Текст книги "Александр I и Наполеон"

Автор книги: Николай Троицкий

Наполеон, однако, не падал духом. Он образовал цивилизованную систему управления Египтом, хотя и с жестким сбором податей и налогов, но зато с местным представительством при французских властях и с уважением к исламу. Его ученые, открывшие уникальный Розеттский камень с древнеегипетскими текстами и составившие описание Египта в 24 томах, положили начало изучению этой прародины человечества.

Закрепившись в Египте, Наполеон решил все-таки идти далее на Восток – через Сирию к крепости Сен-Жан д'Акр, которая считалась ключом к Индии. 9 февраля 1799 г. он выступил из Египта в Сирию с 13 тыс. бойцов и 18 марта подошел к Сен-Жан д'Акр, с боем взяв Яффу и Хайфу, где его пытались остановить турки.

С Яффой связаны два эпизода из жизни Наполеона, обросшие колоссальной литературой всех жанров – от исторической науки до лирической поэзии. Первый эпизод: расстрел 4 тыс. турецких янычар, сдавшихся в плен после штурма Яффы. Турки ранее обезглавили французского парламентера, что по праву войны наказуемо смертью. Но кто-то из офицеров Наполеона обещал им перед сдачей в плен сохранение жизни. Наполеон, узнав об этом, был страшно разгневан: «Что мне теперь с ними делать? Где у меня припасы, чтобы их кормить?» Три дня он колебался, а на четвертый день утвердил решение военного совета с участием Клебера, Данна, Бертье расстрелять пленных. Вот почему Стендаль считал, что «ответственность за этот ужасный поступок нельзя целиком возлагать на одного главнокомандующего». Тем не менее поступок был ужасным, он лег пятном на репутации Наполеона как первое из трех самых варварских его дел (вторым будет расправа с герцогом Энгиенским, третьим – приказ о взрыве Московского Кремля).

Другой эпизод в той же Яффе, напротив, привлек к Наполеону симпатии как историков, так и поэтов мира, включая русских А.С. Пушкина и М.И. Цветаеву. Наполеон, всегда проявлявший исключительную заботу о больных и раненых солдатах, посетил в Яффе лазарет, где лежали больные чумой, беседовал с ними, выслушивал их жалобы и, ободряя, пожал руку чумному. Пушкин по этому поводу писал (в стихотворении «Герой»), что Наполеон больше всего поражает воображение поэта не в бою, не на троне, а именно в чумном лазарете:

 
Нахмурясь, ходит меж одрами
И хладно руку жмет чуме,
И в погибающем уме
Рождает бодрость… Небесами
Клянусь: кто жизнию своей
Играл пред сумрачным недугом,
Чтоб ободрить угасший взор,
Клянусь, тот будет небу другом,
Каков бы ни был приговор
Земли слепой.
 

Итак, во главе немногим более 10 тыс. бойцов (после урона больными и в боях за Яффу и Хайфу) Бонапарт подступил к столице сирийского паши Сен-Жан д'Акр – крепости, знаменитой со времен крестовых походов. Глядя на нее с вершины холма, который носил имя Ричарда Львиное Сердце, Наполеон мог оценить и ветхость древних стен крепости, и помощь ей с моря, где хозяйничала английская эскадра. Злой гений Наполеона капитан (позднее адмирал) Сидней Смит[16]16
  См. о нем: Barrow D. Life and Correspondance of William Sidney Smith. L, 1897.


[Закрыть] непрерывно пополнял гарнизон крепости людьми, боеприпасами, продовольствием. Этот, по выражению А.З. Манфреда, «один из последних представителей вымирающего племени британских пиратов», моряк не только британского, но также шведского и турецкого флотов, сидевший в парижской тюрьме и заседавший в английском парламенте (а на Венском конгрессе 1815 г. представлявший экс-короля Швеции Густава Адольфа IV), противостоял Наполеону еще в Тулоне и теперь вновь встал на его пути.

Наполеон понимал, что взять Сен-Жан д'Акр можно только решительным штурмом. Изо дня в день французы бросались на приступ, однажды во главе с Данном даже ворвались в крепость, но были отбиты, и Данн, тяжело раненный, с трудом вынесен. Сам Наполеон рисковал собой, организуя приступ за приступом. Рядовой солдат Домениль прикрыл его своим телом от осколков английской бомбы и был ранен. Наполеон произвел его в офицеры. При Бородине генерал Пьер Домениль лишится ноги, а в 1814 г., будучи комендантом Венсена, ответит на требование русских сдать крепость, что «сдаст ее, когда русские возвратят ему ногу, оставшуюся под Москвой».

Взять Сен-Жан д'Акр не удалось. Для победы французам не хватало людей, снарядов, пороха, тогда как осажденные имели все это в избытке. 20 мая 1799 г. Бонапарт снял осаду крепости и к 14 июня привел армию обратно в Каир.

Едва французы успели отдохнуть после сирийского похода, как пришла весть, что в Абукире высадилась 15-тысячная турецкая армия, которую султан прислал освободить Египет от французских гяуров. Бонапарт тотчас выступил ей навстречу. Турки, узнав о его приближении, заперлись в Абукирской крепости. С моря им помогали англичане. Наполеон оказался перед новым Сен-Жан д'Акром. Но теперь у него были свежие войска, оснащенные всем необходимым. В 2 часа ночи 25 июля он приказал штурмовать Абукир и пленных не брать. Первыми ворвались в крепость Ланн, едва оправившийся от раны, и Мюрат, который здесь был ранен в первый и последний раз за свою долгую боевую жизнь. Вся турецкая армия была истреблена. После битвы главный недоброжелатель Наполеона Клебер бросился в его объятия со словами: «Вы велики, как мир!» (другой фрондер – Даву – пришел к такому же мнению еще раньше). «Эта битва – одна из прекраснейших, какие я только видел: от всей высадившейся неприятельской армии не спасся ни один человек», – так с чувством не свойственной ему жестокой радости уведомлял Наполеон Директорию о феномене Абукира.

Можно было понять это чувство генерала Бонапарта после всего, что он пережил между Сен-Жан д'Акром и Абукиром. Сначала – досадная, первая в его полководческой карьере неудача, крах чуть ли не главной его надежды на поход в Индию, возникшая вдруг угроза даже его власти над Египтом, а затем – великолепная, победа (кстати, в том самом Абукире, возле которого ровно год назад Нельсон уничтожил французский флот), безоговорочное покорение Египта и возможность для новой попытки пройти далее на Восток. Казалось, пора забыть про Сен-Жан д'Акр и вновь думать об Индии. Но тут случилось непредвиденное.

Бонапарт долгое время был отрезан в Египте от всякого сообщения с Европой. В августе 1799 г. ему «помог» Сидней Смит, подбросивший французам пачку свежих газет. Так Бонапарт узнал, что пока он завоевывал Египет, сложилась 2-я антифранцузская коалиция из Англии, России, Австрии, Турции и Неаполитанского королевства, а русские войска под командованием А.В. Суворова заняли Северную Италию и угрожают вторжением во Францию; в самой же Франции – кризис власти, ропот масс, смута. «Негодяи! – бранил Наполеон членов Директории. – Все плоды моих побед потеряны! Я должен ехать!»

Сказано – сделано. Наполеон приказал спешно и тайно снарядить два фрегата, посадил на них до 500 отборных солдат, пять генералов (Ж. Ланна, А. Бертье, И. Мюрата, А. Андреосси, О. Мармона)[17]17
  Л. Дезэ и Ж.Б. Бессьеру тоже приказано было выехать во Францию, но – позднее.


[Закрыть], несколько адъютантов (включая Е. Богарне и М. Дюрока), самых авторитетных ученых (Г. Монжа и К. Бертолле) и, передав верховное командование оставшейся армией Ж.Б. Клеберу, 23 августа 1799 г. отплыл из Александрии к берегам Франции. Вновь пришлось ему идти на риск почти неминуемой встречи с английскими кораблями все того же Сиднея Смита, которому Нельсон поручил сторожить французов в Египте, но и теперь риск оправдал себя. Наполеон ускользнул от англичан, по пути заглянул даже на Корсику и в свой родной городок Аяччо, а 9 октября причалил к французскому берегу в местечке Сан-Рафаэль, близ Фрежюса…

Зачем он ехал, так рискуя собой и своими спутниками? Почти все историки от француза А. Вандаля до нашего Е.В. Тарле, ссылаясь на самого Бонапарта и близких к нему свидетелей, говорят в один голос – он спешил «покончить с Директорией и взять власть». А.З. Манфред выдвинул новую версию: Бонапарт-де попросту «бежал из Египта», бежал «от неизбежного и недалекого уже позора поражения», чтобы «спасти самого себя». Каких-либо доказательств в пользу этой версии нет. Манфред строит ее лишь на психологическом домысле, более подходящем для какого-нибудь Мурад-бея, чем для Наполеона.

Между тем Франция жила в нужде, горестях и тревоге. Директория, опиравшаяся на крупных буржуа, спекулянтов, казнокрадов, потеряла доверие нации. Народ бедствовал и требовал: «Мы хотим такого режима, при котором едят!» (un régime où l'on mange). Армии Республики терпели неудачи на всех фронтах. Суворов подступал к границам Франции с юга, из Италии; герцог Йоркский (сын короля Англии Георга III) во главе англо-русской армии – с севера, из Голландии. Все французы понимали, что страна нуждается в сильной и авторитетной власти, которая смогла бы укрепить Республику, обеспечить ее благополучие и защитить от внешних врагов. Понимал это и член Директории аббат Эмманюэль Жозеф Сиейес.

Последний (с 18 июня 1799 г.) состав Директории был таким: три ничтожества (Л. Гойе, П. Роже-Дюко, Ж. Мулен), вероломный, изъеденный пороками П. Баррас («душа публичной женщины в теле красивого мужчины»)[18]18
  Вандаль А. Возвышение Бонапарта. СПб., 1905. С. 11.


[Закрыть] и, наконец, алчный, изворотливый и тщеславный Сиейес, о котором Е.В. Тарле писал: «Он не был просто эгоистом, а был, если можно так выразиться, почтительно влюблен в самого себя». С 1789 г. Сиейес пережил все режимы (Людовика XVI, фельянов, Жиронду, Гору, термидор, Директорию), неизменно оставаясь на виду, но и не высовываясь сверх меры. На вопрос, что он делал в то бурное время, отвечал скромно: «J'ai vécu» (Я оставался жив).

Все пять директоров подходили под определение, которое дала им герцогиня д'Абрантес: «Чудовищный сброд безначалия, тиранства и слабости». Сиейес мог согласиться с таким определением для четырех своих коллег, но себя он ставил выше их и вообще кого бы то ни было. Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что Директория обречена погибнуть и чтобы не пойти ко дну вместе с ней, а вновь, как это было всегда, остаться на плаву, нужно устроить очередной переворот, который усилил бы центральную власть – разумеется, с ним, Сиейесом, на самом ее верху. Сиейес так сформулировал свой принцип: «Должна быть одна голова и одна сабля, которая подчинялась бы этой голове». Роль головы он, конечно, предназначал для себя и стал подыскивать саблю.

Поиски оказались нелегкими. Из лучших генералов Республики Л. Гош неожиданно умер, Ф. Марсо погиб, Н. Бонапарт, Л. Дезэ и Ж.Б. Клебер были в Египте, Ж.Б. Журдан и Ж.Б. Бернадот не годились из-за своего якобинского экстремизма, А. Массена был слишком прямолинеен, Ж.Э. Макдональд чересчур уклончив. Наконец, Сиейес соблазнил на роль «сабли» генерала Б. Жубера, но тот считал, что хотя он и отличился в итальянской кампании Бонапарта, ему все же недостает боевой славы. Сиейес устроил ему назначение командующим итальянской армией – против А.В. Суворова. Договорились, что в случае победы над непобедимым дотоле Суворовым Жубер, уже осиянный славой, вернется в Париж, разгонит Директорию вкупе с обоими парламентскими советами и поможет Сиейесу реализовать новую конституцию, проект которой уже давно был у Сиейеса в кармане.

Жубер вернулся из Италии в Париж очень скоро, но – мертвым. В первые минуты первой же битвы с Суворовым – 15 августа 1799 г., при Нови, – он был убит, а битва проиграна. Теперь Суворов мог вторгнуться во Францию со дня на день. Положение в стране обострилось до крайности. Генерал Журдан 13 сентября предложил объявить «отечество в опасности». 18 сентября Директория тремя различными путями через своих эмиссаров отправила в Египет Бонапарту письмо с призывом вернуться как можно скорее (Наполеон получит это письмо уже на пути из Фрежюса в Париж). Тем временем Сиейес, которого еще Робеспьер называл «кротом», продолжал «копать» под Директорию. Он не верил, что Бонапарт скоро и вообще когда-либо вернется из Египта, и все искал подходящую «саблю». В тот момент, когда он начал переговоры с Ж.В. Моро, ему сообщили о возвращении Бонапарта. Моро воскликнул: «Вот тот, кто вам нужен! Он устроит вам переворот гораздо лучше меня!»…

Возвращение Наполеона из Египта вызвало во Франции и особенно в Париже энтузиазм. Еще в дни суворовских побед, когда эрцгерцог Карл, между прочим, писал в Вену: «Какое счастье, что Бонапарт в Египте!»[19]19
  Сорель А. Европа и Французская революция. СПб., 1906. Т. 5. С. 351.


[Закрыть] – французский люд по всей стране распевал «Бонапартку» – песню, сложенную в честь Наполеона. Теперь, пока Наполеон проезжал от Фрежюса до Парижа, его повсюду с неслыханным торжеством, как «спасителя», встречали несметные толпы горожан и крестьян, воинские гарнизоны. Совет пятисот на радостях по этому случаю избрал своим президентом Люсьена Бонапарта, а член Совета старейшин Боден Арденнский даже умер, как говорили тогда, от радости. Казалось, что одно имя Бонапарта объединяет нацию.

Все это, конечно же, благоприятствовало намерению Наполеона взять в стране верховную власть. Но за 47 дней, пока он плыл из Египта, международное положение Франции улучшилось: 26 сентября А. Массена разгромил под Цюрихом русский корпус А.М. Римского-Корсакова, вынудив тем самым А.В. Суворова уйти из Швейцарии, куда российский генералиссимус пришел, чтобы соединиться с Римским-Корсаковым для совместного похода на Париж. Хотя угроза границам Франции со стороны Англии, Австрии, Сардинии сохранялась, она существенно ослабела. Наполеон уже не мог бросить в лицо Директории обвинение, которое побуждало его к захвату власти: «Что вы сделали с Францией без меня?»

В таком положении Наполеон больше, чем считал нужным ранее, стал заниматься обеспечением конституционной видимости переворота. Заодно он упорядочил и свои семейные дела. Еще в Египте он узнал, что Жозефина изменила ему с юным офицером Ипполитом Шарлем. Наполеон решил порвать с ней. Вернувшись из Египта в Париж, он три дня не допускал ее к себе. Жозефина испугалась: г-н Шарль был очень мил, но ради него терять прославленного на весь свет мужа она не хотела. Женская находчивость подсказала ей спасительный ход. Наполеон был очень привязан к ее детям от первого брака – Евгению и Гортензии[20]20
  Гортензия Богарне (1783–1837) – впоследствии королева Голландии, жена Людовика Бонапарта (третьего из братьев Наполеона) и мать императора Франции Наполеона III.


[Закрыть]. Жозефина взяла их обоих, плачущих, за руки и сама вся в слезах предстала перед Наполеоном, полная раскаяния, с мольбой о прощении. Наполеон простил ее, но не забыл измены. Теперь он уже не испытывал к ней прежней страсти и меньше думал о супружеской верности. Жозефина осталась его женой, но из возлюбленной превратилась в друга, с которым он даже делился иногда секретами своих любовных похождений.

Восстановив порядок в семье, Бонапарт форсировал подготовку государственного переворота, чтобы вся Франция стала покорной ему, как его Жозефина. Он учитывал, что его кредит в общественном мнении Республики выше, чем у кого бы то ни было. Большая часть парижского гарнизона готова была идти за ним в огонь и воду. Он мог вполне положиться на преданных ему генералов – И. Мюрата и В. Леклерка (женатых на его сестрах), Ж. Данна, А. Бертье, Ф.Ж. Лефевра, О. Мармона. Вызвались помочь ему Ж.Э. Макдональд, Ф. Серрюрье, П. Бернонвиль – бывший военный министр якобинцев и будущий маршал Бурбонов. Отошли в сторону, выжидая, чья возьмет, Ж.В. Моро, Ж.Б. Журдан, Ж.Б. Бернадот, П.Ф. Ожеро. Зато поддержали Наполеона, усмотрев в нем «сильную руку», некоторые банкиры, включая самого крупного из них – Г.Ж. Уврара, и даже министры, причем самые умные и влиятельные, хотя нравственно самые одиозные – Ш.М. Талейран (министр иностранных дел) и Ж. Фуше (министр полиции). Что касается членов Директории, то Сиейес и Роже-Дюко приняли участие в заговоре, Баррас последовал настойчивому совету Наполеона подать в отставку, а два оставшихся, самых никчемных директора – Гойе и Мулен – были на время переворота изолированы.

После того как все было рассчитано с первого и до последнего хода, силы мобилизованы, роли распределены, Бонапарт исполнил переворот, как по нотам, если не считать одной заминки, случившейся, впрочем, уже на второй день переворота.

Утром 18 брюмера (9 ноября) 1799 г. на заседании Совета старейшин депутаты – сторонники Бонапарта, следуя заготовленному для них сценарию, объявили, что в Париже раскрыт «страшный заговор террористов». Встревоженный Совет решил поручить Бонапарту подавление заговора с назначением его командующим войсками Парижа и окрестностей, а пока заседания обоих советов перенести в Сен-Клу, пригород столицы, где советы могли бы работать и где, кстати, их можно было бы разогнать спокойнее, чем в Париже. Там, в Сен-Клу по сценарию переворота обе палаты должны были передать всю власть в стране Бонапарту.

Однако на следующий день Совет пятисот вышел из рамок сценария. Его депутаты остро ставили три вопроса: где доказательства, что раскрыт заговор? для чего оба совета «сосланы в деревню»? с какой целью Бонапарт получает чрезвычайные полномочия? Наполеон в сопровождении генерала Лефевра и четырех гренадеров сам пришел в зал заседаний Совета, чтобы дать делу нужный ход, но ему не дали говорить. Депутаты обступили его с криками: «Долой разбойника! Долой тирана! Вне закона!» Они толкали его, пытались схватить за горло, Жозеф Арена (земляк и старый недруг Бонапарта) норовил ударить его кинжалом. Лефевр скомандовал гренадерам: «Спасем нашего генерала!» – и они с трудом буквально вырвали Бонапарта из рук разъяренных депутатов, помогли ему выбраться из зала. Появившийся откуда-то Ожеро кольнул его: «В хорошенькое положеньице вы себя поставили!» «При Арколе было еще хуже! – отвечал Наполеон. – Сиди смирно! Сейчас все изменится!»

Теперь Наполеон мог рассчитывать только на грубую силу. Верные ему войска уже были стянуты в Сен-Клу под предлогом охраны советов. Он сел на коня, выехал к ним и сказал им несколько слов, как только он мог говорить с солдатами: «В Совете пятисот собрались заговорщики. Они угрожают мне, Республике, народу. Солдаты, могу ли я рассчитывать на вас?» Исторгнув у солдат сочувственные возгласы, заверяющие в преданности, Бонапарт дал знак Мюрату, тот – Леклерку. Две колонны гренадеров – одна вслед за Мюратом, другая за Леклерком – под барабанный бой и с ружьями наперевес вломились в зал заседаний. Перекрывая дробь барабанов, загремел голос Мюрата: «Вышвырните-ка мне всю эту свору вон!» Депутаты, вмиг потеряв всякую респектабельность, со всех ног бросились из зала – и в двери, и в окна. Путаясь ногами в своих царственных тогах, они прыгали из окон с криками «Да здравствует Республика!» Через пять минут Бонапарту доложили, что «помещение очищено».

Тогда Бонапарт поставил в разыгранной драме трагикомичную точку. Он приказал собрать сколько-нибудь депутатов, еще не успевших спрятаться. Их вернули в зал, оформили как «заседание Совета пятисот» и предложили им принять декрет, по которому обе палаты подлежали самороспуску, а вся власть над Республикой вручалась трем консулам: Бонапарту, Сиейесу, Роже-Дюко. Декрет был «принят» единогласно. Вслед за тем Совет старейшин, уже информированный о судьбе младшей палаты, вотировал тот же декрет без прений. Все было ясно, кроме одного: зачем Бонапарту пристяжные?..

Итак, «восемнадцатое брюмера»[21]21
  Фактически переворот, самая дата которого стала нарицательной, 18 брюмера был только начат, а завершился 19-го.


[Закрыть] генерала Бонапарта свершилось. За два дня переворота не раздалось ни одного выстрела, ни один человек не был убит, ранен или даже арестован. Но переворот был эпохальный, хотя трактуют его по-разному. Советские историки большей частью (включая самого крупного из них – Е.В. Тарле) поддерживали ленинско-сталинский тезис о том, что Наполеон «задушил революцию» и установил «контрреволюционную диктатуру». Французские исследователи склоняются к точке зрения А. Вандаля: контрреволюция во Франции наступила уже давно – особенно с 18 фрюктидора (4 сентября) 1797 г., когда три члена Директории (П. Баррас, Л. Ларевельер и Ж. Ребель) установили в стране чрезвычайное положение, лишив полномочий 177 депутатов, 65 из них отправив без суда в ссылку, закрыв 42 газеты и отдав под надзор полиции все остальные; Бонапарт же «был последней картой революции. Правящая группа революционеров поставила его, рассчитывая, не выйдет ли Вашингтон. Но вышел Цезарь».

Думается, здесь, как часто бывает, истину надо искать между крайними точками зрения. Конечно, переворот 18 брюмера был контрреволюционным, поскольку он нарушал действовавшую конституцию Республики, упразднял законную парламентскую структуру и вел к насаждению авторитарного режима. Но, с другой стороны, переворот остановил начавшийся еще 9 термидора и ускорившийся с 18 фрюктидора процесс сползания Республики вправо, к возможной реставрации феодализма. Не зря один из крупнейших деятелей революции генерал Ж. Лафайет написал тогда Бонапарту: «18 брюмера спасло Францию». В этом смысле 1799 год был генетически связан с 1789 годом. Брюмер изменял, опрокидывал, разрушал многое, но – в рамках революционного наследия. В конце концов, – согласимся с авторитетным мнением Альбера Собуля! – и личную диктатуру Наполеона, «как бы гениален ни был ее носитель, удалось навязать революционной нации, только сохранив основные завоевания 1789 г.».