Текст книги "Знак Вишну"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Скверные дела, – невозмутимо сказал старший офицер Рейфлинту. – Должно быть, барахлит биозащита реактора. Наш стюард весь в бронзовых пятнах...

– Биозащита в норме, – ответил Рейфлинт. – Час назад я лично осмотрел датчики.

– Может быть, поместить больного в изолятор? – неуверенно предложил Рооп.

– Не надо.

– Но почему?!

– Я не могу управлять кораблем из изолятора.

И командир показал Роопу бронзовые ладони.

Подвсплывший «Архелон» бурунил воду выставленной антенной.

Барни нажал клавишу передатчика, крутнулся барабанчик с перфолентой, и антенна СБД – сверхбыстродействующей связи – выстрелила в эфир тревожную радиограмму. Спутник-ретранслятор передал ее в приемный центр военно-морских сил.

Вскоре Рейфлинт зачитал ответную шифрограмму морского министра старшему офицеру:

«Подводному рейдеру прекратить боевое патрулирование. Следовать на север. Встать к барже на внешнем рейде базы. Перенести на баржу контейнер с биологическим материалом. После передачи бактериологических проб отойти южнее мыса Шедруп и лечь в дрейф. Ждать дальнейших распоряжений».

Обратно возвращались полным – сорокаузловым ходом. В кают-компании обедали молча, без обычных шуток. Бар-Маттай ходил по отсекам, искал больным слова утешения. Одни слушали его с надеждой и верой, другие – криво усмехаясь, третьи – безразлично.

Баржу обнаружили сразу. Старая посудина одиноко стояла на двух якорях. Внешний рейд был пуст.

Коколайнен перенес на ржавую палубу контейнер с биопробами и выстрелил зеленую ракету. С удовольствием прошелся по плавучему островку и нехотя перепрыгнул на корпус субмарины.

«Архелон» взял курс на мыс Шедруп.

ФАБРИКА ДЕЛЬФИНОТОРПЕД

Стеклянный октаэдр дельфинария «Акварама» с уличными светильниками в виде всплывающих пузырей воздуха сверкал на солнце между городским пляжем и приморским парком. Флэгги нравились его дымчатые стекла, его просторная арена-бассейн, наполненная водой, сквозь прозрачную синеву которой чуть зыбко, но ясно проступали белые камешки глубокого дна. Ей нравилось нырять к своим питомцам прямо с демонстрационной вышки, вонзаясь соструненным телом в центр аквамаринового кристалла, ощущать, как выброшенные руки не рассекают, а раздвигают тугие струи, как пеленают грудь, живот, ноги токи взвихренной телом воды, как охватывает все плотнее и плотнее, обнимает, обжимает ее всю, сливается с ней толика моря, заключенная в мраморную оправу бассейна. Три молодые афалины, Чак, Стэн и Пепи, круто пикировали за своей повелительницей, настигали у самого дна и эскортировали всплытие Флэгги, кавалерственно поддерживая ее плавниками. В такие минуты жизнь казалась даром небес, и Флэгги начисто забывала о том, что в трех милях от «Акварамы» на каменистом берегу пустынной бухточки, вход в которую охраняли с моря дьа боевых дельфина с ножевыми пилами на рострумах[19]19
  Здесь: носовая часть головы дельфина.


[Закрыть], а со стороны шоссе – автоматчики из батальона «зеленых беретов», расположен секретный «объект D-200»: сетчатые вольеры и приземистые корпуса дельфинария ВМС. Флэгги провела там два года и была уверена, что она и ее коллеги дрессируют дельфинов для спасения летчиков, катапультировавшихся над морем. Высоколобые «рыбины» прекрасно справлялись с обязанностями спасателей, и Флэгги гордилась, что служит гуманному делу Флоренс Найтингейл[20]20
  Флоренс Найтингейл – одна из первых в мире сестер милосердия.


[Закрыть]. Разумеется, она понимала, что «объект D-200» вовсе не благотворительное заведение, она знала, что в соседних группах дельфинов учат транспортировке боевых пловцов к местам диверсий, учат их отыскивать затонувшие торпеды и ракеты, сбрасывать на них специальные захваты... Все это куда ни шло; во всяком случае, животные при подобных операциях не страдали. Но однажды в безымянную бухту вошла и встала к причалу дельфинария подводная лодка без бортового номера. Флэгги интересовал этот странный корабль лишь постольку, поскольку им командовал худощавый коммандер-лейтенант с лицом тонким и одухотворенным, какие бывают скорее у музыкантов, чем у военных. Ард Норман, так звали командира анонимной подлодки, поразил Флэгги тем, что не только не выказал ни малейшего желания познакомиться с ней поближе, но даже не отпустил ни одного комплимента насчет длины ее ног, от чего не удерживался всякий, кто видел Флэгги впервые. Правда, он несколько раз останавливался у бортика учебного бассейна, глядя, как Флэгги работает с дельфинами, и, хотя она в эти минуты едва ли не превосходила своих подопечных в ловкости и грации, коммандер-лейтенант уходил прочь, так и не бросив ей ни одного слова. Она еще надеялась, что все это – мужская хитрость, тонкая игра. Что рано или поздно он подойдет к ней и без обиняков пригласит в служебный снек-бар на чашечку кофе или еще куда-нибудь поинтересней, но ничему из этого не суждено было сбыться – на третий день их немого знакомства Арда Нормана увезла из дельфинария машина военной полиции. Подробности той скандальной истории, названной газетами «дельфиньим делом», Флэгги узнала от кузена Дэвида Эпфеля, единственного из репортеров, кому было разрешено присутствовать на заседаниях военно-морского трибунала.

Преступление коммандер-лейтенанта Нормана состояло в том, что он отказался быть командиром субмарины, аппаратные трубы которой были приспособлены для выпуска живых торпед – минированных дельфинов. Он сделал заявление для печати – гневный протест против превращения дельфинов в торпедное мясо, – и коммандер-лейтенанту вменили в вину сразу два преступления: отказ от военной службы и разглашение военной тайны. Эпфель клеймил его в своих выступлениях как инсургента и отступника, но в разговорах с Флэгги отдавал должное смелости офицера.

– В нем не перебродили еще шестидесятые годы, – не то с сожалением, не то с завистью отзывался кузен.– Я сам тогда наломал бока одному полисмену на университетском дворе. Тогда все это сходило. Но сейчас другой век. Норман опоздал со своей выходкой лет на двадцать... Впрочем, такие люди нужны всегда. Без них бы нация закисла...

И чтобы нация и в самом деле не закисла, Флэгги на другой же день вместе с другими демонстрантами пришла к зданию трибунала, держа в руках большую фотографию улыбающегося дельфина с надписью: «Свободу Арду Норману!» Она очень надеялась, что неразговорчивый подводник увидит ее, и он, несомненно, увидел бы ее, если бы ему разрешили подойти к окну, но вместо опального коммандер-лейтенанта Флэгги заметили те, кто по долгу службы должен был наблюдать за сотрудниками режимных объектов. Она ничуть не удивилась, когда утром турникет в проходной дельфинария не сработал на ее магнитную карточку. Шифр пропуска был изъят из памяти сторожа-компьютера. Офицер из охраны вынес ей пластиковый пакет с купальником и резиновыми туфлями.

– Забудьте сюда дорогу, мисс, – хмуро попрощался охранник.

Три месяца она работала в пляжной конторе по прокату гидровелосипедов. А осенью в городе открылась «Акварама» с дельфиньим шоу, и Флэгги удалось получить там место дрессировщицы.

О том, что стало с Ардом Норманом, она узнала из газет. За него вступилась партия «голубых», ратующая за чистоту океана; вопреки всем избирательным законам она выдвинула подсудимого кандидатом в президенты, и эта акция смягчила приговор трибунала: коммандер-лейтенант Норман был разжалован, уволен в отставку без пенсии, кроме того, ему надлежало выплатить штраф в десять тысяч долларов. Впрочем, судьба этого человека перестала волновать Флэгги. Под рождество она вышла замуж за офицера-подводника Барни, который не отличался стройностью и одухотворенностью, но был пылок и нежен.

МОРСКОЙ МИНИСТР ПРЕДЛАГАЕТ...

О'Грегори набрал номер телефона.

– Алло, Флэгги! Ты еще не передумала выйти за меня замуж?

– Еще нет.

– Я тебе всегда говорил, что подводники – это камикадзе.

– Что-нибудь с Барни?!

– И не только с ним...

– Говори же, черт побери!

– По телефону не могу.

– Тогда приезжай немедленно!

– Только не сейчас. Приеду, когда освобожусь...

Протяжный взрыв со стороны моря заставил его оглянуться. Это на внешнем рейде взорвали баржу, на которой побывали носители бацилл неизвестной болезни...

В военно-морском министерстве адмиралы вместе с учеными-микробиологами решали судьбу «Архелона». Врач для особых поручений майор медицины О'Грегори никогда еще не видел такого скопища больших звезд на погонах.

Он тихо сидел рядом с шефом, обхватив ладонями щеки. Поза его выражала глубокую озабоченность, столь подобающую случаю.

Флагманский эпидемиолог резюмировал свой доклад:

– В результате бактериологического анализа биопроб с «Архелона» нами обнаружены бациллы неизвестной науке болезни – весьма скоротечной и инфекционной. Ее симптомы напоминают отчасти болезнь легионеров. Отчасти лепру. Выяснилось, что ее микробы в условиях слабой радиации ядерного реактора переродились в новый, крайне опасный для здоровья людей штамм микроорганизмов.

Суть моего предложения сводится к следующему: на острове Юджин в заброшенном концлагере можно без особых затрат устроить лепрозорий для пораженного экипажа. Проблема заключается лишь в том, что делать с подводной лодкой. Подлежит ли она дезинфекции? Если нет, то уничтожение столь дорогостоящего корабля нанесет ощутимую брешь в боевой мощи флота.

Президент микробиологического общества профессор Сименс заявил без обиняков:

– Полную дезинфекцию в отсеках «Архелона», набитых электроникой и разнообразной машинерией, провести невозможно. Надо менять всю начинку. Проще построить новый корабль!

– Я требую хотя бы частичной дезинфекции! – настаивал морской министр. – Стратегический атомоход должен быть в океане, а не у карантинного причала!

– Тогда через месяц вам придется подыскивать еще один остров Юджин! – запальчиво возражал профессор. – Для нового экипажа!

– Но я не могу отправить на дно целый ракетодром. Нация мне этого не простит.

– Нация во сто крат не простит вам, если вы заразите ее суперлепрой.

Перепалке, которая вот-вот грозила перейти правила приличия, положил конец начальник морского генерального штаба:

– Пусть каждый из присутствующих выскажет свое мнение. По старому флотскому обычаю, начнем с младшего. Майор медицины О'Грегори!

О'Грегори вздрогнул, как школьник, вызванный учителем врасплох. Он встал, потирая подбородок (жест крайнего смущения или, напротив, сосредоточения).

– Мне кажется, нет смысла менять на «Архелоне» экипаж... – О'Грегори сказал первое, что пришло ему в голову, и тут же судорожно стал придумывать обоснование. Нужно было немедленно найти хоть какой-нибудь довод, пусть нелепый, лишь бы не стоять столбом.

– А в этом что-то есть! – первым нарушил напряженную тишину морской министр. – Как сказывается эта болезнь на работоспособности человека?

– Никак! – откликнулся флагманский эпидемиолог. – На ранних стадиях больной почти полностью сохраняет умственную и трудовую способность. Безобразен лишь внешний вид...

– Но это уже из области эстетики, – прервал его адмирал. – В предложении майора О'Грегори я нахожу выход из сложившейся ситуации. Энергетическая установка «Архелона» заряжена на пять лет непрерывной работы. Таким образом, если экипаж пробудет некоторое время в море, то отпадает нужда в лепрозории, как снимается и вопрос о дезинфекции. А главное – не страдает стабильность нашей обороны.

– Страдают люди! – не удержался Сименс.

– Это военные люди, профессор! Они призваны к страданиям и лишениям. А вы, ученые, точно так же призваны им помочь. У вас будет предостаточно времени, чтобы найти противоядие...

– Чудовищно! – резюмировал президент микробиологического общества. – Где же наша демократия? Дайте им выбрать самим: остров или океан!

– Прошу разрешения сесть! – напомнил о себе майор медицины.

– Садитесь!.. – одобрительно кивнул морской министр.

К острову Юджин «Архелон» шел ночью в надводном положении.

Рейфлинт и Бар-Маттай стояли на мостике. Над ними ярко пылало полярное сияние. Бурлила вода, захлестывающая на обрезиненную палубу.

– Что бы ты выбрал, – спросил коммодор, – лечебницу на острове или нашу жизнь в отсеках?

Бар-Маттай недоуменно взглянул на Рейфлинта.

– Это альтернатива морского министра, – пояснил коммодор. – Либо мы все переселяемся в лепрозорий на острове. Либо продолжаем боевое патрулирование. В последнем случае нам платят вдвое...

– Мне кажется, первый вариант лучше...

– Я тоже так думаю. С удовольствием размял бы ноги на острове, – невесело пошутил Рейфлинт.

Скованный торосистыми льдами остров Юджин открылся в предрассветных сумерках. На алом фоне зоревой полосы четко выступали утесистые скалы. Все, кто стоял на мостике, увидели бараки за колючей проволокой, вышки с прожекторами...

Коммодор опустил бинокль.

– Прелестный уголок, – скривился Рейфлинт и выругался. Бар-Маттай рассматривал из-под ладони отвесные скалы.

– Рооп, играйте большой сбор, – распорядился коммодор. – Постройте экипаж на верхней палубе!

Когда подводники встали вдоль крышек ракетных шахт в неровную шеренгу, Рейфлинт показал рукой на остров, который даже в лучах поднявшегося солнца оставался черным и угрюмым, и прокричал в мегафон:

– Выбирайте. Либо эту ривьеру, либо океан.

– Океан! – вразнобой грянули архелонцы. Ветер трепал седые волосы, жутковато неживой бронзой отливали их лица. Яростно матерясь, матросы сыпались в верхний рубочный люк. У нижнего обреза входной шахты они натыкались на Катарину, не рискнувшую выбраться на палубу.

– Эй, красотка! – окликнул ее негр-барабанщик. – А почему ты такая же рыжая, как и была? Уж не ты ли нас наградила этой «бронзовкой»?

Катарина сжалась.

– Что-то давно ты не раздевалась перед нами, девочка?! – подступил к ней торпедист с шеей циркового борца.

– Помоги ей, Сэм! Она забыла, как расстегивается лифчик!

Сэм запустил пальцы в вырез и рванул платье так, что на Катарине остались лишь обрывки всех ее одежд.

– Ага! Я же говорил! – завопил негр. – На ней ни одного пятнышка!

– Я ничего не знаю! – кричала девушка. – Я никогда ничем не болела!

Толпа, сбившаяся под нижним рубочным люком, заревела:

– Мы тоже ничем не болели, пока ты не принесла на хвосте эту заразу!

– Суд Линча этой стерве!

– В торпедный аппарат ее, Сэм!

Сэм сгреб танцовщицу в охапку и ринулся в носовые отсеки. Катарина отчаянно брыкалась, но ей стянули ноги остатками платья. Кто-то услужливо распахнул крышку нижнего торпедного аппарата, и Сэм затолкал извивающееся тело в узкую темную трубу. Крышку тут же захлопнули и задраили. Крики и мольбы Катарины глухо пробивались сквозь толстый металл. Но тут открыли переднюю, забортную, крышку, и в аппарат ворвалась вода. Еще слышно было, как билась и царапалась в трубе жертва, когда Сэм заученно рванул рычаг боевого баллона. Двести атмосфер вышвырнули хрупкое тело в глубину. Испуганно шарахнулись дельфины. Сжатый воздух вырывался на поверхность черными хрустальными шарами.

Педант Рооп, узнав о расправе, записал в вахтенный журнал: «В 7.00 на восточном траверзе острова Юджин привели в исполнение приговор суда Линча над гражданкой Федерации Больших Кокосовых Островов, виновной в заражении экипажа «суперлепрой XX». В 7.15 дали обороты турбинам и легли на обратный курс для дозаправки продуктами и расходными материалами за северной чертой внешнего рейда базы».

Бахтияр прибежал в торпедный отсек, когда народ уже расходился. Выпихнув из лаза чью-то голову, стюард пронырнул в круглый люк, пронесся по проходу между стеллажными торпедами, расталкивая встречных, и яростно забарабанил в литую крышку.

– Открой! – проревел он Сэму.

– Пожалуйста, сэр! – торпедист крутнул рычаг кремальеры и галантно распахнул зев осушенной трубы.

Маленькая морская звезда распласталась на мокром металле....

Бахтияр, издав странный горловой звук, долго смотрел на нее, затем извлек звезду из аппарата, бережно расправил лучи на ладони и, с трудом переставляя ноги, понес ее к выходу. Один из матросов пощелкал пальцами у виска:

– Похоже, он решил, что его красотка слегка уменьшилась в размерах!

– Держу пари – она сегодня попадется тебе в компоте, Сэм! – захохотал негр-барабанщик. Но тут взвыли внутриотсечные динамики: «По местам стоять! Корабль к бою и походу!»

«ГОРОДУ И МИРУ!»

На этот раз буксиры вывели в море старый лихтер, груженный ящиками, мешками, бочками и коробками – всем необходимым для годичного автономного похода.

Выждав, когда на лихтере никого не осталось, «Архелон» подошел к борту. Без малого сутки перетаскивали подводники провизию, медикаменты, запчасти, загромождая отсеки и трюмы. Субмарина ушла, и лихтер взорвали.

Океан принял в свои недра заразные обломки точно так же, как принимал он бетонные капсулы с отравляющими глазами и радиоактивными веществами.

После гибели Катарины Бахтияр почти перестал выходить из каюты. В знак траура он отпустил щетину. Редкие жесткие волоски торчали из кожи серебряными занозами. Несколько раз он ходил к Коколайнену, выменивая спирт на шоколад и сгущенные сливки. Однажды он постучался в каюту Бар-Маттая.

– Святой отец, прочтите по душе убиенной какой-нибудь псалом... – глухо попросил стюард. – Она была католичкой. Ей было бы приятно знать, что я попросил вас об этом.

Бар-Маттай покачал головой:

– Я не святой отец...

– Все равно... Вроде как духовное лицо. Очень прошу вас.

Бар-Маттай задумался.

– Хорошо, я выполню твою просьбу.

– А нельзя ли нас обвенчать? Заочно?

– Нет. Я должен был услышать сначала ее согласие.

– Она согласна! Я знаю. Она ведь занималась своим ремеслом не от хорошей жизни. А у меня кое-что отложено. Мы бы неплохо зажили.

– Этого нельзя сделать еще и потому, – покачал головой Бар-Маттай, – что вы мусульманин, а она католичка.

– У меня нет веры, святой отец. Мне все равно, Магомет или Христос. Я верю только в него, – и стюард выхватил из потайных ножен кривой индонезийский крис с волнистым лезвием. – А что до ее согласия, то вы его услышите.

– Я не умею вызывать души мертвых.

– А вы попробуйте, ваше преподобие! Я бы дорого дал, чтобы услышать ее голос. Хотя бы с того света...

Бахтияр открыл гермодверь и переступил через комингс.

Коколайнен сидел в кресле, уронив голову на стол, будто вслушивался, что там творится в выдвижном ящике.

– Эй, док... – осекся на полуслове Бахтияр.

Щеки корабельного врача были не бронзовы, а сини. Синюшные пятна проступали на лбу и руках. Из-под микроскопа торчал лист бумаги.

Строчки запрыгали у стюарда в глазах:

«Urbi et orbi![21]21
  Городу и миру, к всеобщему сведению (лат.).


[Закрыть]

Я, корабельный врач «Архелона» майор медицины Уго Коколайнен, сим свидетельствую... (зачеркнуто)... разглашаю известную лишь мне служебную тайну... (зачеркнуто)... За неделю до выхода в море я дал согласие... (зачеркнуто)... Я единственный член экипажа, который знал, что среди ракетных боеголовок, принятых на борт подводной лодки, – четыре (в ракетных шахтах № 21—№ 24) выполнены в варианте носителей бактериологического оружия. Генная инженерия...

Очевидно, произошла разгерметизация и утечка... Мои функции по контролю... (зачеркнуто). Mea culpa[22]22
  Моя вина (лат.).


[Закрыть]. Видит бог, я ни в чем не виноват... По всей вероятности, вирусы в условиях слабой радиации и нашего микроклимата переродились, дали новый штамм...

Я искал противоядие. Все бесполезно... Все бессмысленно... Я принял цианистый калий, убедившись, что имею дело с неизлечимой формой «бронзовки». Подводный лепрозорий не лучше острова Юджин. Те, кто думает иначе, пусть живут и уповают на бога...»

Рейфлинт повертел записку в пальцах, затем набрал кнопочный код сейфа, приподнял защелку замочной скважины.

Открывшийся запор мягко вытолкнул ключ. На внутренней панели коммодор еще раз набрал код – буквенный, «Княженика» – полное имя Ники он ввел в электронную память замка сам; щелкнула дверца «секретки» сейфа – и Рейфлинт извлек наконец бордовый пакет из освинцованной ткани, прошитый шелковой ниткой крест-накрест.

Кривыми маникюрными ножницами перестриг нитки, вспорол плотную ткань. Из чехла выпал бумажный конверт; в красной треугольной рамке чернели слова, каллиграфически выведенные тушью: «Внимание! Пуск ракет в контейнерах № 21, № 22, № 23, № 24 производится только по получению сигнала «Эол».

Рейфлинт швырнул конверт в «секретку», вызвал старшего офицера.

– Рооп, необходимо полностью герметизировать четыре кормовые шахты. Лучше всего заварить.

– Заварить?

– Да. Заварить. Наглухо. Ракеты, которые в них находятся, небоеспособны.

– Не проще ли разрядить их в безопасном районе?

– Я бы разрядил их по Пентагону! – вырвалось у Рейфлинта. Лицо Роопа испуганно вытянулось. Коммодор, спохватившись, раздраженно бросил:

– Какой там, к черту, безопасный район, для этих ракет безопасных районов не существует... Рооп, если я вас ценю, то только за то, что вы не задаете лишних вопросов.

– Вас понял, сэр!

Старший офицер исчез.

Бахтияр разыскал Сэма-торпедиста в жилом отсеке. Сэм спал на подвесной койке и долго не мог понять, почему оказался на полу.

– Знай же, скотина! – тряс его стюард. – Слышишь, подонок! Она ни в чем не виновата!.. Ты мне еще ответишь за нее, ублюдок!

Сквозь лабиринтные извивы трубопроводов, лазы, горловины, сквозь хаос нагроможденных друг на друга механизмов и агрегатов трюмный машинист Аварийный Джек и негр-барабанщик волокли, тащили, протискивали Бар-Маттая, на голову которого нахлобучили противогазную маску с заклеенными изолентой очками. Маску с него сняли только на дне трюма в выгородке-пещере».

– А, святой отец! – приветствовал Бар-Маттая Бахтияр со странной улыбкой. – Милости прошу!

За его спиной пестрел ковер – тот самый, в котором доставили на «Архелон» Катарину. Чтобы он мог висеть на переборке, в нем пришлось проделать много прорезей и оконцев для торчащих из стенки вентилей, штоков, маховичков.

– Ваше преподобие хотело видеть Катарину? Вот она! – показал на банку с морской звездой Бахтияр.

В зрачках его вспыхивали огненные крестики.

– Так обвенчайте же нас, черт побери!

Бар-Маттай не стал прекословить.

– Соедините руки, дети мои!

Стюард послушно взял невесту за невидимую руку. Он действовал с точностью хорошего мима. Бар-Маттай произнес нараспев:

– Кто бороздит море, тот вступает в союз со счастьем. Ему грезится мир, и он жнет, не сея, ибо море есть поле надежды... Будьте счастливы, дети мои!

На один из лучей морской звезды Бахтияр надел золотое кольцо...

ФЛЭГГИ МСТИТ

Самым главным праздником в дельфинарии «Акварама», если не считать рождества, был день Нептуна. К грандиозному водному шоу готовились едва ли не за полгода, и очень немногие могли похвастать тем, что им посчастливилось побывать на роскошной феерии с цветными фонтанами, с живыми узорами, в которые сплетались на воде тела красивых девушек, и конечно же, дельфиньими пируэтами меж взлетающих струй, горящих обручей и цветочных гирлянд.

Как всегда, открывала день Нептуна Флэгги с тройкой своих дельфинов. К этому празднеству она отработала номер как никогда тщательно, ибо вся «Акварама» знала – в ложе почетных гостей будет сам военно-морской министр. По такому случаю Флэгги придумала забавную сценку – дельфиний бейсбол: три афалины швыряли друг в друга медузами, поддевая их рострумами.

Номер был принят, но директор «Акварамы» долго сомневался: выпускать ли взбалмошную красотку перед столь важным гостем? Он был прекрасно осведомлен об обстоятельствах ухода Флэгги с «объекта D-200», но лишить феерию царицы бала значило бы обеднить зрелище. К тому же повышенную старательность дрессировщицы перед визитом министра можно было объяснить желанием загладить свою прежнюю вину. И потом, как-никак Флэгги жена морского офицера, не будет же она ставить мужа под удар. Последний аргумент перевесил все сомнения, и директор разрешил дельфиний бейсбол, подумав при этом: «Какое счастье, что дельфины не научились выкрикивать политические лозунги!»

Нептуналия началась с парада фанфаристов. Морские кадеты в синих шапочках с белыми помпонами вскинули свои длинные тощие трубы, и от торжественного медного клика вода в бассейне подернулась мелкой рябью.

Флэгги в серебристом бикини, в высоких из серебристой чешуи сапогах и таких же перчатках-митенках разглядывала сквозь щелочку в шторке канала, соединявшего бассейн с вольерами, амфитеатр зрительного зала. В ложе почетных гостей в окружении двух дам – жены и дочери – сидел человек лет пятидесяти в сером летнем костюме. Наружности он был столь невзрачной – эдакий адвокат средней руки, – что Флэгги засомневалась: неужели и вправду перед ней повелитель сотен архелонов, авианосцев, могучей армады, бороздящей все океаны земли? И это в его руках, безмятежно поигрывавших программкой, судьба ее Барни, упрятанного в стальной подводный гроб?

– Твой выход! – кивнул директор царице бала. Флэгги прогарцевала на высоких каблуках к демонстрационной вышке, ловко, почти не касаясь руками перекладин, взобралась на пятачок верхней площадки и стала ждать тишины, подставив красиво выгнутое тело прожекторам, телекамерам и сотням взглядов.

Три дельфина ходили кругами, чуть взмарщивая спинными плавниками голубую гладь бассейна.

Пауза затягивалась, амфитеатр примолк, и Флэгги, вызвав в памяти лицо Барни – он всегда улыбался, как Винни-Пух, – повернулась к ложе почетных гостей.

– Господин министр! – громко отчеканила она. – От имени жен членов экипажа «Архелона» я требую, чтобы нам вернули наших мужей, чтобы им оказали медицинскую помощь, чтобы...

Ее слова заглушили фанфаристы, которым адъютант министра сделал яростный жест: «Играйте!»

Телекамеры дружно отвернулись от Флэгги и уставились на резвящихся дельфинов. В амфитеатре свистели, да так, что перекрывали ржание фанфар. Флэгги не совсем поняла, кого освистывают – ее или министра, но, взглянув вниз, увидела, как сквозь негодующую публику резво пробирались к мостику дрессировщицы дюжие парни, прокладывая путь локтями и плечами. Дождавшись, когда самый проворный схватился наконец за перекладины трапа, Флэгги вытряхнула ему на голову ведро уже пустившей сок рыбы для дельфинов и, гибко качнувшись, прыгнула в воду. Оказавшись посреди дельфинов, она сделала им знак, гневно выбросив руку в сторону ложи почетных гостей. В ту же секунду Стэн, поддев рострумом большую медузу, швырнул ее в лицо министру. Пепи и Чак проделали то же, и на огражденную трибуну обрушился град склизких комьев.

Флэгги била рукой по воде – еще! еще! еще!

Она ликовала: Барни отомщен, хотя бы отчасти...

В тот же день Флэгги была уволена из «Акварамы» с административным запретом принимать участие в каких бы то ни было публичных выступлениях. А вечером ей позвонил профессор Сименс, председатель комитета «Спасение «Архелона», и предложил место в своей лаборатории. Он смотрел открытие нептуналии по телевизору.

НИКА, ПРИЗРАК ЭЛЕКТРОННЫЙ...

Капитан-лейтенант Барни передал Рейфлинту странную радиограмму, адресованную ему начальником морского генерального штаба: «Принять телевизионную передачу по 7-му каналу в 0 часов 30 минут. После сеанса телевизионной связи выполнять поставленную задачу».

В назначенное время Рейфлинт включил в каюте телевизионный приемник и попросил Барни поточнее сориентировать антенну. На экране появился диктор в форме офицера связи:

– Вниманию экипажа «Архелона»! Передаем специальную программу с видеозаписью выступлений ваших родственников и членов семей.

Конечно же, первой выступала Ника. Она говорила сдержанно, как и подобает жене командира. Видимо, текст обращения ей помогли составить в центре связи. Ника никогда не употребляла таких высокопарных и правильных слов о воинском долге, патриотизме, героизме.

Странно и больно было видеть родное лицо, сотканное из голубоватых строчек телевизионного экрана. Рейфлинт вдруг понял, что отныне жена превратилась для него в некий электронный призрак, точно так же как и он сам стал для нее ничуть не реальнее телевизионного изображения.

Тощая супруга Роопа произносила все те же скучные слова, которые, как ни странно, казались ее собственными.

И лишь Флэгги, запнувшись на одной из фраз казенного текста, искренне разрыдалась. Ее тут же убрали из кадра. И Барни бросился к рукояткам настройки, как будто мог вернуть Флэгги на экран.

Программу закончили выступлением новомодных джазистов. Рейфлинт выключил телевизор и велел вахтенному офицеру погружаться.

На глаза настырно лезли не убранные под панель кабели дистанционного пуска ракет. Рейфлинт незадолго до похода распорядился провести их к себе в каюту. Два толстых кабеля напоминали на крутом изгибе колени сидящей женщины, обтянутые узорчатыми чулками – стальной оплеткой. Рейфлинт так долго не видел женщин, что грешные видения перестали являться даже во сне. Будто кто-то добрый и мудрый изъял мысли о недоступном из души и памяти. Теперь же, после передачи, после мельтешения женских лиц, после певучих голосов, они нахлынули вновь. Рейфлинт погасил плафон, и каюта наполнилась зеленоватой подсветкой аквариума, по стенам заметались тени рыб, уселся в кресло, включил гидрофон. Океанская рапсодия на сей раз была скупа на авуки. Несколько раз прощебетал Тэдди, но голос его потонул в мерном плещущем шуме. Рейфлинт догадался: наверху шел дождь. Сезон дождей в Северной Атлантике начинается осенью, значит, на поверхности либо сентябрь, либо октябрь. После записки Коколайнена он перестал следить за календарем. Доктор Коко был первоклассный медик, и если он считал суперлепру неизлечимой, то, значит, так оно и есть. Кстати, в очередном сеансе связи надо будет попросить нового врача. Все-таки сто человек экипажа... Лепра лепрой, но погибать от какого-нибудь аппендицита ничуть не радостнее...

Нового врача... Ха-ха! Кто к ним пойдет?! Разве что с электрического стула. Пускай присылают смертника. Одним будет больше... Опять же разнообразие – свежий человек оттуда, из того мира, с того света...

Шор-шор-шорш... Шум дождя. Прекраснейшая, никем не записанная и никем не сыгранная музыка. Ника любила умирать под нее в его объятиях.

...Они познакомились на «островке безопасности» посреди главного проспекта Александрии.

Перед ними ревел почти монолитный поток машин, и брода в нем не было. Движение в городе седьмого чуда света строилось по принципу «хочешь жить – умей вертеться». Вертелись все: автобусы со сломанными дверками, пароконные фиакры с ярко начищенными медными фонарями на облучках, грузовики с сорванными капотами и потому обнаженными двигателями, громадноколесные арбы с резными транцами, японские мопеды и «цундапы»[23]23
  Немецкая марка мотоцикла.


[Закрыть], брошенные в окрестных пустынях еще роммелевскими солдатами, помятые «ситроены», «опели», «Москвичи», «фольксвагены»... Все это сновало зигзагами, пытаясь оттеснить, обойти друг друга не справа, так слева, не по мостовой, так по тротуару.

Курчавый полицейский в полосатых нарукавниках жестикулировал посреди этой лавины, как Отелло в театре глухонемых в своей роковой сцене. Регулировщик мог бы посылать воздушные поцелуи рыжекудрой владелице спортивного «ягуара». Он мог бы отрабатывать подскоки каратэ. Он мог бы, обернувшись к ближайшей мечети, совершать намаз. Ничто бы в уличном движении не изменилось, и полицейский знал это и потому размахивал руками свободно, раскованно, как вздумается, и ему хорошо было от такого приволья.