Текст книги "Мы из Кронштадта, подотдел очистки коммунхоза (Часть 2) [СИ] (Прода от 28.01.2013)"

Автор книги: Николай Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Впрочем, подошедший к нам немного погодя Ремер судя по всему тоже удивился. Они кололи того пленного, что был в каске, поодаль за кустами и капитан по-моему несколько раз взглядывал явно неодобрительно на то, что у нас тут творилось. Может мне и показалось, но вот как-то именно так показалось, а не иначе.

Ильяс тем временем спрашивает и спрашивает, а водила отвечает и отвечает, убедительно и с уточняющими пояснениями. Уже и план-карту посмотрели, пальцами в нее тычут. Карандашиком почеркали. Черт, долго как они этим занимаются, наверное, уже пропавший грузовик в Ропше ищут. Хорошо еще мои подопечные устроились комфортно и лежат не шевелятся. Ильяс с почерканной карандашиком схемой встает с корточек и двигает туда, где судя по доносящимся голосам, находится майор. Тут же появляется Рукокрыл, машет мне приглашающее рукой. Киваю Сереге на морфов. Он понимающе подмигивает – собственно он и раньше стоял так, чтобы и они были в секторе обстрела. Так что ничего не поменялось.

Меня подзывает майор – они как раз сверяют полученные от пленных данные.

– Танк водила указал здесь, поставлен как БОТ, мотор проржавел, менять не на что, пушку заменили на 23 мм., вполне боеспособен, расчет выделен и подготовлен, постоянно стоит часовой рядом, сектора пристреляны, замаскирован под сарайчик и защищен от гранат из РПГ натянутой якобы как забор сеткой – показывает пальцем на карте у майора Ильяс.

– Каска сказал, что танк в ремонте. Находится здесь в этом ангаре. Так-с – со своей стороны говорит майор.

– Еще в башне в заднее гнездо установили пулемет. Какой – водила не знает – дополняет Ильяс.

– Что с БТРами? Каска доложил, что все три боеспособны, два стоят тут, один – здесь. Гантраков всего 6 – показывает своим заместителям точки майор.

– Нет, шофер заявил, что у одного БТР движок разобран и стоит он вот тут в автомастерской, не на ходу. Гантраков было шесть, сейчас осталось три – отвечает снайпер.

– По личному составу что выходит? – спрашивает Ремер.

– У Каски всего 163 человека вооруженных получилось. А у шофера? – поднимает глаза от карты майор.

– У шофера 36 сектантов всех трех уровней, да 42 члены их семей, тоже вооружены, да два взвода – ГБР и охрана из адептов 4 и 5 уровней, соответственно 26 и 33 человека. С полтора десятка обслуги, имеют охотничье оружие – как и сам шоферюга. Тоже считать надо, ближние холуи вполне себе противник.

– Патрульная служба тоже у них же?

– Да все на этих 4–5 уровня оглоедах.

– Конные разъезды тоже они?

– Нет, конные как раз посвященные. Статус всадника.

– Так… Что по минам? Схемку Каска набросал – вот значится.

Они втроем рассматривают схемку одного и другого пленных.

– Получается у Каски раз в шесть по площади больше, у шоферюги всего четыре участка, плюс два фугаса управляемых… Интересно… С безоткатками тоже расхождение?

Они опять смотрят схемки.

– Ну что ж – произносит майор – кто-то из них врет. Может и оба врут. Что ты этому водиле обещал?

– Он за семью вроде беспокоится. А обещал я ему артобстрел по площадям. Мужик вроде не бедный, ухоженный. Так что вполне может и семейный.

– Ясненько – бурчит майор. Потом спрашивает про накорябанный неподалеку от танка невнятный значок.

– Со слов шофера тут склад спецсредств МВД. В начале Беды привезли добро, а тут оказалось ненужным. Все так и свалено. Под замок.

– Что за спецсредства? – уточняет майор.

– Слезогонные всякие штучки особого назначения в основном. И противогазы тоже там же.

– А что с остальными двумя, тащ майор? – не удержавшись спрашиваю я.

– Один из себя героя корчит, а нам некогда с ним возиться, другой откровенно туп и знает очень мало… Так, давайте – ка, поднимите своих подопечных. Мне кажется по всем признакам, что этот в каске людоед. Зомби к таким тянутся, вот давайте и проверим по-быстрому.

Мне приходится довольно долго втолковывать Мутабору что требуется от его белобрысой кошки. Результат оказывается прогнозируемым – она тянется именно к тому, что в каске, недвусмысленно и плотоядно. Связанные после допроса руки не дают возможности тому прикрыться. А Мутабор с садистическим удовльствием на страшной роже держит свою питомицу так, что она не достает до вжавшегося в землю мужика считанные сантиметры.

Шоферюга тоже отшатнулся как мог, но фасон все же держит. Двое других, тех которые как «языки» себя не проявили толком, получились странно – героем молчаливым Блондинка не заинтересовалась в общем, а к тупарю потянулась, хоть и не так настырно, как к том, что в каске.

В общем черт их разберет, но явно вкус женский и у умертвия остался. На всякий случай расспрашиваю Мутабора, как он оценивает результаты. Кое-как понимаю односложные ответы, что тот, что в железо-колпаке вкуснее остальных. Деликатес. Меньше всего вкусно пахнет от молчуна. С шофером непонятно. Но тут у Мутабора проскакивает не понятная сразу мной фраза, что страх – тоже запах. Запах страх помеха. Время ход повторение нюх… А ведь что-то такое брезжит – слыхал, что и собаки и те же акулы скорее кидаются на тех, кто боится. Это их заводит. Что с зомби тоже так же? Потом надо будет уточнить, не запамятовать бы.

У меня за спиной между тем в отсутствие майора, ушедшего к рации докладать начальству полученные данные, разворачивается любопытный разговор, поневоле настораживаю уши. Судя по услышанному Ремер выговаривает Ильясу о неправильности ведения допроса в полевых условиях, причем катает как по-писанному:

– "Крестьяне не так просты, как кажется. Они свободолюбивы, трудноуправляемы, хитры и изворотливы. Первейшая жизненная задача крестьянина любой национальности – выжить. Выжить при любом политическом процессе. Власть меняется, а крестьяне остаются. Крестьяне инстинктивно и постоянно собирают абсолютно всю жизненную информацию, из которой делают быстрые и безошибочные выводы. Они наблюдательны от природы, обладают способностью быстро сопоставлять факты и мгновенно просчитывать ситуацию. Нельзя играть с крестьянином в психологические игры, особенно если инициатива исходит с его стороны. Психологически переиграть крестьянина невозможно – его мышление происходит не столько на логическом, сколько на психоэнергетическом уровне. Крестьянина можно обмануть, но провести – никогда.

Слабое место крестьянина – страх. Именно страх перед равнодушной жестокостью обстоятельств делает крестьянина сговорчивым, очень сговорчивым. Его разрушает страх перед реальной силой, непреклонной и не приемлющей психологических провокаций. И чем больше гонора у крестьянина снаружи, тем больше животного и парализующего сознание страха внутри. Заскорузлое мышление жадноватого от природы крестьянина определяется текущим моментом – выгодно ему или нет. Властям помогают недовольные и обиженные, а также из чувства мести, былой зависти, просто из пакости – крестьянин обидчив, злопамятен и мелочен".

– Это ты что такое процитировал? – интересуется Ильяс.

– "Информация о прагматичности крестьян для курсантов спецшкол КГБ и ГРУ".

– Дельно написано. Бене тровато. Да ты говори дальше, вижу же, что распирает.

– Смотреть тошно было. Не так с пленными работать надо, это ж азбука допроса, для дошколят понятная. Ты с ним прямо по-приятельски общался. Как с равным. Нельзя так.

– А как надо? – удивляется Ильяс. Что-то уж слишком удивляется. Не по жучаре такому удивление.

Ремер морщится, сплевывает, как высморкался. Потом все же продолжает разговор.

– Разговоры разговаривать нельзя. Пока, во всяком случае, не обыскали.

– Обыскали. Причем сразу же. При нем оружия – ножик был, да обрез двустволки 20 калибра в кабине. С двумя патронами – с пионерской готовностью рапортует Ильяс. И даже немного пучит глаза от усердия.

– Отвести в сторону от машины обязательно надо. Вы отвели, видел. Но все равно слишком близко сидели. А машина может быть с прослушкой. Я такое видал. И если это не известно заранее и не "так и задумано" – получается хреново.

– Так – соглашается Ильяс. Нормально соглашается, сейчас без налета шутовства.

– Плюс азбука – пленный приводится в неудобное или – и – униженное положение – сидит-лежит, а вокруг стоят, спрашивают сзади, не давая поворачивать головы, сажают в неудобную позу или на неудобную поверхность, дав закурить, поворачивают так, чтобы дым шел в глаза, поворачивают против солнца. Разговаривают "через него" – как через пустое место. Не обращают внимания, наконец. Даже если его вербуют на сотрудничество. Даже тем более – его "по достижении" согласия приводят поэтапно в более приличное состояние – посадят, поднимут, закурят и дадут папироску, руки ослабят а то и освободят, попить дадут. Более того – на виду товарищей. Тут же срабатывает – ему дороги назад-то нет. Ну и показательно – пять минут назад валялся как скотина в грязи – сейчас стоит как человек, курит и воду пьет.

– Совершенно бесспорно – и тут соглашается снайпер. Ремер удивленно смотрит и продолжает так же убежденно:

– Правила определены четкие. Никто не позволит пленному задавать вопросы – это просто из серии кто кого сношает. "Здесь вопросы задаю я! – штамп избитый, но это так.

Кстати фраза "Молчать, я тебя спрашиваю! – она тоже не анекдот. Это просто по-другому выговаривается: "Молчать! Я – тебя спрашиваю!. С упором и акцентом на «Я». Отвечающий по любому становится в подчиненное положение. Подсознательно. Как и оправдывающийся. Тут спорить будешь?

– С какой стати? Опять же полностью согласен.

– Либо его вообще не считают за пленного – хотя бы для вида "О, братишка, ты свободен! Мы освободили тебя от гнета! Давай, помогай нам расправиться с вашими угнетателями!. Или он как все но просто в сторонке и на него в отличие от остальных – нет внимания. "Дежурный придет – разберемся". А так как-то выходит что пленный рулит ситуацией – не он выпрашивает семью свою спасти и его не убивать – а ему видишь предлагают а он кобенится. Нельзя так – убежденно говорит капитан.

– И как бы ты поступил? – спокойно, без подковырки, а заинтересованно спрашивает снайпер.

– Я бы, чего греха таить, в таком варианте позаводил бы его еще на большую наглость – на виду прочих, а потом пристрелил. Демонстративно. Образцово-показательно. И остальные бы запели сразу – убежденно говорит капитан спецназа.

В общем мне действительно позиция Ремера понятна. Просто на самом деле, после разведчика, да тот шоферюга еще и сам добавил – "опять разведка? – с ним я бы так разговаривать не стал. Пускай наемники, пускай разведка незнакомая, и много еще пускай. Но вот предствлю, как с пробитым брюхом уходить от собачек и их хозяев, а потом еще и от зомби. Которые медленные, да. Но с пробитой брюшиной и сам не спортсмен, и тут по уму раненому форы бы дать, но не те вокруг существа, чтоб о милосердии и гуманизме вспоминать… Ловлю себя на том, что представляю себе ремейк картины Мане "Завтрак на траве" с Мутабором, Блондинкой. И провизией в виде этих наших пленных. С другой стороны – мое дело тут даже не шестнадцатое. Вот курсанты – те глазами сверкают свирепо. Наверное полностью согласны с Ремером. Я даже не знаю кто должен был бы резче реагировать – вояки и все те, кто имел схожий опыт, или те, кто впервый столкнулся – вот свои убитые, вот тот, кто их убил. Разведчик-то покойный на дереве сидевший, впечатление на нашу молодежь произвел сильное, хотя всякое видали. Очень всякое.

– Так что слишком миндальничаешь. Тем более, с таким вот… Злобного-шипящего джыгита и то бы пнули разок и все – а такого, делового-спокойного… Мне он не понравился, и вел ты себя с ним неправильно… – заканчивает капитан.

Ильяс кивает. Потом не без ехидства говорит:

– Ты почти во всем прав. Все верно сказал. Только вот потому ты и остался капитаном, а не майором. Майор сразу мне маякнул – слабое звено тут шоферюга, но держится достойно. Значит что? Значит он в холуях, но еще не привык к этому, тяготится. А что у холуя первое? У холуя первое – упавшего хозяина пнуть и к новому перекинуться, чтоб героически служить, ага?

Ремер удивляется.

– Да как-то не заметил я, что он холуй…

– Об том и речь. Ты не заметил, а майор – заметил. А если не холуй – еще лучше. Главное – тяготится он своим положением. Отсюда и танцуем. Сказочку про спор солнышка с ветром, про то, кто плащ с путника быстрее снимет, помнишь?

– Помню – задумчиво отвечает ущученный капитан.

– Вот и всех дел. Понимешь, колоть надо обиженного. Он самый слабый. Вот оно и вышло так. Суди сам – у него самое никудышное оружие из всей их артели. Обращаются с ним свысока – даже этот сопляк тупой. Просекаешь, на что похоже?

– Это что-то типа пассивного альтернативно ориентированного: его того, а он сам – ни в какую – задумчиво откликается Ремер. Видно, что Ильяс его не убедил, но во всяком случае теперь снайпер хоть не выглядит идиотом в глазах капитана.

– Точно так, герр гауптаман – опять шутовски пучит глаза и тянется в струнку Ильяс. Правда тут же сдувается, и не удержавшись пускает парфянскую стрелу:

– Вот потому-то у вас, тевтонов, в «этойстране» ничего не получается. Действуете слишком грубо, без психологизьмы.

– Нашелся тоже мне психолог, морда азиатская – ворчит потомок тевтонов.

– Именно. Сколько там лет ига-то было? – ржет тихонько снайпер.

– Все равно доверять расколовшемуся – даже заметь, если не соврал – нельзя.

– А мне на нем не жениться, попользуем – и ладненько – хмыкает Ильяс.

– Ага… Три раза попользуем. Силенок-то у нас по сравнению с тем, что эти языки наговорили – недостаточно явно.

– Ни б! Еще не вечер. А я чую добычу. У меня на это чуйка работает как швейцарские часики!

– Ага. Песочная клепсидра у тебя, а не чуйка – привычно парирует Ильясово хвастовство Ремер.

Вернувшийся майор огорошил весьма нахальным решением. Некоторое время, после того, как он высказался, стоим и перевариваем сказанное. А сказано всего ничего – мы атакуем. На этом самом трофейном гантраке часть команды доезжает до блок-поста. Последнее время все тут было достаточно спокойно, направление это тихое, потому можно ожидать, что те, кто на блок-посту не чухнутся. А дальше надо захватить этот самый старый танк, против которого у сектантов нет ровным счетом ничего, то есть накормить их тем, что они нам давали тогда на заводе. С огневой точкой в виде танка можно вполне организовать оборону, используя ближайшие строения и оттуда откорректировать огонь той артиллерии, что у нас как бы есть. Есть и еще ряд сюрпрайзов, на которые сектанты не рассчитывают.

Майор смотрит, как шоферюгу поднимают за шкирку, вяжут ему локотки пластиковыми хомутиками для электроники и ведут к остальным, собрав пленных в тесную кучку, потом тихо и монотонно говорит нам:

– Сейчас подходим к этим уродам, чтоб им наш разговор слышно было, сразу явится Саня и доложит, что артобстрел начнут по плану – через полчаса и что нас запрашивают о результатах разведки. И что от нас требуют данных по языкам. Вы, значит, подтвердите, что данные расходятся кардинально, я, значит, задумаюсь. И скажу – что достоверности от языков мы не добились. Так что пусть начинают долбать. А вы смотрите на реакцию. Все ясно? – коротко распределяет роли нашего театра самодеятельности и драмы майор.

– Ясно – кивает Ремер.

Ильяс молчит, но видно, что это как раз тот самый знак согласия. Только мне подмигивает и показывает взглядом на Серегу, продолжающего пасти моих подопечных.

– На шофера смотри, он у нас основной объект – тихо говорит снайпер.

И я смотрю – максимально внимательно. Саня старательно выполнил свою роль "гонца из Пизы", четко доложил все как должно, очень живо и убедительно получилось, майор, пожалуй, чуток переиграл в задумчивости, но это на мой взыскательный вкус, пленные как раз в эту нашу самодеятельность поверили. Шоферюга побледнел как простыня. У «каски» глазенки не то, что забегали, а заметались, грубиян зубами скрежетнул и заматерился, а тупарь остался сидеть с открытым ртом.

– Ну вот, на этом наше знакомство можем и закончить – спокойно сказал майор – толку от вас никакого, ребята-людоеды, возиться с вами нам не с руки. Сидите спокойно, тогда пристрелим не больно. Давай, только быстро! – поворачивается он к Ильясу.

– Майор, вообще-то они все-таки пленные, а мы не они, мы не людоеды – вклинивается Ремер, задержав за рукав двинувшегося уже к сидящим людоедам со своей бесшумкой Ильяса.

– Это ты ошибаешься – с неприятной улыбочкой парирует снайпер – они не пленные. Пленными они станут если мы их сдуру на базу доставим, в списки внесем, на довольствие поставим и обеспечим местом проживания, медпомощью и охраной. Пока они – обезоруженный противник и "высшая форма военного насилия" к ним подходит отлично. Тот же бой, только они свое вооружение пролюбили, только и всего. Рукав пусти, слышь?

– Кончай давай мерихлюндии развозить, ни с какой стороны тут пленных нет. Разведчика на дереве не забыл? Так ему еще повезло, в сравнении с остальными-то. МЧС что нам рассказывали, помнишь? – спрашивает со своей стороны майор.

Весь разговор проходит так, словно пленные тут отсутствуют вообще – не люди на траве сидят, а так – мусор вывален. Вот теперь я понимаю выражение «списали». Этих – да, списали. И они уже мусор. Ну почти. Потому как пока живые – еще могут свою судьбу изменить.

– Стойте! Погодьте с артобстрелом! Я могу… – начинает вдруг лихорадочно говорить шоферюга. Получает пинок в спину от хамовитого, дергается.

И тут же вперебив, захлебываясь словами частит "каска":

– Я все точно сказал, можем въехать на зилке и накрыть там всех! Они не готовы, яппроведу комар носа не подточит!

Хамовитый ошалело смотрит на того и другого.

– Данные-то у вас не сходятся, голуби вы сизокрылые, значит врете – ласково отмечает очевидный факт Ильяс. И ствол его дудки с непристойной откровенностью смотрит на сидящих.

– Я все честно рассказал!

– У меня все точно!

Оба языка говорят это одновременно. Прям итальянская опера с речетативом, когда все действующие лица балаганят сразу.

– Касочку-то сними, не пробивает моя бандурка твою касочку, придется мне изворачиваться, тебе глядишь больно станет – деловито, но по-прежнему ласково, втолковывает Ильяс. Ремера откровенно передергивает. Ну понятно, военная косточка со своими тараканами и возможно – что и с каким-то там пониманием так называемой воинской чести. Мне-то это непонятно ни разу, я вполне согласен с мнением любителя сигар и хорошего коньяка, немало впрочем повоевавшего – Винни Черчилля. Так вот этот сукин сын давал такое определение: "Военнопленный – это твой смертельный враг, который старался тебя убить изо всех сил, но не сумел, не получилось у него. И потому он требует от тебя теперь ухода и заботы". Ну может я и не точно цитирую, но смысл в общем такой был. Тем более, что наши эти пленные не сами в плен сдались, а им просто выбили из рук оружие. Тот же хамовитый глазами сверкает и матерится как заведенный. Ну тупарь – ладно, а вот к слову реакция двух болтунов на мой взгляд сильно отличается. Что-то в этом кроется явно. «Каска» выглядит, как это ни странно, скорее обиженным, на его физиомордии явная досада, а вот шоферюга просто в отчаянии, и разъярен до белого каления. Не кинулся бы, в таком полубезумном состоянии вполне может.

– Ну если вы настаиваете, давайте сверим данные – задумчиво говорит майор.

Время на опушке тягуче замедляется. Напряжение висит в воздухе – вот не поверишь в точность этого высказывания, пока не попадешь в подобную ситуацию. И пролетающая у меня перед лицом бабочка словно потеряла свою воздушную легкость, машет крыльями медленно, с натугой, словно фанерный динозавр из старого японского фильма.

– Делаем так: я задаю вопрос, вы оба отвечаете – сначала шофер, потом ты. Этот придурошный будет подтверждать правоту того или другого. Слышь, матерщинник, я про тебя говорю! – обращается к хамовитому Брысь.

– А иди ты на… – громко и резко отвечает ему хамовитый.

– Как скажешь – соглашается майор и кивает Ильясу. Тот не чинясь тут же хлопает из бесшумки. Мне не видно, куда он стрельнул, но явно не в голову. Грубиян вместо потока мата странно сипит, словно спустившее колесо, сворачивается в клубок как еж. Остальные трое подскакивают, сидя на месте, и стараются отползти в сторонку, но тут же видят стволы, направленные в их сторону.

– Шаг вправо-влево – попытка к бегству, подпрыгивание – провокация – предупреждает Ильяс.

– Продолжаем разговор, теперь отвечать будешь ты. Итак, где находится старый танк? На перекрестке или в ремонте? – невозмутимо спрашивает майор у обалдевшего тупаря.

– Попугай мистера Коттона, тот же вопрос! – говорит странно знакомую фразу Ильяс.

– Да отвечай ты, придурок! – не выдерживает шофер.

Тупарь ошалело смотрит на нас, на корчащегося рядом и потому молчащего наконец-то хама. Сглатывает слюну. И вдруг спрашивает:

– Если отвечу – что дальше со мной будет?

– Жить будешь дальше.

– Пятнадцать минут – ехидно заявляет «каска». Получает сапогом в бок от Ремера, затыкается.

– И не пятнадцать минут, а сколько на роду написано. А с людоедством твоим Кронштадтский суд разбираться будет. Ты думай-то побыстрее, товарищу твоему не очень долго осталось на этом свете, скоро перекинется и обратится – терпеливо, как дитю малому, растолковывает майор.

– На перекрестке танк. В сарайчике – вдруг вполне внятно высказывается тупарь.

– Ясно. Второй вопрос… – спокойно продолжает Брысь.

Очень скоро становится ясно, что по большинству вопросов тупарь поддерживает сказанное шоферюгой. На часть вопросов он ответить не может – действительно знает мало, есть такая порода людей, которым все пофиг, но если видел, что танк установили близ перекрестка и замаскировали – то да, подтверждает. «Каска» затравленно вертится на заднице, с лютой ненавистью смотрит на своих товарищей по несчастью, на нас. Вздрагивает, когда майор обращается к нему:

– Интересно вот мне. А как ты нас собирался провести? И главное – куда?

– Да очень просто – вместо проигравшего «каски», говорит немного оживший шофер.

– И? – поднимает бровь Брысь.

– На блок-посту три обалдуя. Проехали бы спокойно – они до того там обленились что и шлагбаум не закрывают. А дальше – наверное через псарню бы повел. А там собачки. Он там тоже работал, с ним собачки знакомы, не тронут. Те, кстати, собачки, которыми вашу разведку травили, если интересно. Вы б прибрали этого, а то он уже затих, сейчас оборачиваться будет – кивает шофер на своего умирающего соседа.

– Да пожалуй – раздумчиво говорит Брысь. Кивает Ремеру. Тот понятливо поднимает за шкирку шофера с земли, режет стяжку на локтях. Шофер опасливо разминает руки, с недоумением смотрит на майора, который забрал у Саши потертый пистолет, выщелкнул магазин и неторопливо выбрал оттуда несколько тускло-желтых патрончиков. Потом вставил магазин на место и протянул шоферу этот старый ТТ. Я с некоторым недоумением узнаю в этом оружии своего старого знакомца – тот самый пакистанский ублюдок. Это черт возьми, уже не просто паршиво сделанный пистолет, это уже символ прямо какой-то получается, вроде переходящего знамени. Инициация новичков, ага, священный артефакт…

Шофер недоумевающее смотрит на майора. Тот кивает в сторону скорчившегося раненого. На физиономии стоящего пленного все то же выражение недоумения. Тупит парень. Хотя намек куда как прозрачен.

– Некогда нам ждать пока обернется. Заканчивай здесь – у тебя как раз один патрон в стволе. А ранение у твоего приятеля смертельное, тут лечение не катит. Давай, и поехали. Времени-то у нас уже нету, артиллеристы готовы и миндальничать им не резон.

– Куда поехали – глупо удивляется шофер.

– К вашим в гости. Если доставим туда группу наведения, то с корректировщиком сможем накрыть не абы все и сразу, а конкретные цели. С гарантией того, что по твоим домашним не прилетит точно. Где они кстати живут и сколько их? Ну вот видишь как хорошо выходит – по твоим данным рядом ни одной стоящей цели. Все, давай, решайся.

– Как в кино значит, как у чеченцев? – криво пытается улыбнуться шофер.

– Нет. Просто все – на войне либо ты за наших, либо за противника. Вариантов нету, только эти. Так что действуй, чтоб мы поняли, что ты на нашей стороне.

– А патрон чего один? – тянет резину пленный.

– Чтоб желания не возникло остальных свидетелей пострелять.

– Вас что ли? – недоумевает шоферюга.

– Нет, твоих дружков бывших. Нам они живыми нужны. А то мало ли что, может ты финтишь. Тогда они за тебя ответят головами.

Я про себя отмечаю, что «каска» сник и не пытается вешать нам на уши лапшу про то, что он не врал ни капельки. Помалкивает, смотрит из-под стального шлема боязливо. Решившись, шофер мрачно берет поданный ему пистолет, глухо матерится.

– Курок взведи – советует ему Ильяс.

Пленный хмуро смотрит на него, взводит курок и уже без колебаний стреляет хамовитому раненому в голову. Ну то есть пытается выстрелить, пистолет щелкает впустую. Осечка. Вместо его выстрела хлопает Ильясова бесшумка, раненый словно как расползается на глазах, течет, будто вдруг стал не тугим клубком, собранным жгучей болью, а мешком с жижей. Нет ни конвульсий, ни судорог, просто он распластывается совершенно не по-живому. Много раз уже замечал, что никогда живому не изобразить из себя лежащий труп, не обмякнуть ему так, тонус мышц совсем другой, а мертвецы словно растекаются по земле, приникают к ней.

– Патрон видно отсырел – комментирует ситуацию Ильяс.

– Да, очевидно – соглашается с ним Ремер. А майор говорит шоферу:

– Патроны поменяем, пистолет пока себе оставь. Теперь рассказывай подробно как ехать будем и что там встретим.

– А они? – спрашивает шофер, кивнув на своих недавних сослуживцев.

– А они пусть послушают. Может чего добавят полезного. На случай, если им все же охота свою участь облегчить. Суд у нас недемократический, признание вины и сотрудничество со следствием и впрямь учитывает. Давай. Растолковывай.

Они склоняются над схемой, шофер бубнит вполголоса, но мне это уже не слышно, потому что мы с Ильясом идем обратно к Сереге, а маршрут обсуждают без нас. Благо есть кому.

– Сумасшествие, как мне кажется, в зубы людоедам самостоятельно катиться. Лично у меня это восторга не вызывает – откровенно говорю снайперу.

– Не суетись под клиентом – рассеянно отвечает он, думая о чем-то.

– Так неохота шкуркой-то рисковать.

– Ты не едешь. Тут останешься – коротко отвечает Ильяс.

– Что так – удивляюсь я.

– А толку от тебя там? Если кого ранят, так и сами перевяжут, а как боевая единица в нормальном уличном бою с применением бронетехники и гранатометов ты шлак, извини за выражение. Впрочем, не тужься. Мы с Серым тоже не едем – Ильяс думает о чем то, со мной беседует постольку поскольку.

– Вакаремас, как ты сам говоришь, но не совсем. И чем мы тут будем заниматься?

– Твое дело – охрана и оборона таратайки с детскими роботами. Прикроете одну из дорожек неподалеку. Будете слушать рев танковых двигателей – отвечает Ильяс.

– Все же дали танки? – глупо радуюсь я.

– Я не сказал, что будете танки видеть, только слышать. Рядом будет работать звукоустановка воспроизводить рев танков. С записи. Чтоб в Ропше слышно было.

– Так зомбаков же понабежит.

– И что? Их отстреляете, не впервой.

– Ну а если людоеды полезут?

– Дурные они что ли. Не, они не полезут. А полезут – так вас там двое будет с оператором и две балалайки на колесах с пукалками.

– А ты с Серым?

– А мы в составе ударной группы будем вести беспокоящий огонь с внешней стороны. Снайпер, пулеметчик, гранатометчик и пара стрелков. Не густо, но все же. Ладно, иди к своему мордастому-зубастому приятелю, объясни ему, он со своей пассией тоже в Ропшу едет. На броне, то есть на ЗИЛке. Уточни, он за свою мадаму может ручаться? Там для них куча вкусного мяса, но действовать придется самостоятельно, так что не хотелось бы, что Блондинка слиняла, лови ее хитрюгу потом по лесам…

Мутабор никуда ехать, однако, не хочет. Идти – еще куда ни шло, а когда я объясняю, что нет, именно ехать – начинает упираться. Наоборот оживляется до того гревшаяся на солнышке Блондинка. Особенно при словах «мясо», «людоеды». Понимает что-то или как? Я ощущаю, что взмок за время разговора, словно мешки на солнцепеке грузил. Но при этом отмечаю явный факт – оба морфа ведут себя достаточно индифферентно, даже Блондинка не выражает желания взять меня на зуб, спокойно лежит, смотрит своими жуткими глазками. И опять мне кажется, что она улыбается, хотя к нынешней ее жуткой харе это слово не подходит, в лучшем случае – лыбится. Старательно отвожу взгляд от ее зубьев, но как-то их вид взгляд притягивает. Все-таки удается не то убедить, не то уломать Мутабора. Он согласился на выезд. Возвращаюсь к своим. Там уже идет суета, характерная для начала действий. Ильяс посылает доложиться Брысю и передать ему пульты для морфов. Майор стоит на опустевшей полянке, вытирает потное лицо плаочком. Легкий запах хорошего одеколона. Пленных уже увели в сторонку. Шофер с нашими ребятами что-то грузят в ЗИЛ из подошедшего фургончика, я вроде его видал раньше, мимо протаскивают свои тюки с гранатометами курсанты. Все заняты делом, как и положено у хорошего командира, а командир только наблюдает. Докладываю о морфах, получаю в ответ кивок. А вот от пультов майор отмахивается. На мое более настырное пожелание их все же всучить, отмахивается еще раз.

– Не до этих погремушек будет. И работать они не будут бок о бок с нами. А если что – у нас есть куда более убедительные доводы. И можете мне поверить, ваш протеже Мут отлично об этом знает. Ильяс задачу поставил?

– Да быть с радиоустановкой.

– Вот и исполняйте. Вопросы есть?

– Два. Разрешите? – удивляю я его.

– Разрешаю – кивает майор.

– Вопрос первый – как вы поняли, что шоферюгу колоть надо?

– Это не вопрос. Это интервью с психологической подкладкой.

– А если коротенько?

– Ха! В деревне самый страшный враг – это сосед или даже родич. Вот не сумел если ты с ними нормально ладить, как коллективизация какая-нибудь зачнется, они тебе козью морду сделают. Они, а не какие-то неведомые присланные комиссары. Не надо быть заносчивым мудаком, а то такие и от родных сыновей огребали тогда. То же и сейчас – людоеды – заносчивые мудаки. За это и огребут. А с шофером было видно, что он по статусу – нижайший. Даже по оружию заметно. Вот и надо с униженных и оскорбленных начинать. Второй вопрос?

– Не понял, на что вы ориентировались, с пленными разбираясь. Понял, что есть какой-то алгоритм, но вот какой – не понял – задаю второй вопрос.

– Смысл разумного обращения с пленными состоит в том, что ты таким образом помогаешь себе. Тут все ясно. Охотно сдающихся брать и содержать максимально прилично по возможности, чтобы следующие не боялись сдаваться. Агрессивных хамов гасить, чтоб не мешались, и в назидание. С героями обращаться почтительно, чтобы свои видели, что доблесть – большая ценность, раз ее уважают даже в противнике. Главное не перепутать спьяну, а то вылез один такой Иванушка из драконовой норы с победой и интересуется, где же та принцесса, которой он теперь должен голову отрубить. Так ясно?