Текст книги "Призванный хранить"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Глава 19
ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ...

В ночи огонь виден за много миль. Антона всё время тянуло оглянуться – и всякий раз горящая хижина, словно маяк, светилась во тьме. И ему казалось, что он различает крики и звон оружия, хотя это, конечно, был обман воображения. Слишком далеко.

Слишком далеко, чтобы услышать...

Баттхар крепился изо всех сил, вцепившись в гриву лошади, но всё чаще поникал вниз, чудом удерживаясь где-то на границе яви и не-яви. И тогда его приходилось поддерживать с двух сторон – так они с Лозой поддерживали раненого Заура.

Они так и не смогли попрощаться по-настоящему. И Антон вдруг поймал себя на мысли, что не может вспомнить лицо Заура. Он мог бы назвать каждую заплатку на его одежде, без запинки воспроизвести каждое слово, по минутам рассказать, где они были и что делали... Но лицо стёрлось из памяти, оставив белое пятно, словно на засвеченной фотоплёнке. И это было обидно. Обидно, что он так и не помолился за отлетевшую душу Сандро, чья сабля висела сейчас у него на бедре. И не закрыл глаза Тору Лучнику...

Не было времени.

Одежду им пришлось сменить: Антон украл её в одном из горных селений, оставив взамен свою. Кто-то утром обрадуется и возблагодарит Бога, когда увидит хорошую меховую куртку вместо своих обносков... От лошадей тоже отказались: они были слишком заметны. Их продали на постоялом дворе, получив взамен целый мешок всякой снеди и двух низкорослых осликов ушгульской породы. Ослики, вопреки расхожей формулировке, были прямо-таки по-цирковому послушны, а за свежую морковку разве что не танцевали на задних ногах. При ближайшем рассмотрении один из них, повыше и потемнее шкуркой, оказался самцом, а другой, пониже и посветлее, – самочкой. Антон, ярый фанат сериала «Секретные материалы», нарёк их Малдером и Скалли. Скалли везла на спине невеликую дорожную поклажу, а Малдер – попеременно то Асмик, то Баттхара.

Баттхара приходилось чуть ли не силой сажать в седло. Они брели по ущелью Алазани вдоль реки, всё выше поднимаясь к её истокам, чтобы пересечь Местийский хребет. Панорама внизу, под ногами, открывалась сказочная: извивающаяся лента реки бежала в ступенчатых бортах каньона, покрытого глыбами лавы, когда-то, пару тысяч лет назад, вырвавшейся из жерла вулкана. Своим обликом каньон напоминал сильно увеличенную скульптуру, созданную весьма талантливым художником-абстракционистом.

Малдер и Скалли поднимались по узкой тропе вдоль скального склона, осторожно перебирая копытами и синхронно покачивая головами. Рядом мерно шагал аланский царевич, придерживаясь за ослиный бок. Больше всего он напоминал паломника: Антон обрядил его в сильно поношенный чапан и меховые штаны. Асмик нарядили мальчиком, забрав волосы под старую облысевшую баранью шапку. Но даже в таком виде – облачённая в бесформенную куртку размера на два больше нужного, Асмик выглядела очень мило и женственно. Так, что рождалась тревожная мысль: да какой из неё, к чёрт у, паломник? Достаточно одного внимательного взгляда, чтобы обман раскрылся. Впрочем, глядеть было особо некому: места вокруг тянулись холодные, безлюдные, дикие – такими они были и сто лет назад, и две тысячи, когда раскалённый вулкан плевался лавой в дымные небеса. Даже пастухи с овечьими отарами и одинокие охотники редко забредали сюда, и ни один из них не встретился по дороге. Словно вся планета вымерла в одночасье...

Асмик шла впереди, давая Малдеру отдых. Антон рассеянно поглядывал вокруг, но больше для порядка: нужно было быть совсем уж параноиком, чтобы ожидать здесь нападения. Думалось о доме. Причём – странное дело – думалось гораздо острее, чем тогда, в первый день, когда Антона откопали из-под лавины. Наверное, тогда мозг не успел вполне осознать происшедшее, а потом стало не до этого: пришлось многое познать и испытать на ходу – проходить этакий ускоренный курс молодого бойца. Зато теперь...

Теперь дом снился каждую ночь. Мама с отцом – молодые, загорелые, смеющиеся, на фоне качелей-«лодочек» в Измайловском парке. Студенческие толпы на лестнице в родном универе. Лязгающий на стыках вагон метро, старая афишная тумба на углу улиц Расплетина и Народного Ополчения. Любимое кафе напротив памятника Горькому, где не раз сидели со Светочкой Аникеевой, удрав с лекции... Такие вот думы и сны шлют боги-хранители. Кого – хлестнуть по рукам, отшибая охоту к злодейству. Кого – предупредить об опасности, кого – усовестить за совершённый грех... Хотя – какой грех я совершил? Жил вроде как все – под крылышком у родителей, ссужавших ненаглядному чаду десятки и двадцатки, в тепле и относительной сытости, равнодушно проходя мимо чужой беды, даже отворачиваясь от нищих в подземном переходе.

Не хуже других. Не хуже – кого? Сандро? Заура? Аланского царевича?

Он вздрогнул и испугался до икоты, неожиданно осознав, что не видит Баттхара. Оглянулся и заорал:

– Стой!!!

И сломя голову ринулся вниз по тропе.

Баттхар лежал ничком шагах в двадцати. Он ни разу не пожаловался на усталость и боль в ране. Просто вдруг упал, потеряв сознание.

– Мать твою, – прорычал Антон, лихорадочно приводя царевича в чувство. – Что ж ты молчал? На тот свет решил смыться, да? А мне тут вешайся на осине?

– На какой осине? – вяло поинтересовался Баттхар.

Антон с шумом вдохнул воздух.

– Ну-ка, живо садись на Малдера. Слезешь – прибью собственноручно.

– Ну и вешайся потом, как обещал, – сказал царевич, покорно залезая в седло.

На перевале их застал ливень. Тропу, кое-где пролегающую через ледяные островки, размыло в тёмно-коричневую жижу, и эта жижа медленно стекала вниз, норовя утащить за собой и обоих осликов, и их хозяев.

Те уже не пытались укрыться. Вся одежда промокла в мгновение ока, жестокие струи хлестали, казалось, отовсюду, и чудилось, будто откуда-то – то ли из чрева горы, то ли с серо-сизых небес – раздаётся издевательский хохот. Так духи перевала смеются над самонадеянными путешественниками, что отважились бросить им вызов.

Малдер и Скалли ревели в два голоса и упрямо норовили повернуть назад. Пришлось завязать им морды и вести в поводу – хотя, честно признаться, Антон и с открытыми глазами почти не разбирал дороги. Баттхара на этот раз поставили впереди, и он яростно и упорно, до крови закусив губу, продирался сквозь шторм. Антон шёл чуть сзади, за правым плечом, чтобы царевичу всё время казалось, будто его вот-вот обгонят. Он видел, с каким трудом Баттхару даётся каждый шаг. Болезнь ломала его, и он то и дело вытирал слезящиеся глаза. Да и самого Антона так и подмывало остановиться. Сесть на корточки, свернуться клубочком и замереть в блаженной неподвижности, наплевав на холод и дождь.

Один человек, опытный альпинист, истоптавший весь Кавказ и Тянь-Шань и успевший наследить даже на Памире, в международном лагере у подножия пика Коммунизма, рассказывал, что однажды чуть не замёрз на плёвом, в общем-то, восхождении. Была страшная непогода, вершину затянула серая мгла, а он стоял на страховке, на крошечном скальном выступе, и отчаянно зяб, сжимая в мокрых рукавицах твёрдую, как лом, верёвку. Зубы стучали так, что он всерьёз опасался сломать их. А потом, видимо, наступил какой-то предел: дрожь незаметно исчезла, и стало тепло. Прекратил дуть ветер и валить снег, и он увидел перед собой пальмы и море. Он лежал на оранжевом песочке, а рядом сидела обольстительная женщина в ярком открытом купальнике. Он знал эту женщину: давно, когда он учился классе в четвёртом, она работала у них старшей пионервожатой. Он был тихо влюблён в неё и молча млел при одном её появлении.

– Пойдём купаться, – предложила она, и он безропотно поднялся с песка.

Она взяла его за руку, и они побежали к морю, к белым волнам, ласково наползающим на берег... А через секунду он очнулся, обнаружив, что болтается над пропастью, привязанный (слава Богу!) репшнуром к крюку, вбитому в трещину.

Хорошо бы и мне очутиться под пальмами, вяло подумал Антон. Да чёрт с ними, с пальмами – хотя бы в своей гостиной, возле батареи, и учуять носом аромат из кухни: мама оладьи печёт...

Однако вместо этого он ощутил, как участок тропы у него под ногами вдруг поехал. Он оглянулся, увидел искажённые лица Асмик и Баттхара и услышал дикий крик, перекрывавший шторм:

– Берегись!

Но, видно, холод сделал своё дело. Антон опоздал. Целое мгновение прошло, прежде чем он разглядел внизу, у ног, глубокую трещину, вдруг появившуюся посреди тропы. Она росла на глазах и, расширяясь, обваливалась мокрыми рыхлыми комьями. Он сползал туда, в бездну, – медленно, по сантиметру, но неотвратимо.

Баттхар бросился вперёд. Он успел упасть плашмя на осклизлые камни и ухватить Антона за край одежды. Бездна раскрылась под ними во всей красе – почему-то она казалась прозрачной и полной холодного голубого огня, но это был обман зрения: на самом деле далеко внизу хлестал чёрно-бурый селевый поток, и больше всего этот поток походил на вонючий ручей, стекающий в слив канализации. Баттхар не мог удержать – они по-прежнему медленно сползали вниз, но уже вдвоём.

– Брось, – крикнул Антон.

Царевич отрицательно покачал головой. Пропадём оба, мелькнула мысль. И не полоснёшь ножом по верёвке, как это сделал Заур. С огромным усилием Антон поднял голову и увидел над собой лица своих спутников. Асмик и Баттхар, оба мокрые, грязные и измученные до последней степени, тащили его наверх, на тропу, в четыре руки...

Странно, но им удалось. Со стороны это, наверное, выглядело невозможным: три крошечные человеческие фигурки на размытом горном склоне, посреди разбушевавшейся стихии...

А потом Антон почувствовал животом твёрдый край откоса. Он с блаженством лёг на него, стараясь отдышаться. Его продолжали тянуть, он разлепил посиневшие губы и сказал: «Хватит уже».

Или ему почудилось, что сказал. Гроза грохотала вовсю, вселенская тьма сменялась ослепительными вспышками, и во время одной из них Баттхар вдруг протянул руку и равнодушно сказал:

– Пещера.

Они наверняка бы замёрзли. У них была крыша над головой, но не было ни щепки дров и ни одной сухой нитки. Выручили ослики. Их заставили лечь и прижались с их тёплым бокам, как к печке. И тут же уснули, словно кто-то выключил свет в комнате.

А утром небо очистилось. Солнце играло бликами на вершинах скал, заглядывало в пещеру и, забавляясь, срывало капельки с длинных сосулек. Антон проснулся и, поёживаясь, осторожно выполз наружу. И с изумлением огляделся кругом, поняв, что они попали не в пещеру, а в целый пещерный город. Весь левый берег каньона, вдоль которого они вчера шли, был испещрён полукруглыми входами, высеченными когда-то, несколько тысяч лет назад, в туфовых пластах.

Город тянулся на много километров. Ни одно здание, ни одна стена не была сложена из отдельных камней: всё было высечено в единой монолитной скале – надо думать, адским трудом многих поколений строителей. Никак не верилось, что эти дома, залы, соединённые крытыми галереями, кладовые, храмы, библиотеки и сторожевые башни сделаны людьми. Нет, зачарованно подумал Антон, медленно обходя постройки. Нет, это не могли сделать люди. А если и люди – то очень большие и сильные. И обладающие какой-то совершенно фантастической техникой.

– Вардзани, – хрипло проговорил Баттхар, выбравшись на улицу и встав рядом с Антоном. – Город каменных богов.

– Ты знал о нём? – спросил Антон.

– Слышал от отца. Но никогда не думал, что увижу собственными глазами.

Они долго бродили по нему, все трое: зачарованные и очарованные его величием – настолько древним, суровым, загадочным, что мороз пробегал по коже.

Город был пуст. Его обитатели или умерли, или ушли отсюда много тысячелетий назад. Наверняка когда-то те гулкие комнаты, в которые заходили путешественники, поражали изысканным убранством. Библиотеки были полны редчайших книг на многих языках, и величественная роспись украшала стены храмов. Здесь, в этом городе, бурлила жизнь. Здесь торговали и создавали произведения искусства, любили и ненавидели, решали государственные дела и наблюдали за звёздами, пили вино и возносили молитвы богам. Каким – этого никому из ныне живущих знать было не дано.

Самый большой зал находился в центре города. Он сохранился лучше других: здесь на каменных стенах кое-где были видны следы фресок. Антон постоял немного, оглядывая высокий, метров в десять, свод, и шагнул внутрь.

Помещений было несколько, и все они поражали размерами. То, куда они попали вначале, представляло собой, видимо, тронный зал. Изысканные в своей простоте и строгости каменные скамьи вдоль стен, остатки мозаики на полу и два громадных трона в центре – там, где пересекались падающие из окон солнечные лучи. Здесь сидели когда-то царь и царица, слушая доклады приближённых. Преодолевая робость, Антон подошёл поближе и удивлённо присвистнул. Трудно было сказать, что за человек восседал тут и насколько мудрым и справедливым правителем он был. Любили ли его подданные или втайне мечтали увидеть его голову, насаженную на копьё над городскими воротами. Стар он был или молод, красив или уродлив, но одно было ясно: при жизни этот человек был великаном. Где-то метра два с половиной роста, прикинул Антон. А то и все три...

– Хоть бы дров нам оставили или еды, – проворчал Баттхар и чихнул, подняв облачко пыли. – Камни и камни. Если хотим засветло спуститься в долину, надо поспешить. Аккер с Лозой уже, поди, ждут.

Антон отвёл взгляд от некогда великолепного трона и с горечью и надеждой подумал: «Если бы так.

Если бы мы снова встретились там, где говорил Аккер: в Тифлисе, в той самой церкви. Все пятеро – пусть раненые, пусть усталые, но живые». Многое он отдал бы за это...

Видимо, он неосторожно дотронулся до чего-то рукой. Или наступил на плиту, приводящую в действие некий скрытый механизм, который не испортился и не рассыпался в прах за несколько тысячелетий. Асмик ахнула от неожиданности, а Антон с царевичем синхронно схватились за оружие, ибо что хорошего можно ждать от комнаты, где высеченные из единого камня кресла поворачиваются сами собой.

Плита в полу сдвинулась без единого шороха. Осторожно, едва ли не на четвереньках, Антон приблизился к открывшемуся отверстию и заглянул внутрь. Он ожидал уловить запах плесени, затхлости и холода – будто из погреба под заброшенным домом. Однако оттуда, из подземелья, не пахло ничем. Воздух был неподвижен и, казалось, стерилен, как в операционной. Длинная винтовая лестница уходила далеко вниз и терялась во мраке.

– Может, уйдём? – неуверенно предложил Антон. – Ну их к шуту, эти загадки, нам ещё топать и топать...

Царевич посмотрел на него укоризненно: сам-то, мол, веришь в то, что говоришь?

Пару факелов соорудили из той части одежды, что пришла в негодность, облив её маслом. Баттхар чиркнул кресалом, высекая огонь, и они двинулись – медленно и сторожко, прикрывая один другого. Асмик хотела пойти следом, но её не пустили: «Не хватало ещё пропадать всем троим из-за двух придурков».

Спускались долго. Времени здесь как бы не существовало – лишь сбегали вниз идеально подогнанные каменные ступени и потрескивал импровизированный факел, освещая такие же идеально гладкие стены, испещрённые причудливыми рисунками и надписями: то ли «Добро пожаловать!», то ли «Не влезай – убьёт!».

Иногда Антон поднимал голову и осматривал потолок, втайне ожидая увидеть переплетения паутины в палец толщиной и жирных безобразных пауков размером с кошку. Наверное, тогда ему было бы легче. Однако здесь не было ни следа чего-нибудь органического. Холод и камень без единой шероховатости. И ощущение чего-то старого, первобытного, не умещающегося в сознании...

Ступени закончились неожиданно. Перед ними лежал подземный зал, вырубленный в толще горы. Настолько большой, что свет от факела не доставал ни до стен, ни до потолка. Лишь угадывались в полумраке статуи в глубоких нишах: Антон узнал короля Гесера в огромном шлеме, Мать-Небо Тенгри и седобородого старца Эрклинга, правителя подземного мира. По одному из ликов змеилась трещина: видимо, даже чёрный гранит не устоял перед грузом времени. А может, причиной было землетрясение, случившееся невесть когда. Антон поднял факел над головой, чтобы рассмотреть получше. И замер, вмиг позабыв и о статуях, и о самом городе, что высился наверху, над ними. Сзади на него налетел царевич, но даже это не вывело Антона из оцепенения.

Посреди зала, на широком возвышении, стояла каменная усыпальница. Давнее землетрясение раскололо крышку гробницы: одна её половина лежала на полу – то ли упала сама, то ли сбросили чьи-то недобрые руки. Антон посветил факелом внутрь пролома – и невольно отпрянул. Потому что в усыпальнице лежал человек.

Удивительно, но время почти не тронуло его и не превратило в скелет. Одежды не было видно – её скрывала нижняя, уцелевшая половина крышки, но лицо, и шея, и кисти рук...

– Ты не можешь быть человеком, – прошептал Баттхар, глядя в лицо незнакомца, умершего много тысячелетий назад. Кожа не истлела – то ли была покрыта особым составом, то ли просто не поддавалась тлению по своей природе. Она лишь стала тонкой до прозрачности, и под ней угадывались мышцы и сухожилия. Однако это нисколько не отталкивало – наоборот, на незнакомца в усыпальнице хотелось смотреть до бесконечности.

– Смотри-ка, – вдруг подал голос царевич. – Знак. Я видел такой, когда нырял в озеро. Помнишь, я рассказывал...

– Да, – тихо отозвался Антон, разглядывая рисунок на плите в изголовье. Правильный треугольник, внутри которого гордо сидел сказочный (или не сказочный) зверь – лев с мощным мускулистым телом и человеческой головой. На голове покоился венок из лавровых листьев. Или то, что они принимали за венок: разум, как всегда, удачно цеплялся за земную аналогию.

– Похоже, не придётся тебе осушать то озеро в древнем капище, – заметил Антон.

Баттхар поднял на него глаза.

– Ты думаешь, это...

– Царь Давид. – Антон сделал паузу. – Или – его предок. Знаешь, надо бы положить крышку на место. Нехорошо оставлять могилу открытой.

...Крышка оказалась тяжёлой, но они справились. И долго потом стояли возле, молчаливые и торжественные, словно отдавая некую дань... Факелы давно догорели, но то ли их глаза привыкли к темноте, то ли сюда, в подземелье, откуда-то просачивался свет, делая видимыми контуры предметов. Следовало бы что-то сказать, но слова не рождались в голове. Слишком много было эмоций и впечатлений – так много, что они перешли некую критическую отметку. Только подумалось: ведь не поверят, если рассказать... Да и кому рассказывать.

Они постояли ещё немного и молча двинулись к выходу. У Антона мелькнула вдруг мысль: а не устроили ли древние ловушку в коридоре, наподобие той, что обрушила тоннель в капище, – помнится, один из людей Чёрного Тамро сложил там свою дурную голову... Потом посмотрел на спокойно идущего впереди Баттхара – и мысль исчезла. В самом деле: не станет же прапрапрадед чинить зло собственному прапраправнуку. А в том, что там, в подземной усыпальнице, лежит далёкий предок царевича Баттхара, Антон нисколько не сомневался.

Они достигли Тифлиса через пять дней. И сидели здесь безвылазно, на грязном постоялом дворе, уже третью неделю. И третью неделю подряд Антон, едва наступало утро, приходил к воротам церкви Александра Афонского, словно Штирлиц – в кинотеатр в Берлине, где ждал связника из центра. Штирлиц ненавидел этот кинотеатр и фильм, который там крутили. Антон с той же яростной силой ненавидел эту ни в чём не повинную церковь. И прилегающий к ней квартал с древней крепостью Нарикала. И Мцхетскую цитадель на противоположном берегу, откуда, согласно преданию, город брал своё начало.

Когда-то, гласило предание, царь Вахтанг охотился со своей свитой в этих местах, которые тогда покрывал густой лес. Преследуя дичь, царь потерял из виду остальных охотников и понял, что заблудился. Быстро темнело, и его охватили тревога и голод. Внезапно из кустов вылетел фазан, и царь поразил его меткой стрелой. Когда же, спешившись, он хотел подобрать добычу, то обнаружил, что фазан упал в горячий источник и сварился. Отставшая свита нашла своего повелителя в глубоком раздумье, склонённого над бьющим из-под земли ключом. И царь Вахтанг приказал заложить в этом месте город...

Все эти сведения Антон почерпнул из рассказа словоохотливого хозяина постоялого двора, старика Сагура. Должно быть, его заведение не пользовалось большой популярностью, потому что новым постояльцам, пусть и небогатым, он обрадовался, словно родным племянникам. Ещё приветливее он сделался после того, как Антон выпроводил со двора двух подвыпивших джигитов, которые затеяли выяснять отношения у всех на виду. Оба джигита были вооружены саблями и всерьёз намеревались пустить их в ход. Антон походя отобрал оружие, надавал по шее обоим соискателям славы и пинками отправил их за ворота, пробормотав что-то насчёт речки, мостика и двух баранов. Этим подвигом он заслужил бесплатный обед для себя и своих спутников, предложение наняться в вышибалы (а что, вяло подумал он, может, и придётся: профессия вполне уважаемая и денежная...) и преклонение Сагурова внука – чумазого сорванца восьми лет от роду. Мальчишка ходил за ним по пятам, уважительно трогал его ладони, отполированные до твёрдости дубовой доски, и разглядывал кинжал на поясе, который Антон так ни разу и не вынул из ножен.

– Ну что тебе? – наконец не выдержал Антон.

Мальчишка сверкнул агатовыми глазёнками и выпалил:

– Научи меня так сражаться!

– Зачем?

Он удивился.

– Как зачем? Я вырасту, стану великим воином и срублю голову тому шакалу, который живёт в соседнем дворе и дразнит меня каждый день.

Ещё один готовый чеченский террорист, вздохнул Антон и взлохматил мальчишке непослушные волосы.

Кому они нужны, великие воины, сказал когда-то Аккер. Настоящий мужчина должен растить хлеб и виноград. Воспитывать детей. И любить жену.

Аккер...

Аккер верхом на чёрном, как порох, коне, среди тучи брызг, с секирой в руке – один против десяти. Аккер, в задумчивости сидящий возле костра, жёсткое лицо в красных отсветах кажется высеченным из гранита. «Почему ты согласился нам помочь?» – спросил Антон, ещё не веря своему счастью. «Однажды я поспорил с Зауром, кто из нас умрёт мужественнее, – ответил горец. – И если ты не соврал мне, чужеземец, то мне придётся отдавать ему долг». Аккер с маленькой заплаканной девочкой на руках – и лицо у него совсем другое, мягкое, почти нежное... Аккер в последнюю секунду перед их расставанием: «Не спеши хоронить меня, чужеземец. Мы ещё встретимся. И запомни: церковь Александра Афонского...»

Черт бы побрал эту церковь.

Черт бы побрал этот город («Тёплый ключ» в переводе с грузинского), где преобладают два цвета: красный и чёрный. Где вдоль узких извилистых улочек тянулся лавочки и мастерские, в которых изготавливают и тут же продают одежду и обувь, еду и оружие, посуду и украшения...

Где можно встретить колоритного местного кинто в высокой бараньей шапке и широченных шароварах, иранского купца в длинном халате и белой чалме, почтенную грузинскую матрону в сопровождении слуги-грека, держащего над своей госпожой зонтик от загара... Белое лицо для женщины – предмет гордости и заботы, знак её красоты и принадлежности к высшим слоям.

Первые дни Антон ходил по городу как зачарованный, с трудом сознавая, что своими глазами видит саму Историю – не музейную экспозицию, снабжённую табличкой «Руками не трогать!», не современную реконструкцию. Что все здесь – от домов-башен и людей на улицах до последнего камешка – подлинное, настоящее, тутошнее...

Однако потом чувство новизны притупилось. Он приходил к воротам церкви неизвестно в который раз и не ощущал ничего, кроме усталости и раздражения. Ни Аккер, ни Лоза не появлялись, и надежда, что они встретятся, таяла с каждым днём.

Малдер и Скалли – мудрые существа – похоже, чувствовали настроение хозяев и сами потихоньку впадали в уныние. Их уже не радовало ни вкусное сено, ни даже свежая морковка. Они растолстели, обрюзгли и стали частенько задирать друг друга.

...Антон вошёл в храм через небольшой вытянутый в длину притвор и оказался перед высоким алтарём, в сумеречной гулкой глубине, меж четырёх мощных столбов, подпирающих изнутри купол. В этот час в церкви было пусто и тихо, лишь потрескивали свечи перед образами. Он постоял немного возле одной из икон: седобородый старец, с очень живым и добрым лицом, приветливо и совсем не грозно взирал со стены, протягивая вперёд открытую ладонь – будто ободряя Антона. И желая ему удачи. «Спасибо, – неслышно проговорил тот в ответ, – удача мне бы не помешала».

Он всегда останавливался здесь, словно исполняя некий придуманный им же ритуал: ставил свечу, кланялся и неумело крестился, отчего-то стесняясь себя самого. Потом медленно шёл дальше.

Лики святых смотрели на него, бредущего вдоль каменных возвышений, поднимающегося по заходным полатям наверх, в центральную галерею, украшенную изысканным византийским орнаментом – строгими полосами белого, синего и чёрного цветов в обрамлении узора из трилистников. Помнится, попав сюда впервые, Антон был восхищен и очарован и даже подавлен величественной красотой храма – и мастерством тех, кто расписывал центральный купол, выкладывал мозаику и тщательно продумывал игру света на ней... Он не знал, что станет с храмом в будущем – разрушат ли его войска Тимура, погибнет ли он во времена церковного раскола, превратится ли в картофельный склад (это уже в наш просвещённый век), и вспомнят ли о нём потом, когда станет нужно «раскрутить» богатого спонсора на предмет реставрации... Бог весть. Не хотелось сейчас думать об этом.

Какая-то тень вдруг мелькнула в правом приделе и тут же растворилась. И вроде (Антон напрягся) не прихожанин, а будто служитель. Ряса, подпоясанная кручёной верёвкой, глухой капюшон... Кто же будет бродить по храму в капюшоне? Может, просто почудилось? Вообще-то, после всего, что выпало пережить, – неудивительно... Антон перевёл дух, обернулся...

И увидел перед собой Анкера.

Горец стоял посреди галереи, спокойно глядя на Антона, и у того перехватило дыхание от прямо-таки щенячьей радости.

– Аккер! – завопил он и кинулся навстречу. Был бы у него хвостик – он бы завилял им. Хотелось заорать что-то победное, стиснуть горца в объятиях, забросать вопросами: как же ты спасся? Почему не объявлялся так долго? Уцелел ли Лоза? Эх, обрадовать бы своих поскорее – то-то подпрыгнут до потолка...

Он рванулся вперёд со всех ног, чтобы прыгнуть с разбега и обнять... И вдруг остановился, налетев на ледяной взгляд, как на стену.

– Аккер, – слегка растерянно сказал Антон.

Горец смотрел холодно, застыв, словно прицеливаясь. Потом сделал движение – и в руках у него оказался лук. Тот самый, что украшал собой стену в его хижине. Страшная потаённая сила жила в этом луке – в его мощных, в обхват, плечах, покрытых берестяной оплёткой и серовато-жёлтыми костяными накладками. Знатное оружие, и подчиняется только воину себе под стать. Длинная оперённая стрела мягко, с невыразимой нежностью, легла на тетиву. Антон непроизвольно сделал шаг назад и жалобно сказал:

– Аккер, ты что?

Пусто и звонко сделалось в голове. Вспомнилось вдруг странное: их необъяснимые задержки в пути, будто они нарочно приманивали погоню, как они оказались в древнем капище – фактически мышеловке с единственным выходом, приглушённый голос Сандро: «Нас предали, Заур, разве не видишь? Предали с самого начала!» И – разговор Аккера с невидимым собеседником возле молельни на перевале Трёх Сестёр: «Тебе не жаль парня?» Нисколько не жаль, с горечью подумал Антон. А чего меня жалеть.

Вот я и нашёл предателя. И заодно ответы на мучившие меня вопросы. Он увидел, как Аккер медленно натягивает тетиву и подумал, что надо бы что-то сделать: уклониться вправо, уйти в кувырок (учили ведь тебя, дурня), в сдвоенный удар ногами... Конечно, горца на такое фу-фу не купишь, но хоть бы выиграть пару секунд, сдохнуть красиво, в борьбе, пусть и безнадёжной...

Но он остался на месте. И даже не шелохнулся, услышав за спиной невнятный шорох – а не все ли равно. Антон и так знал, кто стоит там: конечно, тот монах без лица, с повадками майора спецназа. Какая разница, откуда ждать смерти: от стрелы в грудь с пяти шагов или от удара по затылку. (Что там у него в руках? Топор, сабля, бошевская кофеварка?) Антон мужественно усмехнулся в лицо врагу: я умру достойно, паршивец, можешь не сомневаться. Как-никак твой ученик...

– Пригнись, – вдруг сказал Аккер без выражения.

Антон бездумно выполнил команду. Звонко щёлкнула тетива, и сзади послышался короткий удивлённый вскрик.

Удивлённый и обиженный – так кричит человек, не ожидающий удара. Тем более если этот удар – роковой, смертельный, подлый – наносит тот, кого до последней секунды считал близким другом...

Прошла, наверное, целая минута, прежде чем Антон, приложив титаническое усилие, заставил собственную спину разогнуться. Он повернул голову – и безжалостно, словно гоночный автомобиль в бетонную стену, врезался взглядом в стеклянные глаза распростёртого на полу человека, одетого в до ужаса, до озноба знакомый расшитый узором аланский плащ.

Человек был мёртв – об этом говорили скрюченные пальцы на руках и сведённый судорогой рот, неестественно вывернутые ступни и стрела, торчащая из худой шеи с выпирающим кадыком.