Текст книги "Александр I и Наполеон"

Автор книги: Николай Троицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Тильзит

Осень 1806 г. в Европе выдалась не менее тревожной, чем предыдущая. Наполеон, получавший от своих агентов информацию о том, что Россия, Пруссия и Англия сговариваются образовать 4-ю коалицию, насторожился и демонстрировал европейским монархам свою мощь: 15 августа, в день рождения императора, не только во Франции, но и во всех завоеванных ею землях прошли грандиозные торжества во славу «великой империи».

Тем временем Россия, Англия и Пруссия договорились между собой и 15 сентября оформили новую коалицию против Франции, к которой присоединилась и Швеция. Коалиционеры особенно многого ждали от Пруссии как хранительницы мощи и славы Фридриха Великого. Но прусская армия, воспитанная и как бы законсервированная в устарелых догмах Фридриха, давно потеряла боеспособность, а ее генералитет был бездарен и немощен (19 высших генералов в 1806 г. вместе имели за плечами 1300 лет жизни). Зато королевский двор Пруссии петушился, как при «великом Фридрихе». И министры, и король Фридрих Вильгельм III (по мнению Ф. Энгельса, «один из величайших олухов, когда-либо служивших украшением престола»), и умница-королева Луиза торопились начинать войну с Наполеоном до подхода союзных войск, чтобы не делить с ними лавров победы. 1 октября прусский двор предъявил Наполеону ультиматум, требуя в течение недели вывести все французские войска из германских земель, даже вассальных по отношению к Франции, за Рейн. В ожидании ответа из Парижа Берлин щеголял военными парадами. Королева Луиза на коне объезжала войска, возбуждая в них боевой дух. Прусские офицеры точили свои сабли о ступени французского посольства и заражали друг друга уверенностью в том, что их армия первой обломает зубы непобедимому дотоле Бонапарту.

Наполеон, получив ультиматум Пруссии, сказал Л.А. Бертье: «Нас вызывают к барьеру на 8 октября». Император не стал ждать, когда истечет срок ультиматума. 6 октября 1806 г. он сам объявил войну Пруссии и устремился в очередной поход, навстречу прусским войскам.

Итак, война между Пруссией и Францией началась, а через неделю, когда еще не все пруссаки узнали о начале войны, она фактически уже кончилась. Почти все вооруженные силы Пруссии, сконцентрированные в двух армиях численностью до 150 тыс. бойцов во главе с его величеством королем, тремя высочествами – племянниками Фридриха Великого и четырьмя фельдмаршалами, один из которых, Р. Меллендорф, участвовал во всех кампаниях Фридриха, были разгромлены в один и тот же день, 14 октября, сразу в двух генеральных сражениях – под Иеной самим Наполеоном и при Ауэрштедте маршалом Л.Н. Даву. По словам Генриха Гейне, «Наполеон дунул на Пруссию, и ее не стало». 27 октября Наполеон вступил в Берлин. Он наложил на Пруссию тяжелейшую контрибуцию в 100 млн. франков, а лично себе взял в добычу и отослал на хранение в Париж шпагу Фридриха Великого.

Столь быстрого и легкого завоевания великой державы история войн еще не знала. Но уже через восемь с половиной лет сам Наполеон превзойдет этот собственный мировой рекорд, когда за 20 дней, вообще без боя, завоюет… Францию.

А пока в поверженном Берлине 21 ноября 1806 г. Наполеон подписал знаменитый декрет о континентальной блокаде. Он понимал, что если не сокрушит Англию, его борьба с коалициями будет подобна борьбе с многоглавой гидрой, у которой вместо каждой отрубленной головы тут же вырастает новая. Покорить Англию силой оружия он не мог – для этого нужен был мощный флот, которого Наполеон не имел. И он решил задушить Англию экономически, взять ее, как крепость, осадой. Его декрет объявлял Британские острова блокированными и запрещал всем странам, зависимым от Франции (а к ним относилась уже почти вся Европа), какие бы то ни было, даже почтовые, сношения с Англией[65]65
  Текст декрета см.: Napoleon I. Op. cit. T. 13. P. 682–685.


[Закрыть]. «Пусть варится в собственном соку», – заявил Наполеон, начиная блокаду Англии.

Континентальная блокада отныне стала главной идеей внешней политики Наполеона. Эта идея толкнет его на завоевание Испании и Португалии, а затем приведет в Москву. Ей с 21 ноября 1806 г. он подчинял все прочие, даже самые выигрышные для Франции внешнеполитические идеи, включая мысль о союзе с Россией. Историки до сих пор обсуждают его континентальную систему. На Западе бытует мнение, что Наполеон, экономически унифицируя Европу (даже в противовес Англии), тем самым разумно предвосхищал современную доктрину «общего рынка». Наши исследователи считают такой взгляд модернизацией, а континентальную идею Наполеона – химерой. Даже А.З. Манфред, ценивший умение Наполеона «и при дерзновенности замыслов всегда оставаться трезвым в расчетах», признавал эту его идею химеричной, ибо «основное направление социально-экономического развития Европы начала XIX века шло по совсем иным магистралям – то было время формирования буржуазно-национальных независимых государств». Рассуждение А.З. Манфреда справедливо, и все же в континентальной системе Наполеона видится не сплошная химера, а по-наполеоновски дерзновенная, в целом, как позднее выяснилось, обреченная на неудачу, но не лишенная трезвого расчета, попытка опередить свое время.

Итак, Англия вновь – после Булонского лагеря – оказалась под угрозой гибели, и опять, как и в 1805 г., на помощь ей пришла Россия.

Собственно, Александр I спешил помочь не столько своему английскому кредитору, сколько прусскому другу. Фридриха Вильгельма III царь почему-то любил, хотя испытывал понятную антипатию к другому своему постоянному союзнику Францу I – этому «старому грязному уроду», как назвал его Александр в письме к сестре Екатерине Павловне, собиравшейся выйти за 39-летнего императора Австрии замуж. «Для меня нет ни жертв, ни усилий, которых я не совершил бы, чтобы доказать вам всю мою преданность дорогим обязанностям», – так написал Александр Фридриху Вильгельму 3 ноября 1806 г., вспоминая, должно быть, клятву над гробом Фридриха Великого. В тот же день был отправлен на помощь Пруссии 60-тысячный корпус Л.Л. Беннигсена, а следом за ним – другой, 40-тысячный Ф.Ф. Буксгевдена. Оба корпуса были уже за границей, когда Александр I решил, наконец, кого назначить главнокомандующим.

Трудно далось царю это решение. М.И. Кутузов после Аустерлица впал в немилость. Других отечественных военачальников царь ставил еще ниже. Вновь приглашать Ж.В. Моро из Америки было некогда. В конце концов Александр склонился к мнению двора поручить главное командование самому популярному из сохранившихся екатерининских полководцев, соратников Румянцева и Суворова. Таковым был признан генерал-фельдмаршал Михаил Федотович Каменский, который когда-то, по свидетельству Дениса Давыдова, «имел счастье нести в общем мнении и в мнении самого Суворова высокую честь единственного его соперника», а теперь, как сказал о нем К.В. Нессельроде, «ветеран с придурью», оглохший, полуослепший и наполовину выживший из ума. «Пиит пиитов» Г.Р. Державин посвятил Каменскому хвалебную оду с такими строками:

 
Оставший меч Екатерины,
Булат, обдержанный в боях!
 

Царь и царица, Елизавета Алексеевна, приняли Каменского как спасителя и напутствовали его «на святое дело» борьбы с Наполеоном. Вслед за тем Александр I предписал Синоду, чтобы по всем российским церквам возглашалась анафема Наполеону как антихристу, «твари, совестью сожженной и достойной презрения».

В тот день, когда россияне впервые услышали эту анафему (7 декабря), Каменский прибыл к армии и моментально учинил в ней хаос. «Последний меч Екатерины, – иронизировал над ним Ф.Ф. Вигель, – по-видимому, слишком долго лежал в ножнах и оттого позаржавел». Его распоряжения оказались настолько путаными, что все смешалось, и целую неделю командиры отдельных частей не знали, где армия, что с ней и есть ли она вообще. Сам Каменский, убедившись в собственной беспомощности, через шесть дней самовольно покинул армию и уехал к себе в деревню, а перед отъездом приказал: «Всем отступать, кто как может, в пределы России». Александр I, узнав об этом, сказал окружающим: «Угадайте-ка, господа, кто первый бежал из армии?» Самому же «спасителю» царь направил жесткий рескрипт: «Хотя и с прискорбием, но не обинуясь, должен я сказать вам, что таковой предосудительный поступок, если бы он сделан был кем-либо другим, надлежало бы предать строжайшему военному суду, коего неминуемым последствием было бы лишение живота».

Тем временем Наполеон, узнав о наступлении русских войск, по своему обыкновению стремительно пошел им навстречу и успел занять Варшаву. Новая война между Россией и Францией запылала теперь на польских землях. «В Польше не четыре, а пять стихий, – досадовал Наполеон. – Пятая стихия – грязь». Эта «пятая стихия» лишила Наполеона его важного козыря – быстроты маневра. Война приняла позиционный характер, и в такой войне неожиданно проявил себя с лучшей стороны Леонтий Леонтьевич Беннигсен, барон, генерал от кавалерии, один из главных убийц Павла I.

Беннигсен отказался выполнять приказ Каменского об отступлении в Россию и продолжил боевые действия. Фигурально говоря, он сыграл вничью 26 декабря 1806 г. при Пултуске с лучшим из маршалов Наполеона Ж. Ланном (имея, правда, более чем двойное превосходство в силах), а 8 февраля 1807 г. под Прейсиш-Эйлау – с самим Наполеоном, причем на этот раз даже уступая противнику численно. Разумеется, и в том, и в другом случае Беннигсен рапортовал в Петербург царю о своей победе. Благодарный Александр I после Пултуска назначил его главнокомандующим, а за Эйлау пожаловал ему высший орден Российской империи – св. Андрея Первозванного – и пожизненную пенсию в 12 тыс. рублей. «На вашу долю, – гласило приветствие царя барону-„цареубийце“, – выпала слава победить того, кто еще никогда не был побежден».

Русское общество, узнав об Эйлау, ликовало. Вновь выступил с патриотической одой Г.Р. Державин – теперь, правда, в иносказательной форме, под названием «Персей и Андромеда». Поэт изобразил здесь Наполеона чудовищным драконом из преисподней, «серпокогтистым, двурогатым», «живым саламандром», которого поражает русский витязь (Беннигсен, стало быть). Сам Александр I проникся боевым духом и осведомился у Беннигсена, «когда прибытие его (царя. – Н.Т.) к армии окажется наиболее полезным». Беннигсен ответил, что просит государя «поспешить отъездом».

16 марта 1807 г. Александр I с военно-придворной свитой отправился в действующую армию. Проездом он посетил в Митаве Людовика XVIII и заявил ему, что «день, когда он водворит его во Франции, будет счастливейшим днем его (Александра. – Н.Т.) жизни»[66]66
  Шильдер H.K. Император Александр I. Его жизнь и царствование. СПб., 1905. Т. 2. С. 165.


[Закрыть]. 23 марта (4 апреля) царь уже делал смотр своей гвардии близ Юрбурга в присутствии Фридриха Вильгельма III. Тронутый убитым видом короля Пруссии, Александр обнял его и со слезами на глазах воскликнул: «Не правда ли, никто из нас двоих не падет один? Или оба вместе, или ни тот, ни другой!» Единственный уцелевший остаток прусской армии – 14-тысячный корпус генерала А.В. Лестока – оба монарха договорились подчинить Беннигсену. Полномочия же самого Беннигсена Александр, памятуя о своем разладе с Кутузовым, подтвердил в особом приказе по армии: «Все повеления выходят по-прежнему от одного главнокомандующего генерала Беннигсена, равно как и рапорты доставляются прямо к нему». Себе лично царь отводил роль вдохновителя и наблюдателя…

Наполеон понимал, что при Эйлау он не смог добиться победы, хотя и удержал за собой поле битвы. Он заметит в разговоре 1809 г. с полковником А.И. Чернышевым: «Я назвал Эйлау своей победой только потому, что после сражения вы (т. е. Русские. – Н.Т.) изволили отступить». В Париже (как и в Петербурге) служили благодарственный молебен «Те Deum» по случаю эйлауской победы, а Наполеон, досадуя и на «пятую стихию» Польши, и на стойкость русских солдат, вынужден был признать войну непозволительно затянувшейся и начал готовиться к летней кампании. Тяжкое, полное забот и тревог время первых месяцев 1807 г. скрасил Наполеону его роман с Марией Валевской[67]67
  Подробно о ней см.: Брандыс М, Мария Валевская // Исторические повести. М., 1975; Sutherland Ch. Marie Walewska Napoleon's Great love. L, 1979.


[Закрыть], «один из знаменитейших романов истории», по «экспертной» оценке Мариана Брандыса.

Мария Валевская. Художник Ф. Жерар.

Об этом романе написаны десятки книг, как научных, так и художественных, сочинены поэмы, драмы и оперные либретто, снят ряд кинофильмов, из которых лучшим был первый (1937), американский суперфильм с несравненной Гретой Гарбо в главной роли (в польском фильме «Марыся и Наполеон» роль Валевской играла другая кинозвезда Беата Тышкевич). Биографы Наполеона, однако, не всегда принимают его польский роман всерьез. Е.В. Тарле лишь упомянул Валевскую. А.З. Манфред, считавший любовь Наполеона к Жозефине «пожалуй, единственным в его жизни сильным чувством к женщине», признал, возражая себе самому, что в романе жизни императора глава «Мария Валевская» «осталась, наверное, самым сильным, самым ярким его воспоминанием». Самый авторитетный знаток личной жизни Наполеона академик Ф. Массон назвал Валевскую его «сильнейшей, единственной сердечной привязанностью». Это верно при одном уточнении: с тех пор как изменила Наполеону Жозефина…

Мария Лончиньская, дочь польского шляхтича, родилась 7 декабря 1786 г. Гувернером ее был Николя Шопен – будущий отец великого композитора. В 1804 г. 17-летняя Мария была выдана замуж за камергера Анастазия Колонна Валевского, который по возрасту (вчетверо старше ее) годился ей в деды. С Наполеоном Мария впервые встретилась 1 января 1807 г. в местечке Яблонна, когда он ехал из Пултуска в Варшаву. Восторженно, на чистейшем французском языке она приветствовала императора как освободителя Польши и этим приветствием, а главное, всем своим обликом произвела на него неизгладимое впечатление.

Эта «польская Жанна д'Арк», как потом шутливо назовет ее Наполеон, – стройная, как античная статуя, и прелестная, как мадонна Рафаэля, голубоглазая блондинка с постоянной тенью грусти на одухотворенном лице, – буквально ослепляла мужчин (и убивала завистливых дам) своей внешностью. Когда прославленный Франсуа Жерар написал ее портрет, весь Париж восхищался им, говоря, что «это самое прекрасное произведение, которое выходило из его мастерской». Но Наполеон увидел в Марии большее. «Она ангел, – сказал он о ней брату Люсьену почти те же слова, которые А.С. Пушкин скажет потом своей Натали. – Душа ее столь же прекрасна, как и ее лицо». Вопреки стараниям некоторых литераторов (вроде Валентина Пикуля и Олега Михайлова) развить версию злоязычной Анетки Потоцкой, будто Валевская оборонялась перед Наполеоном «столь же слабо, как крепость Ульм», неопровержимые документы, включая письма самого Наполеона, свидетельствуют, что Марию Валевскую всемогущий император победил с большим трудом, чем 3-ю коалицию европейских монархий.

Зато, преодолев сопротивление Валевской, болезненно воспринявшей «превращение мифического героя во влюбленного мужчину» (М. Брандыс), и вызвав в ней ответное чувство, Наполеон уже не забывал ее и часто встречался с ней в последующие годы при самых различных обстоятельствах – и на вершине своего величия, и у развалин его. 10 мая 1810 г. Мария родила от него сына Флориана Александра Иосифа (при Наполеоне III он станет министром иностранных дел Франции и будет председательствовать на историческом Парижском конгрессе после Крымской войны). Спустя полгода Валевская разошлась с мужем и переехала на постоянное жительство в Париж. К Наполеону она приезжала и в Вену, гостила у него вместе с сыном даже на Эльбе 1–3 сентября 1814 г., а в последний раз увиделась с ним в Мальмезоне, уже после Ватерлоо, 28 июня 1815 г. Плача в объятиях Наполеона, она предлагала ехать с ним в изгнание. Он обещал вызвать ее к себе, «если позволит ход событий».

Изгнание оказалось слишком далеким. Прошел год, а вызова с острова Святой Елены не было. 7 сентября 1816 г. Мария Валевская вступила в брак с генералом (будущим маршалом Франции) графом Ф.А. Орнано, который сватался к ней с 1813 г. Тридцатидвухлетний Орнано был одним из самых красивых и храбрых генералов «Великой армии» (именно он в битве при Бородине отбил атаку кавалерии Ф.П. Уварова и М.И. Платова), а главное, – кузеном Наполеона, что, может быть, и склонило Валевскую к этому браку прежде всего. Кузен императора был счастлив в браке с его возлюбленной, но недолго: 11 декабря 1817 г. «польская супруга Наполеона», как называют историки и писатели Марию Валевскую, скончалась на 32-м году жизни…

Итак, Наполеон тщательно подготовился к летней кампании 1807 г., подтянув к себе в мае больше 125 тыс. человек. Беннигсен в то время не имел и 100 тыс. Теперь военные действия развернулись на территории Восточной Пруссии.

Битва при Гейльсберге 10 июня не стала решающей. Беннигсен отступил в порядке, потеряв 10 тыс. человек, но и французам причинив почти такой же урон (8 тыс.). В день этой битвы маршал Ланн сказал Наполеону: «Русские сражаются все лучше и лучше». «Да, – согласился Наполеон, – мы даем им уроки, и, возможно, они станут нашими учителями».

Стремясь развить свой успех и форсировать выигрыш всей кампании, Наполеон от Гейльсберга пошел с главными силами прямо на Кёнигсберг, рассчитав, что Беннигсен попытается защитить древнюю твердыню Восточной Пруссии. Действительно, Беннигсен во главе примерно 60 тыс. человек выступил из городка Фридланда к Кёнигсбергу, и Наполеон с 85-тысячной армией 14 июня атаковал его здесь на марше, в невыгодной для русских позиции. Войска Беннигсена были сдавлены в излучине реки Алле и разгромлены. Потеряв почти всю артиллерию и (по разным источникам) от 15 до 25 тыс. человек, они в беспорядке ушли за Неман. Французы, по их данным, потеряли 7 тыс. человек. Русские данные о потерях французов (до 12 и даже 14 тыс. человек), судя по результатам сражения, надо признать крайне преувеличенными.

Наполеон был горд своей фридландской победой, одержанной в годовщину славной для него битвы при Маренго. В этот день он, по выражению А. Вандаля, «своей шпагой завоевал русский союз».

Да, 19 июня Наполеон подошел к Неману и встал у Тильзита на границе Российской империи. Остатки русских войск за Неманом были деморализованы. «В главной квартире, – свидетельствовал Денис Давыдов, – все было в тревоге, как за полчаса до светопреставления». Согласимся с Е.В. Тарле: «Александр I переживал нечто похуже того, что ему пришлось испытать после Аустерлица. Наполеон мог через полторы недели быть в Вильне». Беннигсен настаивал на немедленном перемирии. Брат царя, вел. кн. Константин Павлович, бывший мужем отнюдь не робкого десятка (юношей он участвовал в итальянском и швейцарском походах Суворова), заявил: «Государь! Если вы не желаете заключить мира с Францией, то дайте каждому из ваших солдат хорошо заряженный пистолет и скомандуйте им пустить себе пулю в лоб. В таком случае вы получите тот же результат, какой вам дало бы новое и последнее сражение».

Выход был только один. 22 июня Александр послал к Наполеону одного из «екатерининских орлов», штурмовавшего в 1790 г. под начальством Суворова Измаил, кн. Д.И. Лобанова-Ростовского с предложением и полномочиями заключить перемирие. Вся главная квартира напряглась в мучительном ожидании: как отнесется к этому «двурогатый» антихрист, захочет ли он мириться? Наполеон, против всех ожиданий, утвердил акт перемирия в тот же день, подчеркнув, что он желает не только мира, но и союза с Россией. Лобанов-Ростовский доставил подписанный Наполеоном акт Александру и был тотчас вновь отправлен к Наполеону, чтобы передать ему заверение царя: «Союз Франции с Россией постоянно был предметом моих желаний».

Русско-французские переговоры начались немедленно. Наполеон поручил вести их Ш.М. Талейрану. Александр же в помощь Лобанову-Ростовскому отрядил еще одного «екатерининского орла», кн. А.Б. Куракина, желая показать Наполеону, что теперь он выставляет не каких-то молокососов, вроде П.П. Долгорукова и П.Я. Убри, как ранее, а зрелых государственных мужей из славного прошлого России. Впрочем, Наполеон решил иметь дело не с царскими уполномоченными, а с самим царем. 24 июня он предложил Александру личное свидание на следующий же день. Александр, разумеется, согласился. Чтобы ему не пришлось ехать на занятый французами левый берег Немана, а Наполеону – на русский, правый, государи договорились встретиться посредине реки на плоту.

За ночь французские инженеры соорудили посреди Немана, напротив Тильзита, плот с двумя павильонами, обтянутыми белым полотном: один из них, роскошный, с вензелями А и N на противоположных фронтонах, был предназначен для императоров; другой, попроще, – для свиты. Утром 25 июня оба императора – Наполеон с тильзитского берега, Александр с противоположного, каждый со свитой, – одновременно вступили в лодки и поплыли к плоту. Наполеон, верный своей привычке опережать всех и вся, первым взошел на плот и встретил Александра, когда тот выходил из своей лодки. Посмотрев друг на друга, императоры в обоюдном порыве чувств обнялись. Очевидцы запомнили первые слова Александра Наполеону: «Государь, я ненавижу англичан так же, как и вы!» «В таком случае, – отвечал Наполеон, улыбаясь, – все будет улажено, и мир упрочен». Бывшие враги, расточая улыбки друг другу, прошли в главный павильон и оставались там с глазу на глаз около двух часов.

Наполеон сразу предложил Александру вести переговоры tete-a-tete, без свидетелей: «Я буду вашим секретарем, а вы – моим». Дипломатам доверялась лишь чисто техническая сторона дела. Предложение Александра привлечь к переговорам прусского короля Наполеон отверг по-солдатски цинично: «Я часто спал вдвоем, но втроем – никогда». Впрочем, самому Александру Наполеон старался понравиться не меньше чем Александр – Наполеону. Договорились, что Александр завтра же переселится из правобережной «дыры» Амт-Баублен в Тильзит и займет тот самый дом, где он жил до Фридланда. Город на время переговоров решили объявить нейтральным, чтобы не показалось кому-либо, что Александр приехал… в плен к Наполеону.

Свидание императора Александра I с Наполеоном на Немане в 1807 году. Гравюра Лимо с рисунка Лорье.

Закончив первую беседу, императоры пригласили к себе в павильон и представили друг другу свои свиты. При этом Александр знакомился с французскими грандами изысканно и сдержанно, а Наполеон с русскими – весело, одарив каждого неповторимой, а то и парадоксальной любезностью. Беннигсену он сказал такой комплимент: «Вы были злы под Эйлау» (vous étiez méchant a Eilau), о чем сам Беннигсен с удовольствием рассказывал Денису Давыдову.

В следующие дни Наполеон и Александр почти не расставались друг с другом. С утра они вдвоем или в сопровождении Фридриха Вильгельма III проводили смотры и учения французских войск. Затем, чаще в салоне у Наполеона, реже – у Александра, вели переговоры. Обедали в 20 часов, всегда у Наполеона – чаще вдвоем, иногда втроем (с Фридрихом Вильгельмом) или еще с вел. кн. Константином Паловичем и Мюратом. После обеда императоры ненадолго расставались, чтобы дать возможность удалиться гостям, особенно прусскому королю, которого Наполеон не переносил. Часов в 10 вечера Наполеон уже приходил к Александру – пешком, один, без охраны и свиты, – и оба императора засиживались за разговорами о мировых, национальных и личных делах. «Мы, – вспоминал об этом Наполеон на острове Святой Елены, – не расставались до 2–3 часов утра <…> Обычно мы рассуждали о политике и философии». Иногда, проговорив до полуночи, они выходили прогуляться, и «военные всякого звания, наполнявшие вечерами улицы Тильзита, встречая двух прохожих, которые, идя под руку, дружески разговаривали, с удивлением узнавали в них императоров Франции и России»[68]68
  Вандаль А. Наполеон и Александр I. СПб., 1910. T. 1. С. 83.


[Закрыть].

Мемуары Наполеона, продиктованные им на острове Святой Елены, и отчасти реминисценции Александра I, записанные его придворными, донесли до нас содержание их тильзитских бесед. Говорил больше Наполеон – о своих походах (царя особенно интересовал египетский), правилах военной науки, государственных реформах (хвастаясь своим Гражданским кодексом), сотрудниках и врагах, о достоинствах и недостатках различных образов правления. Александр внимательно слушал, задавал вопросы и вновь слушал, стараясь запомнить уроки сидевшего (или ходившего) перед ним феномена и, как он рассказывал позднее, «твердо решившись при случае этим воспользоваться».

Так же инициативно Наполеон вел и деловые переговоры. По любому вопросу он излагал свое мнение, выслушивал доводы Александра и в тот же вечер или на другой день присылал царю краткую, но емкую записку с мотивированными вариантами решения. Следующий разговор становился поэтому уже более конкретным, и, если вновь сохранялись разногласия, Наполеон изыскивал компромиссный вариант, mezzo termine[69]69
  Половинчатое решение (ит.).


[Закрыть], как он говорил, при котором он позволял Александру что-то выиграть, сам ничего не проигрывая. Этот вариант Наполеон аргументировал в новой записке, которая на очередной встрече императоров принималась к обоюдному удовольствию.

За время тильзитских встреч Наполеон проникся симпатией к Александру, против которого ранее был, естественно, предубежден, считая его отцеубийцей и главным поставщиком «пушечного мяса» для антифранцузских коалиций. Нельзя сказать, что он был очарован царем (привыкнув очаровывать других, сам он не поддавался никаким чарам, если не считать Жозефины и Марии Валевской), но Александр ему понравился, это бесспорно. «Я был крайне им доволен! – написал он Жозефине после первых же встреч с царем. – Это молодой, чрезвычайно добрый и красивый император. Он гораздо умнее, чем думают».

Наполеон всегда мыслил рационально и очень масштабно. Он был так заинтересован в союзе с Россией, что готов был бы заключить в объятия на месте Александра I хоть самого дьявола. То, что царь так обаятелен и покладист, стало для него приятным сюрпризом, и он искренне проявлял дружеское внимание к Александру, с удовольствием испытывал на нем всю силу своих чар, чтобы привязать его к себе.

Александру надо было преодолеть еще большее предубеждение против Наполеона – не только как «антихриста», но и как личного оскорбителя, ибо Александр с его обидчивостью и злопамятностью не мог ни забыть, ни простить «антихристу» его майской ноты 1804 г. Однако царь переступил этот психологический барьер с видимой легкостью. «Ни к кому я не чувствовал такого предубеждения, как к нему, – объяснял он свое впечатление от первой встречи с Наполеоном, – но после беседы, продолжавшейся три четверти часа, оно рассеялось, как сон». Это признание, сделанное доверенному лицу Наполеона Р. Савари, говорит не об искренности Александра, а об искусстве перевоплощения, которым он владел с детства. Обретенное в «школе» Николая Салтыкова умение держать наготове двойной прибор манер, чувств и мыслей помогло ему в общении с Наполеоном. Он почтительно внимал Наполеону, восхищался его талантами и победами, хвалил его сотрудников и ругал врагов (Людовика XVIII назвал «самым ничтожным и пустым человеком в Европе»). Идя навстречу Наполеону, Александр зашел даже слишком далеко, предложив сделать Жерома Бонапарта королем Польши с женитьбой его на великой княжне Екатерине Павловне, что в некотором роде поделило бы польский престол между Францией и Россией, но в пользу Франции. Наполеон отклонил этот проект, заявив, что он приведет со временем «к разногласиям, более острым, чем те, которые существовали доныне»[70]70
  Napoleon I. Op. cit. Т. 15. Р. 479.


[Закрыть].

А.К. Дживелегов, специально исследовавший тему «Александр I и Наполеон», так объяснил поведение Александра в Тильзите: «Ему нужно было усыпить малейшие подозрения Наполеона. Он решил не останавливаться для этого ни перед чем, даже перед унижениями. Ненависть к Наполеону не утратила ни силы, ни остроты, но он сумел ее скрыть и опасался обнаружить ее каким-нибудь неосторожным поступком». Такое объяснение несколько упрощает суть дела. Думается, ближе к истине был А. Вандаль. Вот его версия. Александр, безусловно, ненавидел Наполеона и в объятия к «антихристу» на тильзитском плоту «бросился в порыве отчаяния», но затем, ежедневно общаясь с Наполеоном, не мог не восчувствовать, по крайней мере, пиетета к мощи, разносторонности и блеску дарований, которые «антихрист» расточал перед ним. Правда, «будучи и на самом деле очарован, он делал вид, что увлечен более чем это было в действительности» (чтобы усыпить подозрения Наполеона!). В итоге, Вандаль определил характер отношений между Наполеоном и Александром в Тильзите как «искреннюю попытку к кратковременному союзу на почве взаимного обольщения».

Русско-французский союз действительно был нужен обоим, но – на разных уровнях: Александру (по его собственному признанию в разговоре с кн. А.Б. Куракиным) – для «самосохранения», Наполеону – для возвеличения себя и своей империи. Поэтому, если Александр рассматривал союз как вынужденную и временную уступку победителю, то Наполеон – как гарантию стабильности в побежденной Европе под контролем Франции. В конфиденциальном письме к Талейрану Наполеон высказался прямо: «Я имею основание надеяться, что наш союз будет постоянным».

Переговоры между Наполеоном и Александром шли довольно быстро и гладко, тем более что Наполеон сразу отказался от территориальных претензий к России, Александру пришлось хлопотать только о территориях своего друга Фридриха Вильгельма III. Наполеон вначале предлагал даже просто ликвидировать Пруссию, разделив ее между Францией и Россией, и только «из уважения к е. в-ву императору всероссийскому», как было записано в 4-й статье Тильзитского договора, к вящему унижению национального достоинства пруссаков, согласился оставить Прусское королевство на европейской карте, обкорнав его на одну треть. У прусского орла, как тогда говорили, «были отрублены оба крыла»: с одной стороны, земли, ранее отнятые у Польши (исключай Данциг, объявленный вольным городом), теперь образовали великое герцогство Варшавское, которое возглавил вассал Наполеона саксонский король Фридрих Август; с другой стороны, все прусские владения к западу от Эльбы (включая жизненно важный для Пруссии порт и крепость Магдебург) составили королевство Вестфальское во главе с братом Наполеона Жеромом.

Пытаясь спасти хотя бы Магдебург, Фридрих Вильгельм (по-видимому, с одобрения, если не по совету Александра) решился на крайний шаг. Он вызвал в Тильзит свою жену, королеву Луизу, европейски знаменитую красавицу, чтобы она своими чарами смягчила гнев Наполеона, но Наполеон проявил к ней лишь преувеличенную любезность, изощрялся в комплиментах ее туалету и в заключение подарил ей вместо Магдебурга красную розу. «Прусская королева действительно прелестна, – написал он 8 июля своей Жозефине. – Она очень кокетничает со мной. Но не ревнуй. Я – как клеенка, по которой все это только скользит».