Текст книги "Мы — из дурдома"

Автор книги: Николай Шипилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

ДИАЛОГ ФРОЛА ИПАТЕКИНА
С НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИЕЙ

1

Но вот уже и чайник свистит, исходит паром, вот уже Фрол поставил на стол, хоть и пустую, но сахарницу, хоть и прошлогоднее, но печенье, а эфирная дива все топит педаль газа, все жмет на нее там, где надо бы притормозить умному-то животному:

«…Можно смело говорить, что в отношении героев «джинсового майдана» применялись пытки! – истерично вещала юная звезда из откровенных дегенератов. – Их морили голодом – арестовывали людей, несущих на площадь еду. Их мучили холодом – не подпускали к палаткам минчанок с одеялами, теплыми вещами и горячим, как молодая кровь, чаем. Им не давали утирать сопли о рукава соседских курточек, а если кто-то сморкался на белые плитки площадной лещины, то тут же над ночной площадью издевательски громыхали многие дюжины милицейских мегафонов: «Слава белорусским дворникам!..»

– Да уж!.. – ехидно размышляет Фрол. – И почему только самая гуманная в мире авиация НАТО не бомбит Минск, защищая честь и достоинство белорусских девчонок? Где они, революционные туристы из Москвы и Киева, из Тбилиси и Варшавы?

А дева, тем временем, впала в раж. Она зашлась, как зауросивший ребенок, как революционный поэт, нюхнувший «марафета»:

«…Здесь, в Минске, применялись и нравственные пытки. Менты-омоновцы говорили, например, неокрепшим еще духом в борьбе юношам, что сорвут с глобального монстра все его пропагандистские одежды и окажется, что – цитирую: «эта тварь высокомерна, злопамятна, хитра, лжива, агрессивна и безжалостна». Кто же защитит стариков, которые не могли остаться равнодушными, когда на улице мерзнут их малые внуки, и которых эти нелюди в форме грубо оскорбляли, говоря: «Шли бы вы до хаты!» – лишая их тем самым гражданских свобод и намекая на их деревенские корни…»

Фрол сказал прямо в одноглазое лицо динамика:

– Конечно, по-хорошему, их бы, козлов, судить бы да посадить по закону, но начни Бацька суд над этими козлами – тут и возбухнет вся большевицкая рвань. Надо было Бацьке заранее подсуетиться, тюремные камеры приготовить, евроремонт в них произвести. Но Бацька, слышь, играет в хоккей! Хорошо, что не собирает черепки да не выпиливает лобзиком, как тунеядец Гузий. У Бацьки чистая кожа, нормальные ухи – никаких прыщей, бугров, никаких ушей, как у летучей мыши, и никаких других метин Сатаны. Понятно ли, девка-матушка, я говорю?

Она ответила вопросами на вопрос. Она спросила Ипатекина:

«А почему бы «джинсовым» не пойти к правительству, не расположиться там и не устроить бессрочный митинг с требованием всего на свете?..»

– По кочану! – успел ввернуть Фрол.

Но фонтан бил, как сто гейзеров, вместе взятых:

«Где вожди оппозиции? Они в застенках? Они арестованы? Тогда – что? Где девчонки, которые несли на площадь творожный торт, и которых угрожали изнасиловать омоновцы, а торт швырнули диким сизарям и сизым дикарям. На вопрос же девушек, был ли похож вкусом их творожный торт на чизкейк, амбал-омоновец ответил с вызовом: «Я не знаю, что такое чизкейк».

Девочки шли радостно творить историю, а их вновь посадили на иглу тиранического безвременья! Так легкокрылых бабочек прикалывают на лист гербария!.. Дикая, дикая страна Беларусь! Неужели даже для того, чтобы посмотреть на бомжей и проституток, минчанину нужно ехать в Россию? Доколе?..»

– Из-за таких вот дуробаб, как ты, народ всеобщего отдыха не выдерживает, а я цветной телевизор покалечил. Прав был Юра Воробьев, который говорил, что у нас украли реальность и поместили ее за стеклом – в телеящике. Сколько же можно прикидываться привлекательной девушкой, которую все обманывают? – пожалел вещунью наш клинический умелец Фрол Ипатекин. – Таким в нашей клинике самое место. Чего несешь-то, мать твоя путана?

«Доходило до особых извращений: девочку-вегетарианку омоновцы заставили съесть блинчики с мясом, которые она несла на голодающую площадь…»

– Девочке должны очень понравиться блинчики на свежем воздухе, – не понимал фактуры Фрол.

«По ставшим из голубых розовыми ее щекам обильно стекали слезы сожаления. Столько лет прожито напрасно!.. Так и сажают народ на иглу мясоедения! О, жестокий, тиранический белорусский режим – на площади вдруг перестали работать мобильные телефоны системы GSM! И еще: пошел снег среди зимы! Но и наши идут, они идут на помощь: еврокомиссар по внешним неполовым связям Пепита Херреро-Падлер с утра не успела умыться, однако она уже заявила, что может применить к Минску очередные санкции!

 
Тираны мира! Трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!..
 

Так! Так! Ах! Ах! Что творится в Москве, ответьте! Ах! Алло! Москва, ответьте! Ах, я задыхаюсь, мля, в атмосфере диктатуры – SOS!..»

Король демократии мало того, что голый, так еще и посмотреть не на что. Но Москва не медлит. Такая же мокрая, как и первая, sos-пичуга вопияше голосом истерической мученицы номер два из PR-челяди:

«Я – Москва! Я – Москва! Русские неофашисты – за последнего диктатора Европы! Они рвутся в бой! Присутствие средств массовой информации превращает это действо в блестящий подиум для демонстративно истерических форм поведения!..» – валит эта дива дивная с больной головы на здоровую.

– Чудно как-то… Но как бы там чудно ни было, населению расслабляться не стоит – впежат, – говорит Ипатекин, проявляя признаки болезненного беспокойства.

Фрол ловит в банке не деньги – соленые грибочки. Банка стандартная, трехлитровая. Грибочки делают стандартную же мысль острой и летучей, как запах специй. Фрол говорит им, грибам-крепышам:

– Сейчас я вас съем, но вы того не ведаете. Так и мир еще не ведает значения России. Он обрушился на Россию, но тем самым обрушил возмездие небес на свою собственную голову! В России и фашистов-то не было никогда, так откуда же взялись неофашисты? Зачем же тогда мой батя был танкистом на войне?.. Обидно как-то, да? Вот возьми Соединенное Королевство, так? Там какой-то рядовой сэр-мэр назвал одного приличного человека фашистом – и что? И с работы долой, гадкий мэр! Что же это у нас: у нас, почитай, весь народ в фашистах? Как это?.. Да-а, хорошо все ж таки и так ясно было в нашей «дурке»! Где они сейчас: добрый Юра Воробьев, Алеша Романов, Сеня Парамарибский?

Но и Фролу Ипатекину невдомек, что «неофашисты» в понимании «дуробабы» это все те люди, которые не стесняются при знакомстве назвать свою национальность. А попробуй скажи ей бывалый путешественник Фрол, что сначала – он человек белой расы, потом уже – православный, потом – русский, а кто такие россияне – ведать не ведает. Тут она и глазенки свои близорукие закатит, а то и в обморок, притвора, снопом повалится… А скажи он ей, например, самое простое определение, которое звучало бы так: «Фашизм – последний «аргумент» интер-капиталистов в борьбе против трудового народа». Матушки-светы! Она бы его двумя мостами укусила за всю голову.

2

Судьба любой такой отравленной тщеславием и суесловием РR-девицы печальна и поучительна. Потерявши честь смолоду, она нанимается в услужение к какому-нибудь «олигарху» или «политику», пишет для него и за него разные страшилки. Бессмертный старина Катилена при этом нервно курит чилим, возлежа на мраморной раскладушке по ту сторону бытия. Перед ней, погрызушкой, поставлена боевая задача: забыть, на фиг, о прокладках и по-солдатски просто по любому поводу поносить очередной «кровавый режим».

Грязные сатанинские деньги текут рекой, потаскушки начинают ощущать себя равными тем людям, от которых зависят, по их разумению, судьбы мира. Однако отказ от принципов, как учил еще дедушка Мюллер, нехорошо пахнет: политический ландшафт имеет свойство менять дизайн. И когда сервильное рвение бульварных див доходит до явного абсурда, хозяева отдают этих, бесполых уже, ублюдков поштучно и сворами в «дома терпимости».

Старые потаскухи, иже с ними потаскунчики, все еще стараются обслужить каждого электорального простолюдина, как vip-персону. Но получается убого и уныло – ими брезгуют. А что людям нужно? А им нужны: ясная любовь – раз, старинная вера – два, вечная надежда – три, не хлебом единым – четыре.

«…Евразийцы провели попытку сорвать пикет, они вырывали у оборонцев флаги и плакаты, – докладывает шефам наймичка. – Выкрикивая лозунги «За Батьку!», младоевразийцы прорвали нестройную шеренгу либеральной оппозиции, попутно раскидывая лук, приготовленный оборонщиками для «надругательства над имиджем» Лукашенко…»

– Замуж телке надо. А кто ж на ней женится?.. – понимает тамбовский селянин Фрол.

Он задумчиво смотрит на чугунок с бульбой из своего огорода и сглатывает слюнку.

– Эх, какие планетарные катаклизмы… Но время-то выбрано правильно: планетарные катаклизмы лучше устраивать между религиозными праздниками и посадкой картошки… – понимает он.

Едва он потянулся за ложкой, как ее перехватила рука Юры Воробьева, а затем возник за столом он сам, и, пока на большое лицо Фрола медленно востекала улыбка, Юра принялся с аппетитом управляться с бульбой, политой подсолнечным маслом.

– Только сядешь за стол – так и ты тут как тут. Мечи реже! – посоветовал Фрол. – В лайнере не побегаешь…

– Проголодался… Очень есть хочется… – пояснил Юра. – Где обедал воробей? В зоопарке у зверей! Полетай-ка ты с мое, поешь-ка ты с китайцами риса палочками… Да-а-а!.. Картошку с рынка не сравнишь… со своей… с огорода… Да, Фрол?..

– Есть у тебя нюх на сладкое, Юрий Васильевич! А горького – как, не хочешь?

– Нам в полет, друг мой Фрол. Летим, Фрол, на Украину…

– А как эта Украина влияет на движение планет и звезд вообще?

– Никак, да, не влияет. Вертолет твой готов?.. Геликоптер этот твой или, да, что: он под парами?.. Где Сенькины «Осы»?

– Летим-то летим, только где у меня права?

– Какие тебе, дураку, да, права? У нас есть Сеня в Совете Федерации и крупповский, да, пулемет. Бери свою справку – и вперед!

– Сам ты дурак хренов!

– Да уж поумней, да, тебя-то…

– Вот потому и дурак, что поумней: сидел бы да не высовывался.

– Поздно, да, – сказал Юра Воробьев. – Пришла пора, да, рубить капусту!

– Капусту ему рубить, дакалке! Ее еще вырастить надо, капусту-то эту. «Осы» нас не потянут – мощи мало. Полетим на моей самоделке.

– А горючее?

– Самогон.

Юра встал, обнял друга Фрола, потряс его за плечи и сказал, потрясенный сам:

– Ты настоящий… ты, да, настоящий, да, гений! Как хорошо, да, в полете! Отвинтил пробочку, нолил прямо из бака – тяп, да! Еще раз, да, нолил – ляп! Ах, жизнь ты, да, жизнь Икарова!

НОВЫЙ ПАМЯТНИК В МОСКВЕ

1

То, о чем лишь слышал по радио тамбовский умелец Фрол Ипатекин, видел из окна московской квартиры мой и его, Фрола, разлюбезный друг, бывший графоман, а ныне процветающий писатель Алексей Романов. Что же он, бытописатель, видит? А видит и слышит он нестройную поступь умело запараллеленного историческими хулиганами времени.

– Да вы, никак, за царя-батюшку, ребяты? – громко вопрошает бывшая пионерка, а ныне старушка с красным бантом на беретке. – Да здравствует Тимур и его ко… ко… ко… – она ужаснулась тому, что забыла нужные слова, она ударила хозяйственным пакетом об асфальт, ударила с такой силой и страстью, что пакетное молоко фонтаном ударило в низкое небо. – И… это! Это самое!..

А оттуда, с неба, повалилась на ристалище «это самое» выплюнутая сатаною жвачка, тупой информационный бубль-гум.

Но уже через мгновение несчастная пассионария была сметена лавиной безбашенных носителей различных политических инфекций. Даже имени ее не осталось на скрижалях истории, а только оранжево-красный бант, растоптанный суровой поступью перманентной революции на привокзальной площади имени клоуна Калинкина. «Спокойнее надо быть в политических вопросах запятая слюной не брызгать».

Над площадью, как над полем брани, кружились суровые голуби мира.

В завязавшейся потасовке евразийцы вынуждены были отбиваться заранее припасенными для этого вениками – и всего-то. Однако одного либерального младопупыша пришлось очень беспринципно ударить в пах, он древесно закряхтел и оплыл, как шоколадный заяц на солнцегреве.

В раскрытую форточку Алексей Романов слышал веселый голос своей племянницы Шуры, которая с балкона обращалась к младопупышу, прилипшему подошвами к выплюнутой жвачке, густо павшей на асфальт:

– Мальчик! Ну что ты так сучишь ножками? Писать хочешь? Вон, беги, встань за угол и пописай, только не мешайся у дяденек под ногами.

Но более никто уже не обращал внимания на прилипшего к асфальту героя по причине неэффективности его выхлопов. Схватка переместилась вглубь площади, а младопупыш стоял и плакал, утирая лицо нарядной бейсболкой. Этим не преминули воспользоваться сизари и густо испачкали его, далеко не русые, кудри. К вечеру он станет малозатратным памятником малозатратной революции – еще одним едоком на планете постепенно становилось меньше.

Шура увлеклась уличной суетой, зарделась, приоделась, схватила газовый баллончик и покинула дядин кров.

Вечно беспартийный мсье Романов улыбнулся, отходя от окна, за которым шел этот очередной спор не совсем славян не совсем между собой. Он говорит, обращаясь к своему черному коту Цыцу:

– Цирк, Цыц, – говорит он. – Как же легко обмануть вменяемых, на первый взгляд, людей! Ту же Шуру твою любимую. Ты живешь на глобусе России, да, Цыц, как в сказке. Но Малороссия – она еще сказочней, Цыц. Она, мой друг – это, да, концентрат всех одуревших славян в одном отдельно взятом Тридевятом Царстве. Но мы-то с тобой, да, черным котом – за единство белой расы против остальных рас. Так?

Цыц открыл пасть и издевательски провел лапой по зеву, будто снял с так называемых губ шерстинку или будто сказал: «Я слов не нахожу!..»

– Вся эта беготня, Цыцуня, очень напоминает мне историю о трех раввинах, которые на второй день после вторжения войск вермахта в Польшу подрались, да! И где ты думаешь? В варшавской синагоге. Знаешь, да, из-за чего? Из-за того, кто из них главней. Всего лишь!.. Поверь уж мне, я в Кащенке всякое видел, но они только легко помешанные. А настоящих буйных действительно мало: я да еще Юрка Воробьев…

Кот Цыц вежливо щурится. Не в окно квартиры, а на телеэкран. Он смотрит представление, где г-н Падловский пошел на г-на Гириновского со стаканом воды, когда тот прокричал: «Украинцы – народ третьего сорта, однозначно!»

– Украинская гастроль, да! Кажется, они все хорошо выпили в самолете, – пояснял ему неустанно писатель. – Не далее как вчера во Львове состоялась олимпиада по русскому языку. Жертв нет. Только одна бабушка погрозилась написать президенту Путину про беспорядки, да, в местном коммунальном хозяйстве. Самое главное, что я понял в жизни: как хорошо, что я родился в России и что я не бандерлог! – он чистил оружие. – Мне запредельно повезло в том, что я не бандерлогом, да, родился. А так бы всю дорогу, как они, прятал бы свой хвост под штанами и оглядывался: не видят ли, да, дiвчиноньки?

Он готовился к охоте на лидера, на его взгляд, неуместных в двадцатом веке российских «антифа» и выбирал орудие труда и возмездия. Кот Цыц смотрел новости.

– Видел, Цыц, какое корыто заложили на стапелях в Северодвинске? – привычно комментировал Алексей Романов, разбирая «макара». – Оно уже третье по счету. Пиндосы нервно курят в сторонке. То-то плющит их, сердешных! А оппозиция, да, якобы очень старается, чтоб все поверили: всем нам и тебе, Цыц, в том числе – кранты, а России больше никогда не будет. При этом всём якобинская оппозиция вполне хорошо себя чувствует. Она ищет, да, фашистов, кушает икру лопатами из ведер, ездит не на чем попало, живет не хуже самоей «власти». Это как так, мой боевой товарищ Цыц? Какие у нас в России фашисты, кроме антифашистов? Я его, красноголового, да, пристрелю – и мне ничего не будет: я псих, с добротным, дореформенным еще, советским стажем! Я сделаю рыжему хлюсту одолжение. Не допущу того, чтобы его, этого повесу, повесил революционный быдляк. Я человек благородный, да! У меня справка за подписью самого профессора Снежневского, корифея советской психиатрии. Он бы меня, да, понял: Украина – Украиной, а начинать отстрел больных перелетных птиц надо здесь и сейчас! Так, чтоб другие поняли: «Ах, это не та сосна? Ах, мы ошиблись веткой-с! Ах, как бы мне, рябому-с, к дубу перебраться? Не на то древо, извиняюсь, да, сели-с и нечаянно нагадили-с…» Который-с час-с, Цыц-с?

Черный кот Цыц прекраснодушно щурится: я сам-де такой, я решительный! Я не Леопольд, не толерантный вам кастрат какой-нибудь: кэ-э-эк дэ-э-эм-с!

Потом Кот отворачивается от господина писателя Романова. С тем же прищуром он смотрит на большие напольные часы в ореховом дереве, выигранные веселым хозяином в ямайский бридж у залетного «якудзи»:

«Странное время указано на циферблате. Где я? Который час, действительно? Проверка. Какое у нас сегодня число? Что за вискос? Почему, находясь в Москве, я должен принимать Киев врагом? Что он мне сделал, этот Киев? Только и того, что не допустил установить у себя Путинский режим? Но это право Украины, а не мое, кота Цыца, право, право же. Мое дело – Мурка из подвала, настоящая экс-дама! И если сам премьер-министр Финляндии посылает эсэмэски незнакомым женщинам с предложением провести вместе время, то это мне не в пример, я верен одной-единственной Мурке с Рублевского шоссе. Это не беда, что она нелегалка на этом шоссе, что живет, рискуя быть расстрелянной охранниками без суда и следствия. Моя страна – Россия, и пусть тут у меня, благородного кота, тоже нет никаких прав. Но я люблю родину, как и мой благородный хозяин писатель Романов. И никто – слышите, ни-кто! – не объяснит мне, почему все молчат, когда вывозятся за рубеж последние остатки генофонда пчелы уникальной среднерусской породы… Сколько же еще может продолжаться этот развал? Кормить, наконец, сегодня будут, а, графоманы?..» – философически размышляет он.

2

А тут и телефонный звонок вторгся, как вторгается дядя Шамиль из горного аула Насраули на Даниловский рынок. Хозяин, улыбаясь неведомым Цыцу мыслям, нажал на кнопку громкой связи и сказал:

– Ну?

– Здравствуй, Алешка! У тебя все дома?

– Я один, да, с котом. Жена на Фиджи. Племянница убогая на площади воюет против, да, кого-то, да…

– Все дадакаешь? Может, тебя пивом полечить?

– Все дадакаю, да-да. Я тебе зачем, Сеня: ты же пива не пьешь? Или деньги в мире, да, кончились?

– С вами, с такими, кончатся… Слушай сюда: я взял билеты на Киев, поедем поездом. Однозначно. Самолеты нынче бьются, неугодны они, самолеты, Создателю: дьявольски ревут! Ты как?

– На футбол? Нет, нет и еще раз то же самое нет! Мне тут надо, да, мясо разделывать, вермишель варить…

– Не знаю никакого фут, как ты говоришь, бола. Поедем, Алеха, Юрку с моими деньгами выручать.

– Что с Юркой? Шасси отстегнулись?

– Нет в жизни шасси! Деньги Юра своему украинскому брату повез. Полетать вздумал на старости лет, да еще и с похмелья! А деньги у меня занял, понятно тебе, дурилка? Летал-то он, летал, а в точку однозначно попасть не может. Предпоследний раз звонил из древнего государства Урарту. Я ему говорю: ты хоть сопри там что-нибудь антикварное у какого-нибудь дремучего Ашшурбанипала! А он отвечает: красть не приучены! Дурак, что с него взять? Идет против всего целого общества. Это тебе любой ветеринар, Алешка, подтвердит: дурак, однозначно!.. Бэтмэн – это тоже отклонение, нездоровье! Последний раз он, «бэтмэн», телефонировал из киевской милиции, потом снова пропал… Да и пропади бы он пропадом, однозначно. Кто он мне: сват, брат, партайгеноссе – кто он мне? А вот кто: он мне тонны денег задолжал, скотина! На фиг они мне, такие друзья, однозначно! Там же ему крылья оторвут, однозначно! Ну, что, едем спасать мои денежки?

– Кота-то, да, не с кем оставить.

– Через сутки-двое мы вернемся! Катата, катата! Не издохнет твоя катата, однозначно! А там, глядишь, и Сашка твоя, пельменница, с панели вернется.

– Так отчего ж, да, не поехать, да, урод. Там уже, да, тепло, там польт не носят…

Но оделся я теплее. Дело-то было весной, в марте, когда цыган шубу продает. Однако цыганские таборы из Приднестровья, Узбекистана и Молдавии уже начинали наезд на Москву, чтобы пополнить глубоко эшелонированные, хорошо организованные ряды прошаков в Салтыковке, Радищеве или Кимрах. А мы с Сеней с разных точек двинулись на Киевский вокзал.

Признаюсь, я согласился поехать, надеясь попить украинского пива, сходить в Лавру, но более всего – понять: чем же так дорог Сене наш летяга? Забота о товарище? У господ товарищей не бывает. К тому же, Сеня не был сентиментален, в детстве мучил кошек и делал шашлык из подбитых воробышков… Деньги? Не так уж он беден, как моего отца дети, чтобы гоняться по imperia renovatio за долгами, да еще и собственной персоной… Я надеялся узнать, что же подвигло столь важную птицу, как депутат Сеня Парамарибский, сунуться в самое пекло оранжевой смуты…

Он взял купе на двоих. А прибежал за две минуты до отмашки.

– Здравствуйте, сэр. Называйте меня Аркашей или никак не называйте. Вы меня не знаете, я вас тоже не знаю. Короче, я инкогнито!

– Аркаша, знали бы вы, дорогой, как давно я не был в Киеве, – говорю я для практики. – И вообще на Украине, да!

– В Украине! – на ходу поправил он. – Украину ждет двукратное снижение уровня жизни, а в Восточных регионах – не менее чем трехкратное! – добавил он, переодеваясь в простенькую пижаму. – И еврейство, как таковое, помимо своей зиц-председательской роли – тут ни при чем.

– Да, да, при чем здесь твое еврейство, Аркаша? – сказал я, не понимая его галопирующей логики.

– Вот я и говорю: оно – ни при чем, однозначно! Это все – современная политическая мифология. Миф о еврейском могуществе – это миф, который надо срочно разоблачать. Пока мы, евреи, не поймем, откуда у фон Калмановича деньги – мы ничего не поймем, однозначно! Вы, русские, тем более! Теперь ты понял? Понял ты, к чему я веду?

– Я и потеть не стану, чтобы тебя понять, – заверил я искренне. – Кто нынче потеет? Сегодня вышел из дому – глядь, а на площади стоит новый памятник в рост человека. И знаешь, из каких материалов? Из жвачки и свежего голубиного гуано – и никакого пота!

Но Сеня сразу же лег спать и столь же быстро уснул безмятежным депутатским сном.