Текст книги "Знак Вишну"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Я передал Ивану деревянный туесок с гопчицкой землей, взятой с места родовой усыпальницы Ризничей.

ФЛОТОПИСЕЦ ИЗ ИВАНОВА

Всякому, кто шел по следу, знакомо чувство безнадежного тупика. Потеряны все нити – ни вправо, ни влево... Где искать дальше, когда молчат архивы, музеи, библиотеки, когда опрошены все знакомые, кто хоть как-то связан с историей дореволюционного флота.

Да и что я ищу – песчинку в океане прошлого. Конец 1917 года не способствовал аккуратному подшиванию бумаг. Великая ломка. Гражданская война. Интервенция. Разруха. Сожженные библиотеки. Развеянные архивы.

На стыке двух эпох бесследно исчез маленький экипаж малого корабля. Эй, на «Святом Георгии»? Где ваш командир? Обозначьте свое место! Покажите свой перископ!

Глубина времени беспощаднее глубины океана. Моря веками хранят в, своих недрах корабли, документы, сокровища... Время развеивает все в прах.

– Читал я где-то про твоего Ризнича! – звонит приятель, – Оказывается, он воевал в русско-японскую и изобрел миномет.

Расспрашиваю, где читал, когда?..

– Кажется, в каком-то журнале для изобретателей. В конце прошлого года.

Еду в редакцию журнала «Изобретатель и рационализатор», с любезного разрешения сотрудников роюсь в годовых подшивках. Есть! Вот эта статья – «Тайна изобретателя миномета». Но речь в ней шла о другом русском подводнике – мичмане Сергее Николаевиче Власьеве, талантливом изобретателе, отважном офицере, командире подводных лодок «Макрель» и «Акула». Судьба Власьева, впоследствии кавторанга, по-своему героична и загадочна. И ею занимался некто Алебастров из города Иванова. Но он же упоминал в своей статье и о Ризниче, ибо командир «Святого Георгия», судя по всему, был хорошо знаком с Сергеем Власьевым.

«В те годы, – пишет Алебастров, – на подводников смотрели как на «смертников». Когда зашла речь о прибавке содержания подводникам, морской министр адмирал Бирилев цинично заявил: «Прибавить можно... Все равно они все скоро перетонут...» О будущем подводного флота тогда шли ожесточенные споры... Известный военно-морской теоретик А. Д. Бубнов утверждал: «В открытом море подводные лодки не имеют никакого боевого значения». А недоброй памяти адмирал Колчак вообще не находил места подводным лодкам в составе флота! На защиту подводного флота выступали молодые офицеры – лейтенант Ризнич, Тьедер, Власьев, Кржижановский, Подгорный. «Подводники – это моряки будущего!» – прозорливо восклицал М. М. Тьедер. «Морское могущество России неизбежно сопряжено с развитием подводного флота», – утверждал С. Н. Власьев.

Царизм решил дискуссию просто: «главари» Ризнич и Тьедер были изгнаны с флота!»

Пишу Алебастрову письмо, и вскоре приходит ответ, из которого заключаю, что имею дело с превеликим энтузиастом и знатоком истории отечественного флота. Игорь Сергеевич Алебастров, школьный учитель, пенсионер, вот уже много лет собирает материалы о зачинателях русского подводного плавания; он переписывается со старыми моряками, изучает подшивки давно исчезнувших газет, разыскивает родственников своих героев и время от времени публикует результаты бескорыстных изысканий на страницах не самых популярных журналов. Он поразил меня осведомленностью в «делах минувших дней», знанием истории флота, наконец, просто задором, с каким брался стирать «белые пятна» морских хроник, вызволять из небытия имена людей, забытых незаслуженно...

Какое счастье, что не перевелись еще подвижники! Один такой горячий любитель с успехом заменит иную дюжину полусонных профессионалов, вникающих в дело по долгу службы.

Этот человек, которого я ни разу не видел, а только слышал по телефону да разбирал строчки его взволнованных посланий, воодушевил меня на новые поиски, заставил бросить все и поехать в Архангельск, город, когда-то встречавший «Святого Георгия» громом оркестров и радостными возгласами.

Но прежде чем отправиться на Белое море, я побывал на берегах моря Московского. И вот там-то, в городе детства – Конакове, с легкой руки ивановского «флотописца» Алебастрова я нашел то, что так давно искал. Узнав, что я еду в волжский городок по домашним делам, Игорь Сергеевич воскликнул: «Ба! А почему бы вам не заглянуть к Борису Лемачко? У него крупнейшая в стране коллекция фотографий русских и советских кораблей. Запишите адрес...»

Борис Васильевич Лемачко, инженер-станкостроитель, ничуть не удивился моему визиту. К нему часто обращаются изобретатели, историки, коллекционеры, журналисты. В его собрании свыше тридцати тысяч снимков, открыток с изображением линкоров, крейсеров, эсминцев, подлодок, тральщиков, авиаматок, пароходов, буксиров – всего того, что плавало за последние полтораста лет под флагом России и СССР. Увлечение юности – «открытки с кораблями» – стало теперь чуть ли не второй профессией Лемачко. Во всяком случае, вот уже четверть века пополняет он свою коллекцию уникальными фотоматериалами.

А что остается от корабля, поглощенного морем или разрезанного у последнего причала автогеном? Модель – далеко не всегда. Фотография – как правило.

В десятках альбомов, стоявших на полках этой небольшой квартиры, были сосредоточены давно исчезнувшие эскадры и флотилии.

– «Святой Георгий»? – деловито осведомился Лемачко, и сердце мое сжалось: сейчас скажет: «Увы, ничем не смогу вас порадовать». Но что это? Он достает альбом. Раскрывает на какой-то странице, кладет передо мной. – Увы, у меня только две фотографии. И то прислали из Франции.

Впиваюсь в небольшие снимки. На одном запечатлена церемония первого подъема флага на «Святом Георгии» в специйском порту. Хмурое майское утро. На причале люди под зонтами. Это чиновники завода «Фиат». Рабочие, докеры, судостроители стоят так, дождь их не пугает. За рубкой по правому борту выстроен небольшой экипаж. Бескозырки сняты. На корме матрос поднимает белое полотнище с косым синим крестом. С этой минуты подводная лодка «Сан-Джорджио» – русский корабль «Святой Георгий»... Перед коротким фронтом экипажа, там, где положено быть командиру, – гологоловый офицер, широкий лоб, усы, прямой нос... Ризнич? Снимок мелкий, и черты лица читаются плохо.

На второй фотографии подводная лодка выходит из Специи. Клептоскопы подняты. На мостике – рослый офицер в белом кителе. Это, несомненно, Ризнич, ибо никто, кроме него, командира, стоять там в такой момент не имеет права. На лицо его – экая досада – падает плотная тень. И все же это Ризнич! Вот мы и встретились – ни в Ливорно, ни в Ленинграде, ни в Кронштадте – на берегу Волги, под вековечный шум конаковских мачтовых сосен... Выходит, не такая уж это мистика – вызывать тени ушедших людей. Тень старшего лейтенанта Ризнича, застывшая на фотосеребре, стоит перед моими глазами. Надо только захотеть увидеть человека, и ты увидишь его, даже если его давно уже нет в живых...

КОРОЛЕВНА

В Архангельск я прилетел в начале апреля. Северная Двина дремала подо льдом, по старинной набережной кружила метель. У здания Северного морского пароходства мужественно бил фонтан, перешибая поземку струями. Он утверждал весну на этой суровой земле.

Первые мои вылазки в краеведческий музей и областную библиотеку, где хранилась архангельская периодика 1917 года, принесли удручающие результаты. В роскошном и обширном музее первая мировая война была представлена маленьким стендом; сотрудники ровным счетом ничего не знали о героическом переходе «Святого Георгия» из Италии в Архангельск. В еще более фешенебельной библиотеке подшивки газет и журналов семнадцатого года оказались неполными, разрозненными, а «Архангельские губернские ведомости» за сентябрь 1917-го состояли сплошь из «Обязательных постановлений министра торговли о ценах», полицейской хроники да «именных списков убитым, раненым, без вести пропавшим».

В морском пароходстве я надеялся узнать адрес ветерана-портовика, который мог бы помнить встречу «Святого Георгия».

– Вот что, – сказали мне в пароходстве, – загляните-ка вы к Ксении Петровне Гемп. Ей девяносто два года, но у нее ясная память. Она хорошо знала Георгия Седова и даже провожала его «Мученика Фому» в последний рейс. Может быть, она знает что-то и о Ризниче.

Встретиться с Ксенией Петровной оказалось не так-то просто. Несмотря на возраст, она ведет такой деятельный образ жизни, что впору записываться к ней на прием. Будь это так, в длинном списке оказались бы краеведы и фольклористы, ботаники и журналисты, историки и геологи...

Пока я дожидался своей очереди, Ксения Петровна консультировала студенток местного медучилища по лечебным травам. Ее соседка, фармацевт Валентина Михайловна Бугрова, угощала меня чаем.

– Если бы знали, что это за человек! – восклицала Бугрова с тем неподдельным пафосом, с каким женщины редко говорят друг о друге. – Всю жизнь она прожила в Архангельске. Отец ее Петр Минейко был одним из первых гидроэнергетиков России, главным инженером по строительству портов Белого и Баренцева морей. Кстати, ГЭС на Соловецких островах это он строил.

Ксения была красавицей, она и сейчас красива; Это в девяносто-то два года! Сказать; что она ботаник, ничего не сказать. Она из породы последних энциклопедистов. Женщина-университет. Земля ли у нас такая холмогорская, что ли?! Судите сами. Она пешком исходила все Беломорье. Знает камни и травы, птиц и рыб края. Перевела; на современный русский язык поморские лоции. Она читает древние славянские грамоты. Под ее редакцией только что вышел сборник «Былины Беломорья». Ее принимали в раскольничьих скитах, и староверы величали ее «королевной».

Она изучала водоросли Белого моря» пропагандировала их питательные свойства и даже добилась, чтобы в Архангельске начали выпекать лечебный хлеб с добавлением «морской травы». В семьдесят лет она погружалась в Белое море с аквалангом, чтобы изучать подводные нивы. Во время войны она пешком прошла по льду Ладоги и принесла в блокадный Ленинград мешок водорослевых спор. Она учила блокадников, как разводить водоросли и как готовить из них пищу.

Сын Ксении Петровны погиб под Сталинградом. Теперь у нее никого больше не осталось. Она одна. И не одна. У нее прекрасная библиотека. У нее всегда люди. Она работает ночи напролет. Ей некогда обедать, У нее на кухне нет кастрюль. Она питается, Как студентка, чаем и бутербродами. Правда, чаи она заваривает свои, травяные. Мы, соседи, иногда приносим ей готовые обеды и чуть ли не силой заставляем есть. Она не от мира сего. Но живет для людей.

Федор Абрамов написал о ней восторженный очерк. Портрет Ксении Петровны висел у него в рабочем кабинете. Она почетный гражданин города Архангельска...

Вот с чем вошел я в книжное хранилище Гемп. За столом, уставленным стопами фолиантов, папок, заваленным фотографиями, свитками карт, сидела худощавая седая женщина, похожая на одну из постаревших шекспировских королев. Услышав имя Ризнича, она грустно усмехнулась:

– Наконец-то хоть кто-то спросил меня про Ивана Ивановича! Как же мне его не знать... Я встречала «Святого Георгия» у Соборной пристани... Иван Иванович бывал у нас в доме... Целовал мне руку... Он хорошо пел. У него был баритон... Любил веселье, добрую компанию. Свой переход он отмечал весьма шумно – в Морском собрании гулял чуть ли не весь город. Высокий, слегка грузный, держался очень уверенно, подтянуто. Он приглашал нас с отцом на лодку. Маленькая, изящная, с блестящими перископами... Мы прозвали ее «конфетка». Но боже, как же тесно там внутри! Я не представляю, как он укладывался там на своем крохотном диванчике... Это невероятно, что они прошли два океана. Как они радовались, что им удалось выйти из шторма возле Нордкапа.

А еще «Святой Георгий» мы называли «литературной лодкой». Дело в том, что Иван Иванович всегда появлялся в сопровождении двух офицеров. Одного звали Грибоедовым, другой носил фамилию Лермонтов. Оба состояли в родстве со своими знаменитыми предками[32]32
  Позже я узнал, что Константин Николаевич Грибоедов, командовавший в годы первой мировой войны подводной лодкой типа «Барс», стал одним из первых советских подводников; Грибоедов командовал на Севере подводной лодкой Д-3 («Красногвардеец»), затем возглавлял отдельный дивизион подводных лодок. За поход дивизиона к Новой Земле был награжден орденом Ленина.
  Кто именно из лермонтовских родственников сопровождал Ризнича, установить пока не удалось. Среди родственников поэта были морские офицеры. Один из них, Дмитрий Николаевич Лермонтов, декабрист. Возможно, К. П. Гемп имела в виду Владимира Михайловича Лермонтова, драгунского полковника, георгиевского кавалера, перешедшего в годы гражданской войны на сторону Красной Армии.


[Закрыть]. Еще Ризнич очень был дружен со знаменитым полярным исследователем Борисом Андреевичем Вилькицким, тем самым, что совершил первое сквозное плавание по Северному морскому пути из Владивостока в наш город. В его честь назван пролив в Северном Ледовитом океане.

– А в честь Ризнича?

– Кажется, был назван какой-то островок. Возможно, я ошибаюсь.

Она раскрыла атлас.

– Нет. В честь Ризнича ничего не названо.

– А какова его дальнейшая судьба?

– До восемнадцатого года он был в Архангельске. Что с ним стало потом, мне не известно. Я бы и сама хотела узнать, где его могила. Он был прекрасным моряком и истинным патриотом.

Ксения Петровна устало откинулась на высокую спинку стула. Она была родом из девятнадцатого столетия. Глядя на нее, слушая ее, зная о ней, думалось: век Бородина и декабристов, Пушкина и Достоевского, век, в котором вспыхнули искры самых гуманных идей, наделил одну из своих дочерей всем лучшим, чем славен был сам, и она сумела пронести этот прекрасный дар сквозь все вихри нашего времени, донести его нам, людям, стоящим на пороге века двадцать первого.

Ксения Петровна живет в каких-нибудь ста шагах от той пристани, где провожала в 1912 году судно Георгия Седова и встречала в 1917-м подводную лодку Ивана Ризнича. Пройдя по набережной мимо памятника Петру I, я вышел на площадку, сложенную из гранитных квадров под высоким холмом. Это и была Соборная пристань, переименованная в Красную. С трех сторон ее омывала Северная Двина. Если бы можно было прокрутить ленту реки вспять, как кинопленку, то сейчас бы вон там, из-за заснеженной излучины, показался черный струг подводной лодки с двумя блестящими клептоскопами, а колокола несохранившегося Троицкого собора грянули победную песнь в честь первопроходцев.

Справа от Красной пристани стоял белый теплоход «Аджигол» – флагман датского морского пароходства. Слева вздымались мачты шхуны «Запад», где курсанты старейшей в стране Архангельской мореходки размещали музей своего двухсотпятидесятилетнего училища.

Старая гранитная пристань готова была провожать новых Седовых и встречать новых Ризничей.

Мы живы, пока мы живем в чьей-то памяти. Сегодня я видел человека, в чьей памяти улыбался, пел, отдавал морские команды герой моей повести. Сегодня я впервые почувствовал, как тонок и трепетен ток, идущий из глубин прошлого, такого, казалось бы, далекого, ставшего достоянием учебников и ученых.

Вдруг вспомнилась та груда старых книг и журналов близ Преображенского рынка. С обрывка ветхой газеты начался этот поиск. Не так ли бездумно спешим мы отнести на «свалку истории» то, что при ближайшем рассмотрении может составить нашу гордость?!

После журнальной публикации[33]33
  «По следам «Святого Георгия». – «Юность», 1985, № 1.


[Закрыть] очерка о Ризниче в редакцию «Юности» пришло много писем. Читал их, и было такое ощущение, как будто в темени, заволакивающей прошлое, вдруг вспыхнуло множество фонариков, и в пятнах их света проступили новые лица, новые факты, новые подробности океанского плавания «Святого Георгия».

Вот что пишет бывший командир С-56, совершивший первое в истории советского подводного флота кругосветное плавание, Герой Советского Союза, вице-адмирал в отставке Григорий Иванович Щедрин:

«Мне довелось командовать подводной лодкой «Малютка» (М-5), на Тихоокеанском флоте – сравнимой по своим размерам со «Св. Георгием», и я вполне могу оценить на собственном опыте величие подвига экипажа и командира «Св. Георгия». Это было по плечу лишь дружному, крепко спаянному экипажу, возглавляемому бесстрашным командиром. Ризнич сумел создать на корабле атмосферу человечности, взаимного доверия и уважения.

Старший лейтенант И. Ризнич оказался и хорошим практиком, и не менее серьезным теоретиком, сумевшим правильно определить истинный курс развития отечественного флота. Жизнь доказала правоту его взглядов.

Сегодня, когда авантюры Пентагона с размещением крылатых ракет в Западной Европе до предела накалили обстановку в мире, я, как ветеран войны и подводник старшего поколения с большим удовлетворением воспринял заявление Советского правительства о принятых контрмерах – о развертывании в Мировом океане подводных ракетно-ядерных систем, сводящих на нет выигрыш в подлетном времени пресловутых «першингов»...

Важное уточнение пришло из Свердловска от юриста по образованию и историка по призванию Николая Старикова. «Та субмарина, которую угнал с завода в Специи мичман Беллони, – пишет Стариков, – так и осталась в Италии. Ее назвали «Аргонот», а F-1, переименованную в «Святой Георгий», построили для русского флота заново». Первородное имя F-1 «Сцилла» – удалось установить уже не из письма Старикова, а из других источников. Вероятно, была еще и «Харибда». Сцилла и Харибда – два легендарных мыса в Мессинском проливе. Пройти между ними, как гласит крылатое выражение, значит, счастливо миновать смертельную опасность.

Но самые интересные письма пришли из Владивостока от дочери ближайшего помощника Ризнича вахтенного начальника «Святого Георгия» подпоручика по адмиралтейству Мычелкина. Ольга Михайловна Косолапова, библиотекарь на пенсии, глубоко чтит память отца. Человек весьма энергичного характера, она ведет обширную переписку с краеведами, историками-маринистами, потомками видных русских моряков.

Ольга Михайловна прислала мне открытки, отправленные отцом с борта «Святого Георгия». На них сохранились оттиски корабельного штемпеля с перевернутой буквой Я в слове «Подводная». Видимо, штемпель изготавливал наспех перед самым отходом лодки итальянский гравер, который по привычке к латинскому R и перевернул букву. В глазах филателистов эта оплошность придает отпечаткам штемпеля особую ценность. Но для меня эти обтрепанные по краям открытки со скупыми заметками о походе «Святого Георгия» и вовсе не имели цены. На одной из них был изображен плотный офицер с подкрученными усами, в белом кителе и беловерхой фуражке – подпоручик Михаил Мычелкин, единственный из участников исторического похода, в чье лицо можно было заглянуть хотя бы на фотографии...

Ольга Михайловна Косолапова, ровесница сына Ризнича, писала: «Я мало видела отца. Он часто бывал в плавании: только в 1912-1913 годах он побывал в Императорской гавани (ныне Совгавань), Гонконге, Шанхае... Но тем ярче запомнились дни, когда он бывал дома».

Из писем Косолаповой вставала колоритная фигура моряка-тихоокеанца. Бывший конторщик Михаил Мычелкин в русско-японскую войну был призван матросом на флот. Во Владивостоке он увидел диковинные корабли– подводные лодки. Тогда они были окутаны воистину фантастическим ореолом. Во всяком случае, в магазин силикатных товаров Михаил не вернулся. Остался служить на флоте кондуктором[34]34
  Кондуктор – унтер-офицер сверхсрочной службы. Обычно это звание присваивалось после сдачи специальных экзаменов.


[Закрыть]. Много плавал. С началом первой мировой войны был произведен в офицеры, но не в мичманы (это звание присваивалось представителям флотской элиты), а в подпоручики по адмиралтейству – сказалось недворянское происхождение.

«Мещанин города Соликамска, как записано в метриках, – вспоминает дочь, – окончивший Пермское училище, куда ходил за 15 верст, неся сапоги на плече, всегда стремился к образованию. Мы получали по подписке энциклопедию Брокгауза и Ефрона, все 80 с лишним томов. Был у нас и шеститомник Пушкина под редакцией Венгерова, одно из лучших изданий, на котором воспитывались русские интеллигентные семьи. Отец научил меня читать...»

Война застала Мычелкина на крейсере «Жемчуг» в малаккском порту Пенанг. Вечером 28 октября 1914 года «Жемчуг» был торпедирован германским рейдером «Эмден». Первая торпеда разорвалась в кормовой части корабля, вторая попала в нос и вызвала детонацию патронного погреба. «Жемчуг» затонул через несколько минут.

«Отец находился в каюте, – вспоминает Ольга Михайловна, – когда корабль вздрогнул и погас свет от попадания торпеды, пущенной с «Эмдена». Он бросился к двери, но, как ни вертел ручку, дверь не открывалась. В коридоре слышались голоса, топот ног, корабль кренился, дверь заклинило. Папа бросился к иллюминатору, просунул руку, плечи, голову, но грудная клетка не пролезала, застряла – ни туда ни сюда. От попадания второй торпеды взорвался патронный погреб, взрывная волна распахнула все двери, и застрявший в иллюминаторе человек вылетел, как пробка, ободрав до кости ребра.

Когда очнулся, крейсера уже не было. Видно, отца выбросило далеко, и в воронку, возникшую на месте погружения, его не затянуло. Он плавал среди обломков, досок, ящиков. Его окликнули: «Миша, это ты?» Узнать кого-либо было трудно: все были облеплены черным мазутом...

Отец получил контузию, он окликал уцелевших, собирал их вместе, чтобы не уносило течением и отливом. Их заметило и подобрало в ночи английское судно».

Вот такого бывалого моряка и выбрал себе Ризнич в спутники по опасному плаванию. «Фотографию лодки в Специи, – читаю письмо дальше, – с надписью даты спуска «Святого Георгия» на воду и несколькими строчками, адресованными маме («Дорогая Оля, дети...»), с печатью «Просмотрено военной цензурой» я подарила Н. А. Залесскому[35]35
  Н. А. Залесский – ленинградский знаток истории флота, профессор Военно-морской академии, собравший крупную коллекцию фотографий русских кораблей.


[Закрыть]. Он очень обрадовался: «Этот снимок мне дороже всяких бриллиантов».

Вахтенный начальник «Святого Георгия» поручик по адмиралтейству Михаил Алексеевич Мычелкин умер зимой 1918 года. Поехал к брату в Пермь и тяжело захворал грудью. Видимо, сказались ледяные вахты в последний месяц океанского перехода.

«Об Иване Ивановиче Ризниче могу сказать только, – пишет Ольга Михайловна, – что отец относился к нему с большим уважением и даже симпатией. Я чувствовала это по голосу, когда он рассказывал о нем, перебирая фотографии. На одном фото, наклеенном на картон, Ризнич запомнился мне таким: крепкий, основательный, похожий на украинца с круглым смуглым лицом под козырьком фуражки.

Думаю, что отца потянуло на «Святой Георгий» не только из-за чувства воинского долга – надо! – но привлекла его и весьма притягательная личность командира Ризнича.

Как-то я спросила папу – хорошо ли жить на лодке? Он ответил: «Сыро». И добавил: «Резина мокрая. Душно».

О судьбе штурмана «Святого Георгия» старшего лейтенанта Александра Роппа известно лишь то, что после революции он остался в Советской России и умер в 1929 году, по всей вероятности, в Ленинграде.

А что же судьба командира «Святого Георгия»? Увы, документальных сведений о ней пока нет. Правда, за годы поисков у меня составилась целая коллекция версий на этот счет, предложений, мнений... Почти все они сходятся на том, что капитан 2-го ранга Ризнич не погиб в восемнадцатом году в Архангельске... Интересное письмо пришло из Владивостока от Георгия Николаевича Егорова. Он записал по памяти рассказ покойного отца-моряка: «В 1922 году белогвардейский адмирал Старк, покидая Владивосток, увел с собой многие суда Доброфлота. Эти пароходы оказались в различных портах Дальнего Востока, стояли они зачастую без экипажей и даже без охраны. Было предпринято несколько успешных попыток возвратить их во Владивосток с помощью специально подобранных команд.

Летом 23-го года мой отец в составе одной из таких команд прибыл в Шанхай. В день захвата белогвардейского парохода наши моряки рассредоточились и разными путями стали пробираться к судну. Однако захват не состоялся – командир не прибыл в назначенное место.

Позже выяснилось, что в городе его узнал кто-то из бывших сослуживцев-офицеров, его схватили, обнаружили под кителем красный судовой флаг и расстреляли. О командире отец рассказывал, что он был офицером царского флота, подводником, который угнал из Орана в Россию подводную лодку. Быть может, это был не угон, а перегон, и не из Орана, а из Специи? Если так, то тогда командиром группы захвата был не кто иной, как кавторанг Ризнич».

«ПО МЕСТАМ СТОЯТЬ! К ПОГРУЖЕНИЮ!»

В научной библиотеке Военно-морской академии я встретил человека, с которым давно искал случая познакомиться,– профессора, капитана 1-го ранга в отставке Николая Александровича Залесского. Николай Александрович с 1925 года собирает фотографии кораблей и судов русского военного флота. Он-то и предложил мне заглянуть в сборник ЭПРОНа за 1934 год, где была помещена редчайшая фотография, сделанная в последние годы морской жизни «Святого Георгия». Оказывается, корпус устаревшей и разоруженной субмарины Экспедиция подводных работ особого назначения (ЭПРОН) использовала в качестве судоподъемного понтона. Какая странная судьба у этой подводной лодки: вместо того, чтобы топить корабли, она поднимала их со дна морского!

Выходило так, что «Святой Георгий» не был разобран на металл в 1924 году, как сообщал о том справочник, а плавал в составе ЭПРОНа по меньшей мере еще десять лет. Эти последние годы понтон «Святой Георгий» провел в Мурманском порту, поднимая затонувшие в гражданскую войну суда. Видимо, там, на корабельном кладбище Зеленый мыс, он и закончил свою необыкновенную жизнь.

* * *

Летом прошлого года старший внук Ризнича кандидат геолого-минералогических наук Иван Иванович Ризнич пригласил меня на морскую прогулку по Финскому заливу. Большой каютный катер, построенный руками Ивана при участии всех членов его дружной семьи, отвалил от причала водномоторного кооператива и, набирая скорость, помчался, взрезая невысокие волны. Справа по борту вздымались чуть видные в дымке купола и мачты Кронштадта. Мы проходили мимо города-гавани, куда приводил свою подводную лодку и где подолгу живал геройский дед капитана катера.

Иван стоял на руле – крепкий, широколобый; спокойные глаза, стриженые усы выдавали в нем того бывалого человека, каким становится к сорока годам, должно быть, любой геолог, изрядно поколесивший и походивший по нашей бескрайней стране. Он внимательно вглядывался в зеленую рябь залива, чтобы не наскочить с лету на какой-нибудь топляк. А я смотрел на Ивана, пытаясь угадать в нем черты того морского офицера, чей мужественный образ – загадочный и чуточку смутный – запал мне в душу на многие годы. Как, в сущности, все было недавно – в пределах одной человеческой жизни: и броненосец «Ретвизан», идущий в дерзкую атаку, и победный звон архангелогородских колоколов в честь подводников, одолевших океанские дали, и «Аврора», входящая в Неву...

– А знаешь, – оторвался на миг от штурвала Иван, – вместе со мной работает племянник Ксении Петровны Гемп, той самой, что встречала «Святого Георгия» в Архангельске!.. Вот совпадение!

Я не удивился. Наверное, в таких совпадениях, когда дела и дружбы дедов повторяются через поколения, как повторилось в правнуках, например, приятельство Пушкина и Дениса Давыдова, есть своя закономерность. Если жизнь человека была посвящена благородному делу, неважно на каком поприще – литературном, научном, морском, – если она вобрала в себя хотя бы одну истинную идею, то отзвуки этой гармонии и через века будут находить родственные души.

В жизни рода Ризничей было много таких совпадений...

В 1966 году группа советских атомных подводных лодок обошла вокруг планеты, не всплывая из глубин Мирового океана. Этот грандиозный поход начался с командирского возгласа: «По местам стоять! К погружению!», а закончился словами: «По местам стоять! К всплытию!» Автором этих команд был лейтенант Ризнич, пионер русского подводного плавания.