Текст книги "Туманная страна Паляваам"

Автор книги: Николай Балаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Василий замолчал и осуждающе посмотрел на поплавки.

Мы долго сидели молча. Облако рассосалось, а солнце набухло и покраснело. Ночь уже глубокая…

– Лень какая, – наконец тихо сказал Саня. – Гуся разве кончим?

– Недурно придумал, – оживился бухгалтер.

Ишь, забыл про свои болезни на свежем воздухе. И то сказать: наверное, впервые в жизни попал на природу.

Мы, потягиваясь, встали.

– Пойдем, Вась, – мягко сказал Саня.

– Иди к черту со своим гусем! – Василий подскочил и зашагал вдоль берега.

Сам себя разбередил рассказами. Ну, нет рыбы – что же сделаешь? Гусь зато есть…

Спать Василий не ложился. Все скрипел дверью, вздыхал. Я из-за этой двери заснуть не мог. Зато Саня уютно посвистывал носом, а бухгалтер отвечал ему: «Г-рр-ы-ы-хоп!»

Тлели и тихо пощелкивали плавниковые поленья.

Часов в пять я тоже вышел на улицу. Дремала на сопках и в долинах прозрачная июньская ночь.

Тянул предутренний ветерок. На озерах, за рекой, сонно покрякивали утки…

Вот уволят меня за эти самые запчасти, пойду к Егору в напарники. А что? Ему одному скучно. Капканы научит ставить. Будем вдвоем песца ловить, весной гусей стрелять… И рыбу с Егором поймаем… Спокойно… А тот суматошный мир пропади пропадом… Хоть завтра провались он весь под землю – пальцем не пошевельну. Лишь бы эта долинка осталась… Я зажмурился, представляя себе такую расчудесную жизнь, и от радости даже задрожал, вернулся в избушку, лег и сразу уснул. Крепко и до глубокого утра.

Разбудил меня густой аромат жареной оленины и крики.

– Ва-ся! – тянул за стеной Саня. – Иди оленя есть! Перепреет!

У стенки заворочался бухгалтер и спросил:

– Какой олень? Откуда олень?

– Арканом изловил – понял, нет? – сказал за стеной Саня.

– Слушайте вы его! – засмеялся я. – Небось у Егора в леднике.

– Догадливый, – восхищенно сказал Саня, появляясь в избушке. – Медаль тебе дадут. Олимпийскую.

– Что там сети? – спросил бухгалтер.

– А-а-а, – Саня махнул рукой. – Как есть – пустыня. Измучился Вася, все по берегу лазит… Ладно, идите вывески ополосните, будем пищу принимать.

Пока мы умывались, пришел Василий. Саня поставил на стол огромную чугунную сковороду. Оленина так и таяла во рту.

– Вы, Василий Михайлович, не огорчайтесь, – как-то даже ласково сказал бухгалтер. – Что поделаешь, не бывает чудес на свете.

– Это точно, – кивнул Саня. – Чудеса – они раз в жизни случаются. Вот в прошлом году мне Нинка говорит…

– Заткнись с Нинкой! – Василий бросил вилку. – Плесни чаю.

– Давай, Вася.

Мы напились чаю, покурили.

– Ну, я на воздух, – поднялся бухгалтер. – Побалуюсь еще блесной.

– Может, сетки переставить? – спросил Саня.

– Переставил уже, – буркнул Василий. – Еще под утро.

– Один?

– Тебя, что ли, слона моржового, дожидаться?.. Но не в сетях дело. Фарт не вышел, вот что… Ничего, в следующую субботу…

– Кау! Ка-а-у! – вспыхнул за стеной тревожный и пронзительный крик. Чайка. Так они кричат, когда сильно взволнованы. Издалека на первый крик ответили другие птицы. Через минуту рядом с избушкой поднялся невероятный галдеж.

– Во открыли Содом на Гоморре! – сказал Саня.

Василий сел.

– Иди глянь, – кивнул он на дверь.

Саня вышел, а птицы кричали все громче. Откуда они налетели? Утром всего пара над рекой болталась.

– Обалдели эти сычи! – заорал за стеной Саня. – Прямо снег!

– Ага! – Василий соскочил с нар и схватил телогрейку.

– Что сие обозначает, Василий Михалыч? – спросил бухгалтер.

– Посмотрим, посмотрим. – Василий выбежал на улицу.

– Любопытно. – Бухгалтер пошел следом.

На улице творилось что-то невероятное. Я никогда не видел столько чаек вместе. Белыми вихрями они метались над рекой и так орали – хоть уши затыкай.

Василий уже сидел в лодке и махал нам. На корме поблескивал мотор.

– Давай садитесь! – крикнул он.

Бухгалтер, поднимая брызги, шлепнулся на переднюю скамью. Я толкнул лодку от берега и прыгнул на нос. Василий дернул шнур стартера, мотор выбросил облачко серого дыма и застучал. Лодка, задрав нос, понеслась вверх по реке. Низкие берега, заросшие кассиопеей и кедровым стлаником, убегали назад. В километре от избушки Василий заглушил мотор. Я переполз на весла.

– Почти все утоплены, – прошептал Василий.

Я осторожно подгреб, он ухватил сеть и приподнял верхний край. Вода плеснула, и большое серебряное тело перевалилось через борт ему на колени.

– Муксун! – Василий быстро распутал дель. – Держите!

Бухгалтер подпрыгнул и ухватил рыбу. Руки его дрожали, большие пальцы ушли под жабры и оттуда засочилась струйка крови. Муксун взмахивал хвостом, и при каждом его движении бухгалтер сильнее стискивал пальцы.

– Куда его? – севшим голосом спросил он.

– Сейчас – Я расстелил на пайолы кусок брезента. – Сюда!

– Держите! – опять позвал Василий.

Рыба за рыбой шлепались на брезент. Я машинально считал: «…пять… восемь… одиннадцать…», потом вспомнил – дурная примета.

– Все. – Василий дернул плечами. – Плывем дальше.

Едва он ухватил подбору второй сети, вода забурлила, и огромный коричневый хвост бухнул в борт. На нос посыпались брызги. Рыба рвалась из сети. Василий поймал пальцами жабры.

– Не, не уйдешь! – захрипел он. – Не туда попал! У нас строго!

Наконец сверкающая туша перевалилась через борт и замолотила хвостом по брезенту. Голец был огромен. А краски! Зеленая спина, желто-розовые бока и ярко-красное брюхо. На спине и боках переливались металлом розовые пятна. Добыча!

Вывалив гольца из сети, Василий потянулся дальше.

По берегу прибежал Саня, молча посмотрел на нас и убежал.

…Выбрав улов, мы поправили сети и поплыли к избушке. Куча рыбы шевелилась посреди лодки. Мы разглядывали ее и даже про мотор забыли. Я машинально греб. Вот тебе и пустой Тайкуль!

На губе Василия болталась докуренная папироса.

– Что я говорил! – шептал он.

– Есть рыбка, есть! – гоготал бухгалтер и вытирал покрытые слизью и чешуей пальцы о брюки. – Подумать только!

Саня поджидал на берегу. Расстелил чистый брезент. Мы причалили, он глянул в лодку и заахал:

– Во, дали! Во, нос утрем! Изобильный улов!

Рыбу выложили на брезент. Последним бухгалтер выволок того гольца и положил отдельно.

Мы стояли вокруг. Бухгалтер опустился на колени, шлепнул рукой по упругому красному брюху и подмигнул Сане:

– Кашлык, а?

– Натуральный! – подтвердил Саня.

И тогда мы засмеялись и захлопали друг друга по плечам. Бухгалтер стал еще массивней, а Василий приосанился. Охотники, древние добытчики, кормильцы семей – вот кем мы бессознательно почувствовали себя. Степенно сели на песок вокруг брезента.

Бухгалтер достал пачку «Беломора» и всех торжественно угостил. И хотя у каждого было в карманах курево, мы взяли из его пачки. Саня поднес спичку. Все кивали и говорили: «Спасибо».

Ветер плескал водой в берег, на той стороне Тайкуля поблескивали озера. За косой шумело море.

– Чайки всегда провожают рыбу, – сказал Василий.

– Умная пичуга, – важно кивнул Саня. – Рыбу солить будем? У Егора в погребе чистая бочка.

– Ясно – солить, – подтвердил Василий. – Ты бочку возьми, потом вернем. И муксунов нажарь. Пошла рыба, пошла-а… Сейчас выпьем чайку и опять на воду, отдыхать много не придется.

– Давайте, Василий Михалыч, командуйте, – согласился бухгалтер. – Сегодня вы наш, как говорится, отец-командир.

Насквозь мокрые, мы гоняли лодку от сети к сети. Рыбу выбирали втроем. Гольцы тяжело стукались о брезент, словно позеленевшие слитки меди. Стало ясно, что мы попали на самый ход. Это был один из редчайших случаев, о которых потом среди рыбаков ходят легенды. Голец шел, и не видно было конца могучим косякам. Мы выхватывали из них мизерную часть, но и она была непривычно огромна. Какое-то откровение природы настигло нас. Говорили, Тайкуль пустой? Так вот – получайте…

Саня расположился у самой воды, соорудил из пустых консервных ящиков два стола. На одном стояла бутылка и сковорода с остатками жареной оленины, а второй был залит кровью. Там кончали жизнь рыбы. Саня вертелся между столами с охотничьим ножом в руках и орал во всю глотку:

 
Где в воде гуляет рыба,
Как ту рыбу изловить —
Вася знает!
Вася умный, Васю нечего учить!
 

– Хороший парень! – Бухгалтер даже головой завертел, хохоча.

– За ним глаз нужен и строгость, – сказал Василий. – С бабой тут одной связался, еле я ее выпроводил из поселка. Два раза замужем была – какой из нее теперь толк?

Ах, вот что с Нинкой! Святая простота, видно, этот Саня. Есть такие люди, что во всем без оглядки полагаются на друга, с годами это входит в привычку… Живет человек чужим умом, чужими радостями, вообще чужой жизнью, и никаких сомнений у него не возникает относительно правильности такого существования… Да, все бывает…

– Сказочные чудеса, – встретил нас из очередного рейса Саня. – Уже бежит кто-то, пронюхал, какая масть идет. Во-о-он…

Далеко, где кончалась коса и Тайкуль впадал в море, на той стороне реки брела черная фигурка. Испарения вытягивали ее в длинный восклицательный знак, потом сплющивали вопросом, превращали в точку, и она медленно приближалась к нам. Кто бы это?

– Егор, наверное, из совхоза, – сказал я.

– Скорей всего, – согласился Василий.

– За гольцами сбегается народ, – упрямо сказал Саня.

– Ладно, подождем, – решил Василий. – Санька, как там с рыбой и чайком?

– Да все готово, Вась, аж потеют муксуны от радости.

Мы закусили прямо-таки царской рыбой, запили чаем и вышли на улицу, когда человек подошел.

– Это не Егор, – приглядевшись, сообщил Василий.

– За гольцами, я ж говорил! – радостно закричал Саня.

– Пойду перевезу. – Василий зашагал к лодке.

Я вернулся в избушку, расшевелил притухшие головешки и долил чайник. Жилья тут поблизости нет, далеко человек идет, устал, проголодался. Ну, рыбы хватит, чай сейчас будет, стопка есть.

Все шумно ввалились в избушку.

– Остряки, на Ичуне ухитрились потонуть! – смеялся Василий.

Незнакомый парень пошмыгал длинным носом, снял шапку и провел ею по лицу, размазывая капли пота. Сказал хрипло:

– Ветер там… Народу много было. Ах вот оно что!..

– На вездеходе? – спросил я.

– Ага, – ответил парень.

– Все выплыли? – спросил бухгалтер.

– Да все. Которых мы с Егором вытащили, которые сами. Пацаны там, пять штук, так их мы сразу ухватили, а женщины держались, пока машина топла. Их потом.

Я налил парню чаю. Он выпил две кружки, попросил закурить:

– Наше-то курево все измокло. До вас терпел.

– Где же люди? – опять спросил бухгалтер.

– Изба там у берега, драная. Егор говорит: я на случай избу подлатаю, а ты дуй ко мне, сейчас день выходной, верняком поселковые рыбаки у меня сидят с вездеходами. Скажешь – зову.

– Так-с, – протянул бухгалтер. – История.

Значит, и Егор там. Ну, с ним народ продержится, тундровик старый, опытный… Я подвинул парню тарелку с рыбой.

– Ешь, – кивнул Василий. – Ешь, поспи, утром в поселок поедем, исполком вертолет даст.

– Вишь, дело в чем. – Парень стеснительно посмотрел на Василия. – Там с утра не емши. Да завтра день. Оно бы, конешно, ничего, мужикам-то, да вот пацаны…

– Эко дело! Главное по нашим местам – ночлег теплый. А его Егор организует, – Василий усмехнулся, – мастер он!

– Это верно – переспят, – согласился парень. – Хотя изба, конешно, – одна видимость…

Все молчали несколько минут. Я отвернулся. Бухгалтер чиркал спичкой, пытаясь прикурить. Головка у спички сломалась, вспыхнула и отлетела в угол, оставив посреди комнаты тонкую траекторию дыма. Она еще пошипела там, в углу, выхватив из тьмы всякий мусор: затоптанные бумажки, клочки шерсти, окурки – обычный мусор человеческого жилища.

– Ну ешь, отдыхай, – наконец сказал Василий. – Поднимайся, народ, не будем мешать.

Он вышел в дверь. Широкая спина на миг загородила весь проем. Саня непонятно посмотрел на меня, надел шапку, снял, опять надел. Потом зло хлопнул по верху, нахлобучив ее на самые уши. И вышел. Я следом.

Поднимался ветер. Тундра потемнела, небо наливалось темной синевой. Сверкающая рябь полосами чертила воду Тайкуля, а за косой беспокойно заворочалось море.

– Вы уж того, не серчайте, – сказал за дверью парень. – Я соображаю. Тоже не сладко вам целый год в поселке сидеть. Всех-то удовольствий – на охоту да рыбалку. Конешно, редкий отдых – соображаю, да… Малость передохну да пойду.

– Ну-ну, – сказал бухгалтер.

Ничего себе – пойдет! Километров тридцать оттопал да еще в два раза больше. Может, на Млелювееме кто из рыбаков сидит? Тогда доедет до поселка… А мы-то?..

– Давай скорей! – закричал Василий из лодки. – Андрей Иваныч чего тянет?

Я пожал плечами.

– Ну, пусть отдохнет, – махнул рукой Василий. – Возраст не тот – целый день мотаться… Санька, смотри, чтобы к нашему возвращению уха была чировая!

Хлопнула дверь, и появился бухгалтер. Он прошагал к лодке и сказал:

– Василий Михалыч, надо ехать за людьми.

– Что?! – повернулся Василий. – Куда ехать? Завтра их с утра вертолетом заберут – не первый случай. Об чем думать?

– Надо ехать, – словно не услышав его, повторил бухгалтер.

– Да вы что, чокнулись все? – вскипел Василий. – Да что тут событие разыгрываете?! Ждешь, ждешь этой субботы, а тут… А-а-а, да провались все пропадом! – Он схватил весло, с размаху пихнулся в берег, рванул шнур стартера.

Отличный мотор – «Вихрь»!

Василий положил лодку в крутой вираж, нос резанул воду, и она понеслась, распарывая усами волн крутую рябь.

Через минуту все проглотило молчание. Оно расползалось над берегом осязаемой вязкой тучей, и только в дебрях ее тревожной сиреной выл ветер.

– Так! – выдохнул, словно после удара топором, бухгалтер. – Ясно.

Что ему ясно?..

Нарыбачились… А такая благодать была… Эх, досада…

– Там мой рюкзак лежит, – сказал бухгалтер. – Соберите в него еду. Хлеб, консервы, чего там еще…

– Это зачем?

Я посмотрел на него. Что он придумал? Приготовиться хочет к возвращению Василия? Думает уговорить? Едва ли…

– Вы собирайте, – повторил он. – И несите в машину.

Действительно, уговорить думает. Ну, пусть, посмотрим. Рюкзак-то я могу собрать, это недолго. А там его дело, не ругаться же.

Я повернулся и пошел к избушке. Саня сидел у входа, привалившись спиной к раскрытой двери. Даже не глянул на меня. Я взял рюкзак, сунул в него пару буханок хлеба, банки, папиросы, вышел на улицу и заполнил свободное место рыбой.

Неожиданно на высокой ноте заворчал стартер вездехода.

Я повернулся.

Бухгалтер сидел в кабине, а пришедший парень стоял рядом, у открытой дверцы. Ничего себе! Он что, сам ехать хочет?!

Прогрохотал и с ревом разбился о берег первый штормовой вал. Соленая пыль махнула через косу, ожгла лицо.

С торжествующим ревом заработал мотор вездехода.

Я подхватил рюкзак и побежал к машине.

Парень все топтался рядом с бухгалтером, и я втиснул туго набитый рюкзак в противоположную дверцу.

– Дак чужая машина-то! – донесся до меня голос парня. – Нагорит за здорово живешь!

– Лезь, тебе говорят! – крикнул бухгалтер. – Ответим!

Парень, постояв с минуту, тряхнул головой и, перевалившись через бухгалтера, пролез в кузов.

Бухгалтер наклонился вперед, и луч солнца высветил блестящий подбородок, рельефную паутину на шее и распахнутой груди.

На берег одна за другой рушились стремительные волны, и грохот воды казался артиллерийскими залпами.

Бухгалтер крепко ухватил рычаги, машина задрожала.

Дрожь ее электрическим током резанула меня через ладонь, лежащую на борту дверного проема.

Там, за ним, в тесной дребезжащей кабине, не было места прошлому и моим идиллическим уютным мечтаниям, надеждам на счастливый покой и безмятежность… Но пальцы крепче стиснули металл, я поставил ногу на гусеницу и шагнул через борт. Вездеход дернулся, загремел траками и рванулся вперед, навстречу глухой канонаде.

А Саня даже не повернул головы. Он сидел, все так же привалившись к двери, и глядел на реку, тундру и далекий Анадырский хребет, затянутый фиолетовым маревом.

Туманная страна Паляваам
Повесть

Нас трое. Живем в балке на полозьях. Снега замели его до самой крыши, а мы не расчищаем: так теплее. Из плит, вырезанных в насте, мы смастерили перед дверью коридор, перекрыли досками, застелили мешковиной и даже увенчали ледяным шпилем. Получились вполне приличные сени. Там хранятся продукты, инструмент, пара лыж и ружья.

Балок стоит в тесном распадке со слоеными каменными стенами. Стены черные, крутые, на них даже снег не держится. За балком распадок забирает круто вверх. Механик вездехода Валька Евсеев говорит, что весной нас смоет паводком и поплывем мы из ручья в реку, из реки прямо в Ледовитый океан, а потом в Тихий. Если работу не окончим раньше паводка. Выходит, наша жизнь в наших руках.

Перед балком распадок выбегает в широкую долину, отороченную по бокам синими грядами сопок. По долине вьется ручей Лучевой, но мы его еще не видели: приехали сюда в середине октября, который на Чукотке соответствует «материковскому» январю. Промерз ручей до дна, и по нему петляет сейчас жиденькая дорожка, накатанная Валькиным вездеходом. Направо от нас прииск, налево разведучасток «Кабаний», вроде нашего, только народу там в два раза больше. А дальше, за соседями, говорят, край света. И течет где-то там большая река с загадочным названием – Паляваам. Оттуда часто наползают на нашу долину плотные, как сбитая шерсть, седые туманы.

Поперек долины прерывистыми цепочками чернеют шурфы. Второй месяц мы ведем разведку, ищем касситерит – оловянную руду. Пока ничего не нашли. Но геолог Веденеев говорит – тут он. Веденеев все знает. На прошлой неделе приехал, осмотрел шурфы и проходки, потом сказал речь:

– Олово, ребята, материал стратегический. Открыли его еще в тридцатые годы. В районном центре и сейчас первая изба с тех пор стоит – музей делать будут. А прииск наш заработал перед самой войной, помощь государству оказал огромную. И теперь не последнюю скрипку играет. Отсюда вывод: страна на нас пристально смотрит и надеется. А чем вот вы в данном случае отвечаете? Почему за последнюю неделю только двенадцать метров проходки?

– Мело три дня, – сказал я.

– Не то. А потому двенадцать, что некоторые молодые люди хотят жить на актировке…

Актировка – это вынужденный выходной из-за погодных условий. Если пурга или мороз сильный. Рабочий день тебе ставят, а платят пятьдесят процентов от сдельной. Но Веденеев считает, что актированный день ничем не отличается от оплачиваемого прогула.

– Стихия тут, – сказал я.

– Хорошо, договоримся – на стихию три дня в месяц. Все. Работайте, я поехал.

– Почту пусть привезут! – крикнул вслед Вовка.

– Знаю! – махнул Веденеев из кабины.

Хорошо, когда человек все знает. Я чувствую, он каждого из нас буквально насквозь видит. А я живу с парнями уже два месяца, пять пачек соли съели, а что мне о них известно?

Вовка из-под Охотска. Жена у него там, мальчишка. Все у него длинное: ноги, тело, лицо. А над лбом еще хохолок вверх торчит, словно этой-то длины Вовке как раз и не хватает для уверенности в себе. Приехал он на собственный домик подработать: теща больно допекла. Уезжал – разругался с ней вдрызг. А теперь теща пишет: «Голубь ненаглядный, возвертайся, все отдам. Живите, милуйтесь…»

Леонид на прииске уже три года. Каким штормом с «материка» его занесло, неизвестно. Шахматы любит, с ружьем вокруг балка полазить тоже любит, письма часами пишет. Тетрадь у него толстенная, в коричневой обложке. Пишет прямо туда, потом что-то вырежет – и в конверт. Занятия все такие, что намолчаться вволю можно.

О себе вообще говорить нечего. Сам не пойму, как тут очутился. Правда, сейчас уже соображать начинаю, а вначале…

Так вот, экзамены в университет я сдал. Но, увидев свою фамилию в списке принятых, заскучал. Вместо того, чтобы обрадоваться, как все нормальные люди. Прошел по пустым аудиториям, послушал эхо шагов, и вдруг такая тоска навалилась… Сиди тут пять лет, слушай, зубри… А зачем нужен человеку вуз, если он не знает, что потом делать?

Вот такие факты… Да нет, судя по ним, основное я и о себе и о ребятах знаю. Самое главное. Ладно, давай работать.

Я бросаю окурок, натягиваю рукавицы и беру лом. Неделю назад мы здорово попотели. С восьми до девяти метров в шурфах шел речник: окатанные глыбы кварца и еще какого-то красноватого, очень крепкого камня. Сейчас о тех днях напоминают лишь белые пятна разломов, вкрапленные в стены. Под речником пошла серая глина. Лому она поддается легко, четверть часа – и шпур готов.

Сверху заглядывает Леонид:

– Как у тебя?

– Как у тещи на блинах.

– Вылазь.

Допуск к взрывным работам только у Леонида. Когда шурфы мелкие, он разрешает нам заряжать самим, только посматривает. А метров с трех начинает уже сам.

По веревочной лестнице я карабкаюсь наверх. Леонид сует в один карман пару аммонитных патронов, в другой – детонаторы, опускает вниз концы проводов.

Тени в распадках густеют. Небо на юге, где течет таинственная речка Паляваам, тонет в серой дымке. Холодно. Я медленно бреду в сторону от заряженной линии. Подходит Вовка. Мы молча топчемся на снегу. Наконец из горловины шурфа появляется Леонид. Осмотрев провода, забирает взрывную машинку и бежит к нам. Концы проводки здесь. Он набрасывает их на клеммы, вертит индукционной ручкой и нажимает на кнопку. Жерла шурфов разом выплевывают серые фонтаны. Кувыркаясь, летят вверх глыбы мерзлого грунта. Замирают на мгновение и падают вниз. Тугой звук медленно растекается по долине, замирая в отрогах сопок.

Не грунт сегодня, а масло.

Печь гудит. Вовка сооружает ужин из говяжьих консервов и сухой картошки. Он сегодня дежурный повар. Балок у нас маленький, метров четырнадцать. В дальней стенке окошко. Вдоль боковых стен койки с ватными матрацами и спальными мешками. Под окошком стол из фанерного листа. Над окошком полка с батарейным приемником и стопкой книг. Приемник «Родина». Работает время от времени, когда есть так называемое прохождение. То есть когда северные сияния не забивают наглухо слышимость.

Печь у входа, справа. Когда горит, в балке жарко, хотя в углах мерцают нетающие наплывы льда. Вокруг печи в стенах длинные гвозди для сушки одежды и валенок. Жить можно.

За столом колдует над шахматной доской Леонид. Я уже давно понял, что Леониду равного в шахматной игре партнера здесь не найти. С ним как-то Веденеев сел играть, у меня, говорит, разряд третий. Леонид ему в полчаса три мата поставил. Никакого уважения. А вот я не могу. Для шахмат человек должен иметь железную логику. У меня ж ее, кажется, нет. Жалко.

Я валяюсь на кровати. Читать неохота. Быстрей бы Ленка институт кончала да ко мне… Весной здесь, рассказывают, хорошо: птица разная, зверь выползает. Рыбу – хариуса – в ручьях: ногой отпихивают, когда воду берут. Уха прямо, а не ручьи… Врут, наверное. Я вот тоже про рыбалку на речке Рузе под Москвой как начну рассказывать – самому интересно. А если правду – чего там поймаешь? Десяток окуней-недомерков, пару плотвиц… Еще, говорят, тут медведей много. А брат как раз просит шкуру прислать к свадьбе. Сказать разве ребятам? Скажу.

– Брат пишет – жениться собрался.

– Чокнулся твой брат, – говорит Вовка. – Пусть лучше к нам едет, на укрепление бригады.

– Шкуру брат просит к свадьбе, – продолжаю я. – Медвежью. Как-то Валька Евсеев хвастал, что берлогу знает, да идти не с кем. Один боится. Вот я и подумал…

– Валяйте, – хихикает Вовка. – А ты хоть раз видел этого зверя на свободе?

– Ну и что?

– А то. Слышал небось поговорочку: «Закон – тайга, медведь – хозяин»? В тундре он тоже хозяин. И очень может быть, что он отправит твою шкуру своей родне в тайгу на свадьбу.

– Испугал!

– Не ерепенься. Я вот один раз попал. На катере мы тогда по Амуру ходили. Я – моторист, дед Шубаров – капитан, матрос – совсем еще шкет-салага. Месяца не наплавал, а туда же…

Топаем, значит, раз фарватером, видим: плывет кто-то. Подошли ближе – медведь. Этот шкет и загорелся – давай убьем. Тоже вроде тебя: шкуру захотелось.

Дед Шубаров против. Нечего, мол, брать с медведя летом, шкура – дерьмо. А шкет не отстает, разнылся, да меня еще черт дернул поддакнуть ему. Ну, дед и махнул рукой: «Валяйте!»

Подвел я катер носом вплотную к зверю, шкет прицелился багром да хвать его по башке. И тут никто рта открыть не успел: медведь багор под себя, сам на катер. Отряхнулся так аккуратно и на корму. Шкет как сиганет за борт! Дед Шубаров кричит: «Спокойно! Стрелять буду!» – и прыг за ним! А медведь ко мне. Ну, я мотор вырубил и следом.

На берегу дед Шубаров только и сказал: «Не бить надо было, а колоть. Что ему, миляге, твое битье? Как соломинкой».

Мы хохочем так, что сковорода на столе начинает прыгать.

– А ка… катер?..

– Что он его в порт поведет с выключенным дизелем? Покуражился там и поплыл дальше… Месяц потом ремонтировались. В порту говорят: вроде спокойно было, а вы как после шторма…

Вовка подходит к двери и распахивает ее настежь: жарковато стало. Это, как я успел понять, обычная беда крохотных тундровых жилищ: переложил в печь ковшик угля – сиди с раскрытой дверью.

Серый холодный туман ползет по полу и тает возле стола, за распахнутой дверью посвистывает ветер и кружит мелкий снег в тонкой полосе света.

– Пурга, – говорит Вовка.

– Вроде бы, – соглашаюсь я. – Да смотри, как лихо крутит.

– Эх вы, детишки, – вздыхает Леонид, составляя на угол стола пустую посуду. – Обычная поземка – вот что это такое. Пурги-то вы еще и не видели, а тем более – в нее не попадали. Вот подождите, перевалит на февраль, пойдут «южаки», тогда узнаете, чем пахнут тутошние места и за что северные надбавки платят.

– А ты что, попадал?

– Бывало. Раз недельный «южак» нас прихватил с Валькой. На его агрегате.

– Ну, расскажи…

– А что рассказывать? Два дня колесили, сбились, бензин кончился, еще трое суток пешком шли. Выбрались… Ладно, спать будем: завтра надо кончить линию. У меня коренные породы выскочили в уголке…

– Что сразу не сказал? – спрашиваю я.

– Зачем баламутить, с утра разберемся. Может, напутал. Темно было, свеча кончилась. На ощупь вроде бы коренные. Сланцевая щетка.

Вот как у него все буднично. Коснись меня, я бы крик на всю тундру поднял – еще одна линия позади! Но Леонид всегда опережает нас, хоть на полметра. Коренные вначале выскакивают в его шурфах, он всегда дает весть об окончании какого-то кусочка работы. Удивляться, конечно, нечему: стаж у него три года. Но все равно хочется хоть раз самому сообщить первым: коренные!

Хорошо зарезать шурф – искусство. Первое время у нас получались не шурфы – воронки от бомб. Широченные, вниз идут на конус. Уже на третьем метре повернуться негде. Вороток устанавливать – стели доски, перекрывай всю колдобину. И бадью с грунтом не подхватишь нормально, балансируешь, как на канате. Вниз камни сыплются, а внизу Вовка. Или, наоборот, я. Прикроешь голову совковой лопатой и слушаешь звон. Месяц Леонид нас учил.

Под снегом зимуют заросшие стеклянной травой кочки. Попадаются промороженные ягоды голубики. Я стряхиваю их на рукавицу и бросаю в рот. Чуть кислит, пахнет летом. Ух!.. Я беру лом. Шпур лучше всего делать в этой ямке, между кочек. Считай, наполовину готов. Конец шурфовочного лома, самое острие, чуть согнуто. Так легче выбирать грунт на стенках и в уголках.

Продолбив лунку сантиметров на десять, беру «ложку» – металлический черпачок на полуметровой палке – и выгребаю размельченную породу. Потом опять лом. Постепенно шпур углубляется.

В двадцати метрах от меня Вовка, за ним Леонид. Еще раз мы начали перечеркивать долину. Образцы грунта из линии, отработанной утром, упакованы в плотные мешки для проб. На каждом надпись: «Линия номер…», «Шурф номер…», «Проходка номер…». Мешки заберут на прииск, в промывалку. Если что найдут, будут точно знать, с какого шурфа и метра взята проба.

Погромыхивает на цепи железная бадья. Полозья воротка прыгают на застругах.

– Хорош наст! – Вовка топает ногой. – Смотри: хоть бы вмятина!

– Асфальт, – киваю я. – Только девочкам на шпильках ходить.

– Да, – хмыкает Вовка. – А знаешь, до чего эти девочки интересны, когда они с мороза?.. Вообще, если хочешь знать, жену надо выбирать зимой, в самый мороз. Чтобы градусов пятьдесят.

– В такой мороз печка лучше всякой жены, – возражаю я. – Да меня палкой на улицу не выгонишь!

– Эх, ты!.. Во-первых, на всю жизнь этим способом выбирают. Значит, можно потерпеть. А во-вторых, тебя на улицу никто не гонит. Наоборот, надо в тепле. Слушай, как это делается. Ловишь вечер, когда воздух на улице от холода аж хрустит. Топаешь в клуб и садишься поближе к дверям, наблюдаешь, как девчата идут на сеанс. Сидишь и смотришь. А они косячком. Одна сапожками постукивает, хоть пробежала всего сотню метров от дома. Вторая щеки трет и носом шмыгает. Третья вовсе согнулась, губы синие, трясется, Смотреть противно – тьфу! Ты уже шапку на голову – домой бежать, но вдруг дверь настежь – и заплывает та самая! Шуба нараспашку, платочек на затылке, волосы и брови в инее, а лицо так и пылает – жар метров на десять разит! Ты как от печки – шарах! А она тебе взглядом не рубль, а полсотни от той простой радости, что на свете живет, – раз! И поплыла в зал. Ты в беспамятстве за ней и еще не понимаешь, что готов… Приходилось?

– Нет, – искренне сознаюсь я. – А ты себе этим способом выбирал?

– Ага.

– А тещу?

– С тещей другое дело. Она мужику дается в нагрузку, как, допустим, соломенная шляпа к шерстяной кофточке в нашем торгфилиале на прииске…

Мы ставим вороток поперек шурфа. Я кидаю вниз совковую лопату с короткой ручкой, вколачиваю лом около горловины шурфа и набрасываю на него петлю лестницы. Можно опускаться.

На дне шурфа я устраиваю бадью в уголок, насыпаю доверху размельченный взрывом грунт.

Бадья медленно ползет вверх. Скрипит трос по барабану воротка, пощелкивает язычок тормозной колодки. Вовка одной рукой поддерживает ручку воротка, другой подхватывает бадью, тащит в сторону и высыпает на расчищенной площадке…

После обработки моего шурфа толкаем вороток к Вовкиному. И так цикл за циклом: шпуры, взрыв, очистка. Опять шпуры…

В полдень с юга чуть брызнет алым по небу, и серая глубина его распахнется, открыв бездонную синеву. Всего на полчаса, Потом опять затянет серой пленкой, и часов около трех ее начнут прокалывать звезды. К пяти они уже зажигают все небо, только над самым горизонтом на севере висят совершенно черный непрозрачный полукруг. Над ним в сильные морозы зажигаются сполохи, мечутся по небу, словно объятые тревогой. В один из таких дней я понял, что такое одиночество. И что Ленка не рядом – всего пятнадцать часов на самолете, а за такой далью, что мозг не охватит. Другой мир. Эх, Ленка…

– Слышишь? – говорит Вовка, растирая нос. – Рычит.

– А что у нас сегодня? Вроде не должен…

– Вездеход идет – вон огни. Пятница, восьмое декабря. Зарплата едет. Еще венец в избу!

От своего шурфа подходит Леонид.

– Хватит на сегодня, – говорит бригадир. – Пошли встречать.