Текст книги "Знак Вишну"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

С тех пор как Дэвид Эпфель прочитал телезрителям последнюю радиограмму с «Архелона», интерес миллионов к несчастной субмарине постепенно пропали соответственно уменьшились гонорары «флагманского репортера флота», как любил называть себя Эпфель.

Из аппаратного бокса его позвал вахтенный оператор. На светокарте срединной части Атлантики мигал индикатор гидрофона № 144.

– Кажется, вам повезло! – усмехнулся офицер. – В кои-то веки в нашем районе неопознанный гидросферный объект. Скорее всего иностранная подводная лодка.

– Русская?! – У Эпфеля перехватило дыхание.

– Во всяком случае, наших здесь нет... Поторопитесь! Экипаж самолета – бортовой номер дюжина – занимает свои места.

Все восторги по поводу редкостной удачи Эпфель загнал на дно души. Схватив портативный магнитофон, он опрометью бросился на стоянку, где дежурный «Орион» уже прогревал моторы. «Флагманскому репортеру» отвели место в проходе между кабинками операторов теплопеленгатора и газоанализатора. Весь полет за экранами индикаторов следили не глаза Эпфеля, а два живых объектива мониторов «Телеандра».

Майор Джексон вывел свой «Орион» в точку гидрофона № 144. Он снизился так, что ветер стал швырять соленые брызги в лобовые стекла самолета. Джексон включил стеклоочиститель. Размеренно заходили щетки, и пилотская кабина сразу напомнила майору уютный салон родного «форда».

Подводную лодку они взяли со второго галса – по радиационному следу. Должно быть, на атомоходе барахлила защита реактора.

Джексон поплевал на большой палец и нажал им на клавишу с надписью «сброс РГБ». В воду посыпалась первая партия радиогидробуев... Выставив из воды усики антенн, буи ожили, посылая в толщу глубины сигналы, сплетавшиеся в ловчую сеть звуковых волн.

Бар-Маттай заглянул в пустую рубку акустика и, заметив тревожное мигание индикатора, приложил брошенные головные телефоны к ушам. Среди привычных забортных шумов Бар-Маттай услышал четкие писки буев-шпионов.

В центральном посту за спиной Роопа Бар-Маттай нажал педальку ревуна боевой тревоги.

Все вокруг вздрогнули от полузабытой трели «боевой тревоги».

– В чем дело? – надвинулся на Бар-Маттая старший офицер.

– Из глубины грозит опасность нам... – нараспев, будто строчку стиха, произнес Бар-Маттай. Рооп, всегда сдержанный, взъярился.

– Не смей здесь ничего нажимать, болван ряженый!

Но тут в центральный пост ворвался Рейфлинт.

– Боцман, руль лево на борт! Глубина – тысяча футов.

Боцман стронул манипуляторы, округлые и черные, как рукоятки самурайских мечей, и «Архелон» в крутом вираже зарылся в спасительную глубину.

В эту азартную минуту Рейфлинт напоминал хищного умного зверя, и Бар-Маттай, боясь встретиться с ним глазами, опустил взгляд на панель боевой электронно-информационной машины. Десятки разноцветных клавиш, испещренные альфами, дельтами, тау, омегами, являли грозную алгебру смерти. Буквы благородного греческого алфавита, буквы, которыми писали Гераклит и Протагор, Сократ и Гомер, были мобилизованы и призваны обозначать углы торпедных атак и боевых курсов. На глаза Бар-Маттаю попалась надпись «лимб чувствительности», и он подумал, как жаль, что на этом распятии человеческого мозга нет лимбов добра и милосердия.

Рейфлинт прослушал глубину: буи-«квакеры» остались далеко за кормой «Архелона». Только тут он заметил Бар-Маттая, примостившегося за консолью боевой ЭВМ.

– Бог живет в океане, святой отец! – блеснул глазами коммодор. – И разумеется, под водой. Это только летчики уверены, что он на небесах. Аминь!

– Аминь, – глухо откликнулся Бар-Маттай.

Потеряв лодку, майор Джексон выставил три перехватывающих барьера. На это ушел весь бортовой запас радиогидроакустических буев. Но все было тщетно – атомарина не прослушивалась.

– Штурман! – разъярился Джексон. – Долго я буду ждать опознавания?! Чья это лодка, раздери вас черт с вашей шарманкой!

Штурман обиженно нажал кнопку выдачи информации, и на табло дисплея в пилотской кабине вспыхнул короткий текст: «Стратегическая атомная ракетная подводная лодка «Архелон». Тактический номер S-409. Командир – коммодор Рейфлинт».

От изумления Джексон чуть не выпустил штурвал:

– «Архелон» погиб три года назад!

– Но это его шумы! – настаивал оператор.

Эпфель слышал эту перепалку в наушниках своего шлемофона. Более того, он видел, что показал дисплей. От одной только мысли, какая сенсация далась ему сейчас в руки, у Эпфеля взмокли под подшлемником волосы. Вот он, звездный его час! Завтра все телеграфные агентства мира разнесут невероятную новость, которую добыл он, хроникер «Телеандра» Дэвид Эпфель: «Архелон» – жив!» Завтра каждая секунда эфирного времени обернется для него золотой дождинкой...

Самое главное, что разговор Джексона с оператором остался на пленке. Большей удачи Эпфелю не выпадало за всю его репортерскую жизнь. Он еще раз прослушал перебранку: две последние фразы, в которых заключалось жемчужное зерно сенсации, звучали преотчетливо. Весь диалог занимал на пленке не больше метра. Уединившись в брезентовой выгородке туалета, Эпфель дрожащими пальцами вырезал этот драгоценный метр и намотал ленту на стержень шариковой ручки. Стержень плотно влез в корпус, и Дэвид завинтил колпачок. Так-то оно надежней!

Весь обратный полет Эпфель придумывал шапки для столичных газет. Варьировал на все лады слово «призрак» и имя «Летучий Голландец»: «Призрак из глубины», «Сто трупов на борту атомного «Летучего Голландца», «Вечные пленники бездны»...

На аэродроме Сан-Педро оправдались худшие опасения «флагманского репортера». Прямо со стоянки его увезла машина с двумя молчаливыми соседями по бокам. Его доставили в небольшой каменный особняк, где капитан военной полиции, кислый субъект с желтокровянистыми белками больных глаз, объявил Эпфелю, что все его записи, сделанные в базе как в блокноте, так и на пленке, подлежат изъятию, ибо данные полета составляют важную государственную тайну. Эпфель в меру покапризничал, повозмущался, затем выложил блокнот и кассеты с магнитной и видеопленкой. Обязательство о неразглашении сведений, собранных на борту «Ориона», репортер подписал ручкой, на стержень которой был намотан «метр государственной тайны». Он спрятал ручку в карман под немигающим взглядом желтоглазого капитана, и пальцы его не дрогнули. О да, пальцы Эпфеля умели держать то, что в них попадало.

Смог поднялся до сорокового этажа и замер, укрыв город сизо-сиреневой пеленой.

Эпфель вырулил наконец на окружной спидвей и теперь мчался так, что луна за боковым стеклом вытянулась и приняла очертания дыни.

Час назад он разыскал в старых блокнотах телефон Флэгги и набрал номер. В последний раз они созванивались года два назад, когда кураториум «Спасение «Архелона» преобразовался в «Память «Архелона». Но она узнала его голос.

– Алло, Флэгги! Я только что вернулся из Атлантики. Мне нужно срочно с тобой повидаться!

– Но... Мы уходим в гости.

– К черту гостей! Дело касается «Архелона»!

– Приезжай!

Фары в тумане лучились крестообразно, как пропеллеры. Навстречу неслись машины и мотоциклы.

Флэгги и Сименс – вот те, кто поможет выпустить в эфир сенсацию, загнанную пока в корпус шариковой авторучки. Эпфель включил телевизор, встроенный в приборную панель. За работами коллег ему приходилось следить чаще всего в дороге – на слух да краем глаза. С мини-экрана глянуло миловидное личико Эрны Соул – самой красивой дикторисы седьмой программы. Раза два Эпфель пил с ней кофе в студийном баре, но дальше дело не шло... Посмотрим, что вы скажете, мисс Соул, когда по всем программам «Телеандра» будут греметь два имени – «Архелон» и «Дэвид Эпфель, флагманский репортер флота».

Скоростная трасса приближалась к вензелю развязки со съездом к дому Сименсов. Эпфель сбросил скорость и плавно вписался в бетонный вираж. Если бы Эрна смогла перебраться с экрана на свободное кресло, ее бы прижало сейчас к плечу водителя. Кажется, это было последнее, о чем успел подумать Эпфель. У его смерти было тупое рыло карьерного самосвала, вынырнувшего из тумана...

НИКАКИХ НЕКРОЛОГОВ!

Четыре кассеты, извлеченные из магнитофонного кофра погибшего Эпфеля, были внимательно прослушаны следователем по особо важным делам, тем самым джентльменом, что предложил О'Грегори карьеру национального героя. Едва отзвучала последняя пленка, следователь набрал номер директора студии «Телеандр» и сухо распорядился:

– Никаких некрологов и соболезнований... Ваш Эпфель – человек с двойным дном. Еще неизвестно, на кого он лучше работал: на вас или на красных... Но мы это уточним... Понимаю, для вас это неожиданность, но я только что прослушал его двенадцать интервью об одном подонке, чье имя – позор для нашего флота. Великолепная репортерская работа. Он провел целое следствие по делу полоумного дезертира Арда Нормана. И этот Норман у него предстает чуть ли не мессией.

Следователь по особо важным делам швырнул трубку. Он вставил эпфелевские кассеты в рекордер, нажал клавишу, и в компьютерную память фоноархива потекли электрические импульсы некогда живых слов...

Интервью первое. Молодой женский голос:

– Впервые я увидела его в военном дельфинарии. Высокий, чуть сутулый. Лет сорока... Лицо строгое, скорее задумчивое, чем строгое. Приятное. Такие лица нравятся женщинам. Но он не очень-то засматривался на девушек. Похоже, он все время о чем-то думал, не замечая окружающих... Я не видела, чтобы он улыбался... Нет, мне не приходилось с ним говорить...

Интервью второе. Грубоватый мужской голос:

– Старший офицер подводной лодки, коммандер Эндрю Хич. Да, сэр... Коммандер-лейтенант Норманн был моим командиром. Но я знал его еще по военно-морскому колледжу. Он пришел к нам из Аризонского университета. Не знаю, что его заставило бросить курс и перевестись к нам. Кажется, в Аризоне он изучал восточные религии... Из бывших студентов плохие командиры... Не тот материал. Как человек он был вполне терпим. Как командир – слишком мягкий... Командир должен быть тупой и решительный. Шутка, сэр, но в ней есть правда. Он был не на своем месте... Эти дельфины его доконали. Он говорил мне: «Эндрю, НТР дала человеку возможность не хвататься за ружье при виде животных. И сегодня нет нужды смотреть на куропатку, белку, зайца или медведя как на еду, мех или врага. Стрелять при виде животных – дурная забава. Но во сто крат подлее заставлять животных уничтожать людей, обманывая и тех и других».

Я честно пытался доказать ему, что его мысли политически незрелы. Он говорил так: «С некоторых пор, Эндрю, обычная трусость стала называться у нас «политической зрелостью». Нет, сэр, вольнодумство до добра не доводит.

Интервью третье. Приятный баритон:

– Да, Ард Норман был моим другом. Бедняге здорово не везло. После затяжного бракоразводного процесса и штрафа, который определил трибунал, у него почти ничего не осталось. Он пригнал ко мне свой старенький «форд», набитый книгами и кое-какими пожитками, и сказал, что дарит это мне все вместе с машиной. «И тебе не жалко?» – спросил я. Он улыбнулся: «Когда в воде освобождаешься от одежды, легче плыть». Потом он сказал, что намерен начать совершенно новую жизнь, о какой давно мечтал. Я пообещал ему помочь найти работу. Все-таки его уволили без пенсии. Он опять усмехнулся и произнес странную фразу: «Мы привязаны к государственной колеснице за узду собственных пороков». Мне показалось, он слегка не в себе. Ему всегда не везло. По-моему, он опасался преследований. Он исчез мгновенно, порвав сразу со всеми. Боюсь, что у него начала развиваться маниакальная депрессия, сэр.

Интервью пятое. Старческий голос с сильным восточным акцентом:

– Да, ко мне приходил этот человек... Он сказал, что роздал все свое имущество и готов вступить в нашу общину, общину джайнов – нищенствующих аскетов ясного разума. По нашему уставу у джайна не должно быть никакого личного имущества. Даже хитон, свою единственную одежду, и чашу для сбора подаяний джайн берет в долг у общины. Таким образом джайны, освобожденные от оков имущества, обретают полную свободу для ясного мышления. Самый страшный грех для джайна – причинить вред любому живому существу. Мы не должны убивать даже комаров или москитов, а только отгонять их специальной метелочкой. Она, кстати, тоже принадлежит общине.

Человеку, о котором вы спрашиваете, я дал хитон, чашу и новое имя – Бар-Маттай, ибо он духовно созрел, чтобы быть джайном. Он ушел нести свет разума. Я не знаю его пути. Кажется, он хотел идти вдоль океанского побережья с юга на север. Это было три года назад... Нет, вестей от него и о нем я не получал.

Интервью седьмое. Мужской голос:

– Я владею небольшим экспресс-кафе на набережной. Человека в желтых одеждах я видел полгода назад. Я протирал столики. Он подошел ко мне и сказал: «Даже убийцам не отказывают в хлебе. Их кормят до самого дня казни. Я не убийца и не преступник. Дай же мне хлеба!» Я сказал ему: «Хлеб нужно заработать. Стыдно попрошайничать». Он ничуть не обиделся и очень спокойно ответил: «Я не попрошайничаю. Я принес тебе свет истины, и она стоит твоего хлеба». Признаюсь, я его чуть не послал с его «светом истины». У нас тут немало всяких ненормальных околачивается. И каждый не прочь задарма поесть. Но этот чудак говорил уж очень занятно. Прямо как пророк: «Путь в бездну начинается с пустоты в сердце...» – и я его накормил, сэр,

Интервью двенадцатое. Девичий голос:

– Я работаю на загородной бензоколонке. К нам редко кто приходит пешком. Тот, в желтом, пришел босиком и попросил налить ему в термос бензин. Мне показалось это смешным – бензин в термос. Потом сообразила, что это факир и он будет пускать огонь изо рта. Плеснула ему полтора галлона, спросила, когда будет представление. Он ответил, что скоро. Напоследок он сказал странную фразу... Я ее запомнила: «Жить дольше, чем Христос, неэтично, если ты не оправдал свою жизнь равноценным подвигом». Больше я его не видела, сэр, ни в городе, ни на афишах...

ОТ ВИФЛЕЕМА ДО ПОЛЯРИСА

«Архелон» ушел от погони. И нервы, недавно натянутые до предела, отходили под нежное пение скрипки пленного музыканта. Рейфлинт и Бар-Маттай сидели друг против друга. Коммодор включил телевизор. В дверь каюты заглянул старший офицер.

– Господин коммодор, прикажите убрать антенны! Мы нарушаем скрытность плавания.

Рейфлинт махнул рукой.

– Не надо. Кто мы для всех? Неопознанный гидросферный объект.

На экране мелькали кадры репортажа с космодрома. На стартовой площадке белой свечой высился многоместный космический корабль «Звезда Вифлеема». Свита президента шествует по бетонным плитам к бункеру укрытия. Там установлены микрофоны и телекамеры.

– Дамы и господа! – привычно улыбается президент в объективы. – В этот час я нахожусь на борту многоместного космического корабля «Звезда Вифлеема», – форпоста нашей космической обороны. Космос – это весы мира, и «Звезда Вифлеема» – одна из гирек, которая позволяет нам сохранять равновесие в грядущей «звездной войне»...

Страстная, пронзительная мелодия скрипки невольно вплеталась в речь президента. Она звучала как бессловесный гневный протест...

– Ни один корабль не стоил нашей стране так дорого, как этот, – продолжал президент, – но мир в космосе стоит еще дороже!..

Рейфлинт в сердцах выключил телевизор.

– Кажется, я это уже где-то слышал...

– Они получат еще один «Архелон», – воскликнул Бар-Маттай.

– Только в космосе...

Рейфлинт и Бар-Маттай поднялись на ходовой мостик. Над ними ярко сияли ризы созвездий. Рейфлинт запрокинул голову.

– Видишь, альфа Малой Медведицы. Полярная звезда. Полярис. Через нее проходит земная ось. К ней же привязана и залповая точка «Архелона». Если хочешь, это погребальная звезда человечества, – сказал он, сосредоточенно думая о чем-то своем.

– От Вифлеема до Поляриса...

– Что-что? – переспросил Рейфлинт напряженно.

– Я говорю, человечество прошло путь от звезды Вифлеема до Поляриса...

– Звездный путь, – горько усмехнулся Рейфлинт. – Сквозь тернии – к звездам...

«УСПОКОЙТЕСЬ, ЭТО РАКЕТНАЯ ТРЕВОГА!»

Через стальные джунгли трубопроводов О'Грегори с трудом пролез за Бахтияром. При этом они успевали перебрасываться репликами.

– Надо, чтобы в каждом отсеке было хотя бы по одному нашему человеку, – пыхтел полковник медицины.

– Можно... – откликался стюард.

– Я изучил систему судовой вентиляции. Она легко перекрывается по отсекам.

– Это известно любому новичку,

О'Грегори пропустил колкость мимо ушей.

В выгородке-«пещере», где их поджидал Аварийный Джек, Бахтияр отогнул край ковра, под которым обнаружилась крышка люка. Стюард поднес к замочной скважине магнитный браслет – из скважины выскочил и прилип к браслету металлический шарик. Ключ легко вошел в освободившуюся скважину, и Бахтияр открыл свой потайной «сейф». Он извлек оттуда пластиковый пенал и подал его О'Грегори.

– Это годится? – с надеждой спросил стюард.

О'Грегори размял щепотку белого порошка в пальцах, понюхал его.

– Психомимотик... Пару пригоршней в вентиляционную магистраль, и через три минуты все хохочут... до слез, до колик в животе. Хохочут до смерти.

– И мы с вами тоже?..

– Мы с вами наденем кислородные маски... Или еще лучше, – пошарил доктор в кармане комбинезона, – каждый сделает себе укол шприц-тюбиком.

Бахтияр поежился:

– С детства боюсь уколов. Лучше маски.

– Как только психомимотик подействует, – О'Грегори щелкнул по руке Аварийного Джека, который попытался было запустить пальцы в пенал, – ты продуешь цистерны, и мы всплывем. Отберем чистых и не чистых.

– А кто поведет корабль? Вы? – испытывал идею Бахтияр.

– Мы оставим двух офицеров: штурмана и инженера-механика.

– Трех, – хохотнул стюард. – Вас тоже.

– У вас хорошее настроение, Бахти, – кисло заметил О'Грегори.

– Да, черт побери! Когда надо действовать, мне становится весело, а действовать надо быстро. Сегодня же ночью.

– К чему такая спешка?

– Я вам не верю, док. Вы из кают-компании...

О'Грегори усмехнулся.

– Иногда за молчание можно получить больше, чем за донос...

Торопливые трели ревуна заставили вздрогнуть всех троих.

– Что это? – побледнел доктор.

– Нас засекли. Сработала сигнализация, как в банке. Хе-хе... Успокойтесь, док! Это ракетная тревога.

На мнемосхеме пульта ракетной стрельбы, где изображен условный чертеж «Архелона», горели двадцать четыре – по числу шахт – зеленых транспаранта, обозначающих «готовность».

Рейфлинт в белой парадной тужурке, при шпаге принимал доклады из отсеков о готовности к стрельбе. Рооп, нажимая клавиши, вводил данные в память боевого информационного устройства. За спиной Рейфлинта стоял Бар-Маттай, которому коммодор бросал отрывистые фразы, не сводя глаз с пульта:

– Я прочитал сотни книг и пришел к очевидному выводу: человечество прекрасно приспособилось к внешней среде, к нашей планете. Лучше, чем какие-либо другие существа подлунного мира. Но мы не смогли устроиться социально. Люди не смогли приспособиться друг к другу.

После двух мировых боен, на пороге третьей человечество похоже на самоубийцу, которому дважды не удалось размозжить себе голову, и он наконец забрался этажом выше...

– Что толку от совершенства нашего биологического аппарата, если вот это, – Рейфлинт постучал себя по виску, – не хочет рубить сук, на котором висит наша общая петля. Человечество – тупиковая ветвь эволюции. Так не разумнее ли начать все сначала?! Со взрывом Земля родилась, во взрыве и погибнет!

ОБОРВАННЫЙ РЕКВИЕМ

Рейфлинт быстро шагал по безлюдному отсечному коридору в сопровождении Бар-Маттая.

– Десять тысяч лет нашей истории, – продолжал коммодор свой монолог, – всего лишь десятиминутный эксперимент. Одним опытом больше, одним меньше – пусть считают их археологи, – но рано или поздно на земле возникнут такие существа, которым достанет разума не уничтожать друг друга. Я хочу, чтобы это произошло как можно раньше. Двенадцать ракет по Евразии, двенадцать по Американским континентам, и запылает всеочистительный костер, так выжигают жухлую траву для новой поросли. Я не параноик и не шизофреник, но я чувствую, что это мой долг – перед богом ли, перед эволюцией...

Рейфлинт рванул отдвижную дверь своей каюты так, что взвизгнули ролики. Скрипач почтительно встал. Рейфлинт сдернул белую перчатку и обхватил красную рукоять дистанционного запуска.

– Я, коммодор Рейфлинт, – торжественно возгласил он, – вызван к жизни затем, чтобы спасти планету от плесени, именуемой человечеством!

Бар-Маттай шагнул к командиру:

– Ты не посмеешь это сделать, коммодор!

Рейфлинт поудобнее перехватил рукоять:

– Я пригласил тебя не затем, чтобы пускаться в дискуссии. Для этого у нас было предостаточно времени... Я хочу, чтобы похороны человечества состоялись, как положено, при исповеднике и под реквием. Играй же! – кивнул он музыканту.

Скрипач встряхнул волосами и ударил смычком по струнам. Но вместо реквиема зазвучала гневная страстная мелодия. С первыми же ее звуками Бар-Маттай рывком перехватил руку Рейфлинта и резко оголил свое левое плечо. На нем был выколот застывший в прыжке дельфин.

– Я тоже был командиром лодки! – прокричал он в лицо Рейфлинту. – И мы тоже выполняли особые задачи. Вместо торпед у нас были дельфины. То была дурная игра, и я вовремя из нее вышел! Я выпустил Дельфа в море...

Рука Рейфлинта разжала красную рукоять.

– Самое страшное – это зло, возомнившее себя добром. – Бар-Маттай нажал тумблер, каким обычно Рейфлинт включал гидрофоны, и в каюту ворвался шумный вздох океана.

И снова забубнили, забулькали на все лады невнятные голоса жизни, простиравшейся по ту сторону поверхности океана; жизни, древней, как белок; жизни, выплеснувшейся на континенты и в космос и уже потому только неуничтожимой и вечной...

Океан молил о пощаде. Его гигантское жидкое тело всколыхнулось и сжалось, еще теснее обхватило земное ложе. Он, миллионы лет пребывавший лишь мантией разума, вдруг собрался в одну болевую точку, и точка эта вспыхнула в недрах мозга Рейфлинта. Кричал дельфин. То ли многолопастный винт субмарины полоснул ему по спине. То ли одинокого зверя настиг резак пилы-рыбы. То ли он кричал, повинуясь инстинкту-интуиции, как воют собаки, предвещая покойника. Но Дельф кричал по-человечьи надрывно и осмысленно. Единственное преданное «Архелону» живое существо взывало о помощи. А может быть, оплакивало тех, которые сами в ней нуждались...

Рейфлинт выключил гидрофоны.

Рейфлинт выключил ракетный пульт и боевую трансляцию.

Рейфлинт уронил голову на руки, и пальцы взгорбились на лысом черепе. Брошенная стартовая рукоять качалась на шнуре, как маятник. Маятник вечных часов человечества.

Бар-Маттай вдруг заметил, как из рожка, вентиляции ударила белесая струйка воздуха, напоминающая холодный пар искусственного льда. Скрипач, сидевший ближе всех к рожку, вдруг глупо заулыбался и стал пиликать дурацкую детскую песенку. Рейфлинт приподнял голову, и губы его тронула та же бессмысленная улыбка, что застыла на лице скрипача.

Бар-Маттай выдохнул весь воздух и зажал нос, как это делают йоги, пресекая дыхание. Он откинул сиденье кресла, извлек кислородный аппарат, сноровисто открыл вентиль и почти силой вправил загубник в рот коммодора. Сделав несколько живительных глотков, Рейфлинт пришел в себя и, накинув ремни аппарата, метнулся в центральный пост. Бар-Маттай, прикрывая рот краем оранжевой мантии, бросился следом.

Центральный пост был пуст. Только сквозь дверной проем распахнутой штурманской рубки видно было, как штурман яростно рвал карту за картой.

Болталась на проводе телефонная трубка. Тревожно перемигивались лампочки на пульте, отчаянно тренькал ревун, призывая исчезнувшего механика. Но самым страшным было бесшумное и произвольное шевеление брошенного пилотского штурвала – рулей глубины и горизонта.

Стрелка глубиномера быстро уходила к предельной отметке, за которой начинался черный сектор небытия. Рейфлинт перехватил штурвал и выровнял корабль.

– Пройдите по отсекам! – крикнул он Бар-Маттаю, вынув на минуту загубник. – Посмотрите, что случилось!

Бар-Маттай кивнул головой. Слегка пошатываясь, он двинулся к круглой межпереборочной двери. Он не успел взяться за рычаг кремальерного запора, как тот сам резко взлетел, литой кругляк распахнулся, и в отсек перемахнул Аварийный Джек. В другом зеве лаза сцепились старший офицер и стюард.

– Всплывай, Джек! – заорал Бахтияр, стараясь подмять под себя Роопа.

Бар-Маттай ногой выпихнул голову стюарда из лаза, но Аварийный Джек уже вращал вентили аварийного продувания цистерны. Выбиваясь из-под клапанов, грозно ревел воздух высокого давления.

Рооп уложил матроса выстрелом из пистолета и захлопнул крышку лаза, зажав ее рычагом кремальеры. Все это заняло у него считанные секунды.

– Держи! – крикнул он Бар-Маттаю, и тот перехватил рычаг кремальерного запора, навалился на него грудью. Сухо и зло щелкнула в сталь переборки ответная пуля, за ней другая, третья... Стреляли скорее в бессильной ярости, чем по здравому расчету. Пробить двухдюймовую пластину можно было разве что из противотанкового ружья.

Старший офицер вращал вентили аварийного продувания в обратную сторону. Рев воздуха прекратился.

– Рооп! – крикнул Рейфлинт из глубины центрального поста. – Что случилось?

Рооп дышал тяжело – видно, кислород в его аппарате кончался.

– Командир... Это Бахтияр... Я видел... Эта каналья всыпала какую-то дрянь... В лючок вентиляции. С ним еще двое... Они в масках...

Рычаг кремальеры задергался, и Рооп поспешил помочь Бар-Маттаю. Тяжести их тел явно не хватало, чтобы преодолеть нажим с той стороны. Рооп уперся ногами в верхний свод лаза...

Первой мыслью Рейфлинта было немедленно всплыть и провентилировать отсеки. Но едва он услышал выстрелы, как резко отодвинул штурвал, и стрелка глубиномера пошла к черному сектору... В распахнутую дверь смежного отсека он видел, как перекосился коридор среднего прохода. Он слышал, как захлопали выдвижные двери кают, как загремела в кают-компании посуда, летящая с полок... Дифферент становился все круче и круче; по глухим ударам, сотрясавшим корпус, он чувствовал, как срываются с фундаментов дизели, аккумуляторные баки...

Бар-Маттай едва добрался к колонке аварийного продувания цистерны. Он еще мог успеть повернуть маховик, и воздух высокого давления выдавил бы балласт из цистерн, он мог успеть нажать и на клавишу системы продувания цистерн газами специальных пороховых петард. Он даже успел провернуть маховик на пол-оборота, и в магистралях уже зашипел воздух. Но, увидев, с какой решимостью Рейфлинт отжимает штурвал, выставив руки вперед, словно пловец, ныряющий в бездну, Бар-Маттай рванул маховик в обратную сторону. Выбор был сделан. Из дурной игры они выходили с Рейфлинтом вместе.

Атомарина клонилась на нос, превращаясь с каждым градусом дифферента в подобие башни. И семь отсеков громоздились один над другим – этажами, а этажи расходились кругами ада...

Хлопок, похожий на звук лопнувшей лампочки, был последним вздохом «Архелона».

Солнце алым дельфином выгибало над горизонтом спину, и Дельф, испустив радостный крик, помчался к нему, пронзая гребни невысоких волн.

ПОД СЕНЬЮ МЕТЕОРНОГО ДОЖДЯ

Звездопадной августовской ночью прогулочная яхта профессора Сименса легла в дрейф неподалеку от световых буев, ограждавших акваторию дельфинария. Залив сиял огнями, словно зеркало, поднесенное к люстре. Стеклянный кристалл «Акварамы» тлел голубым неоном, безошибочный ориентир для тех, кто вглядывался с яхты в берег ночного города.

– Доплывешь?

Флэгги презрительно фыркнула, поправила тяжелый водолазный нож, пристегнутый к голени, и бесшумно соскользнула с кормы в воду. В черном изопреновом жилете, сберегающем тепло тела, она сразу же растворилась в полуночной тьме.

Метеорные дожди-персеиды прожигали небо дружными огненными роями. Они сулили удачу, ибо Флэгги еще на яхте, глядя, как падают звезды, трижды успела загадать и даже прошептать свое желание... Она плыла быстро, работая ластами и раздвигая воду руками в перепончатых перчатках. Через четверть часа, спугнув стаю спящих на воде чаек, Флэгги уткнулась в крупноячеистую сетку, отгораживающую вольеры от открытого моря. Там в капроновых клетях шумно вздыхали полуспящие-полубодрствующие дельфины. В несколько взмахов ножа Флэгги вспорола сетку и тихо позвала:

– Чак, Чак! Иди сюда!

Чак откликнулся радостной трелью скрипучего клекота и легко пронырнул сквозь брешь в вольере. Как ни спешила Флэгги, но не удержалась, крепко обняла дельфина, прижалась щекой к теплой шершавой коже.

– Узнал, малыш?! Узнал... Ну, давай, милый, вперед, туда!

И Флэгги выбросила руку в сторону яхты, скорее угадывая, чем видя ее. Чак дал ухватиться за спинной плавник, взбил хвостом воду и помчал прочь от «Акварамы»...

Флэгги помогли взобраться на борт яхты, что Чаку очень не понравилось, но несколько рыбешек, метко брошенных ему в пасть, и ласковый голос его былой повелительницы сделали свое дело. Чак пошел за яхтой и сопровождал ее до входа в безымянную пустынную бухту, на берегу которой скупо светились огоньки «объекта D-200».

Здесь точно так же, как перед «Акварамой», яхта легла в дрейф, а с кормы ее соскользнула в воду ластоногая Флэгги. Только на сей раз ей не пришлось плыть самой: Чак снова позволил ухватиться за спинной плавник и повлек свою наездницу в глубь бухты;

Флэгги ничуть не удивилась, когда рядом с ней вынырнул еще один дельфин – с маской на роструме; взблеснула ядовитая игла – та самая, которой страж бухты должен был поражать непрошеных подводных визитеров. Флэгги знала – истребитель боевых пловцов опасен только под водой, и то не свирепостью – натаскать дельфина на человека, как собаку на зверя, невозможно, – а своим инстинктом спасателя, стремлением подтолкнуть тонущего собрата к поверхности. Увы, этот рефлекс природной доброты обманно переиначивался в тренировочных бассейнах «объекта D-200» в невольное убийство.

Флэгги покрепче сжала тугой плавник Чака. Вольеры с боевыми дельфинами были уже близки. Почуяв вольного сородича, «живые торпеды» взволновались, забили по воде хвостами, запрыгали из угла в угол, точно крутили невидимые колеса. Флэгги с тревогой посмотрела на сторожевую вышку. Луч прожектора лениво мазнул по мосткам, огибающим вольеры, по бетону гидроканалов, по темной ночной воде и, не нашарив ничего подозрительного, медленно погас.

– Чего они бесятся? – спросил чей-то сонный голос.

– Дикий дельфин зашел в бухту, сэр!

Выждав, когда шаги охранников затихли, Флэгги отстегнула нож и принялась кромсать сетчатые перегородки. Окоченевшие пальцы плохо слушались, лезвие то и дело натыкалось на раковины мидий, густо облепивших сетки. При каждом рывке рука Флэгги загоралась в морской воде нежным зеленоватым огнем, как будто ножом орудовал некий призрак, а не человек... Она переплывала от вольера к вольеру, оставляя в сетках рваные звезды дыр, и в них устремлялись пленники «объекта D-200».