкие деревья вдоль обочин, готовые в любой момент умереть от старости и упасть на дорогу, как в кинобоевиках про Гражданскую войну, и многочисленные горные ручьи и речушки, нарочно выстлавшие своё дно скользкими округлыми камнями...

И верховодил всей этой кодлой однорукий и многоногий бандит, убийца, промышленный шпион и растлитель малолетних по кличке Время.

Время, которого не было. Время, которое окутывало липкой паутиной и швыряло ветер в лицо. Подбрасывало булыжники под ноги коню и подталкивало в спину солнце, заставляя его поскорее всплыть над горизонтом. Солнце означало свет: не мог же убийца стрелять в темноте.

Даже такой мастер, как Асмик.

Конный переход. Расстояние, которое преодолевает всадник за день, если его лошадь будет идти шагом. Приблизительно семь-восемь километров в час...

Он летел, безжалостно настёгивая коня плетью (Осман в последнюю секунду сунул в руку), и уже знал, что не успеет. Взойдёт ненавистное солнце, осушив влагу на порыжевшей траве, распахнётся ущелье, и его встретят на дороге спешившиеся воины в алых плащах, склонённые над мёртвым царевичем. И будут они исполнены тихой, до белого блеска в глазах, нестерпимой ярости на самих себя: не уберегли... Могут и зарубить, не разобравшись. А чуть в стороне, у обочины, будет лежать мёртвая Асмик с луком в руках. Больше одного раза ей выстрелить не дадут, не дадут и уйти... Впрочем, она и сама не уйдёт, этот гад запрограммировал её только на убийство Баттхара, а обеспечение собственной безопасности алгоритмом не предусмотрено... «А ведь я чувствовал что-то, – с запоздалой горечью подумал Антон. – Ещё вчера утром, когда провожали царевича... Чей-то (известно, чей) направленный взгляд, сгусток чужой подавляющей воли (по-видимому, какая-то разновидность гипноза). И Асмик это чувствовала, поэтому и кинулась ко мне в поисках защиты: «Не отпускай меня. Пожалуйста...»

Чувствовала – и не могла противостоять.

Я увижу всё это – и, коли меня не зарубят сразу, вернусь в крепость, решил Антон. Войду в уже знакомую комнату и взмахну саблей над головой старика иранца. И, наверное, умру сам. («Что, если мы с тобой одно целое, чужеземец? Как эти две рукописи...») Что ж, пускай. Я не пожалею ни на секунду.

Он вылетел из ущелья, как пробка из бутылки, едва вписавшись в поворот. Дорога в этом месте раздваивалась: одна, широкая и многократно езженная, вела вдоль скалистого хребта по направлению к Тебризу, и уже виднелся вдалеке, вознесённый вверх, контур главной башни, обрамленный зубцами стен... Или нет? Или и на него, Антона, действовал этот проклятый гипноз, отводя глаза? И не видно было на дороге красивых гордых всадников из охраны царевича, и не горело солнце на их шлемах и наконечниках копий...

Он разглядел их впереди и едва не заорал от радости. И окончательно обезумел, увидев самого Баттхара, живого и невредимого. До них было не больше двухсот-трёхсот шагов. Сердце выпрыгнуло из груди. Антон рванул в галоп и без того взмыленного коня – и вдруг изо всех сил натянул повод. Мерзкий холодок прополз по позвоночнику.

Асмик.

Он лихорадочно огляделся по сторонам: где она может быть? Ослеплённая, одурманенная чужой волей, затаившаяся... где, чёрт возьми?! – и рассматривающая затылок Баттхара поверх наконечника стрелы... Что она предпримет, увидев меня рядом с царевичем? И что предпримет охрана, узнав, что на их господина готовится покушение? Ежу понятно, что именно: профессионалы как-никак...

Как она заслоняла меня собой в ту, первую нашу встречу на берегу стремительной реки с ласковым именем Чалалат – одна, против целого монгольского отряда. Как держалась за край моей одежды, когда я сползал в пропасть, в бездну – а ведь могла не удержать, кануть следом... Как стояла возле горного озера – прямая, стройная, напоминая юную языческую богиню. И как платье с мягким шелестом упало к её ногам...

Вторая дорога – даже не дорога, а узкая каменистая тропа, забирала влево и круто взбиралась вверх по откосу, на вершину скалы. И сама скала, изгибаясь, нависала над ущельем точно широкий чёрный балкон. Как раз над тем местом, где вот-вот должен был проехать царевич. Лучшего и пожелать нельзя.

Антон мысленно прикинул наклон тропы. Лошади не подняться. Он соскочил с крупа, почувствовав истовое облегчение: натёртую промежность саднило изрядно.

Всё-таки над этой скалой было сотворено какое-то колдовство. Иначе с чего так труден был этот в общем-то нетрудный подъём? Почему так остры были камни, за которые он хватался руками, почему воздух сделался вдруг вязким, словно болотная топь, и драл горло, как раскалённый песок в пустыне?