Текст книги "Знак Вишну"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Рейфлинт нервно прохаживался по «островку», ожидая хоть малейшего просвета.

Девушка беспомощно ему улыбнулась, и он невольно ответил ей тем же.

– Похоже, придется здесь заночевать, – не очень удачно сострил коммодор. К счастью, девушка владела английским настолько плохо, что его покушение на юмор осталось незамеченным. Рейфлинт разглядел ее как следует и оценил высшим баллом: стройная фигура, черные волосы, нос с легкой горбинкой.

– Италия?

– Сербия.

– Мисс Сербия, – галантно уточнил Рейфлинт, и комплимент его был принят с достоинством. Он тут же перестал себя чувствовать провинциалом в столице. – Я не Харон, но берусь переправить вас на тот берег.

На взмах руки к бровке «островка» притерся разболтанный «мерседес»-такси с оловянным ангелом на капоте. Девушка проскользнула на заднее сиденье. Два красивых колена ненароком открылись в недозастегнутом разрезе джинсовой юбки.

Рейфлинт дал водителю десятилировую купюру, и тот, плюнув на бумажку, хлопком приклеил ее ко лбу. Жест надо было понимать как восхищение щедростью чужестранца.

– Куда? – просиял парень белозубой улыбкой.

– Вперед. По набережной... Я предлагаю, – обратился Рейфлинт к спутнице, – отпраздновать наше спасение. Два бокала шампанского «Нефертити»?

– Здесь есть бар, где подают настоящее кьянти.

Они долго сидели в прохладном баре «Венеция», пили благословенное итальянское вино и никак не могли наговориться. Рейфлинт с грехом пополам помнил язык матери – польский, поэтому в затруднительных случаях вставлял славянские слова, а Княженика – так звали девушку (Рейфлинт тут же упростил сложное для англосакса имя) – употребляла иногда сербские. Беседа их напоминала прогулку по горной тропе, когда то и дело приходится подавать друг другу руки, чтобы преодолеть очередную преграду. Обычная предупредительность в таких случаях перерастает в нечто большее... Они помогали друг другу искать слова рьяно, почти самозабвенно и искренне радовались, когда сложная тирада становилась наконец понятной. И еще выручали пальцы – жесты и прикосновения – некогда древний язык человечества, ныне тайный язык любви...

Вечер и ночь они провели в отеле у Ники; распахнутые окна выходили на канал, и суда проплывали так близко, что чуть не задевали створки ноками рей. Гортанные крики лоцманов тонули в шуме ночного ливня – египетский ноябрь давал себя знать.

...Сначала к нему вернулся слух, и он услышал ее дыхание, крик петуха, вопль муэдзина. Затем ему удалось размежить веки, и он увидел солнечный квадрат на стене, задевший краешком ее плечо. Немного погодя вернулись силы, и он шевельнулся.

Ее оживание началось со слабого пожатия пальцев.

Потом они задавали друг другу самые простые вопросы, чтобы проверить, вернулось ли к ним сознание, с которым оба так отчаянно расстались.

– Тебе не холодно?

– Я не отлежал тебе руку?

– Ты знаешь, – счастливо вздохнула Ника, – у меня такое чувство, будто внутри распустилась белая лилия.

Рейфлинт хотел немедленно увезти Нику в лучший город планеты, в Мекку влюбленных – в Венецию, благо «Дрэгги» стоял в ремонте, и старина Кьер мог отпустить своего старшого хоть на неделю. Но Нику ждали подмостки зала моделей. Флорентийский салон гастролировал в Александрии три дня, так что об отпуске не могло быть и речи. Ника считала, что ей и так повезло с этим салоном. Она приехала в Италию на заработки, и после долгих мытарств видная флорентийская фирма предложила ей хороший контракт.

– К черту контракт! – заявил Рейфлинт и, выплатив Никиному менеджеру неустойку, в тот же день взял два авиабилета на рейс в Венецию.

– Ты меня выкупил, как рабыню, – смеялась Ника.

– Рабыню, но ставшую прежде возлюбленной, – поправил Рейфлинт.

Резкая трель боевой тревоги оборвала воспоминания коммодора.

– Сэр, вышли в точку всплытия! – доложил Рооп.

Едва «Архелон» всплыл на внешнем рейде своей базы, как дюжина моряков, изжаждавшихся по свежему воздуху, свету и простору, полезла из рубочной шахты на палубу... Напрасно старший офицер Рооп пытался остановить их, кричал и ругался. Бахтияр просто-напросто отодвинул его в сторону.

СПЛЯШЕМ, ФЛЭГГИ, СПЛЯШЕМ!

При виде синеватой кромки берега архелонцы совершенно ошалели. Казалось, будь он поближе, они непременно попрыгали бы в воду и поплыли к земле, не щадя сил. Но приходилось довольствоваться созерцанием утраченного рая, и тяжелый морской бинокль переходил из рук в руки.

«Архелон» пришвартовался к старому сейнеру, просевшему в воду под тяжестью ящиков и бочек чуть ли не по фальшборт.

Барни сам попросился в погрузочную партию и таскал тяжелые пластиковые пакеты, контейнеры, коробки с энергией человека, разбирающего себе лаз из засыпанной пещеры. Выждав момент, когда ящиков на палубе осталось совсем немного, Барни проскользнул в люк машинного отделения и спрятался под настилом в промежутке между дизелями. Он слышал, как грохотали поверху чьи-то каблуки, как спихнули на сейнер сходни, как взвизгнула отходная сирена... Его хватятся не скоро. С погружением радиовахта закрывается, до опорного сеанса связи восемь часов. За это время портовый буксир оттащит сейнер в гавань, а уж там... Нет-нет, Барни не так безрассуден, чтобы немедленно пробираться к Флэгги, хотя соблазн пусть не обнять – повидать ее издалека дьявольски силен. Он уйдет в горы, в альпийские луга, и как больной зверь чутьем выбирает себе целительную траву, так и он будет поедать всевозможные корешки и ягоды, соскребать в пещерах мумиё, пить родниковую воду, купаться в горячих источниках, пока эти проклятые бронзовые пятна не исчезнут...

Флэгги лежала с широко открытыми глазами. С соседней подушки О'Грегори восхищенно разглядывал ее профиль. Он и представить себе такого не мог: жрица любви, баядерка, искусница...

– Неужели у тебя целый год никого не было?!

– Никого, – чуть слышно ответила Флэгги.

– Шизи! – приподнялся на локте О'Грегори. – Ведь ты же южанка. Неосуществленные желания разрушают организм изнутри. Поверь мне как врачу!

– Верю, – устало вздохнула Флэгги. – Я уже сплошная Хиросима.

Транзистор в изголовье вдруг пронзительно пискнул: «Пик-вик!»

Флэгги привскочила, будто ее кольнули.

– Это Барни! Это его сигнал! Он возвращается! Слышишь?!

– Совершенно исключено, – с олимпийским спокойствием откликнулся О'Грегори.

– Но это же он! Ты не знаешь! Мы с ним условились. Перед возвращением он даст сигнал. Он сам настроил приемник на свою волну...

– Сядь и выслушай внимательно. – О'Грегори ласково, но властно привлек ее за плечи. – Барни не вернется ни-ког-да... На «Архелоне» не грипп. Там лепра. Суперлепра, от которой нет и вряд ли в обозримом будущем появится противоядие. «Архелон» похоронен в океане заживо. Надеюсь, ты понимаешь, что все это не для широкого круга.

– Но сигнал! Ведь это же его сигнал! Я слышала его сама!

О'Грегори взглянул на шкалу транзистора.

– Моя дорогая, на этой же частоте у нас в базе работают радиовзрывные устройства... Совпадают не только мгновения, события и мысли. Совпадают и частоты радиоволн.

Барни выглянул в иллюминатор и убедился, что «Архелон» исчез, растаял, развеялся, как дурной сон, как кошмарное наваждение. Тогда он выбрался на твиндек и пустился в дикий радостный пляс. Барни подпрыгивал и орал детскую песню:

 
У Флэгги жил веселый гусь,
Он знал все песни наизусть.
Спляшем, Флэгги, спляшем!
 

В сумерках на фарватере зажглись чьи-то ходовые огни. Барни ничуть не сомневался, что это буксир. Это была последняя радость, дарованная ему судьбой. Оператор на береговой станции нажал тангенту радиовзрывателя. Двести килограммов тротила, заложенного вдоль килевой коробки, взметнулись огненным смерчем...

МАЙОР О'ГРЕГОРИ ДЕЛАЕТ КАРЬЕРУ

О'Грегори любил запах свежих газет. Терпкий дух типографской краски приятно бодрил по утрам, как лосьон после бритья, как аромат закипающего кофе. У себя в коттедже он хозяйничал сам, и ни одна женщина, даже Флэгги, не могла бы похвастаться, что сделала бы это лучше. О'Грегори был глубоко убежден, что пресловутая женская домовитость не выдерживает никакой критики, если мужчина со свойственным сильному полу рационализмом всерьез берется за домашние дела.

Едва он развернул «Атлантический курьер», как в глаза ударила шапка: «Сто обреченных. Жена погребенного заживо обвиняет». И портрет Флэгги чуть больше почтовой марки.

О'Грегори знал об обмороках только из медицинских учебников. Он мог поклясться, что теперь он пережил это состояние сам, не выпуская из рук ни газеты, ни кофейной чашки. Печатные строки вдруг резко почернели, и чернота расползлась по всей странице...

Весь день он пролежал дома, не найдя даже сил позвонить на службу. Его телефон молчал тоже, и О'Грегори дорого бы дал за чей-нибудь праздный звонок. От нехороших предчувствий спасался греческим коньяком и американскими детективами. Включил телевизор и тут же во весь экран увидел кислое лицо шефа. Шеф не то оправдывался, не то объяснял:

«...Для спасения больного экипажа мобилизованы лучшие научные силы страны. В микробиологическом центре ведутся интенсивные поиски эффективных лекарственных препаратов».

Переключил на другую программу. После конкурса усачей и строителей самого высокого карточного домика передали сообщение, что группа депутатов обратилась к морскому министру с запросом о дальнейшей судьбе «Архелона».

О'Грегори выключил телевизор, запил таблетку снотворного коньяком и лег спать. Уснуть удалось после долгих монотонных повторений: «Все обойдется. Все будет хорошо. Все обойдется...» О'Грегори верил в аутотренинг и медитацию.

Ночью забренчали караванные колокольцы в прихожей. Майор медицины вышел в махровом халате, пошатываясь от сонной одури. Замочная скважина выходной двери источала в темень прихожей слабый желтый свет. Там, снаружи, стояли с карманными фонарями. О'Грегори не стал спрашивать кто...

– Майор О'Грегори? – спросил тот, который и в самом деле был с фонариком. – Одевайтесь. Быстро!

О'Грегори прекрасно понимал, за что арестован, хотя ему ни разу не сказали, в чем он обвиняется. Флэгги, роковая женщина!.. Неужели ради этого кретина Барни она так легко и жестоко могла пожертвовать боготворящим ее человеком. Ну пусть это слишком громко сказано – боготворящим, но все равно – провести безумную ночь любви, а наутро предать?! Оставалось утешаться примерами из истории – Клеопатра, Юдифь... Древности всегда мало трогали О'Грегори. На сей же раз особенно. Он отчетливо сознавал: степень его вины, а значит, и мера наказания будет зависеть от того, каким грифом пометят разглашенную им служебную тайну: «секретно», «чрезвычайно секретно», «сведения государственной важности», и, наконец, самое страшное – «сведения серии Z». К последней категории относились материалы стратегического характера. За разглашение «сведений серии Z» грозило пожизненное заключение или электрический стул. «Архелон», вооруженный межконтинентальными ракетами, считался стратегическим объектом. Следовательно, любая связанная с ним информация автоматически подпадала под зловещий гриф.

На третьи сутки О'Грегори, донельзя истерзанный догадками и сомнениями, был выведен из камеры гарнизонной гауптвахты и доставлен, к величайшему его изумлению, не в здание трибунала, а в кабинет шефа. Впрочем, председатель трибунала, дородный полковник юстиции, сидел рядом с флагманским эпидемиологом, а чуть поодаль разглядывал в окно гавань седоватый мужчина в хорошо сшитом костюме.

– Майор О'Грегори? – джентльмен у окна присел на подоконник. – Надеюсь, вы понимаете, что разгласили «сведения серии Z»? Не говоря уже о том моральном уроне, который вы нанесли нашему флоту перед лицом мировой общественности?!

О'Грегори судорожно глотнул.

– Разглашение «сведений серии Z», – бесстрастно напомнил полковник юстиции, – карается бессрочным тюремным заключением, а в случае особого ущерба, причиненного обороноспособности страны, – смертной казнью.

Майор медицины вцепился в спинку стоявшего перед ним стула.

– О'Грегори, – вступил в разговор шеф, – мне очень жаль, что все так случилось. Я всегда ценил вас как отличного работника... Однако у вас есть шанс не только избежать суда, но и достойно продолжить карьеру. На «Архелоне» открылась вакансия корабельного врача...

О'Грегори тихо сел на стул.

– Подумайте, О'Грегори, – подошел к столу седоватый джентльмен. – Вы не только избежите позора, но и станете национальным героем. Весь мир узнает о благородном поступке военного врача. Через какое-то время найдут вакцину, и вы все вернетесь с триумфом!

– Лепра неизлечима, – проронил наконец арестованный.

– Делать такие категорические заявления подобает лишь господу богу... Решайте, О'Грегори: электрический стул или лавры героя? Не будьте же болваном, подполковник!

О'Грегори смахнул с бровей капли пота.

– Я согласен...

– Тогда подпишите вот это! – пожилой джентльмен быстро достал из папки листок верже. – Это заявление для печати.

«Я, подполковник медицины О'Грегори, помня клятву Гиппократа, решил отправиться на борт подводной лодки «Архелон», чей экипаж заражен неизвестной науке болезнью. Я буду оказывать пострадавшим медицинскую помощь, пока не будет найдено эффективное лекарственное средство против «суперлепры-ХХ» и корабль не вернется в базу...»

Утром тщательно выбритый, в тужурке с новенькими погонами, О'Грегори предстал перед журналистами. Накануне ему сделали инъекцию препарата, снимающего страх, так что держался герой нации раскованно и даже весело. Веселье шло еще и от толики коньяка, принятого в буфете конференц-зала.

О'Грегори не увидел своих портретов в вечерних газетах, так как после обеда его отвезли на один из приморских аэродромов. Там он пересел в кабину двухместного учебного истребителя, который спустя три часа полета над океаном совершил посадку на палубу авианосца «Корсар». На взлетной площадке О'Грегори уже ждал вертолет с прогретыми двигателями.

Огромный многоугольник палубы «Корсара», исчерканный колесами самолетов, был последним земным видением О'Грегори. Потом в бортовом иллюминаторе долго синела безбрежная ширь океана.

«Архелон» открылся издалека, но, едва вертолетчики успели взять на него курс, как подводная лодка погрузилась. Чертыхаясь, командир машины завис над местом погружения – волны даже не успели разметать пенное пятно, – опустил в воду трос с капсулой гидролокатора и долго вызывал «Архелон» по звукоподводной связи. Наконец субмарина всплыла. Видно было, как на мостике забелели офицерские фуражки. Они приблизились, стали видны лица. Потом мостик уплыл назад, и под брюхом вертолета оказалась прозеленевшая от водорослей палуба «Архелона». О'Грегори спустился на нее по висячему трапу. Вертолет взмыл и ушел в сторону. О'Грегори видел, как от него отделилась веревочная лестница и, извиваясь, упала в воду. Ее выбросили, потому что она касалась палубы заразного корабля.

У О'Грегори защемило сердце. «Оставь надежду всяк сюда входящий...»

В центральном посту нового врача окружила толпа золотистолицых людей, абсолютно лысых и голобородых. «Вторая стадия суперлепры», – отметил про себя О'Грегори.

– А где же Барни? – спросил он, не выдержав звериного любопытства, горевшего в глазах прокаженных.

– Хо-хо, док! – воскликнул яйцеголовый крепыш, похожий на турка. – Барни стал настоящим подводником. Кормит рыбок под водой.

Но никто вокруг не засмеялся.

ПОЖАР В РЕАКТОРНОМ ОТСЕКЕ

Рейфлинт и Бар-Маттай пили кофе, не сводя глаз с телевизионного экрана. Шла программа новостей вперебивку с рекламой. В потоке реклам то и дело мелькало имя «Архелона»: какао «Архелон», мопед «Архелон», женская прическа «а-ля «Архелон», слабительные кубики «Архелон», майки с силуэтом печально известной субмарины. Затем начался репортаж с аукциона. Любителям сувениров продавали с молотка вещи командира подводной лодки «Архелон». Рейфлинт с удивлением узнавал в руках аукционера свою настольную зажигалку – подарок Ники, чайную ложечку с арабской вязью, подводное ружье...

– Боже, – простонал Рейфлинт, – мои любимые пляжные туфли! А что будет делать эта мадам с моей кисточкой для бритья?!

– Стоит ли так переживать? – усмехнулся Бар-Маттай. – Англичане продали флаг, который покрывал тело адмирала Нельсона, а заодно и его мундир со всеми регалиями... Переключить программу?

– Сделай одолжение.

Бар-Маттай щелкнул рукояткой. Кадры светской хроники заставили Рейфлинта побледнеть: «Бывшая жена командира «Архелона» Ника Рейфлинт отправилась сегодня в свадебное путешествие с нефтяным королем из Абу-Даби»...

Ника, одетая в платье на манер бурнуса, поднималась по трапу авиалайнера. Ее сопровождал моложавый нувориш-аравиец. Рейфлинт резко встал и вышел из каюты.

В полупустом салоне авиалайнера Ника вглядывалась в иллюминатор. Муж-аравиец расправлялся с бортовым завтраком.

– Где-то здесь погребен заживо «Архелон», – обронила Ника с затаенной печалью. – У каждой подводной лодки, как и у человека, есть свой неповторимый голос... По спектру шума винтов можно определить ее имя...

– О, – перестал жевать аравиец, пораженный блеснувшей мыслью. – Как шериф определяет гангстера по отпечаткам пальцев?!

И засмеялся, довольный неожиданным сравнением.

– За каждой подлодкой тянется шлейф, – продолжала Ника, погруженная в свои мысли, – шумовой, тепловой... Шлейф из погубленного ею планктона, из разбитых надежд... По этим следам за ней охотятся самолеты-ищейки. Для них придумали и шумопеленгаторы, и теплопеленгаторы, и биопеленгаторы...

– Каким же прибором находят их по «шлейфу разбитых надежд»? – перебил новый муж, снисходительно улыбаясь.

– Сердцепеленгатором, – горько усмехнулась Ника.

Утром Рейфлинт прошелся по отсекам. Более омерзительного зрелища он не видел за всю свою службу. Пустые консервные банки и бутылки перекатывались по коридорам и проходам в такт качке. Стаи тараканов расползались по переборкам и подволоку. Ржавчина покрывала механизмы. Реактор был остановлен. Работали лишь аварийные дизель-генераторы, питая осветительную сеть да камбузные плиты. Все остальные машины молчали. Двери кубриков были выломаны, плафоны разбиты. Из затхлой темноты доносились храп, ленивая ругань и чей-то плач. Никто при появлении командира не вставал. Всюду его встречали мрачные пустые глаза, взгляды исподлобья. Почти вес облысели. Это гладкие розовые головы были смешны и трогательны. Рейфлинт вдруг ощутил прилив сострадания. «Мы все здесь невольные братья. Во всяком случае, мы ближе друг к другу, чем кто-нибудь к нам из оставшихся на земле». Он привык относиться к подчиненным покровительственно, ибо понимал, насколько его власть на корабле выше, чем права любого из них. И даже теперь, когда власть эту он почти утратил и права их уравняла «суперлепра-ХХ», он испытывал нечто вроде угрызений совести от того, что на его корабле страдали люди, безоглядно вверившие ему, коммодору Рейфлинту, свои судьбы.

В центральном посту Рейфлинт был приятно удивлен, когда вдруг бодро щелкнул динамик:

– Акустик, сэр!

– Слушаю, акустик.

– По пеленгу сорок пять – шум винтов. Предполагаю транспорт. Пеленг не меняется. Цель движется на нас.

Рейфлинт объявил боевую тревогу и не без опаски увел корабль под воду. «Архелон» слишком давно не погружался... Рейфлинт приказал Роопу держаться на перископной глубине и поднял смотровой прибор. Прямо на него надвигался белоснежный лайнер типа «Трансатлантик». Он прошел в каких-нибудь трех кабельтовых от головки поднятого перископа, и Рейфлинт отчетливо разглядел на променад-палубе танцующие пары. Ему даже показалось, что он слышит фокстротную музыку.

Много позже, пытаясь проследить, как вызрела в нем эта дьявольская идея, он нарисовал себе довольно логичную схему, в которой звено к звену выстраивались и тюремный остров Юджин, и посмертная записка Коколайнена с пессимистическим выводом о неизлечимости «суперлепры XX», и лестница, сброшенная с вертолета в воду, и свадебное путешествие Ники с абу-дабийским миллионером, и та мысль о братстве отверженных, что возникла при виде гологоловых архелонцев, и белоснежный лайнер с беспечным дансингом... Все это Рейфлинт выстроил в единую цепь много позже. А тогда, в полумраке боевой рубки у опущенного перископа, ему показалось, что перед глазами полыхнул белый свет выхода из подводного склепа, что путь к новой жизни для его заживо похороненного экипажа открылся в мгновенном озарении. Не решаясь этому поверить, Рейфлинт позвонил инженер-механику и спросил, сколько лет еще может работать реактор без перезарядки активной зоны, без смены урановых стержней.

– Три года, – ответил механик.

– Прекрасно.

Рейфлинт спустился в каюту и набросал на бланке текст радиограммы:

«Пожар в реакторном отсеке. Потерял ход и управление. Разгерметизировался первый контур. Растет уровень радиации. Прошу...» Фразу «прошу срочной помощи» он оборвал намеренно. Так легче поверят, что «Архелон» уже не существует...

Рейфлинт вызвал старшего офицера.

– Рооп, я хочу знать, как вы посмотрите на мой план...

ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ

Сквозь лобовое стекло ходовой рубки «Иберии» в голубой океанской дали вспыхнула огненная точка. Вахтенный помощник вскинул бинокль.

– Прямо по курсу – спасательная шлюпка! – доложил он капитану. – В шлюпке шесть человек. Они машут руками и жгут фальшфейер. Приготовить катер к спуску?

– Не надо, – ответил капитан. – Слишком много возни. Подойдем с подветренной стороны и сбросим штормтрап.

Помощник спустился вниз.

Спасенные кутались в черные плащи-накидки военного образца. Помощника поразило, что все они были лысы, безбровы, голощеки. В своих одинаковых просторных одеждах они походили на монахов, давших странный обет – уничтожать на теле любую растительность, будь то ресницы, усы или волосы.

Старший «монах» шагнул к помощнику.

– Срочно проведите меня к капитану. Вашему лайнеру угрожает смертельная опасность.

Помощнику не понравилось, что вся остальная пятерка двинулась за ними следом.

– Может быть, ваши люди нуждаются в отдыхе?

– Нет, – сухо отрезал старший.

– Тогда пусть они останутся вни... – помощник осекся. Из-под плаща высунулось дуло автомата. Дверь в ходовую рубку была уже рядом, и помощник распахнул ее спиной. В рубке «монахи» выхватили из-под накидок автоматы, защелкали откидными прикладами.

– Всем стоять на своих местах! Где у вас радиостанция?

Помощник после тычка стволом автомата в грудь покорно вышел в коридор в сопровождении двоих пиратов. Вскоре оттуда донеслась короткая очередь, звон стекла, треск пластмассы...

– Передатчик расстрелян, сэр! – доложил один из конвоиров помощника. Тот, кого назвали сэром, вышел на крыло мостика и выпустил зеленую ракету.

Капитан с ужасом увидел, как синева океанской глади взбурлила белыми пузырьками и из воды показалось нечто черное, глазастое, округлое, похожее на тело спрута без щупалец. Вслед за рубкой всплыла покатая спина широколобой рыбины.

– Я старший помощник командира этой подлодки. – Сухощавый налетчик забросил автомат за плечо. – Выполняйте мои указания. Торпедные аппараты нацелены на ваше судно.

Рооп приказал спустить спасательные шлюпки и, как только они переправили с «Архелона» на борт «Иберии» абордажную группу, велел капитану собрать команду в носовом трюме.

События развивались столь стремительно, что пассажиры по-прежнему веселились в ресторанах, барах, салонах. Разгоняя артисток варьете, на эстраду вышли лысые люди в голубых подводницких комбинезонах. Автоматы смотрели в публику.

Три года они не видели женщин... Мужчин-пассажиров загнали в кормовую баню и наглухо задраили двери. Дрожащих претенденток на титул «мисс Атлантика» свели в банкетный зал ресторана первого класса. Камбузные лифты едва успевали подавать закуски и вина, так что блюда, бутылки, салатницы, бонбоньерки, соусники приходилось ставить в проходы между столиками. По ним ходили. В них валили визжащих женщин. Рвали одежды зубами и руками. Узники подводного лепрозория возмещали все, чего были лишены долгие годы...

Экипаж «Архелона» перебывал на «Иберии» в два потока. Лишь Рейфлинт и Бар-Маттай провели время в своих каютах. Обе смены переправили с лайнера все, что только могло войти в шлюпки и пролезть в люки: ковры, ящики с винами, кадки с пальмами и даже автомат для мороженого. Рейфлинт вызвал к себе старпома.

– Рооп, придется сделать еще один рейс. Я хочу, чтобы вывезли судовую библиотеку.

Шесть ящиков с книгами забили спальню Рейфлинта до подволока.

...Подводная лодка отошла на дистанцию торпедного залпа и, развернувшись к «Иберии» носом, тихо вздрогнула. Стальная сигара неслась почти поверху. Проломив белый борт, торпеда всадила в топливную цистерну стокилограммовый заряд тринитротолуола. Взрыв выбросил лайнер из воды по нижнюю марку ватерлинии и разломил пополам.

Убедившись, что на поверхности не осталось ни людей, ни обломков, «Архелон» погрузился туда, куда только что ушли останки «Иберии»... Так началась новая жизнь отверженной субмарины.

Сообщения о гибели «Архелона» и таинственном исчезновении «Иберии» вышли в газетах почти одновременно. Если как и связывали два этих факта, то только фразой: «Опять эти проклятые Бермуды!» Обе катастрофы произошли вблизи границ Бермудского треугольника.

– Не такой уж он проклятый, – заметил морской министр начальнику генерального штаба. – Теперь по меньшей мере приутихнет пресса и прекратятся эти запросы в парламент.

– Да, все решилось как нельзя лучше, – согласился адмирал. – «Архелон» сделал свое дело, «Архелон» может... Кхм!

– Два года боевого дежурства – это беспрецедентно. Честно говоря, я не думал, что они продержатся так долго...

– Господин министр, я полагаю, что коммодор Рейфлинт достоин ордена «Рыцарь океана» первой степени.

– Несомненно.

А для «погибшей» субмарины наступила пора благоденствия. Кубрики были убраны с дворцовой роскошью; отсеки ломились от изобилия фруктов, вин, изысканных закусок. В офицерской кают-компании играл всемирно известный скрипач, захваченный на одном из трансатлантических теплоходов.

Бар-Маттай настоял, чтобы пленник жил у него, и таким образом в его затворничество вошла музыка.

Командир по-прежнему не появлялся на захваченных судах. То немногое, что составляло его долю добычи, были в основном книги. Он читал ночами напролет, препоручив все корабельные дела старшему помощнику.

Рооп был доволен. Команда заметно подтянулась. И хотя в кормовых отсеках его еще посылали иногда к черту, но вахты неслись исправно, особенно перед атакой очередной жертвы. Единственный, кто по-настоящему отравлял ему жизнь, так это Бахтияр. На захваченных теплоходах стюард шарил по судовым аптекам, добывал морфий и другие наркотики. Его каюта превратилась в подпольный «приют радости». Человек шесть наркоманов ходили за ним по пятам и были готовы выполнить любое желание стюарда. В отсеках поговаривали о нем как о втором командире «Архелона». Рооп хмурился и с некоторых пор стал носить пистолет в потайном кармане.

Каждое утро О'Грегори с замиранием сердца разглядывал свое тело. И каждое утро тихо ликовал: судьба хранила избранника – ни одного бронзового пятнышка, ни одного седого волоска.

– Везет вам, док, – вздохнул Бахтияр, по-свойски примостившийся на краешке стола медицинского блока. Он вертел в пальцах песочные часы. – Неужели от этой дряни нет никакого средства?

– Возможно, есть, – откликнулся О'Грегори.

Стюард взвыл:

– Чтоб он провалился, этот чертов гроб, и никогда не всплыл!

– Но без нас! Провалился без нас... – тихо уточнил О'Грегори.

Бахтияр встрепенулся, сжал пальцы так, что склянка часов хрупнула, просыпался песок. О'Грегори вздохнул:

– Будь мы все поумнее, давно бы затопили эту консервную банку, нашли бы подходящий островок... Солнце, фрукты... Уверен, наши дела пошли бы на лад!

– Да, – вплотную приблизился Бахтияр, – это лучше, чем гнить заживо. Если бы не кэп...

– Все диктаторы кончали одинаково...

– Но есть еще, – понял намек Бахтияр, – вся эта офицерская сволочь... не в обиду вам, док! Оружие выдается лишь в группу захвата... А в ней одни офицеры.

– Есть хороший способ... – замялся О'Грегори, – но он требует надежных людей.

– На верное дело люди найдутся.

Оба замолчали, поглядев друг на друга так, будто встретились впервые.

«ГОВОРИТ И ПОКАЗЫВАЕТ «ТЕЛЕАНДР»

Поздней осенней ночью «Архелон» пересек на глубине двухсот метров подводный желоб Романш, соединяющий обширную Бразильскую котловину с котловиной Сьерра-Леоне. Черное дирижаблевидное тело плавно пронесло свои куцые крылья над пропастью бездонного разлома океанского ложа, над пиками подводных хребтов, в водной толще которых не вращались винты ни одной субмарины. В вечной тьме глубин вздымались горные замки, слепленные друг с другом игрой первородного хаоса. Никем не виданные, они простирались на сотни миль, подпирая океан зубцами своих диких башен, кровель, пирамид, столпов... Горная готика этого инопланетного мира была столь же девственна, сколь и марсианские цирки, если не считать бутылок и пивных жестянок, нефтяных бочек и прочего хлама, сброшенного с судов и рассеянного по подводным плато, каньонам, седловинам, ущельям...

Справа по борту проплывала вершина подводной горы Мак-хилл, которой не хватило лишь ста метров, чтобы стать островом. На каменистом пятачке Мак-хилла стояла металлическая тренога с яйцевидной стальной капсулой – гидрофон системы подводного прослушивания № 144. Это творение человеческих рук походило на спускаемый аппарат, угнездившийся на чужепланетных скалах. Правда, и тренога, и капсула акустического приемника так густо обросли губками и кораллами, что напоминали древний сосуд, оставшийся от затонувшей цивилизации. Морские звезды «терновый венец» вели у подножия гидрофона свою вековечную войну с мидиями и гребешками.

Толстые наросты «морских желудей» не помешали «подводному уху» уловить свиристенье лодочных винтов. Под обманчиво безжизненным черепом капсулы бесшумно сработала электронная автоматика...

Вахтенный оператор береговой гидроакустической станции «Сан-Педро» лениво подпиливал острые косточки маслин. Он глотал их для пользы пищеварения, ибо был уверен, что маслинные косточки рассасываются в желудке, как пилюли.

На пульте сигнализации уныло тлели синие огоньки молчащих гидрофонов.

В соседней комнате сидел репортер телевизионной компании «Телеандр» Дэвид Эпфель и просматривал то, что ему удалось записать сегодня на видеомагнитофон. Эпфель вглядывался в экран, кривил губы. Он был недоволен материалом. Он вел на «Телеандре» военно-морскую хронику и вот уже целый год безуспешно пытался преподнести зрителям «гвоздь сезона», подобный «Архелону». Сорокалетний и до недавнего времени малозаметный репортер сделал себе имя на «Архелоне» в тот день, когда пощелкал перед микрофоном кнопкой на рукоятке пуска ракет. Это он первый принес на «Телеандр» сенсацию: на борту стратегического атомохода – «суперлепра-ХХ». Это он вел встречи в эфире узников подводного лепрозория с их родственниками. Это он интервьюировал «врача-гуманиста» О'Грегори, бесстрашно отправившегося в подводный аид.