Текст книги "Мы — из дурдома"

Автор книги: Николай Шипилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Николай Шипилов
МЫ – ИЗ ДУРДОМА
Роман

От автора:

Cказано, что дорога в ад вымощена благими намерениями, да вот вопрос: благими ли были намерения большевицких «демореформаторов»? Сравнительный анализ людских потерь на территории imperia renovatio за годы «перестройки» показывает, что геноцид русских, осуществленный ими, превосходит по масштабам и возможным последствиям все известные в истории примеры. Он грозит полным исчезновением белой расы на земле, а базисных русских народов – в первую очередь. Не надо концлагерей, колючей проволоки, печей Освенцима. Нужна «либеральная рыночная экономика».

«Яма нашего кризиса потому не имеет просвета, что построена из безумия, а оно – как живой активный туман, постоянно заращивает все щелочки и трещины. И дела, и слова Дворковича или Мау каждый раз рождают страшную мысль: кто безумец – я или они? Мое положение тем более трудно, что они для пользы своего дела иной раз и явно на себя маску безумца наденут. Рынок – наивысшая ценность! Нажива – наивысший идеал православного человека! Это нас сбивает с толку, явный обман этих «реформаторов» скрывает вещь гораздо более опасную и даже трагическую для всех нас. Под маской безумца у «реформаторов» маскируется неизвестность – а может, у них безумие истинное и искреннее?.. Выступает министр экономического развития Герман Греф и заявляет, что из-за высоких цен на нефть «предстоящие реформы будут очень тяжелыми». Как сообщает РИА «Новости», Греф сказал буквально следующее: «На сегодняшний день легких и популярных реформ не осталось, они будут болезненными и будут нарушать привычный образ жизни». Казалось бы, услышав такое от министра, который отвечает в России за «выращивание институтов», санитары должны были бы моментально вбежать в актовый зал, сделать бедняге укол и завернуть его в мокрую простыню. Так нет, толпа «модернизаторов экономики» встретила эти безумные слова бурными продолжительными аплодисментами… Трагедия в том, что мы оказались очарованы их масками и верим их рассуждениям – и безумие разлилось по всей стране…»[1]1
  Кара-Мурза С. Г., contr-tv.ru. (Здесь и далее – примечания автора).


[Закрыть] В психиатрии первое называется паталогической лживостью, второе – индуцированным бредом. У Козьмы Пруткова это называется «не верь глазам своим».

Несколько сотен «олигархов» контролируют 70 % национального достояния России. Грабежи и дербанка, принимая все более циничный размах, пошли палом по всей территории огромной страны с самым антинациональным, самым антирусским режимом на всем постсоветском пространстве. Мировой мрази выгодно, чтобы славяне воевали сами с собою до полного своего истощения.

За период с 1989 года только по официальной статистике численность русских в РФ уменьшилась более чем на 12 миллионов[2]2
  См. сайт Госкомстата, www.gks.ru.


[Закрыть]. На Украине ситуацию можно назвать как «Голодомор-2», проводимый новыми большевиками – чоновцами финансового интернационала. Беларусь держится личностью А.Г. Лукашенко, который сделан не из железа. Но, вместо того чтобы объединиться для борьбы за наследие своих предков, славяне сцепились между собой в безжалостной драке нищих слабосильных карликов за бойкое место на паперти «novus ordo saeculorum» – нового мирового порядка. Выход из этого загона будет тяжелым и болезненным, с неизбежной сменой образа жизни и системы ценностей. Потому-то и печален факт, что «хохлы-малороссы» стали врагами с «кацапами-великороссами». Непрерывно ведется стравливание России с Белоруссией. Этот факт подтверждает истину, что самые страшные драки происходят в родной семье. О нелепой, абсурдной войне, на которой оружием массового поражения являются предвыборные технологии, а самым страшным поражением является утрата нами будущего наших детей – этот роман.

«Можно сколько угодно кричать о том, что верхушка правых на содержании западных спецслужб, но вот незадача: почему-то на выборах за эту продажную верхушку голосуют миллионы!» – простодушно пишется на одном из интернет-сайтов. Это пишет человек, словно бы свалившийся с луны и не знающий о том, что такое «выборные технологии». Обыватель содействует своей погибели самим участием в комических выборах: ведь тем самым он признает их трагическую законность. Значит, признает он и законность проводящей их клики.

Вот – начало начал наших нескончаемых бед и взаимных обид. А заказчик смут – американская демократия – широкими шагами идет по всему миру, но впереди нее все-таки идут танки и летят бомбардировщики. Чем будем встречать их мы, когда пробьет наш час, славяне? Что мы скажем своим детям о потерянном рае – большой и сильной родине? Что наши дети скажут нам? Похоже, что мы уже не братья-славяне, а бытовой мусор, который достоин того, чтоб его вывезли на свалку истории. Россия, а с нею и каждый из нас, славяне, глядит в лицо своей гибели. Где санитары? Где караул?..

Необходимо оговорить еще две составляющих романа.

Первая: этот роман написан с преимущественным использованием суржика, потому что все отверженные государством сообщества переходят на свой кодированный язык, на сленг, на арго – это защитная, протестная реакция. В наше время суржик приобрел невероятную мощь, потому что на нем говорит стопятидесятимиллионный, неплохо образованный, но отверженный народ России.

Вторая: ни при советской власти, ни при нынешних – автор романа не участвовал в комедии выборов, за что приходится платить житейским комфортом и многими лишениями. Но поверь, читатель, что, несмотря на условно-ироничную манеру нижеследующего повествования, автор уверен, что мир в мире хранят так называемые «дураки». Ему дорога мудрость Пифагора: народ достоин сожаления, а не осмеяния.

СПРАВКА О СПРАВКАХ

1

Очень много развелось беспризорных идиотов и социопатов.

В стареньких номерах первого этажа старенького отеля кто-то коротко чихнул и, как подрезанный кричит «караул», так и этот некто закричал:

– Успей! Продать! Родину! Cего! Дня!

Но, разбуженный этой, вероятно, похмельной мантрой, я проснулся на пятом этаже и подумал: спасибо все же перестройке. Спасибо. Салют. Если б не она, то наш дурдом в деревне Яшкино не сгорел бы. Прием старый, доперестроечный, нероновский: берешь клизму с марганцовкой, заливаешь керосином и оставляешь ее ночевать на чердаке с хламом.

Таким макаром наш дурдом сжег сам завхоз Завен Сергеич, в отличие, например, от приюта для умалишенных в Льюистоне штата Мэн. Там медицинская служба мирно, как Варшавский пакт, аннулировала патент в связи с тем, что пациентам закрыт доступ к порнографическим изданиям. Ему же, нашему Завену, надо было скрыть улики, к тому же, он боялся злобных психов, каковыми он небезосновательно, но очень уж огульно, считал даже нас с Юрой Воробьевым. На месте же нашей тихой гавани – последнего, как мне казалось, оплота цивилизации, добра и разума – теперь стоит элитный загородный бордель.

Но нет худа без добра. Не утвори своего пожога почтенный Завен, тогда бы нас, настоящих и закосивших на «дурку» пациентов клиник, не распустили бы по всей матушке России. Я не жил бы припеваючи в этой старенькой писательской гостинице Дома творчества. Никто бы никогда не стал издавать моих книг, врачующих людские пороки. Запойному полковнику ПВО Полумордвинову – никто не дал бы заниматься развитием теории бескровных государственных переворотов, а нынче он какой-то тайный советник президента маленького островного народца. Или возьмите того же Гарри Меркурьева, федоровца, который отдыхал у нас в «дурке» с диагнозом «патологическая лень». Он говорил так:

– Время – деньги. Да, это так. Но зачем нужны человеку деньги? Они ему для того, чтобы получать от жизни удовольствие и длить свое здоровье. Я получаю множество совершенно бесплатных удовольствий от сладкой своей лени и сохраняю свое здоровье тем, что не вижу морд какого бы то ни было начальственного быдла. А уж хлеб-то с водой мне слаще мирра и вина.

То есть таковы форма и содержание его личного, штучного, гражданского неповиновения.

Нынче Гарри живет припеваючи тем, что дает в газеты репортажи о своих воплощениях и реинкарнациях. Он уж точно сидел бы в «дурке» вечно, до самого второго пришествия, не сгори она вместе с советским государством. Так же, как и мой друг, летающий псих, добрый Юра Воробьев, который испытал на себе сильное влияние федоровца Меркурьева. Юра, когда ему вкалывали трифтазин, распухал от инъекций, но от боли он не сошел с ума настолько, чтоб выздороветь и стать жестокосердным.

Ему, бывало, вкалывают с добрым напутствием штык-укол в правую ягодицу:

– Ну, псиса, лети!

А он, голубь, кряхтит, но уже подставляет левую половинку и шепчет:

– Спасибо, батюшка! Объяснили…

Он очень беззлобный. В новом обществе Юра уже не боится сознаться людям в том, что способен перемещаться во времени даже босиком, если сильно разозлится или испугается. Помнится, лежа в клинике, он ни на какие обескураживающие уколы не обижался, ибо был православным христианином. Бывало, лысый санитар именем Никита жахнет его туфлей по голове, а он тут же и щеку подставит. Ведь советские люди были, в большинстве своем и прежде всего, людьми русскими и воспитывались они там, где обсуждались сложнейшие философские вопросы русского бытия – на кухнях и в курилках. В итоге этнически-религиозный инстинкт в пиковые моменты истории легко подавлял атеистически-идеологические установки.

Злобствующий же в насаждении бамбуковых веников гуманизма Парамарибский Сеня, например, из палаты 1917 бис – клевета на советский общественный и государственный строй, – никогда не стал бы депутатом Государственной думы и рублевым миллиардером. Строя – нет, а Сеня – есть. У миллионов – нет денег, а у Сени – миллиарды.

Сегодня наши люди повсюду, где нужна изощренная творческая мысль и богатырская воля. Как сквозь строй, мы прошли через воздействие на нас химиопрепаратами, через инсулиношоковую, атропинокоматозную, электросудорожную и трудотерапии. Нас, вялотекущих шизофреников, пытали нейролептиками, избивали дерзкими руками санитаров-мясников, дразнили сладкой женской близостью, размещали вместе с буйными помешанными. Но мы выходили из своей родной Яшкинской клиники и вновь входили туда всё такими же страстными, добрыми, благородными и внутренне свободными людьми. Своим трудом мы поставили себе на службу паранойю, шизофрению и различные мании с депрессивными психозами.

И оно пришло, наше время. Наши люди из психушек – они повсюду, тем более что идеальной психики, господа, ни у кого нет. В Сибири, например, живет поэт Иван Овчинников-Ржавый, удивительный человек, который шестьдесят лет обходится без денег. Он их принципиально в руки не берет. Такой у него обет служения Музе. Мешает это кому-нибудь? Не думаю. Сумасшедший он или нет? Нет, он первопроходец.

Один из нас, кондуктор трамвая Петя Зленко, тоже никому не мешает: сегодня дрейфует на льдине по Гольфстриму. Он собирался совершить на льдине экскурсионную поездку к развалинам храма Навуходоносора и попутно въехать прямиком в книгу рекордов Гиннеса. По морским семафорам он узнал, что советская власть сдулась окончательно, но он свято верил ей и не захотел возвращаться на материк до ее реставрации.

На примере дрейфующего своего товарища я могу утверждать, что настоящий православный мужчина – господин страха, а не его раб. Ведь дрейфуя, льдина тает, но Петр Зленко не сдрейфит. Тает ледовая шапка Земли, и с нею шансы героя на возвращение. Но он предпочел свободу жить и умереть в океане – демократическим свободам быть утопленным в собственных кровавых соплях. Вот такие у нас в клинике воспитывались кадры.

2

Все мы, по возможности, видимся поныне и без горячки обсуждаем проект будущего профсоюза-автономии психов всея Руси. Помогаем себе сами. Дело перспективное: если вся нация будет жить со справками – нас никому не победить и никому не ограбить. Мы же уроем любого и всякого, ибо на всякого мудреца довольно ее – справки. Правильно говорил мой сибирский коллега, поэт Иван Овчинников-Ржавый, на избрании наших руководящих органов:

– Мне не надо твоих характеристик, ты мне свою историю болезни подавай!

Поэтому, когда в годы перестройки разрешили сниматься с психиатрического учета по желанию или вовсе не вставать на учет, мы восприняли это законодательное послабление как торжество попранной справедливости. Такие политические борцы, как Сеня, наконец-то получили право снять с себя облыжные обвинения.

Спасибо перестройке: с учета снялись огромные батальоны и армии, армады и флоты мнимых больных, но с ними вместе тьмы и тьмы настоящих злодеев. Получается: нарушать права человека нельзя, а то, что при этом нарушаются права огромного числа других лиц, никого не волнует. Рост тяжких преступлений на совести лукавых гуманистов, место которым на просторах Колымы и в трущобах бедламов. Больные «больные» считают себя здоровыми на все сто, а близких своих – сумасшедшими или злодеями на все сто пятьдесят.

А может быть, так оно и есть? Вы посмотрите только, господа Корсаков энд Ганнушкин и Снежневский энд Кащенко, на силуэты и фасоны одежды современного обывателя. Они делают его карикатурным, клоуноподобным, нелепым. Посмотрите на покрой женских шляпок, на мужские «бермуды», на эти яркие примеры сниженной критики, сопутствующей серьезным психическим заболеваниям! Видите? Видите ли вы старуху в брюках, что похожи на рейтузы? На ногах ее – кроссовки, на главе ее – бейсболка с ярким малиновым козырьком.

«Долженствует ли быти прилежное радение о красоте одежд?» «Долженствует, понеже риза яко второе тело человеческого телесе есть, от нея же мысль человеческая знаменатися может» [3]3
  Эразм Роттердамский.


[Закрыть].

А видели ли вы молодиц с прическами в проплешинах, которые бывают у страдающих трихотилломанией? Это очень тяжелое невротическое расстройство, когда больные вырывают у себя на голове волосы, выдергивают брови и ресницы. А они, болезныя, ходили к дорогому парикмахеру.

«Каковы имутъ быти ланиты или ягодицы? Не натирашемъ, ниже присъстроеными красками мазаны, но прирожденым и естественнымъ стыдомъ» [4]4
  Иван Хворостинин «О Царствии Небесном и о воспитании чад».


[Закрыть].

Приглашаю вас в свидетели, господа корифеи от медицины: карикатурность внешнего вида, стремление походить на не самое лучшее существо другого пола – все это психиатрические симптомы. Это массовая деменция. Но обыватель горд и счастлив, нося на себе «модную униформу» вселенского дурдома. Ах, им бы к такому, как наша яшкинская Люся, психиатру! Но услуги психиатров стали для многих недоступными, как будуар английской королевы для парижского клошара. А все психологи – или жулики, или наивные дети, выдувающие из благородной идеи мыльные пузыри гуманизма. По землям же святорусским сироты плачут!

3

Итак, депутат Сеня Парамарибский сейчас весь в запарке, весь в разъездах на платной основе – выборы идут громко и непрестанно. Он, Сеня, председатель комиссии палаты общин по вопросам избирательной толерантности и свободы бессовестности. По мне, так да будет проклята либерально-толерантная общечеловеческая идеология! Совесть – объективная реальность, но у многих эта реальность искажена, совести в ней нет места, ее там не ночевало. Почему у Сени, например, отсутствует такая важная часть человеческого существа как совесть – это вопрос очень интересный. Сеня – он же человек-то, как прежде, казенный, стало быть, и эта часть у него казенная. Но вопрос наглухо засекречен. В задачу Сени входит умение делать умное лицо при «освоении грандов», дабы впарить нам, электорату, очередную «куклу» под овации Главного, который не может ошибаться хотя бы потому, что в его руках спецслужбы. А они, эти службы, как известно, обладают полной информацией обо всех значительных гражданах нашей страны.

Вот оно и видно, что Главный внимательно изучил биографию одного из нас, в которой есть все – от рэкета ларечников до покушения на убийство. И он, по привычке путать и заметать следы, принял решение: наградить этого опасного сумасшедшего медалью «60 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов». Не сумасшествие ли? Кто из нас тронутый? Правители, подобно детям возводящие для нас замки из пляжного песка Бермуд, или мы, аплодирующие собственным похоронам? Тем не менее, церемония вручения медали прошла в администрации Главного, который, судя по бессовестности акции, давно и не без оснований считает российских избирателей дураками. Но вручал-то медаль Сеня Парамарибский, дядя очень значительный, хотя прижимистый и не совсем плохой на голову: у него джакузи в каждом доме не только здесь, но и во всех его домах за границей. Сливовокорый нубийский евнух подтирает его выхлоп гривнами, два батальона китайцев-удальцов ошпалерили стены его московского ранчо сомами и сумами вместо обоев. А по русским землям сироты плачут.

Жаль, видимся мы с Сеней урывками. Выйдет он в телеэфир, погрозит мне пальцем – и опять на работу в Думу. Но я-то свой, я знаю: на самом деле он готовит к работе газенвагены для нас, первонаселенцев этих благословенных мест на географической карте мира. Зачистка белой расы – это все-таки ответственная, непростая работа. Сеня фронтовую работу краников проверяет, герметичность там, подбирает словесную смазку, долларовую притирку, глубину отката. Ну, и документацию к ним, обоснования, регламент, тыловой печатный станок Национального резервного банка, и тому подобные приблуды и прилады. Программку простенькую надо написать, опять-таки, для наладонников в PocketExcel, для учета «приход-расход материала», «поступило-израсходовано», «принял-сдал». С контролем на равенство переменных, чтобы сходилось обязательно. Это главное условие: чтобы сходилось! Вот так. А то что дети по всему миру плачут и просят еды и тепла – так это им, типататам, ничего, это пройдет: кто-то никогда не станет взрослым едоком, а бабы обществу новых мальцов произведут, хоть и из колбочки, поле есть – коня не надо.

Рост же инфляции нынче, оказывается, спровоцирован резким повышением цен на лук и чеснок. Разбогатевший дуриком на ваучеры народ нагло провоцирует инфляцию: он обленился, он же и заелся. Я-то так не считаю, но так, прямо по-комсомольски, и сказал г-н министр Грифс г-ну президенту всея контурной карты: я не верю мальчуганам.

Это не так. Да, народ знает, что чеснок лечит все болезни, кроме нищеты и птичьего гриппа, да и то потому, что курица – не птица, Грифс – не мальчуган, а, скорее, недоделанная барышня. Но если он, народ-богоносец, и пожрал весь лук, как моль поедает пиджак от Кардена, то, уверяю вас, не от лени и обжорства, а по причине наличия пустых желудков в человеческом организмусе.

– Спасибо перестройке, – с этими словами я встаю каждое утро, где бы ни находился.

Боже! Как хорошо, что я не такой, как все, идиот! Спасибо моей маме и моему же папе: не люблю лука, ни жареного, ни вареного, ни стреляющего по лягушкам, которые становятся царевнами. Знаем мы этих контрафактных царевен!

4

Скажу, что преимуществами, которые давала мне справка о психическом крене, можно было выстлать дорогу в рай, но я не умею пользоваться своими преимуществами. Мне всего хватает, кроме кругозора. Однако хватало ума на то, чтобы перед каждым приводом в клинику посидеть в областной библиотеке за учебниками по психиатрии. Поэтому, имея невинное лицо и незамутненные злобой глаза агнца, я «косил» вдохновенно и никому из врачей не мешал писать диссертации.

Известный профессор психиатрии Н-кий, веселый, румяный, весь бело-розовый, как поле гречихи в пору цветения, часто демонстрировал меня в лекционном зале ученым и студентам как наглядный пример своей успешной практики.

– Алеша, – нависнув ученой глыбищей над зеленым сукном стола, начинал этот человечище, к примеру, после легкой мимической разминки, – скажи нам, только честно: веришь ли ты в Бога и разговаривал ли ты с живым Богом, или это был… «яко призрак»?

– Какой уж там, какой там призрак! – отвечал я, стоя на подиуме, как дорогой натурщик. – Как с вами, товарищ профессор, я разговаривал с самим Создателем! И верил! А сейчас я верю вам. Но умереть боюсь по-прежнему…

– Но где логика, Алеша? Вы ведь русский. Тем более, верующий! Не глупо ли считать целью человеческой жизни загробный мир, при этом безропотно терпеть всякие несправедливости и угнетения, покоряться всякой власти, хотя бы и иноплеменной, говоря, что она от Бога! Вам не обидно, что именно христианская мораль подорвала суровый северный дух русских и ведет их в конечном итоге к фатальному исчезновению с лица Земли? – измывался мой Асклепий, нимало не боясь наших дурацких доносов в нечеловеческие органы.

– У Земли нет лица! – измывался и я, агнец. – Но Бога живага я видел в лицо!

Они хихикали, хрюкали, кивали, говорили о навязчивостях и о псевдогаллюцинациях Кандинского. Выписываться из больницы мне не хотелось, а роль агнца была по душе. Весь поступивший весной улов сумасшедших людей должны были в ближайшую неделю выписать, они уже стали нормальными. Только вот Сене накинули тогда второй срок, как политическому. Он, чтоб не сесть в тюрьму, «косил» под диссидента. А мне совсем не хотелось покидать злобного юмориста Сеню, доброго Юру, счастливого в выборе средств к существованию Гарри и четырехразовое питание с добавкой от лишенцев.

– Я, Алеша, материалист и коммунист, а вы – христианин, то есть идеалист, – вновь обратился не столько ко мне, сколько к публике, мэтр. – Не думаете ли вы, что религия христианства и коммунизм – это доктрины, происходящие от одного… э-э-э… авраамического, скажем так, корня?

Я хоть и не силен в полемике, но, вопреки всем их психушечным инъекциям, во мне не умирал великий артист-импровизатор. Да и драматургическим даром Господь меня не обидел. Я сказал:

– Как все советские студенты, я изучал некогда диалектический и исторический материализм. И я учил науки на основе материализма, чем нанес великий вред своей душе в познании мира. Но вы, мэтр, говорите о религии. Отвечаю: религия нужна слабым людям, вроде вас, профессор. Ваша религия – марксизм, – сказал я. – А нам, сильным людям, достаточно веры в Бога. Я верю в Него. Вопрос: как вера в Бога вселилась в меня? А? Разве это не чудо?

Профессор засмеялся, движениями бровей показал свое почтение к сказанному мной и прибегнул к оправданиям:

– Вам повезло, Алеша: вы сильный, хоть и верите в чудеса, – ерничал он. – Но я-то… я слабый человек, ординарный профессор. И не столько я м-м-м… марксист, Алеша, сколько простой русский язычник!

– Но разве не язычество начало само себя ослаблять, мэтр? – легко входил я в образ патологического резонера. – Разве русские князья не сражались меж собой, как шелудивые псы за сахарную кость? Почему же тогда не язычество победило, а христианство? Вот вы знаете, мэтр, в каком виде сохранились по всему Божиему миру осколки исторической России? Они сохранились для нас в виде общин вокруг православных храмов. И не будь храмов – давно не было бы и этих осколков. Я плохой христианин, товарищи врачи, потому что боюсь смерти, – продолжаю я. – Но вы, профессор, плохой материалист, потому что церкви Христовой боитесь и боретесь с ней. А ведь именно на различии, разнообразии и неравенстве стоит природный миропорядок! – продолжал я демонстрировать шизофреническую велеречивость.

– Согласен, Алеша, с вашим тезисом о миропорядке, согласен, – сделал он жест лапками, словно останавливая несущийся на него панелевоз. – Однако, как бы то ни было, но… – красовался перед коллегами румяный Асклепий. – Но, на мой взгляд, именно русская церковь сегодня несет прямую ответственность за деформацию русского психотипа. Так что же у тебя, Алеша, было все-таки до первого поступления к нам? – вежливо спросил он, утирая платком обильные слезы смеха.

Профессор еще не знал, что однажды, возвращаясь с коллективной копки колхозной картошки, он нажмет кнопку связи с кабиной машиниста электровоза и попросит того ехать быстрей, поскольку он, профессор Н-кий, опаздывает на обход. Машинист безотлагательно сообщит, куда следует, и на перроне профессора встретят подчиненные ему еще вчера санитары. Они сопроводят мэтра в отдельную палату Яшкинской клиники.

А пока я отвечаю на его вопрос:

– У меня были навязчивости. Страхи, неуверенность, тоскливость… – перечислял я то, что сегодня свойственно уже миллионам людей в России. – Я очень боюсь умереть, боюсь, что меня съедят черви. Я очень боюсь даже дождевых червей, когда копаю картошку… Потому я стесняюсь разговаривать с девушками и с другими людьми. Я смотрю на них и думаю: они умрут, они уже покойники. Особенно жаль мне деток человеческих. Мне делается их очень жалко, до слез бывает. Зачем они родились, если нет Бога? Мне хочется спросить людей: не страшно ли им тоже, когда они смотрят на меня, одетого в рубаху Пьеро?.. Но я стесняюсь спросить их об этом и тогда ухожу писать стихи.

Одним из присутствующих здесь садистов-очкариков был господин с таким выражением лица, словно собраться с мыслями ему мешал огромный шприц, на который он ухитрился сесть. Казалось, что лишь ложный стыд мешал ему спрыгнуть с иглы, послюнить указательный палец, а затем публично обнажить ягодицу и потереть больное место этим пальцем. Он елозил, елозил, а потом улучил момент стрелою острой мысли и сказал, заикаясь:

– У-у-у-мён сте-э-э-эрвец! А-а-апять св-а-а-его Бо-о-оженьку вве-э-э-эрнул! – и произвел запись в блокнотик. – Сви-и… свидригайловщина, пра-а-во слово! З-з-знает, си-и-имулянт чертов, что занятия ли-и-итературой и… и-изобретательством – у-у-уже сами по се-э-эбе есть проявления ла-а-атентной шизофрении, что бли-и-истательно доказал а-а-академик Сне-э-эжневский! – и утер вскипевшую на малиновом варенье уст пенку.

– Никто не знает, коллега, где кончается яркая личность и начинается личность психически нездоровая, – успел заметить я. – Может, это я как раз психиатр, а не вы, адепт «карательной психиатрии»!

– А-а-ах не-е-е-годяй!– обиделся адепт.

Но тут уже на заику зашикали коллеги, а заведующая нашим отделением Людмила Марковна неожиданно встала и, успевая одернуть короткий халатик ближе к великолепно округлым коленкам, сказала с заметным раздражением:

– Откуда вы знаете, коллега, что Алеша – симулянт чертов? Вы что, тестировали его? Да, да, и еще раз – да! Да, Алеша – идиот. Но помните, коллеги: споря с идиотом, вы сами выглядите не намного лучше!

Она сказала двусмысленность, но я понял, о чем она сказала. Потом Люся подошла ко мне и внимательно посмотрела мне в невинные глаза своими ослепительно синими глазами: не травмирован ли я психически? У нас с ней были особо доверительные отношения без физической близости и модных мерзостей, связанных, вероятно, с новизной ощущений. Она слепила, но я не ослеп.

– А сама профессия «психиатр», Людмила Марковна, не есть проявление шизофрении? – спросил я шепотом, невинно глядя на манящие очертания губ настоящей блондинки.

– Отвяжись, идиотик, – шепнула она мне ласково. – В логике твоих рассуждений имеются серьезные изъяны, но твоя позиция мне ясна, – и громко выдала в зал: – Попросите его прочесть стихи, у него очень неплохие стихи!

В честь милой Люси я позволил себе произнести философический экспромт, адресуя его заике:

– Я – идиот. Но и все ваши знания ложны, ибо ведут к ложным целям. К истинному знанию приближается лишь ребенок, когда плачет во сне! А они плачут! Нам не стыдно?

Потом я читал им стихи. Бесплатно. Во мне навсегда осталось впечатление какого-то кошмара, всеобщего беснования. Они веселились, они ухохатывались и падали со стульев. Это позже я понял, что один из важнейших фронтов современного переустройства мира – фронт стирания границ между безумием и нормой. Нынче медицине нужны не здоровые, а больные люди, поскольку медицина у нас все больше становится не столько честной, сколько частной. А какой же психопат станет пилить под собою сук? В этом саду профессиональных древ вовсе не нужен дедушка Мичурин: на их гиппократовых сучьях сами собой распускаются зеленые долларовые листочки. И все же, все же, все же мне смутно жаль не поэта Межирова, а те бесплатные времена, когда родная «дурка» свела меня с Фролом Ипатекиным, с Сеней Парамарибским, с самовоспроизводящимся в веках юношей Меркурьевым, с летающим добряком Юрой Воробьевым. Не странно ли, что подружились мы на коммунистическом бесплатном субботнике в нашем тихом омуте? О-о, ностальджи! Секрет «бесплатности» в том, что все было уже оплачено населением. Людям просто выдавали на карманные расходы, в основном – на водку, бюджет наполовину был составлен из алкогольной прибыли, а все остальное шло на поддержание той системы. Пусть умные клянут те времена и лепят им горбатого: мы жили там, где жили. Мы жили тем, что есть, и столько, как нынче, сирот по земле не скиталось.

Мы были счастливы от каждой глупой улыбки обманчивой судьбы. Пусть умные говорят, что за бесплатно работают лишь дураки – согласен. Но что может сравниться с трудным счастьем дурака? Этого не купишь за деньги. Покупного счастья не бывает, оно тогда – как любовь проститутки, Бог ей, конечно, судья. В покупном благополучии нет работы души. А в итоге миллионера сожрут бессловесные черви точно так же, как и меня. «Не уповай бо на златые богатства, ибо все с зи на земли собрано, здесь и останется» [5]5
  Царь Алексей Михайлович – дьяку Мисюрю-Мунехину в послании «Об исправлении крестного знамения и о содомском блуде».


[Закрыть]. И вечной, даже изрядно поношенной, жизнью еще не торгуют на аукционе Сотби. Но пил ли он, комсомольский трутень, портвейн «три семерки» на троих, по «семерке» на нос, после весеннего субботника, любуясь всем богатством живого низинного мира и сидя где-нибудь на железнодорожном откосе, да под кустиком акации, да делая фолежных журавликов из обертки плавленого сырка? В итоге я буду умирать с улыбкой, говоря жизни: «Прощай, моя серая, моя добрая лошадка!» А он с ужасом на лице станет говорить ей: «Еще! Еще!..» Но перед смертью не накуришься, дорогой, даже если ты забил отменный «косячок» белого, тягучего кашгарского плана, а также забил на план государственный.

Самый фундаментальный вопрос нравственной философии таков: «Что-нибудь значит мое существование или нет?» Он возникает тогда, когда сознание сталкивается с неумолимостью смерти. От этого вопроса меня и пытались излечить, как вы уже, надеюсь, поняли. Не убили, но контузили. Ничего, впрочем, опасного, лишь в устной речи я стал не к месту вворачивать «да».

Теперь я живу по установке «ни дня без строчки». На улицу почти не хожу, не окисляюсь. Ногами почти не пользуюсь. Я гоню три заказа сразу, я зарабатываю тьму денег, месье Дюма. Сегодня у нас какое число, многоуважаемый мусью де Бальзак? С утра, видите ли, я должен выдать лист нового романа. Первый роман – это тот, который вы видите перед собой. Второй роман называется «Отстрел красноголовых комиссаров». Со временем внутреннее состояние субъекта свободной воли начнет соответствовать внешнему пространству, и я путаюсь в них, как бабочка моли в платяном шкафу.