Текст книги "Туманная страна Паляваам"

Автор книги: Николай Балаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Мы причалили рядом с дощатым пирсом – времянкой. На зиму его разбирают, чтобы не поломало льдом и не унесло весенним паводком.

Рядом с пирсом лежала на боку дора – колхозная рыбацкая посудина.

Подошли две лохматые лайки и сели в стороне. Одна из них на всякий случай добродушно потявкала.

– Давай выгружаться?

– Ты один управишься, а я в бухгалтерию, – сказал Мишка. – А то закроют раньше – суббота сегодня.

– Тогда беги.

Я вытащил на берег рюкзаки, ружье, спустил воздух из лодки. Она тяжело вздохнула и сморщилась. Устала тоже. Чем же ее связать?.. А, вот проволока валяется!..

Один рюкзак я устроил за плечи, ружье на шею. Подхватив руками второй рюкзак и лодку, зашагал по улице. Лайки следом.

Прямо перед носом, смеясь, через дорогу порхнула девушка. Как куропатка. Юбка выше колен, колокольчиком, голубая блузка без рукавов. Наконец-то мы приехали!

За конторой на куче теса, в латаной оранжевой кухлянке сидел древний чукча Пыныч. В зубах трубка. Ему, наверное, больше ста лет. Говорят, он еще до революции сидел на этих тесинах.

– Толька идет, – сказал старик Пыныч и вытащил трубку. – Очень устал Толька.

– Здравствуй, Пыныч, – сказал я. – Как дела?

– Очень плохой дела.

– Что так?

– Выпить нечего, Толька. – Старик Пыныч горестно пожал плечами, потом хихикнул. Мы вместе посмеялись его старой шутке. Как утверждают старожилы, старик Пыныч не выпил в своей жизни ни капли спиртного и не выкурил ни одной папиросы. Я и сам ни разу не видел, чтобы трубка его горела.

– Все шутишь, Пыныч?

– Ага. Правление приказ писал – награждать хороший пастух. Давать разный подарки. Тебе тоже есть.

– Вот как. А не врешь?

– Пыныч всегда говорит правда, – сказал старик.

– Ну, извини. Вертолет в Апапельгино давно был?

– Давно. Скоро опять будет.

Значит, завтра-послезавтра улетим. Что ж, неплохо… Интересная новость. Что там за подарки. А, бог с ними, с подарками, обойдемся.

– Долго оленей ловил, Толька? – спросил Пыныч.

Надо же, знают! Я вытаращил глаза. Вот работает тундровый телеграф! И не было никого в стаде, а про откол узнали.

– Пойду, Пыныч, – сказал я. – После побеседуем.

– Отдыхай, Толька, – согласно наклонил голову старик. – Большой дорога прошел, совсем пастух стал… А вон бежит Андрей. Его Ольга ждет в клуб.

– Все ты знаешь, Пыныч. Не скроешься от тебя.

– Хороший дела зачем скрывать, – сказал он.

Андрей Кулешов, гидрометеоролог, бежал по залитой осенней грязью улице в новеньком светло-коричневом костюме. На снежной сорочке бледный галстук.

– Здоров, жених! – сказал я.

– Салют оленеводам!

Надо так ухитриться! Топает по грязи, а на блестящих туфлях ни единого пятнышка. Виртуоз.

– В клуб торопишься? – спросил я. В отместку за их всезнайство.

– Пыныч проинформировал? – засмеялся Андрей. – Уникум. Тащи шмотки ко мне, через десять минут буду.

Андрей запрыгал дальше, я подхватил рюкзак и лодку. Лайки двинулись за мной. Они так всех приезжих встречают. Почетный эскорт. Зачем-то им надо знать, где человек остановится. Летом их целая свора, а сейчас почти все на привязи: отдохнули, скоро в упряжку.

С Андреем мы подружились два года назад, когда я ждал транспорт в бригаду. Жил он на дальнем от реки краю поселка, в маленьком домике, опутанном антеннами. Здесь у него и метеостанция и рация для связи с райцентром. В стороне от домика, за метеоплощадкой, огороженной колышками, большой сарай. Гараж. У распахнутых дверей сарая четверо парней возились с трактором. Сбоку от сарая на краю вытоптанной площадки громоздилась куча каких-то вещей, прикрытых брезентом.

В домике крохотные сени и две комнаты. Большая – служебная, поменьше – жилая. Стол с хлебными корками и гольцовым балыком, узкая койка. Два табурета. Над койкой полка, забитая книгами и журналами. Сбоку на потемневших обоях линия светлых пятен. Раньше тут висел целый набор ярко накрашенных журнальных девиц: витрина мировых стандартов. А теперь была одна любительская фотография, увеличенная почти до полуметра. От чудовищного увеличения линии расплылись, и казалось, грустное девичье лицо медленно приближается к тебе из тумана. Вот, значит, куда дело зашло. Что ж, будем поздравлять…

Я скинул телогрейку, сапоги и ватные брюки, лег на кровать. Пружины уютно заскрипели.

Андрей явился через час, я уже дремать начал.

– Лежишь?

– Да вроде…

– А на чем лежишь, не знаешь!

Он поставил на стол портвейн, нырнул под кровать и вытащил две бутылки пива. Жигулевского. Я глянул на этикетки и обомлел: Бадаевский завод!

– Берег целую неделю, как чувствовал. Зоотехник один из отпуска прилетел, угостил. Держи стакан. Не зря, значит, стояло.

Я долго смаковал золотистый напиток, дул на пузыри, прихлебывал малюсенькими глотками, ощущая во рту ни на что не похожий, терпкий вкус.

Андрей нарезал истекающий жиром балык, открыл портвейн.

– Ты надолго? Встряхнуться, что ли?

– Да нет… Совсем я, Андрей. Такое дело.

– Как – совсем?

– На «материк». Хватит.

– Во-о-он что. Ну, рассказывай.

– Чего тут рассказывать. «Сандуны» снятся, пива хочу, к чехам – готику посмотреть… вода чтоб горячая из крана… Не могу я рассказывать, ничего ты не поймешь, да я и сам…

Андрей молча разлил портвейн, мы выпили по стакану, закусили. Слабое вино, а желудок заполыхал, словно туда болванку раскаленную сунули. Потом пламя махнуло в голову. Совсем отвык.

– Я смотаюсь на полчасика, – сказал Андрей. – У меня наблюдения, потом сеанс связи… Как там Камчеыргин?

– Нормально Камчеыргин.

– Ты, говорят, у Пепенеут жил?

– У нее.

– Неанкай все цветет?

– В порядке Неанкай…

– Ты что, не в духе?

Он внимательно посмотрел на меня. Я отвернулся. И сам не знаю, что… Вроде все нормально. Устал, наверное.

– Дорога, сам знаешь…

– Тогда отдыхай, не буду мешать.

Распахнулась дверь, и в комнату ввалился Мишка.

– Контора закрыта, – зло выдохнул он. – Был дома у бухгалтера – не идет ни в какую. Приказ, говорит, давай на увольнение. И вообще, говорит, приходи в понедельник, – у меня заслуженный отдых. У конторских теперь, оказывается, два выходных. Ха… Они отдыхают! Тоже, отношение к оленеводам!

– Какие мы теперь оленеводы! – Я взял бутылку, наполнил стакан. – Ты успокойся, на вот, вдохни аромат цивилизации.

Мишка машинально взял стакан, выпил единым духом, помотал головой:

– Благость какая… Ладно, побегу председателя искать, ты пока собирайся – тут вертолет какой-то мотается.

– Вон он летит, – кивнул Андрей в окно. – Это геологов вертолет, он их к нам вывозит, а потом в райцентр. Тут и ночует.

– Все равно побегу к председателю. – Мишка исчез.

– Командуй тут. – Андрей тоже вышел.

Я снова налил стакан, пристроился у окошка. Море сливалось вдали с небом. Конца-края ему не бы то… Вертолет сел на площадку у груды вещей, закрытых брезентом. Мотор заглох, лопасти еще покрутились и бессильно повисли. Открылась дверь, наружу выпрыгнул пилот в сапогах и меховой куртке, а следом вылетел мохнатый рыжий клубок.

Ачар!

У меня тоненько стукнуло сердце. Ачар нюхнул воздух, развернулся и прыжками понесся в поселок. Я выскочил на улицу.

– Ачар!

Пес увидел меня и замер. Я подошел вплотную, мы помолчали, глядя друг другу в глаза. Он поджал одну лапу, тихо заскулил и, вывернув голову, стал загривком тереться о мое колено.

– Пойдем, – сказал я. – Пойдем, псина.

Мы пришли в комнату, я открыл банку тушенки и выложил на тарелку. Ачар осторожно понюхал, сжевал кусочек, потом положил морду мне на колени и тяжело вздохнул.

– Что? – спросил я. – Выгнали тебя, чтобы и памяти никакой? Вот как Неанкай все решила! Ну что ж, оно к лучшему.

Ачар опять заскулил.

– Ничего, ничего, переживем. – Я потрепал его загривок. – Где наша не пропадала… В Африку поедем, а?..

Пес вяло помахал хвостом…

…– Понравишься тундре – будет тебя любить. Тогда все станет легко. Тундра живая, и у нее есть сердце…

Мы лежали посреди стада, на заросшем пушицей бугорке. Был тихий солнечный вечер. Олени разбрелись по широкой долине. У горизонта мерцали синие туманные тени, тишина и покой струились в воздухе.

– А если нет? – спросил я.

– Если нет – человек должен уйти, – сказала она. – Или умереть. Но тебя она будет любить, Толька.

– Цыганка! – засмеялся я.

– Кто это?

– Есть такое веселое племя людей – цыгане. Они бродят по свету и предсказывают всем, кто хочет, будущее.

– Хорошее племя, – сказала Неанкай. – Но кто знает будущее?

– Ты сейчас предсказала мне.

– Это не будущее. – Неанкай смотрела на меня, и в глазах ее качались стебельки пушицы.

– Странная ты, Неанкай.

– Неанкай – тундра, Неанкай – звезды, Неанкай – олени… Так сказал Пананто, молодой пастух. Ты, Толька, глупый…

…Не знаю. Но вот не исполнилось твое пророчество, Неанкай. И даже собаку ты прогнала. Кому нужна тяжелая память?..

Не рассчитал нас бухгалтер.

– Жмет купюру без председателя, – сказал Мишка. – Заявление! Приказ! Законники – кровное не получишь. А председатель, оказывается, на колхозной рыбалке, это километров тридцать. Вернется завтра вечером. Ничего не попишешь, придется ждать… Выдержим! Пиши заявление.

Я написал. Две строчки. Чего тут мудрить? «Прошу уволить на собственному желанию». Число. Подпись. Мы не колхозники, мы вольнонаемные. На правлении обсуждать не будут. Подпишет председатель – и катись на все четыре стороны.

– Вот обормоты, – сказал Мишка. – Они же ему все потроха наизнанку вывернут. Не соберешь потом.

– Кому?

– Да вон. – Мишка кивнул в окно.

– А-а-а, ты о тракторе… Ломают.

– О том и говорю. Ну, я побежал. – Мишка сунул клочок бумаги в карман и хлопнул дверью. Чего суетится? Невтерпеж. Да и мне…

Я закурил и сел к окну… В соседней комнате поскрипывала табуретка – Андрей уселся за документы.

Парни облепили дизель трактора ДТ-54 со всех сторон. Один даже голову засунул куда-то внутрь.

Откуда-то сбоку вывернулся Мишка, потопал к трактору. Заговорил с парнями. Те оставили машину и сбились вокруг Мишки. Все вместе замахали руками. Потом Мишка раздвинул их и полез головой в дизельные дебри. Еще один «специалист» выискался! Размотает по винтикам, никакой механик не соберет… Да пусть копается, все равно время некуда девать. И трактор, видно, в таком состоянии, что ремонтировать там нечего. Списать осталось…

– Все хандришь? – спросил Андрей. Он незаметно вошел в комнату, выгнул несколько раз спину, развалился на кровати. – Ух, затекли руки-ноги за этой писаниной… Наблюдения скоро снимать… Значит, точно решил ехать?

– Вроде бы.

– Смотри, твое дело. Я тоже пару раз собирался вначале. Но покуришь ночь, пошагаешь по комнате – и точка. Работа, работа, Толя. Нет в наше время ничего серьезнее работы. По ней человек и меряется… А тут тебя и еще нескольких пастухов ценными подарками наградили…

– Да на что мне подарки!

– Я о другом. Я о смысле… Вопрос о твоем принятии в колхоз подняли на правлении. Но Семен Иванович сказал: «Подождем. Пусть человек в отпуск съездит, не только трудом, но и благами нашими попользуется. Вернется, тогда сам первый проголосую…» Мудрый у нас председатель, Толя… Такие вот дела… Ну, я на площадку, наблюдения снимать.

За окном полетели лохматые снежинки. Ачар вылез из-под кровати, поставил лапы на подоконник.

– Чего тебе, пес?

Он весело гавкнул и помахал хвостом.

– Снег там? Да, снег. Скоро совсем ляжет. Сполохи загорятся. Так, что ли? Время на зимние пастбища кочевать… Ну, иди, иди…

Да, скоро зима. В одно прекрасное утро старая Пепенеут выйдет из яранги, закурит сигарету и, посмотрев на сверкающие под солнцем сопки и посиневшие распадки, негромко скажет:

– Скучно стало…

Эти слова набатом всколыхнут стойбище. Поднимется суматоха. Женщины начнут собирать и упаковывать яранги, дети-дошкольники прятать летние игрушки и помогать взрослым. Смех, шутки, радостный визг собак…

В прошлом году этот день у меня был свободен от дежурства в стаде и я помогал Неанкай: Пепенеут слишком стара. Неанкай легко скользила от одного узла к другому, смеялась и пела, и все у нее в руках сверкало.

Дорога! Кто живет без дороги? Солнце всегда в пути, летит ветер, приходит и уходит луна… Да, дорога. Мир из звезд, ветра и снега. Короткий привал с крохотным огоньком под чайником, и снова шелест неумолимой и бесконечной дороги. Монотонный хрип – дыхание стада. Фиолетовые клубы туманов. Звезды – глаза Неанкай… Улыбка мудрой Пепенеут…

Когда приходила весна, Пепенеут целыми днями просиживала у входа в ярангу. Кричали журавли, куропатки, парами метались гуси. Кругом бежала и шумела весенняя, необыкновенной тундровой чистоты вода. Солнце каталось по небу круглые сутки. В стаде по всей тундре торчали на резиновых ножках оленята, таращили карие глаза, изумлялись миру. Кругом гремел потоп из любви, света и новой жизни.

Пепенеут курила сигареты, вставляя их в мундштук из стреляной винтовочной гильзы.

– Мир входящему, – шутил я, возвращаясь из стада.

Морщины на ее лице собирались в складки.

– Весна – совсем хорошо, – шептала Пепенеут. – Начинается новый круг.

Я смеялся, и удивительное чувство начала жизни переполняло сердце. Оно мешалось с потопом обнаженной красоты тундры, рождая бескорыстное и оттого безмерное в своих глубинах счастье…

Кому скажет следующей весной Пепенеут: «Начинается новый круг»? В чьи глаза робко глянет Неанкай?

За окном фыркнуло и раздалось ритмичное пыхтение. Я повернулся.

Мишка сидел в кабине трактора и двигал рычагами, а из выхлопной трубы выскакивали кольца голубого дыма. Парни стояли вокруг, завороженно глядя на открытый дизель. Трактор покряхтел минуту и, лязгнув траками, двинулся с места. Парни двинулись следом. Медленно отъехав метров триста, Мишка развернулся и лихо понесся к гаражу. Ну и ну! Неужели это он наладил? Кто бы мог подумать?

Я взял шапку и пошел на улицу. Ачар тенью скользнул вперед. Мишка уже заглушил дизель и, свесив из кабины ноги, с довольным видом вытирал блестящие от масла руки прямо о бока телогрейки. Парни почтительно стояли перед ним и наблюдали эту процедуру, завершившую ремонтную эпопею.

– Вот история, – сказал мне Мишка. – Говорят, был тут в колхозе один механик, да удрал летом на прииск: зарплата не приглянулась.

– Да он вовсе никудышный был, вроде туриста, – сказал один из парней.

– Слышь, мастер, – сказал второй. – Ты б глянул дизель на дорке: голец прет, за ним селедка с муксуном будут, а мы без посудины…

Из тундры, с верховьев реки, застрекотал вертолет, лег в широкий круг над поселком. Мы задрали головы и смотрели, как он, завалившись набок, стремительно шел вниз.

– А в чем дело? – сказал Мишка. – Можно и глянуть.

Вертолет сел, парни утащили куда-то Мишку, а мы с Ачаром медленно побрели по улице.

– Нашелся хозяин? – громко сказал кто-то за спиной. – Вот и порядок!

Я повернулся. А-а-а, пилоты…

– Твоя собачка? – спросил один.

– Да.

– Мы, понимаешь, специально подсели в бригаду, олени тут недалеко гуляют, а пастухов не видно. Откол, значит. Решили оповестить. Бригадир котомку на плечи – и с нами: высадили его возле откола. Оказалось, не ошиблись: их олени…

Вот и решилось с отколом. Камчеыргин, конечно, сам пошел. И чудесно, полный, значит, порядок. А то разнюнился: как они там, кому скажут, в чьи глаза посмотрят. Незаменимая личность! Работают они! Некогда им решать задачи с иксами из наших переживаний, хватает забот без этого.

– А когда улетали, – продолжал пилот, – дивчина подходит, говорит, возьмите собачку в поселок, хозяин пропал, пусть ищет…

– Что? – Показалось, я ослышался. – Какая дивчина?

– Стройная такая, глазастая. Хозяин, говорит, пропал…

– Спасибо, ребята. Спасибо вам большое.

– Да не за что. Нашелся, и порядок.

– Да не пропадал я! – Мне вдруг стало весело. – В общем, спасибо.

Вот так Неанкай! И как я мог подумать… «Выгнала…» Ха!

– Что же ты, собачина, до сих пор молчала? – строго спросил я. – Эдакой сиротой явилась: «Пожалейте, бедную!» Эх, ты…

Мы долго бродили за поселком среди крохотных озерков в мшистых оранжевых берегах.

Вот и попался я при попытке к бегству… Нет, не получится из меня напарник Мишкиному другу детства…

Мы вышли к реке. Мишка копался в дизеле на мотодоре, я сел на плавниковое бревно. Он увидел, выпрыгнул на гальку и опустился рядом, вытирая руки опять о телогрейку.

За сверкающей водой фиолетовой ниткой тянулся противоположный берег, а далеко за ним обрисовывались голубые горы с белыми пятнами снега на вершинах.

– Я ведь с шестнадцати лет работаю и все по гаражам, – сказал Мишка. – И тут на автобазе вкалывал, в райцентре. Да вот весной с серпантина грохнулся на ЗИЛе… Повезло – кабина каким-то чудом отлетела, машина вниз, а там метров семьсот… Очнулся, кабина на самом краешке обрыва, и камни под ней поскрипывают, а далеко внизу рама на кекур надета… Натерпелся… Потом с месяц каждую ночь во сне скрип этот слышал и раму на кекуре видел. К машине подойти близко не мог, ужас гнал… А сейчас вот вроде отошел…

Черной стрекозой обрисовался в закатном небе вертолет, и его рокот рассыпался над тундрой неторопливой дробью.

РД

Федор вышел на перевал, постоял несколько минут, с наслаждением чувствуя, как ветер сушит на лице капли пота.

Сентябрьский вечер размывал гряду сопок с побелевшими макушками. Кончилось короткое чукотское лето, оставив тяжесть в плечах, боль в припухших суставах пальцев и ломаные линии маршрутов на картах. Весенние надежды отодвинулись на следующий год. Не каждый сезон бывают удачи. Зато район отработан и можно спокойно отчитаться: на золото бесперспективен…

– Ручей вот Росомаший остался, – сказал утром начальник партии Анатолий Алексеевич. – Нам за него в управлении голову оторвут.

– Сделаем, Толя. – Федор прихлебнул из кружки чаю, взял папиросу. – Пустой он. Уверен.

– Я в управлении твою уверенность на стол положу? – Анатолий усмехнулся. – Пошлет начальство меня туда, где наш друг Тынэт с оленями не бродил… – Анатолий сутулясь прошелся по палатке, сел за стол, тоже закурил и бросил спички на левый верхний угол карты. – Так что ты там о Кружевном? Чем он тебя беспокоит?

Федор двумя пальцами погладил прямой тонкий нос:

– Знаки я там намыл.

– Знаки тут чуть не на каждом ручье. Дальше.

– Дальше – тебе известно. Растут, растут, чуть не до весового содержания и вдруг – раз! – словно ножом отрезано… Тебе не кажется?..

– Да-а… – Анатолий побарабанил пальцами по столу. – По науке там нет ничего – вулканогенные рядом. В них на Чукотке золота пока никто не видел…

– А знаки? Объясни.

– Федь! Я не гений. Знаки только в осадочных. Откуда они взялись? Откуда их вынесло? Может, проглядел что?

– Не должно… Но давай еще раз проверим. Я схожу.

– Время нас подпирает. Сентябрь. Шесть канав не добито. Ручей этот – Росомаший: пусто – не пусто, а шлихи нужны. Неделю клади. Заметет скоро. Эх, сезончик выдался… – Анатолий вздохнул, погладил ладонью карту. – За Кружевной с нас никто не спросит, шлихи с него есть. Ну – знаки. Вулканогенные рядом. Заведомо пусто… Откуда же знаки? А, Федь?

– Я и говорю: объясни.

– А я говорю, что не гений.

– Осталось одно – сходить.

– Пожалуй. Откровенно говоря, мне он тоже покоя не дает. Но кого тебе дать? Практиканта разве, Сергея? Он сейчас на канавах, а я еще должен его по маршрутам потаскать, с утра намекали выйти, к вечеру он должен подойти. Ладно, обойдусь один. Ты его можешь перехватить у Ясного. И чтобы к пятнадцатому сентября был на базе – нашу партию снимают второй… А ручеек этот я сам отработаю, у меня там как раз два последних маршрута. Вот канавы еще. Хорошо, раз решили – все…

Понятно поведение начальника партии. Недоделки, поганое лето – как одно к одному… Только середина августа побаловала сухой погодой да вот сейчас несколько дней. Хоть район, в общем, и отработан, но нервы у всех на пределе.

Ну что ж, пора вниз, через час будет совсем темно.

Сумерки загустели, когда Федор спустился с перевала к Ясному, прошел по течению и на сухой террасе над ручьем сбросил рюкзак с привязанными к нему спальными мешками и маршрутной палаткой. Распаковав вещи, Федор быстро поставил палатку, прикрепив углы к упругим ветвям ивняка, и сполз к ручью. На берегу было в изобилии плавника, и Федор притащил к палатке несколько охапок выбеленных солнцем и ветром сучьев.

Костер отсюда будет виден далеко, и Сергей, конечно, не пройдет мимо… Тоже парню не повезло: первая практика, летел через весь Союз, а тут, уже рядом, больше месяца в управлении просидел, все погоды ждал. И попал в поле только в середине августа… Вот тебе и практика…

Сергей действительно появился скоро, еще не успела закипеть вода для чая.

– А я думаю, кто это у нас объявился. – Он осторожно установил в развилке куста свою новенькую тулку шестнадцатого калибра, купленную перед самой практикой, – как же, на Север – и без ружья! – потом церемонно протянул руку:

– Здравствуйте, Федор Васильевич.

– Здорово, Сергей. Садись, сейчас чайку, потом ужин.

– Чаек – это геологический нектар, правильно я говорю, Федор Васильевич? А куда вы собрались, на канавы?

– Да нет, на Кружевной.

– А вы же говорили, что там уже работали?

– Еще разок надо. Со мной пойдешь?

– С вами? Что там делать будем?

– Шлих мыть. Один я не успею.

– А как же на базу? Меня начальник ждет в маршруты.

– Мы с ним договорились. Специально тебя на полдороге встретил, чтобы время не терять.

– Если так, я с удовольствием. Насчет лотка – теорию я постиг, теперь, в самый раз, практику. Пойдемте, Федор Васильевич… Только спать я как буду?

– Прихватил пару кукулей.

– Вы, я вижу, без меня все спланировали! – засмеялся Сергей. – А надолго мы туда?

– На неделю, не больше. Кружка есть с собой?

– Есть. Кто в тундру без кружки ходит?..

– Засек первое правило? Доставай.

После чая они покурили, дожидаясь, пока сварится «пакетный» борщ, заправленный банкой тушенки, потом снова пили чай и легли спать уже в двенадцатом часу. В мешках было тепло и сухо. Спальный мешок из оленьих шкур обладает по сравнению с другими неоценимым достоинством: в нем можно спать под открытым небом на снегу и чувствовать себя при этом, как в хорошо натопленной избе, на нарах, устланных мехами. Страшна ему только вода, поэтому в плохую погоду так тщательно закатывают его в маршрутные палатки.

Федор проснулся, когда сквозь полог палатки засочился рассвет. Поворочавшись несколько минут, он осторожно оделся и, расстегнув полог, выполз наружу.

Тени под натиском рождающегося дня уходили в долину. За ручьем, против палатки, тянулся на северо-восток широкий распадок. Небо в его выемке и сам пологий склон были залиты желтым светом. Постепенно желтизна рассеивалась, светлела и через какой-то неуловимый для глаза барьер набирала розовый оттенок. Прозрачные лучи скользнули слева, поджигая склон, пламя охватило его, и из-за края сопки высунулся блестящий кусочек солнца. Было очень тихо.

– Рай, – сказал, вылезая из палатки, Сергей. – Раньше я сомневался, есть ли он, а теперь вижу своими глазами.

– Дай бог, – в тон ему ответил Федор. – Нам бы недельку этого рая.

Быстро позавтракав, они разложили продукты и вещи по двум рюкзакам, увязали кукули.

Федор посмотрел вокруг: ничего не забыли?

– Дом забрали и пошли! – пропел Сергей, закидывая на плечо двустволку.

Вниз по течению долина Ясного постепенно сужалась, по сторонам ее начали громоздиться серые, коричневые, грязно-белые осыпи. Первобытная тишина царила вокруг. Изредка ухо ловило журчание воды на перекатах да легкое позванивание ветерка в скалах. В небе скользили чайки-мартыны. Распластав длинные белые крылья, они кружили над ручьем, выискивая стремительных фиолетовых хариусов и ленивых толстолобых налимов. Под ногами пружинили кусты голубики, увешанные ягодами, а встречавшиеся небольшие увалы густо поросли темно-зеленой шикшей.

– Эх, жаль, погода подвела и попал я к шапочному разбору, – вздохнул Сергей. – Кроме как на канавах, нигде не успел побывать.

– А чем ты там занимался? – спросил Федор.

– Документировать помогал. Одну даже сам всю обработал, прораб посмотрел, сказал – неплохо.

– Вот отучишься и давай сюда.

– Так ясно… – Сергей минуту шел молча, потом засмеялся. – А ведь я никогда, ну, ни разу в школе не подумал, чтобы в геологию пойти. Мать все напевала про педагогический, а я вообще ни о чем не думал. Это меня сосед потянул в геологию… Старше он на два года, чуть не с первого класса книжки геологические читал, а когда поступил, ну, прямо места не находил от радости. Вот и уговорил меня… Он-то скоро оканчивает, практиковался на Памире, туда, говорит, и работать поеду. А мне кажется, тут лучше. Дома охали: куда едешь, там снег, да лед, да белый медведь. А тут, смотрите…

Часа через два долина стала расширяться, осыпи сменились невысокими увалами и наконец за одним из них открылась ровная тундра. Неисчислимое множество озерков сверкало в лучах солнца, словно какой-то щедрый человек рассыпал по желто-красной скатерти горсти драгоценных камней.

Далеко над тундрой, чуть влево, торчала темным пузырем одинокая сопка. Древний мастер, создававший этот уголок планеты, наверняка знал живительную силу асимметрии.

В распадках той сопки брал начало Кружевной и уходил влево, огибая горный кряж, у края которого стояли сейчас Федор и Сергей. Ясный здесь тоже поворачивал и вдоль отрогов кряжа добирался до Кружевного.

– Еще километров десять, – сказал Федор. – До вечера придем.

– Только перекурить не мешает, – сказал Сергей.

– Безусловно. И чаек пятиминутный сообразим.

Дальше они опять шли по берегу Ясного и на месте его впадения в Кружевной оказались перед сумерками.

– Как олени. – Сергей повалился на чисто отмытую береговую гальку. – Многовато без привычки за один день. Километров пятьдесят отмахали!

– Тридцать, – сказал Федор.

– Да что вы? А я уж думал… Ух! Палатку ставить будем?

– Ставь, а я пройдусь по речке, пока не стемнело.

Прихватив лоток и лопату, Федор медленно пошел вверх по Кружевному. На ровной тундре ручей делал невероятные петли, оттого Кружевным и назвали.

Нагнувшись, Федор набросал в лоток песка, зашел в ручей и отмыл пробу. Потом снял бинокль, перевернул его и приблизил окуляр к шлиху. Шлих почти целиком состоял из железистых соединений. Федор долго разглядывал его. Стальным блеском отливали четырехгранные пирамидки арсенопирита, искрились ярко-желтые зерна халькопирита, красные, малиновые, красно-желтые гранаты. Железистые соединения, спутники золота… А вон и оно само. В ложбинке лотка тускло поблескивало несколько еле видных чешуек…

За спиной грохнул выстрел и следом раздался восторженный вопль Сергея:

– Э-ге-гей!

Не промазал…

Да… Вот так же и прошлый раз: вели, вели эти блестки, а потом хлоп – и нет их. Корова языком слизнула…

Когда Федор вернулся к стоянке, над костром уже шипела крупная тушка серой тундровой утки. Жир капал на угли и горел синим пламенем.

– Ловко я ее срезал! – похвалился Сергей. – Влет! Так в землю и саданула – все кругом задрожало. Минут через пять будет готова.

– Смотри, раздобреешь в тундре, как кот, – усмехнулся Федор.

– А что? – Сергей, согнув длинные руки, похлопал себя по бокам. – Вот приеду, и будет на курсе наглядная агитация в пользу Чукотки.

Разбудил Федора нудный тягучий шорох. Как будто на крыше палатки сидела унылая осенняя мышь и меланхолично скребла лапкой, вспоминая ужасы прошлогодней зимы.

Дождь, тоскливо подумал Федор. Вот и осень кончается, и хорошо, если будет только дождь. Ну что ж, надо вставать.

Серые завесы скрыли горный кряж, небо и одинокую сопку в верховьях Кружевного. Не то дождь, не то туман висел в воздухе – самое паршивое явление Севера. От обычного дождя можно укрыться под любым навесом, даже плащом, от этого нет укрытия. Где бы ты ни прятался, чувствуешь себя так, словно обложен мокрой ватой.

– Ад! – коротко сказал Сергей.

После завтрака они закатали кукули в палатку и пошли по Кружевному, срезая бесчисленные петли. Федор часто брал пробы, и в каждом шлихе тускло светились золотинки. Сергей вначале с любопытством заглядывал в лоток, но с полудня нахохлился и молча шагал сзади, молча работал лопатой, когда останавливались. В сущности, тут можно было не брать пробы, вся эта часть Кружевного была хороша отработана в июле, но Федор искал какую-нибудь зацепку, которая сможет хоть что-то прояснить, когда они выйдут к району, сложенному вулканогенными породами. Зацепок не было. Кружевной являл пример классического пути, ведущего к золотой россыпи: вверх по ручью с каждой пробой золота становилось все больше. По всем канонам ближе к верховьям или в самых верховьях должна открыться россыпь. Но летом он ее не нашел. И близко не было.

Туман чуть приподнялся, открыв видимость метров на пятьсот. Капли дождя стали крупнее и туго забарабанили по спинам и рюкзакам.

– Дом по такой погоде на месте стоять должен, а не висеть за плечами, – сказал Сергей. – Промочим кукули, Федор Васильевич.

– Да, – согласился Федор. – Давай располагаться, тут совсем рядом.

В кустарнике на берегу они выбрали маленькую прогалину, поставили палатку, запихнули в нее вещи и пошли дальше, прихватив лотки и лопаты. В такую погоду единственное спасение – сухой и теплый ночлег.

Обратно, к палатке, они пришли поздно, мокрые насквозь. Пока собирали плавник на костер, потянул сырой ветер. Федор глянул на компас – ветер шел с севера. Значит, завтра-послезавтра надо ждать снег. В сентябре северный ветер устойчив.

Дождь перестал. Кое-где в сивой мути образовались провалы, и оттуда на землю глянули тусклые звезды. Ветер усиливался, влага в нем быстро исчезала.

Костер развели большой и начали торопливо раздеваться, развешивая одежду вокруг огня на кусты.

– Даже кости промокли, – стуча зубами, сказал Сергей. – Ну и жизнь наступила. А ведь действительно – север есть север, как ни крути.

– Ничего, сейчас ужин, чайку попьем и в мешки – там мир сразу становится иным, покладистым. Благодать там… Ты вот что – давай ныряй сразу, грейся.

– А чай кто будет ставить, Федор Васильевич?

– Поставлю, я вроде не особенно продрог, – Федор незаметно поежился. Ну и холодина! Хотя и привычка, но все же… А он пусть погреется…

– Ну, ладно, – Сергей быстро юркнул в палатку и уже оттуда, приглушенное мешком, донеслось: – А завтра обязательно я. Так?

– Хорошо, – сказал Федор. – Завтра с утра копушить начнем.

– Ясно, – отозвался Сергей.

Сжав синие губы, Сергей равнодушно глянул на Федора, насыпавшего в лоток породу, потом посмотрел на рядок копушей, перечеркнувших пойму Кружевного, и опустился на гальку.

Дождь вперемешку с ледяной крупой хлестал и хлестал частыми, сливающимися в одну бесконечную полосу зарядами, и конца ему не было видно. Копуши заполнялись водой за какой-нибудь час. Провались все пропадом! И какой черт дернул ехать сюда? Ведь какие чудесные места были для практики! Средняя Азия, Южная Украина… Молдавия… Урал, в конце концов – там теперь еще лето, теплынь… И мать была против, и Зинка с собой звала… нет, видите ли, я гордый! Обид не прощаю! А ссора-то выеденного яйца не стоит, из-за билетов в кино… Эх, дурак, дурак, так тебе и надо, впредь умнее станешь…