Текст книги "Александр I и Наполеон"

Автор книги: Николай Троицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Главной же ударной силой Наполеона во всех его походах была созданная им гвардия – Старая (с 1805 г.) и Молодая (с 1807 г., после Эйлау), Она комплектовалась только из ветеранов, за плечами которых было не менее десяти лет армейской службы и четырех походов, а главное, которые проявили себя как самые храбрые, стойкие, надежные воины.

 
Ахиллы новой Илиады,
Какой Гомеру не создать, —
 

писал о них Теофиль Готье, Наполеон знал чуть ли не каждого из них в лицо, многих – по именам, шутливо называл их «ворчунами» (за их привычку открыто высказываться по любому случаю), а они его, со времен Лоди и Арколе, – «маленьким капралом». «Маленький капрал» всегда мог положиться на своих «ворчунов». Г. Гейне свидетельствовал, что они шли за Наполеоном в Россию «с такою жуткой преданностью, с такою горделивой готовностью к смерти», которая заставляла вспомнить античное приветствие гладиаторов: «Те, Caesar, morituri salutant!» (Идущие на смерть приветствуют тебя, Цезарь!). Именно в гвардии был особенно силен характерный для всей армии и ни с чем не сравнимый культ Наполеона как полководца и государя. По рассказам очевидцев, перед каждой битвой войска приветствовали его в 50—100 и более тысяч глоток кличем «Vive l'empereur!» (Да здравствует император!) такой силы и страсти, что этот клич, «достигая другой стороны, вызывал мороз по коже у людей, даже весьма неробких, а у многих открывалась медвежья болезнь»…

Сочетая в себе полководца и государя, Наполеон оказывался в более выгодном положении, чем его военные противники (эрцгерцог Карл, М.И. Кутузов, Л.Л. Беннигсен и др.), большей частью зависевшие от своих монархов и правительств. Он был не только гений, но и властелин, в голове которого сходились все нити руководства боевыми (равно как и дипломатическими, внутригосударственными) операциями. К тому же он сумел подобрать себе во всех сферах деятельности талантливых помощников. В военном деле таковыми были его маршалы.

Маршалы Наполеона – это исторический феномен, впервые в истории ставший возможным благодаря Великой французской революции. Никогда ранее мир не видел столь блестящей плеяды военачальников, поднявшихся из народных низов исключительно благодаря своим дарованиям и независимо от родства, протекции или монаршего каприза. Правда, некоторые историки (среди них – А.С. Трачевский и Е.В. Тарле) полагают, что наполеоновские маршалы – «это все-таки нули, которые составляли крупную сумму лишь при такой единице, как сам Наполеон», и что «без него они теряли половину своей военной ценности». Но здесь требуется двойная оговорка: маршалы выглядели нулями в сравнении с Наполеоном и, главное, не все. Иные из них и без него блестяще доказывали свою военную ценность: Массена – в 1799 г. при Цюрихе, Даву – в 1806 г. при Ауэрштедте, Сюше – с 1809 по 1814 г. в Испании, Ланн – всегда и везде, где ему приходилось действовать.

Первыми маршалами империи стали 18 генералов, которым Наполеон пожаловал маршальские жезлы декретом от 19 мая 1804 г. – на следующий день после того, как он сам занял императорский трон. Из них четыре старейших – победитель в исторической битве при Вальми Ф.Э. Келлерман, Ж.М.Ф. Серрюрье, Д. Периньон и Ф.Ж. Лефевр – были объявлены почетными маршалами. В число остальных наряду с преданными Ж. Данном, Л.А. Бертье, И. Мюратом, Л.Н. Даву, М. Неем, Ж.Б. Бессьером, Н.Ж. Сультом, А.Ж. Монсеем, Э.А. Мортье Наполеон включил и оппозиционеров – А. Массена, Ж.Б. Бернадота, Ж.Б. Журдана, Г.М.А. Брюна, П.Ф. Ожеро. Из лучших генералов Республики остались тогда за маршальским бортом, пожалуй, лишь четверо: фрондеры Ж.Э. Макдональд, Л. Гувион Сен-Сир, К.Ж. Лекурб и бывший уже в тюрьме Ж.В. Моро. В дальнейшем стали маршалами империи еще восемь генералов: в 1807 г. – К. Виктор, в 1809 – Макдональд, О. Мармон, Н.Ш. Удино, в 1811 – Л.Г. Сюше, в 1812 – Сен-Сир, в 1813—Ю. Понятовский, в 1815 —Э. Груши[86]86
  O каждом из 26 маршалов Наполеона см.: Dictionnaire analytique, statistique et compare des vingt-six marechaux du Premier Empire / Comp. J. Jourquin. P., 1986.


[Закрыть].

Из своих генералов Наполеон выше всех ставил Л. Дезэ и Ж.Б. Клебера, которые, однако, не дожили до учреждения маршальских званий: оба они погибли в один и тот же день, 14 июня 1800 г., в разных концах мира – Дезэ в Италии, Клебер в Египте. Из тех же, которые стали маршалами, самым выдающимся был Жан Ланн, герцог Монтебелло[87]87
  Подробно о нем см.: Villette L. Le marechal Lannes. Un d'Artagnan sous l'Empira. P., 1979. 254 p.; Damamme J.C. Lannes, marechal d'Empire. P., 1987. 361 p.


[Закрыть].

Маршал Ж. Ланн. Художник Ф. Жерар.

Сын конюха, солдат революции, Ланн был замечен Наполеоном еще как батальонный офицер в бою при Дего 15 апреля 1796 г. и с того дня стремительно пошел вверх, закончив итальянскую кампанию уже генералом. В Египте он стал одним из ближайших соратников Наполеона, а в походах 1805–1809 гг. – его правой рукой и главной надеждой. Он не только исполнял замыслы Наполеона, но и сам руководил операциями, выигрывал битвы: при Монтебелло 10 июня 1800 г. с 8-тысячным авангардом рассеял 20-тысячный корпус австрийского фельдмаршала П.K. Отта, а при Туделе 23 ноября 1808 г. во главе 20-тысячного корпуса разгромил 45-тысячную армию лучших испанских военачальников X. Палафокса и Ф. Кастаньоса (того самого, который четырьмя месяцами ранее заставил капитулировать при Байлене корпус П. Дюпона). В феврале 1809 г. именно Данн взял штурмом легендарную и ранее неприступную Сарагосу, после чего написал Наполеону о своем неприятии такой войны, когда Приходится убивать мирных жителей. Знаменитый историк Ж. Мишле считал Данна «великим солдатом» и «великим полководцем». Сам Наполеон ценил Ланна за «величайшие дарования», называл его «Ахиллом» и «Роландом» французской армии и вспоминал о нем на острове Святой Елены так: «Я нашел его пигмеем, а потерял гигантом».

Талант полководца Ланн соединял с доблестью солдата. Товарищи по оружию считали его, «без всякого исключения, храбрейшим в армии». Он первым во главе своих гусар врывался на неприятельские позиции, сражался вместе с солдатами на улицах Сарагосы, вел их с лестницей в руках на штурм Регенсбурга. Когда же друзья при нем выразили однажды восторг перед его храбростью, он с досадой воскликнул: «Гусар, который не убит в 30 лет, – не гусар, а дрянь!» Ему было тогда 35 лет, а через четыре года, покрытый к тому времени 25 ранами, он был смертельно ранен под Эсслингом.

Ланн (как и М. Дюрок) был самым близким другом Наполеона и верно служил ему, но, получив от императора маршальский жезл, титул герцога, огромное состояние (только в 1807 г. – сразу 1 млн. франков), он остался в душе пылким республиканцем, резко возражал, как мы видели, против коронования Наполеона и даже на смертном одре упрекал его в деспотизме и властолюбии.

Маршал А. Массена. Художник А. Гро.

Андре Массена, сын крестьянина, герцог Риволи и князь Эсслингский, может быть, превосходил всех маршалов даром полководческой импровизации и вообще как военачальник был всем хорош (именно он в 1799 г. не пустил А.В. Суворова во Францию), но, по выражению Стендаля, «имел злосчастную склонность к воровству», причем «воровал, как сорока, инстинктивно». Это портило его репутацию и в конце концов погубило его карьеру. Когда Наполеон обругал его: «Вы самый большой грабитель в мире!», – Массена вдруг возразил, почтительно кланяясь: «После вас, государь…» За такую дерзость он перед походом в Россию был наказан опалой.

Зато Луи Николя Даву, герцог Ауэрштедтский и князь Экмюльский, отличался редким для маршала империи бескорыстием, став, в оценке Наполеона, «одним из самых славных и чистых героев Франции». Разносторонне одаренный стратег, администратор, политик («великий человек, еще не оцененный по достоинству», – писал о нем в 1818 г. Стендаль), Даву был требователен к себе и другим, в любых условиях железной рукой держал порядок и дисциплину (одна из лучших его биографий так и называется: «Железный маршал»)[88]88
  Gallaher J. The iron Marshal. L, 1976.


[Закрыть].

Маршал Л.Н. Даву. Гравюра А. Ладерера с портрета Ф. Жерара.

Поэтому в армии его недолюбливали. Здесь, по-видимому, Лев Толстой и усмотрел какие-то основания для того, чтобы изобразить Даву на страницах «Войны и мира» «Аракчеевым императора Наполеона». На деле же, кроме личной суровости (тоже, впрочем, несоизмеримой: Даву был предельно строг, Аракчеев же – патологически жесток), между «железным маршалом» Франции и «неистовым тираном» России не было ничего общего.

Рядом с Даву, уступая ему как стратег, но превосходя его как тактик, блистал в созвездии лучших наполеоновских маршалов Мишель Ней, сын бочара, герцог Эльхингенский и князь Московский (этого титула он был удостоен за доблесть в Бородинской битве), воин рыцарского характера и неукротимого темперамента, живое олицетворение боевого духа «Великой армии». Не зря именно ему Наполеон уже после смерти Ланна дал прозвище, которое армия ставила выше всех его титулов: «храбрейший из храбрых»[89]89
  Поныне не угасающий в мире интерес к личности Нея подогревается спорами о загадочных превратностях его судьбы. 7 декабря 1815 г. он был расстрелян по приговору королевского суда Бурбонов. Теперь в Париже, на площади Обсерватории, где французы казнили своего «храбрейшего из храбрых», стоит памятник ему. Существует, однако, версия о том, что М. Ней в 1815 г. спасся и уехал в США, где прожил до 1846 г. под именем Питера Стюарта Нея – школьного учителя. Аргументы «за» и «против» этой версии см.: Натансон Э.А. Был ли казнен маршал Ней? // Вопросы истории. 1968. № 7.


[Закрыть].

Далеко не самым талантливым, но самым эффектным внешне и популярным из маршалов Наполеона был Иоахим Мюрат – трактирный слуга (половой!), ставший имперским принцем, великим герцогом Бергским и королем Неаполитанским (кстати, и мужем Каролины Бонапарт), прославленный начальник всей кавалерии Наполеона и один из лучших кавалерийских военачальников Запада.

Мюрат не был ни политиком, ни стратегом. Наполеон говорил о нем: «У него так мало в голове!» Зато как предводитель конницы, виртуоз атаки и преследования он, по мнению Наполеона, был «лучшим в мире». Коронованный сорвиголова, Мюрат удалью и отвагой не уступал Ланну и Нею. Всегда в авангарде, всегда там, где была наибольшая опасность и требовалось высочайшее мужество, он одобрял сражающихся выспренно-грубоватой речью («Славно, дети! Опрокиньте эту сволочь! Вы стреляете, как ангелы!») и в критический момент лично вел в атаку свои кавалерийские лавы – голубоглазый атлет и красавец с кудрями до плеч, разодетый в шелка, бархат, страусовые перья, со всеми регалиями и с одним хлыстом в руке, причем ни разу после сабельного удара под Абукиром в 1799 г. не был ранен[90]90
  Есть десятки биографий Мюрата на разных языках мира. Из новейших см.: Tiilard J. Murat ou i'eveil des najtions. P., 1983.


[Закрыть].

Маршал И. Мюрат. Художник Ф. Жерар.

Талантливы были, каждый по-своему, и другие маршалы: начальник Старой гвардии Франсуа Жозеф Лефевр – волонтер революции прямо от сохи, получивший от Наполеона маршальский жезл и титул герцога Данцигского, малограмотный, но зато сильный природным умом, крестьянской смекалкой и солдатской доблестью; командующий гвардейской кавалерией Жан Батист Бессьер – рядовой солдат 1792 г., герцог Истрийский, военачальник, который совмещал в себе энергию Мюрата и выдержку Лефевра, гражданин античного склада, близкий друг Наполеона и любимец солдат; свояк Жозефа Бонапарта[91]91
  Жозеф был женат на Жюли Клари, сестра которой, Дезире, помолвленная в 1795 г. с Наполеоном, в 1798 г. стала женой Бернадота.


[Закрыть] и тайный враг Наполеона Жан-Батист Жюль Бернадот – умный и рассудительный, но хитрый и коварный гасконец, князь Понте-Корво, родоначальник ныне королевствующей в Швеции династии Бернадотов; Николя Жан Сульт, герцог Далматский, – равно искусный стратег и тактик, который не без успеха противостоял А. Веллингтону в Испании, но мог бы добиться большего, если бы меньше был занят мыслью стать королем соседней Португалии под именем Николая I; Луи Александр Бертье, герцог Валанженский, князь Невшательский и Ваграмский – штабной офицер в войнах двух революций (американской и французской), а при Наполеоне – военный министр и с 1807 до 1814 г. бессменно образцовый начальник Главного штаба.

Но не всегда Наполеон жаловал маршальские звания безошибочно и своевременно. Так, Ожеро, став маршалом в 1804 г., после этого ничем себя не проявил. Мармон и Груши блеснули лишь в отдельных сражениях, причем второй из них погубил свою репутацию опозданием к месту битвы при Ватерлоо, а первый запятнал себя в 1814 г. так, что от его титула (герцог Рагузский) родилось во Франции словцо «raguser» как синоним предательства. Зато не получили маршальских жезлов первоклассные генералы А. Лассаль, Л.П. Монбрен, А. Друо, Ш.Э. Гюден. Сравнительно поздно стал маршалом Сюше.

Луи Габриель Сюше, герцог Альбуферский, до гибели Данна терялся в лучах его славы как командир дивизии в его корпусе. С 1809 г., получив отдельный корпус в Испании, Сюше выдвинулся в первый ряд сподвижников Наполеона. Единственный из них, он вплоть до 1814 г. неизменно брал верх над испанцами и англичанами. Наполеон в 1814 г. сказал о нем: «Если бы у меня было два таких маршала, как Сюше, я не только завоевал бы Испанию, но и сохранил бы ее»…

Нельзя не согласиться с мнением И.В. Гёте, что Наполеон «обладал исключительным чутьем в выборе людей и <…>, наверное, потому всю жизнь, во всех своих грандиозных начинаниях он, как никто другой, был окружен умными и верными исполнителями его воли». Разумеется, на «верных исполнителей» решающим образом воздействовала не просто воля, но и сама личность Наполеона.

Первое, что в нем поражало каждого, кто с ним общался, – мощь его интеллекта. «Когда беседуешь с императором Наполеоном, – свидетельствовал канцлер Российской империи Н.П. Румянцев, – чувствуешь себя настолько умным, насколько это ему заблагорассудится». Такое признание могли сделать не только авторитетные военные или дипломаты, но и самые квалифицированные юристы и актеры, финансисты и литераторы, каждый – в своей области знаний. Великий Гёте, вспоминая о своих беседах с Наполеоном в Эрфурте и Веймаре на литературные темы, подчеркивал, что император «трактовал предмет в таком тоне, какого и следовало ожидать от человека столь необъятного ума», и вообще чего-либо «такого, что могло бы поставить его в тупик, попросту не существовало». В этом помогала Наполеону адекватная его природной одаренности феноменальная начитанность. При всей своей каждодневной занятости бездной дел он успевал непостижимо много читать – всю жизнь, в любых условиях, постоянно. Его походная библиотека состояла из 800 томов, часто менявшихся, а громадную библиотеку в Тюильри он перечитал всю, заставив ее секретаря А. Филона воскликнуть: «Ни один человек на свете не прочел столько книг!» Поскольку же с детства до конца своих дней Наполеон обладал «сверхъестественной» памятью («У него хватало памяти на все!» – удивлялся А. Коленкур), ему удавалось накапливать и переосмысливать невероятный по объему и многообразию запас знаний.

Именно интеллект был первоосновой общепризнанного наполеоновского обаяния. Современники почти единодушно свидетельствовали, что Наполеон «в совершенстве умел быть обворожительным» и «когда он хотел, то не было человека, более обаятельного, чем он». Как никто, он мог заинтересовать, убедить, пленить любого собеседника, излагая или оспаривая те или иные идеи и рассыпая при этом афоризмы, которые впору было записывать за ним. Многие из них и были записаны – философские («Люди полезны своими идеями, но идеи сильнее самих людей»), житейские («От великого до смешного – один шаг», «Копните русского и найдете татарина»), зачастую парадоксальные («Один плохой главнокомандующий лучше, чем два хороших», «Армия баранов, предводительствуемая львом, лучше, чем армия львов, предводимая бараном»).

Внешне Наполеон, в отличие от Александра I, не блистал ни красотою, ни грацией, хотя очевидцы (такие разные, как Стендаль, Денис Давыдов, Г. Гейне) находили и внешность его привлекательной. Правда, он был небольшого роста, в молодости чересчур худощав, а уже к 40 годам излишне полный, но, по словам парижского префекта Е.Д. Паскье, «привычка к командованию и сознание своей силы так его возвышали», что ни его небольшой рост, ни худоба, ни полнота не бросались в глаза. Лицо же его отличалось благородной соразмерностью черт, как на античных камеях, а глаза, серые, живые, полные ума, по признанию даже его недоброжелательницы роялистки К. де Ремюза, были «прекрасны». Лучше всего он «смотрелся», когда выступал с речами (неизменно краткими и яркими) перед армией или народом. Тогда он, по уверению Стендаля, «был прекрасен, как Тальма в лучшие его моменты».

Вообще, в характере Наполеона было много хороших черт. Он не был ни мелочным, ни злопамятным, как Александр I: не карал явных иуд, вроде Талейрана и Фуше, предпочитая использовать их деловые качества; он не стал мстить любовнику своей жены капитану И. Шарлю и оставил его на службе, хотя от одного взгляда на него приходил в ярость; простил уличенного в служебных злоупотреблениях генерала Д. Вандама, сказав жалобщикам; «Если бы у меня было два Вандама, то одного из них я повесил бы за это».

Выше всего он ценил в людях, будь то друзья или враги, благородство и мужество. Широко известно, как он возвращал шпаги взятым в плен неприятельским генералам (австрийцу М. Мервельдту при Лейпциге, русским П.Г. Лихачеву при Бородине и К.М. Полторацкому при Шампобере), а фельдмаршалов С. Вурмзера и К. Мака попросту отпустил домой. Но вот малоизвестный факт. Во время «Ста дней» ему доложили, что герцог Л. Ангулемский (племянник Людовика XVI и Людовика XVIII) бежал, покинутый своей армией, которая вся перешла на сторону императора, и что верным герцогу остался только один офицер, теперь арестованный, – что с ним делать: осудить, расстрелять? Наполеон повелел наградить этого офицера орденом Почетного легиона.

О благородстве самого Наполеона можно спорить. Наряду с возвышенными поступками он был способен, как мы уже видели и еще увидим, на приказы и действия безнравственные, циничные. Но личное мужество было присуще ему в высочайшей мере. Он мог не только вести солдат в штыковую атаку, как под Тулоном, или под огненный смерч врага, как при Арколе, но и стоять на командном пункте под неприятельскими ядрами, как при Эйлау и Монтеро, и при этом успокаивать своих солдат, которые звали его к себе в укрытие: «Не бойтесь! Еще не отлито ядро, которое убьет меня!» После ряда покушений на его жизнь он не испугался личной встречи, один на один, с главарем заговорщиков – фанатически смелым и богатырски дюжим Ж. Кадудалем, которому ничего не стоило задушить собеседника. Более того, Наполеон после тех покушений, будучи уже императором, выезжал по делам или на прогулку без охраны, лишь с секретарем или адъютантом, и ругал М. Дюрока за попытки снарядить вслед за ним провожатых.

Он был хорошим сыном, братом, отцом и другом. В от Александра I, у него было много сердечных друзей. Сам он в 1801 г. выделил среди них Ж. Ланна, М. Дюрока, Ж.Б. Бессьера, А. Жюно, Л.А. Бертье, О. Мармона. Все они уйдут от него трагически: трое первых погибнут в боях, Бертье и Жюно покончат с собой, а Мармон предаст. Ранее из близких друзей Наполеона пали в различных сражениях Ж.Б. Мюирон, Т. Шове, А.Ф. Лагарп, Ж. Сулковский, Л. Дезэ. Наполеон тяжело переживал смерть каждого из них, но в особенности – Дезэ, Ланна и Дюрока. Пока они были живы, он щедро награждал их, был внимателен к их советам, терпим к упрекам и даже обвинениям. В семье он вел себя строже. Чрезвычайно почтительный с «мамой Летицией», он отечески самовластно распоряжался судьбами братьев и сестер. Правда, он одарил их всех (кроме Люсьена, который с 1803 до 1815 г. был с ним в ссоре) княжескими и даже королевскими титулами, но при этом диктовал им свои условия и умерял их претензии. Когда, например, Элиза и Каролина возмутились при нем, почему они еще не принцессы, тогда как супруги Жозефа и Людовика уже стали таковыми, Наполеон язвительно осадил их: «Слушая вас, можно подумать, сударыни, что мы получили корону от покойного короля, нашего отца!»

Как супруг и особенно как отец Наполеон тоже вызывает симпатию. Он страстно любил свою Жозефину и до тех пор, пока не узнал об ее измене, никогда ей не изменял. Нежен он был и со второй женой, Марией Луизой, чрезвычайно заботился о ней и прекратил случайные связи с другими женщинами, исключая лишь его польскую даму сердца, фактически третью жену Марию Валевскую. Сына и наследника своего – будущего герцога Рейхштадтского, Наполеона II, как называли его бонапартисты, – он обожал, буквально носился с ним и строил для него самые «наполеоновские» планы. Дети вообще были его слабостью. Он никогда не отказывал ребенку, посланному от кого бы то ни было с просьбой. В свободную минутку император любил поиграть с детьми своих родных и друзей и даже камердинера Рустана, любил крестить малышей. Первыми его крестниками стали сын Данна Наполеон и дочь Жюно Жозефина.

Уму непостижимо, как он мог выкраивать такие минуты, будучи столь занятым и столько успевая делать, даже при его фантастической работоспособности. Работал он неистово. Мог и среди ночи прервать сон, чтобы настрочить приказы, вдруг родившиеся в его голове, хотя спал он по норме, которую определил так: «Мужчина должен спать четыре часа, женщина – шесть часов; больше шести часов спят только дети и набитые дурни». В экстремальных ситуациях, для него нередких, он вообще обходился без сна целыми сутками. Ел быстро (на обед – 15 минут) и без разбора, но и за обедом решал какие-то дела: читал, подписывал, диктовал. Он вникал буквально во все тонкости управления своей необъятной империей – от Гражданского кодекса и континентальной блокады до уборки тротуара в Фонтенбло, знал лучше любого министра положение дел внутри каждого ведомства. Тем, кого это все изумляло, он объяснял, что разные дела и вопросы размещены у него в голове, как в шкафу: «Когда приходится прервать какую-нибудь работу, я просто закрываю один ящик и открываю другой. Они никогда не мешают друг другу, не стесняют меня и не утомляют. Хочется спать? Я закрываю все ящики и сплю». Часто в конце дня, перегруженного делами, он созывал министров и держал их за работой далеко за полночь, а когда они в изнеможении опускали головы на стол, он весело подбадривал их: «Ну, ну, господа-министры, давайте просыпаться: ведь только два часа утра! Надо отрабатывать деньги, которые платит нам французский народ!» Впрочем, не всегда Наполеон был так добр с министрами. Случалось, он, подобно Петру Великому, применял к ним за леность и меры физического воздействия: министра юстиции К.А. Ренье однажды повалил на диван и «пересчитал ему ребра» кулаком, а верного Бертье поколотил каминными щипцами.

Стендаль подсчитал, что все 15 лет своего правления Наполеон ежедневно подписывал в среднем 31–32 декрета, большей частью им же самим сочиненных, и 20–30 докладов, которые он иногда трижды-четырежды заставлял переделывать. Его друг А.М. Лавалетт резонно прикинул, что «за три года он делал больше, чем любой король мог бы сделать за 100 лет». А ведь половину своего времени Наполеон как государь провел в боях и походах от египетских пирамид до Московского Кремля, дав на своем веку 70 сражений – больше, чем Александр Македонский, Ганнибал, Цезарь, Фридрих Великий и Суворов, вместе взятые. Столько успеть и вынести к 46 годам жизни мог, разумеется, только гений, но к тому же еще, как заметил Гёте, «человек из гранита»…

Что им двигало, главным образом, в его грандиозных свершениях? Его поклонники говорят: любовь к Франции. Он действительно любил Францию и потому хотел сделать ее лидером, а Париж столицей мира. Но любил он Францию не саму по себе, а во главе с собой. Сильнее любви к Франции была его любовь к власти – над Францией, Европой и миром. Хорошо поняла это Марина Цветаева: «„Ради славы Франции и своей власти“ – вот, в чистоте сердца, девиз Наполеона. Чтобы мир слушался Франции, а Франция – меня. Имя наполеоновской gloire – pouvoir[92]92
  Glоirе – слава, pouvoir – власть (франц).


[Закрыть]. О личной славе (чистейшей словесности) он, как прежде всего – человек действия, не помышлял. Жечь себя с двух концов ради рокота толпы и лепета поэтов – для этого он слишком презирал и толпу, и поэтов. Цель Наполеона – власть, последствия добытой власти – слава». Наполеон сам говорил: «Моя любовница – власть». И добавлял к этому признанию важное пояснение: «Да, я люблю власть, но люблю ее как художник. Я ее люблю, как музыкант любит свою скрипку».

Такие слова мог сказать, конечно же, не Аттила, не Чингисхан, а «Карл Великий, читавший Вольтера». Свою безмерную власть Наполеон употреблял и во зло, и во благо человечеству, очищая авгиевы конюшни Европы от средневековых режимов, крепостничества, инквизиции, однако делал он это преступными (хотя и обычными для того времени) средствами – насилием, железом и кровью. Из одной его ипостаси как властолюбца вырастали еще две – деспота и агрессора.

У нас принято считать, что Наполеон вел больше войн, чем кто-либо из его современников. Это неверно. Вот поразительный факт, который все наши историки замалчивают: с 1804 по 1814 г. александровская Россия провела 10 войн[93]93
  В 1804–1813 гг. – с Ираном; в 1805, 1806–1807, 1812, 1813 и 1814 – с Францией; 1806–1812 – с Турцией; 1807–1812 – с Англией; 1808–1809 – со Швецией; в 1809 г. – с Австрией.


[Закрыть], т. е. на одну войну больше, чем наполеоновская Франция. Однако именно Наполеон был главным агрессором своего времени, поскольку он, и не прибегая к оружию, аннексировал полдюжины малых государств, дабы принудить их к соблюдению континентальной блокады. Деспотизм его, для Франции менее тягостный, чем феодально-абсолютистские режимы в России, Австрии и Пруссии, был настоящим бедствием для стран, аннексированных французами, потому что он унижал и попирал их национальное достоинство, даже если заменял у них феодальное бесправие нормами буржуазного права.

Чем значительнее личность, тем сложнее ее характер и тем больше заметно в ней как хорошее, так и дурное. У Наполеона почти все дурное проистекало из одного источника – его властолюбия. Говорят (Ж. Мишле, Г. Кирхейзен, М. Брандыс, а также А.С. Трачевский, А.К. Дживелегов), что он завидовал Л. Гошу, Ж.В. Моро, даже собственным генералам и маршалам (Ж.Б. Клеберу, Л.Н. Даву, А. Массена), что он боялся того же Моро, Ж. Лафайета, мадам Ж. де Сталь и даже собственного адъютанта Ю. Сулковского. Все это несерьезно. Разумеется, Наполеон был далеко не столь хорош, чтобы признать такую критику, которую герцогиня Л. д'Абрантес считала «лаем, мяуканьем, кваканьем и карканьем над памятью человека, великого настолько, что если бы эти пигмеи вздумали измерить его высоту взглядом, у них случилась бы болезнь шеи». Дело в том, что у Наполеона и дурные черты были крупнее, чем просто зависть к отдельным людям и чувство боязни к ним.

Как всякий деспот, Наполеон, по признанию даже его почитателей, был «невысокого мнения о человеческом роде» (вспомним здесь откровение Александра I: «все люди – мерзавцы», – или позднейшую сентенцию Л.Д. Троцкого обо всех нас: «злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми»). Разумеется, у Наполеона, как и у Александра, были исключения из «человеческого рода» – его родные, друзья, боевые соратники, любимые женщины. Но к большинству человечества он относился бездушно и мог любого из окружающих за любую провинность обидеть, унизить, оскорбить. После солдатски грубой головомойки, которую он устроил Талейрану, старый лис только вздохнул: «Как жаль, что такой великий человек так дурно воспитан!» В приступах гнева, которым Наполеон был подвержен (а то и разыгрывал их артистически, на зависть самому Тальма), он не щадил и самых близких друзей, зная, что никто из них, кроме Данна, не даст ему отпора.

Показательно для него как деспота отношение к женщинам. Да, он почитал свою «маму Летицию», любил всех сестер и обеих жен, влюблялся в других женщин, искренно называл Марию Валевскую «ангелом». Но вообще он считал прекрасную половину человечества умственно и духовно не полноценной, усматривая главные ее грехи в легкомыслии, непостоянстве и… болтливости. После венчания приятельницы всех Бонапартов Лауры Пермон с генералом А. Жюно Наполеон, едва поздравив ее, сказал внушительно: «Запомните. Вы должны все видеть, все слышать и обо всем сразу же забывать. Прикажите вписать эти слова в ваш герб!» Женщин, которые пытались влиять на политику, он просто не выносил. Самая выдающаяся из его современниц баронесса Жермена де Сталь (к тому времени замужняя, но бездетная) спросила его однажды с нескрываемой надеждой на комплимент, кого он считает первой женщиной Франции, и услышала в ответ: «Ту, которая больше всех родила детей своему мужу, мадам».

Одной из самых дурных черт Наполеона-деспота была его привычка вмешиваться в брачные дела своих подданных: он либо запрещал им жениться, либо требовал развестись с их женами, мотивируя свои капризы, как ханжа и скряга. Еще молодым он отказал верному Жюно в руке своей сестры Полины, афористически объяснив: «У тебя ничего и у нее ничего: в сумме – ничего». Став императором, он не разрешал Бертье жениться на княгине Ж. Висконти как ветренице, а Коленкуру – на Адриенне де Канизи как разведенной. В то же время он требовал, чтобы его брат Люсьен развелся со своей супругой – неприлично безродной для члена императорской фамилии, обещая ему взамен – ни больше ни меньше – как трон в Португалии или Испании. Люсьен отверг предложенную сделку и рассорился с Наполеоном на 12 лет…

Деспотический характер Наполеона заставлял его подданных задумываться над судьбами империи. Они и восхищались «повсюдностью» императора, и боялись ее, понимая, что если он так самовластно держит империю в своих руках, то стоит ему пасть (в бою, от болезни, жертвой заговора или случая), как рухнет и вся империя. Многие сознавали, что должен быть предел возможностям любого гения, и опасались, как бы Наполеон не привел их в запредельную пропасть. Самые проницательные замечали, что к 1810 г., когда могущество наполеоновской империи достигло видимого апогея, военная машина Наполеона уже перенапряглась и грозила отказать. Разгромив подряд пять коалиций, его солдаты устали, а генералы и маршалы пресытились победами. Ведь все эти бывшие пахари, конюхи, бочары, половые, бывшие солдаты и сержанты стали не просто маршалами, а графами и баронами, герцогами и князьями, принцами и королями, сами превратились в аристократов, вроде тех, кого они в своей революционной молодости призывали вешать на фонарях. Бернадот, ставший королем Швеции, не мог стереть с груди юношескую татуировку «Смерть королям и тиранам!», – но стыдился ее. Наделенные титулами и орденами, поместьями и деньгами, маршалы сочли себя достаточно повоевавшими и жаждали, что называется, почивать на лаврах. Конечно, они еще повиновались Наполеону (все чаще ворча за его спиной) и могли, как встарь, блеснуть в сражении с любым противником, но уже без былого энтузиазма.

«Начало конца» (по крылатому выражению Талейрана) наполеоновской империи в 1810–1811 гг. провидели и во Франции, и в Европе лишь единицы. Среди них, как ни странно, была мать Наполеона Летиция Бонапарте, которой просто не верилось, что такое неправдоподобное могущество может долго продлиться. «Надо откладывать про запас, – говорила „мама Летиция“. – Ведь когда все это лопнет, мне на руки свалятся сразу 7–8 монархов!» Подавляющему же большинству современников Наполеон и его империя после Тильзита вплоть до 1812 г. казались всемогущими. «Кто не жил во времена Наполеона, – вспоминал А.И. Михайловский-Данилевский, – тот не может вообразить себе степени его нравственного могущества, действовавшего на умы современников. Имя его было известно каждому и заключало в себе какое-то безотчетное понятие о силе без всяких границ».