Текст книги "Туманная страна Паляваам"

Автор книги: Николай Балаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Мы шагаем домой, положив ломы на плечи: с утра их надо оттянуть в маленьком самодельном горне у балка – затупились.

Поскрипывает наст, искристый ветерок колет лица.

К балку мы поспеваем чуть раньше вездехода. Пока ребята раздеваются, я втаскиваю охапку горбыля, укладываю в печь и брызгаю соляркой.

За стеной обрывается гусеничный лязг, и в дверь, проталкивая впереди себя чемодан, лезет бухгалтер геологоразведки в рыжей собачьей дохе. За ним, нос пуговицей, Валька Евсеев.

– Будем здоровы, – говорит бухгалтер. – Ох, у вас теплынь-жара, южный берег Крыма!

Он сбрасывает доху, потирает руки.

– Обросли, – продолжает он, разглядывая наши небритые лица. – Неприлично. Лицо человека, как душа, – чистоты требует. Для высокого вдохновения.

– А чем тут вдохновляться? – спрашиваю я.

– Вот-вот! – Бухгалтер радостно, нащупав тему для нотации, тычет мне толстым пальцем в грудь. – Все для себя! А ты о людях думай. Приеду я, к примеру, и вдохновлюсь твоей чистотой. Ты мне тонус подымешь на целый месяц. И я за твою высокую зарплату драться буду, потому твердо уверен: человек не спит в снегу зверем-медведем, а живет полной жизнью.

– Все так, – притворно морщится Вовка. – Приедут и давай поучать: «Вы тут, ребята, это самое… смотрите…». А мы уже большие. Нам бы карман потолще, да по домам. Дела ждут…

– А здесь что, развлекаетесь? Ох, шабашники, не кончится добром такое отношение. Прет-прет человек и не заметит, как уже в яме. Огляделся, а и не человек он уже, а волк серый, и яма та специально на него вырыта. Людьми. Все понятно? Короче – извольте получить заработанное.

Он ставит на стол свой «хитрый» чемодан. Сработан чемодан из нержавейки. В первый свой приезд бухгалтер объяснил нам, что сделана эта вещь для потехи над жуликом. Украдешь, потаскаешь такую тяжесть, заплачешь и бросишь. Ибо надо для чемодана шесть ключей. Под верхней крышкой еще одна, а ниже четыре гнезда, тоже с крышками. И если ты верхний замок кое-как сломаешь, остальные замыкаются намертво, и даже ключи не помогут. Все нужно резать автогеном, а где автоген – там свидетели.

– Значит, приступим. – Бухгалтер достает ведомость. – Заработок у вас по четыреста семнадцать рублей на брата. Проверять будете? Наряды тут. Согласно вашим заявлениям, зарплата перечислена на сберегательные книжки за вычетом шестидесяти рублей на питание. Исключение составляет Зарубин, сберкнижки не имеющий. – Бухгалтер строго смотрит на Леонида. – Получайте.

Он кладет ведомость на стол, мы по очереди расписываемся, получая каждый шестьдесят рублей. Леонид получает целиком. Кроме того, по отдельной ведомости, еще бригадирские и за должность взрывника. Шестьдесят он сразу отсчитывает и кидает на стол, остальные в карман.

Валька провожает пачку глазами и спрашивает:

– Опять едешь?

Леонид кивает.

– Поехали-поехали, – торопит бухгалтер, замыкая чемодан.

Ни на кого не глядя, Леонид натягивает полушубок и первый идет к двери. Вовка смотрит осуждающе. А что особенного? У человека два выходных, может он съездить в поселок? Даже не два, а больше. Мы частенько и в воскресенья вкалываем, если хорошая погода.

– Пока, орлы! – Валька хлопает Леонида по плечу и исчезает с ним в дверях. Следом – чемодан вперед – выходит бухгалтер. Потом мы. Вдоволь наглядевшись, как плывут по тундре огни вездехода, бежим обратно. Встретили – проводили…

– В прошлую получку тоже ездил, – говорит Вовка. – Никак бабу завел?

– А тебе-то что?

– Да я так… Денег жалко. Вкалываем до седьмого пота, а он их в два дня… Целых полтыщи…

– Свои считай.

– Знаю, не учи… Все равно жалко…

В понедельник днем Валька на своем вездеходе лихо проскакивает по долине на «Кабаний». Останавливается только на несколько минут у балка, а к нам на линию не заворачивает. К чему бы это?

Вечером все проясняется. Мы застаем на столе недопитую бутылку спирта. Леонид на постели, из-под полушубка торчат босые ноги.

– Ехали цыгане с ярмарки домой! – хихикает Вовка. – Во как гульнул: весь разобран, смазывай детали и в чемодан. Вот она, любовь-злодейка… Растерзала бригадира. Отойдет теперь не раньше утра.

После ужина мы молча и дружно ложимся спать. Вроде и печь покряхтывает ласково, и тепло в меру, и лампа льет густой желтый свет, а в балке неуютно. Мы долго ворочаемся на кроватях, Вовка изредка вздыхает. Он, наверное, тещу видит во сне. Какая она у него? Небось толстая, жмурится хитро, когда письмо ему сочиняет. Тещи, говорят, все нашего брата не любят. Интересно, за что? Леонид вот тоже почти каждый день пишет. А ответа – ни одного. Конечно, любовь. Смешная какая-то любовь: адресат молчит. Попробуй, заставь меня вот так изо дня в день сидеть над письмом без всякой надежды на ответ. А впрочем, кто знает, какие механизмы в тебе работают? Шлет Ленка письма, и все в порядке. А если она замолчит? Да я этот балок на части разберу! Дыру вместо шурфа, как Вовка говорит, через всю Сибирь до самой Москвы пробью, прямо в квартиру, где она… Ладно, заткнись, выдумываешь черт знает что! Полный там порядок. Насчет института иностранных языков она все узнала, весной пошлю документы. Мы еще вместе поездим по белу свету. Всю жизнь вместе. Спокойной ночи, моя Ленка.

Утром я вылезаю из спального мешка раньше всех. Холод собачий.

Так, сориентируемся…

Лампа на столе. Раз – горит!

Растопка у печки, соляр рядом в бутылке. Два – гудит!

Снова в мешок – три! Порядок!

А Леонид так и лежит, как оставили вечером. Сжался под полушубком, колени у подбородка. Ничего, холод, здорово хмель вышибает! А сейчас уже теплее. Через пару минут можно вылезать.

Теперь я встаю не спеша, беру с веревки над печью теплую рубаху, ватные штаны, портянки. Обуваю просохшие валенки. Мы каждый вечер развешиваем на ночь одежду у печи, иначе утром будет влажная. Поставив чайник, я умываюсь, открываю на минуту дверь: проветрить. В комнате уже жарко.

– Подъем, люди! – кричу я.

Никакой реакции.

– Пожар!

Вовкин мешок начинает шевелиться. Оттуда высовывается длиннющий палец, вертится в воздухе.

– Правда, затопил, – глухо говорит Вовка.

– Чай уже готов, – бросаю я приманку.

Вовка трогает за плечо Леонида. Тот открывает глаза, смотрит на Вовку, на стол, где так и стоит недопитая бутылка…

– Вкалывать пора, – говорит Вовка.

Леонид встряхивает головой и садится. Русые волосы сосульками свисают на уши. Он проводит по ним рукой, берет папиросу:

– Спички!

Я кидаю коробок. Леонид не успевает подхватить, поднимает коробок с пола.

Я ставлю на стол банку колбасного фарша, сливочное масло, хлеб. Леонид смотрит, как мы едим, потом растаптывает окурок и наливает в кружку спирт. Ох, и противно ему, наверное, смотреть в таком состоянии на наши благообразные трезвые физиономии! Чуть разбавив, Леонид залпом пьет спирт и вытирает губы тыльной стороной ладони.

– На работу идешь? – спрашивает Вовка. И зачем спрашивает, когда и так все ясно.

– Топайте. – Леонид смотрит в замороженное окно. – Приду…

Весь день мы на линии одни. Сами заряжаем шпуры, сами взрываем. Ничего, получается.

– Нужда – не тетка, – изрекает Вовка.

В среду Леонид тоже не выходит на работу. Даже не просыпается, а мы и не пытаемся будить его.

– Запой, – машет рукой Вовка, когда мы идем на линию. – Крепкая штука. У деда Шубарова два раза в год бывало. И причины видимой нет. Так, день неясный либо волна на море серая. Ерунда, в общем, а он неделю из своей хибары не вылазит. Придешь к нему – лежит на койке, глазами стену полирует. Ладно, пусть пьет – его деньги, его желание. Вот заработок у нас общий, тут как быть? Может, скажем геологу: пусть эти дни на нас только запишет? Метраж сами разделим. Мы не виноваты. – Он все более воодушевляется. – За что ему бригадирские? Так работать и медведь умеет, зимой-то.

– Подожди, остынь, – говорю я. – Чего уж сразу…

Действительно. «Дружный коллектив разведчиков!» Пока работал – ура! А чуть кувыркнулся – давай под бока.

– Нет, серьезно, нельзя так! – Я останавливаюсь. – Ну, хоть узнать надо, в чем дело…

Туманное сегодня утро. Ползут и ползут с юга, из долины реки Паляваам, серые клубы. Взрывы уже не гремят, тугие звуки гаснут в тумане, за полсотни метров почти не слышно. Только в середине дня налетевший ветер рвет плотные шлейфы, быстро разносит за края долины и утихает, словно только за этим и пожаловал.

Над моим шурфом появляется Вовка.

– Сергей, вылазь на минутку.

– Чего там?

– Давай быстрее.

Оставив лом, я карабкаюсь по обледенелым петлям лестницы. Уже пять с половиной метров пробили.

Через недельку, если не заметет, и эту линию можно актировать. Идет дело.

– Смотри, – протягивает руку Вовка.

В стороне от нашего балка по склону седловины медленно шагает человек.

– Ленька, – приглядевшись, узнаю я.

– Ага. С ружьем.

– Не вижу.

– А я вижу. Гуляет. А тут долби.

– Завтра, значит, на работу выйдет. Развеются чувства, улягутся страсти.

– Ну-ну, – Вовка качает головой. – Все равно этот метраж себе проставим.

– Ну-ну, – тихо повторяю я.

Метраж, метраж… Очень ему хочется домик. Ладно, не буду осуждать. Сам ночами всю сберкнижку разделил на подарки Ленке…

– Братья, – говорю я. – Охотники на неуловимого зверя по имени Касси-Терит. Через четыре дня Новый год. Помните вы об этом?

– Помним, братка! – Вовка вдруг подскакивает со скамьи и, топоча валенками, исполняет какое-то замысловатое па.

– Если так, отрядим воина на прииск. Пусть он выпотрошит хитрого и жадного Большого Начальника Снабжения и вернется, увенчанный колбасой и шампанским. Хватит поклоняться Жестяной Консервной Банке! Ура!

– Банзай! – кричит Вовка.

– Идея, – улыбается Леонид. С ним, кажется, все в порядке. Работает за двоих, о своем недавнем недовольстве и метрах Вовка и не заикается. – Валька сейчас на «Кабаньем», значит, ночью будет обратно. Кто поедет?

– А вон, – кивает на меня Вовка.

– Этот? – Леонид склоняет голову набок и окидывает меня оценивающим взглядом. – Ну что ж, пусть.

– Главное – вырядить его соответственно, – предлагает Вовка. – Тут каждая хреновина огромную роль играет. Дед Шубаров однажды в Хабаровск за новым дизелем для нашего корыта ходил. Галстук купили, ботинки лаковые. Все как будто есть, и в то же время чего-то не хватает. Незаконченный портрет. Вертелся, вертелся он перед зеркалом, вздохнул и говорит: «Деталька во мне исчезла. Какая – не пойму. Вы думаете, я всегда был дедом Шубаровым? Эх, гаврюхи…» Уехал. Ждем возвращения, встречаем. Скучный вернулся, нас на пирсе не видит, прямо домой чешет. Мы следом.

Дома дед сразу к сундуку: стоял у него в сенях, старинный, в бронзовых полосках. Копался, копался, вытаскивает… это… пенсне золотое и на нос – хлоп! Смотрим – бог ты мой! И не дед вдруг перед нами, а фигура. Министр! «Вот, – говорит, – гаврюхи, чего мне не хватало для полного представительства. Плакал наш дизель…»

– Понятна притча? – спрашивает Леонид. – Брей бороду, мойся…

На ночь я забираю одежду в спальный мешок. И когда в пять утра грохочет вездеход, надеваю все теплое, проглатываю из термоса чашку чая и выбегаю на улицу. Уже за дверью меня неожиданно догоняет Леонид. В одном белье и валенках.

– Сергей, подожди.

– Ты чего?

– О шурфах Веденееву напомни. Рукавицы получи.

– Ладно. Что еще?

– Вот надо передать письмо.

– На почту, что ли?

– Нет. Знаешь, общежитие у дороги, метрах в трехстах от прииска? Проезжать будете.

– Ну.

– Вход слева, дверь в конце коридора, тоже налево. Там живет одна девушка…

Значит, как говорили, так оно и есть. Любовь у нашего бригадира.

– Хорошо, передам, – говорю я. – Ты беги, морозина жмет.

Я кладу конверт в карман.

Он все стоит, и вокруг головы его и плеч образуется туманное облачко. Жалость рождается стремительно, не дает ни секунды на размышление, толкает меня к нему и выдавливает торопливые слова:

– Зря ты, Лень… Ты не волнуйся, перемелется… Мало ли чего не бывает на свете…

Я топчусь перед ним, и мне уже стыдно за избитые, казенные утешения, хочется уйти, но и сделать это неловко. Леонид выручает меня.

– Иди, – говорит он резко. – Иди!

Вездеход неторопливо фыркает совсем рядом.

Я оборачиваюсь. Леонид все еще стоит в облачке пара, серая тень на сером фоне.

– Звать как? – кричу я.

– …и-и-та! – несется в ответ.

Лолита, Лита, Марита… Ладно, разыщем…

Валька распахивает дверцу:

– Салют, разведка! Со мной, что ли?

– Да. – Я лезу в кабину.

– Ясно. Насчет праздника едешь? Бал будет в клубе, – говорит Валька. – С Колымы, из Сусумана, лиственницу привезли, завтра поставят. Я за ней в райцентр на вездеходе гонял. Рейсов в этом месяце по горло. Жену почти не видел, скоро, как звать, забуду.

– А что, с женой лучше жить? – спрашиваю я. – Чем одному, а?

– Ого! – говорит Валька.

– Н-да-а… А чего ты Леньку возишь на прииск по получкам?

– Кто – я? Да он пешком уйдет. Уж лучше на машине. Человек он, не зверь.

– Да, – соглашаюсь я. – Так зачем?

– А он мне не давал полномочий всем рассказывать. Понял?

– Понял…

Дорога поворачивает вправо и лезет между сопок на перевал. Машина ползет медленно, подвывая мотором. Ох и перевалы тут, километров по тридцать. Снег, снег, снег, и дорога начинает казаться бесконечной. Проворачивается, пыхтит, трясется под нами. Уходят назад и Вновь возникают впереди одни и те же бесконечные белые траки.

– Эх, мотнуться бы к чертовой матери на «материк»! – вдруг тоскливо говорит Валька, – Лес там, солнце. Ночью темно, а тут даже в январе на три километра видно. Ты на звезды-то глянь: так и смотрят, смотрят!

– Валь, у тебя, никак, ностальгия? – спрашиваю я. – Брось хандрить, только что про бал трепался. Лучше расскажи, что там с нашим медведем? Обещал, а дела нет. Мне, понимаешь, медвежья шкура во как нужна!..

– Сам видишь, некогда. Конец года, все рейсы срочные. Подожди, праздник отгуляем, передохну малость, тогда махнем. У вас какие жаканы?

– Круглые, с решеткой.

– Это хорошо, точно бьют. Мне тогда пяток подкинете.

– Само собой. А как на Палявааме, хорошо?

– У-ух, медведи здоровы! Там же почти лес. Ольха метра по четыре местами вымахивает. Проток, озер – тьма. Зайцев – миллион. А летом еще птицы прилетают.

Подергав рычагами, Валька переключает скорость с первой на третью. Натужный вой мотора обрывается, и машина легко бежит вперед. Неожиданно пропадают все понятия о конечности расстояний, открывается простор без горизонта. Одно сверкающее небо кругом, а земля сморщилась в комочек под ногами, и над ней, в пространстве, пригоршня белых лучиков.

– Вон он, дом родной, – говорит Валька. – Тридцать километров и все под горку. Ночевать где будешь?

– Найду.

– Смотри. А то ко мне. Ленька-то у меня останавливается. Правда, лежанки лишней нет, но на полу стелем. У нас второй этаж, пол теплый.

– Нет, Валь. Ты меня высади перед прииском, у старого общежития.

– О-па-па! – удивляется Валька. – К кому ты там?

– Сам толком не знаю.

– Хорош гусь!.. Там бездетные семейные живут, в основном – молодожены. В двух комнатах общежитие девчат, а еще в одной живет разведенная. Ох и баба! Риточка-Ритуля! Выселять хотели недавно.

– За что?

– Распустилась женщина. Ну, ты сам посуди – порядок должен быть? Живешь и живи, других не смущай. А то – раз замуж, второй… Чем это кончается, знаешь?

– Ты смотри, моралисты какие!

– А ты как думаешь? Вот она второй раз выскочила замуж и через полгода разошлась. Правда, мужик не того, руки прикладывал частенько. На рейсовом он работает, в дороге по неделе и больше. Ну, а приедет – и пошел по поселку теребить всех встречных: где моя была, на каких клубных танцульках танцевала. Потом напьется – и домой, кулачищи здоровые…

– Значит, ее выселять? – спрашиваю я. – А его?

– Он другое дело. Это все в доме, значит – дело семейное. А в него лазить – ого-го! – Валька качает головой. – Я, может, когда надо, тоже свою поучу.

– Гляди-ка, у тебя целая философия! А первый-то ее муж где?

– С первым у нее беда приключилась иного рода. Деньги они собирали то ли на машину, то ли еще на что. Он-то больше зарабатывал, ну и жили на ее зарплату, а свою он на книжку. Вроде на машину клали, он еще тут курсы шоферов окончил, а работал на промывочной установке. Набрали, значит, он и поехал на «материк» совершать покупку. И с тех пор ни слуху ни духу. В смысле весточки. Только милиция ей, когда она обеспокоилась, сообщила: «Живет там-то и там-то. Здоров». А она вместо того чтобы немедленно махнуть к нему – осталась. Вот попробуй пойми бабу!

Валька пожимает плечами и умолкает. Я тоже сижу тихо и стараюсь представить себе женщину, которую должен увидеть через несколько часов. Ведь это к ней меня послал Леонид.

Время – восемь вечера. Как раз для визитов. Незаметно ехали, а почти целые сутки. Ну, не сутки, а шестнадцать часов.

– Счастливо погулять, – говорит Валька. – А ведь я догадываюсь, куда ты…

– Трогай, извозчик, – отвечаю я. – И не «кудыкай», пути не будет.

Сбоку от дороги, метрах в пятидесяти, светятся окошки общежития. Проваливаясь в свежих сугробах, я лезу туда. Видно, пурга была, а до нас через хребет не добралась.

Коридор завален дровами, у каждой двери бадья с углем. Светит желтая лампочка. Пока я иду по коридору, в двух местах открываются двери, меня разглядывают. Наконец я отыскиваю нужную дверь.

– Кто там? – откликается низкий спокойный голос.

На такой случай годится только дурацкое: «Свой!»

– Вам кого?

Я смотрю на нее. Среднего роста, стройная, волосы длинные, черные, совсем закрывают плечи. Очень густые волосы и словно текут с головы по белой кофточке. Глаза тоже темные, как у девушек в итальянских фильмах.

– Рита?

– Да.

– Поручение у меня. Так, пустяки.

– Заходите, что же вы через порог.

– Я из разведки, с участка «Лучевой».

– Ах, вот что! Далекий гость. Замерзли, наверное, есть хотите? Я сейчас соберу.

– Спасибо, не надо. Мне еще ночлег искать.

– Ну, смотрите. Так что ему нужно?

– Просил передать письмо. – Я достаю конверт.

– А разве исчезла почта? – Она чуть заметно улыбается, и от уголков глаз бегут к вискам тонкие печальные морщинки. – Или он взял адвоката?

– Нет, – говорю я. – Но ведь вы не отвечаете. А вообще, я ничего не знаю. Могу только посоветовать…

– Не надо. – Она торопливо и испуганно поднимает руку. – Не надо ничего советовать.

– Ему там не так уж весело… – опять начинаю я. Что плохого, если я попрошу написать несколько строк к новогоднему празднику?

– Молчите! – требует она. – Слишком дорого обходится мне доброта. Он нарисовал, слепил там что-то прекрасное из снега и льда и пишет, пишет… – Глаза ее влажно поблескивают, и я вижу, как по щеке тихо катится сверкающая слезинка. – Это он себе пишет, какой он красивый…

– Вы уверены в этом?

Она молчит, опустив голову, и слезы падают на кофточку. Нет у нее уверенности, это же ясно! Сейчас я объясню, и все станет понятно и просто.

– Вы поймите… – начинаю я.

– Не хочу! – Она резко вскидывает голову. – Оставьте меня. Что вы знаете!..

Нарвался «дипломат». Перед глазами вдруг всплывает Валькина ухмыляющаяся физиономия: «В такие дела лучше не соваться!» Кладу конверт на стол и торопливо шагаю к двери…

Устал я сегодня. Ночь после работы почти не спал, потом дорога. Голова раскалывается. Я тихо бреду к общежитию, где мы обитали перед отправкой в тундру.

В шесть часов вечера у конторы прииска будет ждать Валька. Надо успеть, программа плотная.

Сначала магазин. Полки уставлены, все есть, кроме шампанского и деликатесов, заказанных ребятами.

– А где брать? – показываю я список продавщице.

– Все будет тридцатого и тридцать первого, – говорит она, ознакомившись со всеми его пунктами.

– Я уеду сегодня.

– Идите в торготдел, к Соцману. Он даст со склада.

Ох эта навигационная проблема! Попробуй завези все за два месяца, пока море свободно ото льдов. Везут, естественно, главное: продукты, технику, стройматериалы. Деликатесы в последнюю очередь. Если успеют…

Торготдел – крохотная комната в конторе прииска. Два канцелярских, измазанных чернилами и заваленных кучами накладных стола. Сейф, пишущая машинка, крашенная под перезрелый лен секретарша Галка и начальник Адольф Абрамыч Соцман. Волосы травкой стелются вокруг сияющей лысины. Святой. Все может.

– Что вам?

– Мелочь. – Я протягиваю список.

Соцман сдергивает зеркальные, в квадратной черной оправе очки, и под ними возникают такие проницательные глаза, что я решаю – все. Ехать мне с пустой торбой.

– Филькина грамота, – вдруг спокойно говорит Соцман. – Но так и быть, я вам все выпишу, только шампанского – бутылку.

– Разведчики мы, – решительно говорю я. – Всего трое, а кругом тыща верст – пустота. Девчат только в журналах видим, на картинках. Медведи заедают, пурга каждый день заносит. Леденеем во мраке…

– Видали, он уже разведчик! – кричит Соцман.

– Мне шампанского надо, – говорю я. – Будущее встречать.

– Ладно, Галочка, выпиши ему две, пусть едет, встречает. Он симпатичный молодой человек.

– Три, – говорю я.

– Какой алкоголик, вы посмотрите! – прямо вопит Соцман. – И он лезет в будущее! Там не будет спиртного, учтите!

В общем, товарищ Соцман утверждает список целиком. Добрый, великодушный дед-мороз! Накладная в кармане. Я бегу на склад и упаковываю подарки в мешок, оттаскиваю его к дежурной по конторе и прошу приглядеть. Уже двенадцать часов.

В коридоре конторы мелькают люди с бумагами в руках, за тонкими перегородками кабинетов трещат телефоны, хлопают могучие пружины дверей. Голоса жужжат, сплетаясь в бесконечный клубок.

Навстречу по коридору от дверей директора прииска идет Веденеев. Гладит широкой ладонью здоровенный рыжий подбородок. Вон как задумался, никого вокруг не видит и меня тоже. А вдруг ему за нас нагорает, что ничего не можем найти?

– Алексей Михайлович!

– Ты зачем приехал? – грозно спрашивает Веденеев. – Кто велел бросать производство?

– Ребята послали за продуктами. И шурфы надо актировать.

– Знаю.

– Бригадир ругается – пробы затарены, лежат уж сколько… Порядок это?

– Завтра пришлю трактор. Все. Вечером увижу – смотри!

Забрав у кладовщика рукавицы, я бегу на почту. Времени уже половина четвертого.

– Вот ваши журналы и газеты, – таращит на меня голубые глаза Наташка. – Я все упаковала, думала отнести на вездеход, а вы сами явились…

– Ты что так смотришь? – спрашиваю я.

– Ничего. Изменились. Коричневый весь.

– Ладно, – смеюсь я. – Бывают же комплименты!

– Тяжело в тундре? – щебечет она.

– Нормально, – говорю я.

– Ах, ни разу не была. Третий год на Чукотке, а все тут. – Наташка стукает кулачком по прилавку. – В тепле, говорят, уюте… «Материк» прямо. Убегу. К себе возьмете?

– Приезжай на праздник в гости. Будешь целых два дня королевой страны Паляваам. А?

– На праздник не могу, уже пригласили, – огорчается Наташка. – Неудобно компанию разбивать, ведь правда же?

– Горе какое. – Я качаю головой. – Тогда отложим.

Кажется, с делами покончено. И пообедать еще есть время.

В столовой я разворачиваю сверток. Поверх журналов лежит тоненькая пачка писем. Одно мне, два Вовке. Все наделены на праздник частичкой далекого тепла, только Ленька… Может, зайти за ответом? Нет, не пойду я туда больше. Бесполезно. Пусть сам едет. Да и не будет ответа, дураку ясно… Что же пишет Ленка?

«Прошло пять месяцев, а мне кажется…»

Мне тоже кажется – сто лет.

«…убегу из дома…»

Теперь все убегают, модно. Что знали раньше о мире? Только то, что он кончается за соседней деревней. А теперь открыли его для всех – вот и бегут. Кто против его красоты устоит?

«…я выбросила духи, чтобы ты чувствовал только мой запах. Глупо, да?..»

Не знаю. Откуда мне знать, что в женских поступках глупо, а что гениально? Прелесть ты, Ленка… Ладно, так и быть, забегу к этой Рите-Маргарите на минутку. Поедем – и забегу. А теперь пора собираться.

– Слышь, ты, – бубнит кто-то за спиной. – Я тебе говорю!..

Мое плечо резко сжимают чьи-то пальцы. Я поворачиваюсь. Ухватив одной рукой спинку моего стула, другой вцепившись в плечо, стоит парень в зеленом, с оленями на груди свитере, в ватных брюках. У него довольно красивое лицо с тонкими, мягкими чертами, но сейчас оно изуродовано злой пьяной гримасой.

– Слышь, – дышит он спиртом. – Ты зачем вчера к Ритке лазил, а? Чего вы там делали? Ну, говори!

– А вы кто такой? – спрашиваю я.

– Погоди, объясню – по гроб будешь знать, падла! Чего ты к ней лазил, спрашиваю?

Он отрывает руку от плеча и растопыренной пятерней хватает меня за горло. Я не могу ни отпихнуть его, ни вырваться – руки заняты журналами и письмами. И, согнув правую ногу, я бью ступней по его коленям. Парень отлетает к соседнему столику, скрипят стулья, дребезжит посуда. Я вскакиваю. Журналы и письма сыплются на пол, но уже не до них – сейчас будет драка.

– А-а-а! – ревет парень.

Он отшатывается от стола ко мне, и в этот момент к нему бросаются ребята, сидевшие рядом. Миг – и его уже нет в зале, угрозы и ругань раздаются на улице, за промороженными стеклами.

– Чего он к тебе? – спрашивает один из парней.

– Не знаю. – Я нагибаюсь и собираю почту.

– Может, со своей бывшей бабой где видел?

– Может.

– Тогда понятно.

– Безобразие, – говорит официантка. – Замучил девчонку. Она уже и на улицу вечером не выходит.

– Ладно оправдывать! – говорит кто-то. – Вам дай волю…

– Вообще, надо с ним что-то делать…

– Законы есть, а у нас привыкли валандаться…

– Его Мишка Гуков к участковому поволок…

– Подумаешь! Опять штрафом отделается…

– Любит он ее…

Я торопливо заворачиваю почту в бумагу и выхожу на улицу.

Ровно в шесть к конторе прииска подкатывает вездеход. В брезентовом кузове ящики с продуктами, мешки свежего хлеба, уголь, обрезки горбыля. Часть нам, часть на «Кабаний». Кое-как в дверном проеме я устраиваю мешок с драгоценными подарками приискового деда-мороза Соцмана.

– Слышал, у тебя схватка была, – смеется Валька.

– Да так… Останови у того общежития.

– Мало, что ли, досталось?

– Пошел ты к дьяволу.

Машина, взревев, скачком бросается вперед, за поселок. Мимо пролетают распахнутые ворота ремонтных мастерских. Там в голубом пламени сварочных аппаратов суетятся вокруг бульдозеров люди. Какой-то человек в ватнике машет крановщику поднятыми руками. Рядом с мастерской, под навесом, цепочкой стынут готовые машины, валяются скрубберы промывочных установок, отсадочные машины, груда транспортерных роликов, рулоны лент. Зима только переваливает на вторую половину, а прииск уже работает в две смены, готовит технику к промывке.

– Тебя встречают? – Валька кивает на ветровое стекло.

У обочины, напротив общежития, маячит тонкая фигурка. Рита. Надо же, узнала, когда идет вездеход! А, впрочем, чего удивляться? Тут, как в деревне, – все и всё знают.

А вдруг она к машине вышла? Просто совпадение…

– Останови! – кричу я.

Валька тормозит. Я выпрыгиваю на снег. Рита стоит, придерживая руками полы шубки. Голова открыта, ресницы и волосы надо лбом в инее.

– Едете? – зачем-то спрашивает она. Ведь и так ясно.

– Да.

– Простите меня.

– Чего там. Вот везу ребятам всякие подарки на праздник, почту с «материка».

– Вы там одни, хорошо, – тихо говорит она, и я слышу в ее голосе тоску и вижу в усталых глазах тоненький, еле заметный лучик надежды.

– Вот, отдайте. – Она протягивает руку с конвертом. – И скажите, пусть больше не пишет. Он даже не представляет, что делают со мной его письма… Я боюсь… Он никогда ничего вам не рассказывал о себе?

– Нет. Он почти всегда молчит… А что именно?

– Так… Ничего… Ну, пока, я побегу – замерзла. Счастливо вам добраться.

Я смотрю, как она бежит к дверям дома. Сколько ей лет? Двадцать два – двадцать три… «Счастливо вам добраться». Красивая женщина…

– Порядок? – спрашивает Валька. – Договорился?

– Балбес, – злюсь я. – Трогай. Тебе, наверное, и сны-то беспутные снятся.

– Снятся, – соглашается Валька. – Только я о другом. Я ведь всю эту историю знаю.

– Вот и хорошо. Давай, Валя, помолчим…

Март. В голубом небе висит белое солнце. Мороз жмет, но с воздухом что-то случилось. Стал тяжелее, набрал где-то влаги. Невероятно, но зима покатилась под гору. Мы далеко ушли вверх по долине. За спиной рядами тянутся выбитые линии. Наст исчерчен темными полосами пыли.

В проходках соседнего шурфа копается Веденеев, мнет руками комья грунта, бормочет: «Интересно, интересно…»

– Что интересно? – спрашиваю я.

– Кое-что. А двадцать шестой шурф придется расширить. Кто работал?

– Я.

– Заузил. Уступ внизу подрежь одним шпуром.

– Без толку это. Все равно ничего нет.

– А это не твоего ума дело. Есть или нету. Ты же обязан сдать работу. Дай вам волю – на одной ноге проходить будете. Видел таких орлов. Лом негде поставить, а он еще сам ухитряется залезть.

– Ладно, сделаю.

– Не сомневаюсь, – говорит Веденеев. – Но при актировке проверю. Народ вы несерьезный, глаз нужен.

– Третий, – смеюсь я. – На темечке.

– Ну-ну, – сердится Веденеев. – Ты давай работай!

Я хватаюсь за верхушку лома, вбитого в землю, ставлю ногу на ступеньку. Стены шурфа за ночь обрастают инеем, толстым, как оленья шкура. Первым взрывом его выносит. Но когда бьешь для этого взрыва шпуры, изругаешь все на свете. Иней отваливается хлопьями и, конечно, падает не куда-нибудь, а за шиворот.

Уже на второй линии в шурфах идет странный голубоватый грунт. И масса небольших кварцевых валунов. Пробьешь шпур до половины, вдруг звяк – кварц! Деваться некуда, и долбишь его до посинения.

В одно прозрачное утро мы, выйдя из балка, услышали странный звон. Частый, словно кто колотил по рельсу.

– Звонят, – говорит Вовка и поднимает клапан шапки. – Кто бы это?

– Твоя, – отвечаю я. – Соскучилась.

– Брось трепаться, – злится Вовка. – Моя хоть звонит, а твоя что-то замолкла.

– Много ты знаешь. – Я отворачиваюсь.

С Ленкой, правда, происходит непонятное. Но в этом я как-нибудь сам разберусь. Человек может устать от разлуки. А что? Да еще институт… Еще как устанешь! Лекции, библиотеки, конспекты. Да нет, пару строк можно… Если… Зыбкость какая-то…

Под непонятный звон мы выходим из своего распадка и останавливаемся. На линии чужой человек. Стоит у воротка над шурфом и крутит ручку. Цепь замоталась, и металлическая бадья летает вокруг воротка, звеня на всю округу.

– Ха, – кричит Вовка. – Медведь!

– Сам ты медведь, – говорю я. – Э-э-эй, дя-дя-я!

– Точно, – подтверждает Леонид, – медведь!

Тот, у воротка, отпускает ручку и встает на четвереньки.

– Бежим на него! Удерет! – командует Леонид и, схватив лом наперевес, устремляется вперед.

– Го-го! – кричит Леонид.

– Ура! – орет, подпрыгивая рядом, Вовка.

– О-ля-ля! – реву я, несясь за ними.

Медведь несколько мгновений смотрит на нас, потом резко разворачивается, и через минуту он, похожий на шар, уже катится по склону сопки, в километре от шурфов.

Задыхаясь, мы останавливаемся на линии.

– Теперь его олень не догонит, – смеется Вовка. – Как ракета рванул.

– Подожди радоваться, – говорит Леонид. – Посмотрим вначале.