Текст книги "Азиатские христы"
Автор книги: Николай Морозов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 45 страниц)
Пришедший в безмолвии, под предводительством священника, на место погребения, бросают белый войлок, длиной около сажени; вколачивают по его углам четыре палки. Покупают это место обыкновенно очень дорогой ценой, судя по которой устраивается и весь церемониал службы, с большею или меньшею торжественностью.
После выкупа земли под войлоком, каждый из священников, обходя три раза войлок, проводит борозду по земле. Четыре малые сосудца, с монетами и всякими блестящими безделицами, зарывают по четырем углам купленной земли.
Начинают рыть могилу. Заупокойное пение и чтение лам оживляется только звоном колокольчика: другим музыкальным инструментам не дают места.
Изготовивши могилу, зарывают посреди нее такой же сосудец, как и по углам. В нее кладется покойник, обращенный лицом на запад.
Погребение кончается. Все бывшие при нем возвратясь, совершают очищение, т.е. остановившись перед огнем очага, умывают руки теплою водою, над раскаленными камнями совершается каждение, выслушивается очистительная молитва, а юрта еще до прихода гостей уже перенесена на другое место.
Поминки по умершем у зажиточных людей справляются в течение 48 дней, по утру, в полдень и вечером. А люди бедные обязаны исполнить это по крайней мере четыре раза: в 3, 7, и 49 день. Жертвенное животное делится на многие части, и одна из них поступает на долю души покойника и сожигается. Остальными же частями пользуются священники, которые еще получают по животному за каждый совершенный ими обряд и общую благодарность за все свои труды при поминках.
Подобно символу веры христиан и буддисты имеют такой же, называемый ключом закона. Вот некоторые из его членов:
1) Я верую, что все в мире имеет свое начало, все твари живые разделены на шесть великих степеней. Сонм хубилганов, священный сонм, красит собой все страны света, все времена.
2) Я верую и в лам, верую в Бога, верую в закон.
3) Верую в Идамов, Докшитов и в грозных богинь.
4) В четыре начала божественных натур.
5) В бодисадов и Хутукт, Праванов и Брадигабут, со всеми прочими отделами богов и гениев благих: я верую и поклоняюсь им.
Следующие за сим два члена содержат молитву о избавлении от бед и даровании всем и каждому счастия в жизни настоящей и будущей и этим дело ограничивается.
Но так как все это писано на языке чуждом для монгола, то закон делает к их плебеям снисхождение, дозволяя им зазубрить лишь второй член, который по-монгольски так читается: Ламадор итегемой, Бурхан-дор итегемой, Ном-дор итегемой (верую в лам, верую в бога, верую в закон).
Но кроме этого символа веры, в устах и в сердце истинного ревнителя благочестия не должна умолкать молитва, заключающаяся в шести словах: Ом, ма, ни, бад, ме, хом.
Таинственность этих слов наделала немало хлопот ученым ориенталистам. О них написаны целые диссертации и сочинен ряд гипотез. Но весь этот руд в глазах буддистов напрасен. Это, – говорят они, – символ шести классов живых существ, воззвание ко всем живущим, а тем более к богам, заведывающим ими.
Но и они не приводят для этого никаких доказательств. Так, до сих пор это и остается неразъясненным.
Не менее остроумна в этом культе и так называемая «молитвенная машина» курду. Это шестисторонний цилиндр, расписанный по наружности шестью священными цветами – белым, зеленым, желтым, черным, красным и синим, – вращающийся на своей оси. Ось эта до последней возможности обвивается бумажными свитками, тысячекратно повторяющими только что приведенную молитву вместе с другой, коротенькой к сонму богов. Внутри же цилиндра дается место богу милосердия – Ариабодою. А иногда помещаются и книги молитвенного содержания.
Шесть сторон цилиндра, – говорят нам, – указывают на шесть классов мировых существ. Но «душа всего» сосредоточена около оси, как представительницы священной горы Сумбера.
Кто с благоговением вращает этот цилиндр, тот ставит себя в такое близкое соотношение ко всем существам, что они как бы трудятся с ним и для него. Каждый оборот курды равен тысячам молитв. А если вращаются тут еще и священные книги, то каждый кругооборот заменят собою весь труд прочтения всех священных книг.
Кроме цилиндрической, есть и ветренная курда (салкин). Это разноцветный лоскут, исписанный молитвою и поставленный в виде флюгера на юртах, могилах, и других меатх, имеющих почетное значение. Каждое их колыхание есть совершение написанной повесившим молитвы.
Кроме таких молитв и пост занимает почетное место между средствами к нравственному усовершенствованию пробужденцев. Хотя времена постов у них и не установлены, но все (кроме малых и старых), обязуются поститься по крайней мере единожды в год, соблюдая при том постнические правила, изложенные в особой книге.
Все постники поступают в распоряжение избираемого на сонме лам духовного отца, пред которым позволительно каждому раскрывать свою совесть, хотя и нет закона, положительно обязывающего к исповеди.
В первый день постники могут раз вкушать пищу, почему день этот и считается полупостным. Но на другой день, в собственном смысле постный, не дозволяется ни есть, ни говорить, ни даже глотать слюну. Должно лишь терпеливо выслушивать три раза в день длинные поучения и повторять клятву воздержания от грехов. Ночь же надо проводить в бодрствовании и молитве. На третий день дозволяется снова принять пищу, по примеру первого дня, но не прежде, как по прочтении ламою молитвы на разрешение пищи и самых уст.
Такой подвиг, с переходом от поста к полупосту и обратно, требует для совершенства своего 16 дней. И кто совершил его, тот получает полное разрешение от грехов.
Что же касается до слабых и не могущих почему-либо выдержать 16-дневное затворничество со семи условиями аскетизма, то закон позволяет им сокращать это до одного дня или подкреплять себя в полупостные дни питьем мандзы (род чая). К тому постящимся дают чрез каждые двое суток по чашке настоя из имбиря, корицы, шафрана и других ароматических трав и корней, и напиток этот для постников кажется нектаром бессмертных обитателей Олимпа.
Интересно, что все расходы, коих требует содержание постников, часто приходящих огромными толпами, относятся на счет самих храмов или частных благотворителей.
Глава VII
Гипнотические средства буддийских учителей для поддержания аскетической корпорации
Буддизм, возложивши на адептов своих ярмо подвижничества, не мог достигнуть этого без гипнотических средств, и они им применяются и теперь. И мы должны предварить читателя, что эти мистерии в сфере буддизма почти то же, что у каббалистов врата ведения – с откровенным чрез них Сефиротическим небом. Буддисты верят, что их мистериями человек вводится в мир чудес и в общение с богами.
Вот почему они считают нетерпимым всякое присутствие стороннего лица, особенно же иноверца, при своих тайнодействиях и строго возбраняют открывать профанам что-либо касающееся до таинств.
Адепта сначала подготовляют чтением мистических книг, затем над ними производится джанан, причем внушается, что у адепта происходит сближение с богами, простирающееся до того, что душа его рада бы навсегда покинуть земную свою оболочку и вознестись к родному ей лону вечности.
К участию в этом таинстве допускаются оба пола, не моложе 15 лет. Собравшись в указанном месте, все усаживаются рядами на земле, подражая, по возможности, в позах тому богу, которого избрали своим патроном. Священник облачается во все свои одеяния и садится на возвышенной кафедре. По правую его руку ставят жертвенник со всеми его принадлежностями, а впереди столик с чашею, жезлом, колокольцем и другими атрибутами Будды.
Готовящиеся к таинству делают поклонение и подносят жрецу мандал, т.е. вогнутый металлический кружок величиною с чайное блюдце, с приложением к нему монет и разных вещиц.
Мандал устраивается так, что за ним тянутся лоскуты шелковой ткани (хадаки), привязанные один к другому как длинная веревка. Это нужно для того, чтобы все участники таинства могли касаться ближайшего шелкового куска в то самое время, когда мандал будет в руке священника-гипнотизера.
Прикоснувшиеся становятся духовными его детьми, а он их духовным отцом.
Пока все это происходит, чтение и монотонное пение не умолкают. В песнях прославляется Будда и тот бог, для которого совершается таинство. Не забываются и другие боги, да и сам совершитель обряда, в честь которого поются гимны.
По окончании песнопения, Ачиту Лама, не изменяя своей недвижимости и являясь вдохновенным, обращается к присутствующим со специальной речью, приблизительно такого смысла:
«Внимайте словам премудрости! Счастье, которым боги наделяют вас, есть удел немногих. Недосягаемо царство Суковади, а вы теперь близки к преддверию его. Тесно соединена душа ваша с телом; но под могучим влиянием таинства, она готова выйти из тела на три шага, чтобы сблизиться с существами горнего мира, чтобы насладиться лицезрением даже верховных Будд. Умейте же воспользоваться этим. Обратитесь делом, словом и мыслию к священному таинству. Сосуд вашего тела и души, нечистый, сокрушенный, опроверженный, обратите в сосуд, достойный вмещать в себе сокровища богов. Пребывайте в том убеждении, что жизнь наша – сон, а смерть – путеводительница к счастливым перерождениям. Все чувства ваши да погрузятся в эту бездну судеб».
Этим оканчивается первый акт таинственного обряда. Переходом ко второму служит приношение жертвы, состоящей из плодов и семян, сопровождаемое гимном. Удаляют всех лишних людей от шатра на такое расстояние, чтоб ни одно слово, ни один звук не могли быть слышны ими. Адептов приводят в стройный ряд, требуют от них благоговейного молчания и неподвижности, простирающейся до того, что самые глаза их должны быть все время обращены к собственному носу.
Когда все собрание представит из себя недвижимые изваяния, главный Лама унылым гробовым голосом запевает песни на исход души. Один за другим, к нему пристают и прочие ламы. Составляется хор, мертвящий все чувства.
По мере приближения конца, возрастает сила плачевного тона, и наконец, переходит в припев, многократно повторяющийся в смысле: слава смертному уметь умирать.
Вдруг все смолкает и раздаются слова главного:
«Хек, хек, хек» – сила этих слов после всех приготовлений обаятельна. Под ее таинственным влиянием все адепты, и только они одни, засыпают. Они могли бы и совсем не проснуться, если бы не была им подана скорая помощь. Заранее приготовленные ламы, не теряя ни минуты, принимаются вытаскивать людей из шатра, брызжут водою в лица и обливают водою головы; и чуть проявится жизнь, заставляют загипнотизированного произнести: га-га-га, т.е. говорят ему это слово сами. И если это удалось, опасность заснуть навеки считается минувшею.
Скорое возвращение к самосознанию при этом обряде принимается за добрый знак, а медлительное и трудное восстановление сил приводит к заключению о недостоинстве человека идти далее по ступеням священства и об отчуждении его от дара совершать таинства. Такому не дозволяется участвовать даже в подобных действиях.
Бывают также и крепкие натуры, на которых первое хек главного ламы не действует и он не засыпает. В таком случае повторяются усыпляющие припевы вместе с хеком и человек наконец подчиняется таинству.
Вера в непобедимую силу хека господствует над всяким буддистом. Все убеждены, что слово «хек!», произнесенное их патриархом (Хутукту) и подобными ему священниками, может всякого умертвить, как и слово «га» в его устах – воскрешать умерших.
После этого адепту внушается, что ему отпущены все прежние грехи; что он признан умершим для настоящей жизни и перешагнувшим в область бессмертных богов, что он свободен от страха смерти, где бы ни был застигнут ею, боги защищают его, или немедленно принимают в свои обители.
Таким образом, все буддийское духовенство состоит из пожизненно загипнотизированных людей, и в то же время из гипнотизеров: одно не только не мешает другому, но даже как будто содействует.
Этим, собственно говоря, и оканчиваются основные ритуальные таинства, но время от времени у пробужденцев происходили и экстренные всенародные моления, на которые стекались верующие со всех сторон. Они называются у монголов ванами и я здесь расскажу только о двух из них: Абиагарин-ване и Мидор-дзогин-ване.
Чтобы понять разницу между ними, необходимо знать, что как в Тибетском, так и в Монгольском священном кодексе, одни места писаны на обыкновенном книжном языке, другие же на языках, известных под общим именем: тарнин-келе. Писанное на последних считается в высшей степени таинственным, но для буддистов оба языка то же, что были иероглифы для европейцев в старое время.
Кода избранным слушателям, с соблюдением установленных правил, прочитываются лишь те места закона, которые писаны на обыкновенном книжном языке, тогда действие получает название Абиагарин-вана, и на совершение его требуется сорок дней. А если к ним присоединяется и остальное все, то обряд называется Мидор-дзоргин-ван и требует для себя уже не сорок, а шестьдесят дней.
В этом случае значительная подготовка требуется от совершителя. Он должен уже совмещать в себе благочестие с духовной опытностью, и с основательным знанием священных языков.
Он должен быть уже в сане патриарха (Хутукту) или по крайней мере в сане митрополита (Хубилгана), с неоспоримыми правами на совершение таинств и с самыми положительными доказательствами по крайней мере трех своих перерождений.
А как люди, которым внушена память о нескольких прежних жизнях, редко встречаются даже и там, где качается колыбель буддизма, то легко себе представить, как редки были мистерии такого рода. В северной Монголии даже и предания не сохранилось о бывших в ней когда-нибудь Ванах. И по всей вероятности ни один из них не был там совершен до 1842 года, когда из Срединной империи явился, как бы из другого мира, таинственный пришлец, называвшийся Лу-дуп. Он вскоре обратил на себя внимание своими религиозными, врачебными и другими познаниями. Но не легко было решить – кто он? Ученейшие из лам взвешивали, определяли все обстоятельства и наконец, признали, Лу-дуп прошел ряд славных перерождений, а в настоящем периоде жизни своей подвизается по воле судеб, для восстановления буддизма во всей его чистоте.
Вслед за астрологическими вычислениями, так благоприятствовавшими пришлецу, не замедлили явиться и фактические доводы. Нашлись люди, трубившие повсюду, что Лу-дуп перешагнул реку Селенгу, пока спутники его заботились о переправе; что страшные высоты Цохолды и другие горы посещаются им среди глубокой ночи, для развлечения после дневных занятий; что самые мощные и злейшие духи бессильны против Лу-дупа.
Обаянию его не было предела. Оно до того возросло, что не взирая на февральские морозы, решились приступить к совершению сорокодневного Абиагарин-вана.
Местом действия был избран Цукгольский храм, находящийся в Нерчинском округе при реке Ононе. Там Лу-дуп, в качестве патриарха, торжественно явился на сцене.
Дальнейший рассказ я беру из слов миссионера Николая Нилова-Доржеева, родом из монголов, принявшего потом христианство. Он был очевидцем этого вана во все его сорок дней и ему мы обязаны наибольшею частью тех сведений, которые так скрывают ламы.
Отец его кочевал в первой половине XIX века в степях, прилегающих к реке Онону и находящихся между Нерчинском и Акшинской пограничной крепостью. А Нагмат – так назывался его сын – еще с самого юного возраста стал проявлять особенную любовь к чтению и уединению. Отцу не оставалось ничего как предназначить его в Ламское звание. После домашнего обучения он был записан в школу Гуджиртайского храма-монастыря и находился в ней под опекою лам до 18-летнего возраста, когда уже диаконом-гецулом, отправился он за 500 километров для слушания уроков Дандарапа, управлявшего Цуголским храмом и считавшегося за ученейшего человека между монголами. Несмотря на свою молодость (21 год), он удостоился священнического (Гелунского) сана.
В степном быту бурят такое возвышение составляло тогда чуть не предел всех желаний. Но для Нагмата новый сан служил лишь переходом в новую область духовных подвигов. Он принял обет пустынножителя и сделался строгим аскетом и трехлетний период его странствования представлял ряд необычных приключений всякого рода.
Он узнал многое и о буддизме и о христианстве, взвешивал достоинства обоих и вдруг с ним случилась галлюцинация. Он с необычной ясностью увидел во сне крест, который озарен был чудесным светом, между тем как глубокий мрак покрывал буддийскую Даурию.
И в тот же день с ним встретился будущий Ярославский архиепископ Нил, из книги которого «Буддизм», вышедшей в 1858 году, я почерпнул главную часть своих сведений. Подж его влиянием Нагмат, освободившись от своего профессионального гипноза, обратился в христианство и в конце 60-х годов переводил Библию на монголо-бурятский язык. По его-то сообщениям и составлено то, что говорится далее.
Приготовляясь к Абиагарин-вану в 1842 году, более всего заботились об устройстве посреди храма большого (не менее кубической сажени) жертвенника. Его покрыли шелковыми тканями четырех священных цветов, исписанными 360-ю именами «богов четырех корней». На них находились жертвенные принадлежности во всей полноте и стройности; а возле колоссальные кресла для Лу-дупа и стол для вещей, которыми пользуются боги, как отличительными знаками своего достоинства.
После этого, избрав благоприятнейшее положение созвездий, священники в своих профессиональных одеждах отправились толпой к жилищу своего патриарха. Это был смиренный шатер, не в дальнем расстоянии от храма. Легион жрецов приближался к нему тихо и безмолвно, безмолвствовал и народ.
Но вот завеса поднялась, и все пришло в восторженное движение. Все музыкальные инструменты, сливаясь с голосом многих сотней лам и тысячей народа, громовым эхом отозвались на пространстве Цугольской пустыни и возвестили о торжественном шествии патриарха на великий подвиг Абиагарин-вана.
Он явился в полном облачении, сделал придя в храм обычные поклонения богам, трижды (по течению солнца) обошел алтарь и сел на приготовленном для него месте. Священники спешили принять его благословение и поднесли ему от всего собрания просительную жертву, с благоговейным подъятием рук и всенародным коленопреклонением.
Сорокадневные беседы Лу-дуп начал речью о важности действия, к которому приступают теперь слушатели. Торжественные поучения и собрания для этой цели происходили каждый день три раза. Только при вечерней службе допускались к нему почетные лица, обращавшиеся с просьбою об избавлении их от злых духов и других злополучий, и ночь посвящалась на совершение разного рода заклинаний.
Пусть же читатель мысленно перенесется на утесистые берега Онона: перед ним одинокий храм-монастырь и необозримая пустыня. И вот среди мрака зимней ночи является таинственное существо, озаряемое лишь блуждающими огнями. В руке его красное копьевидное оружие Докджур; его одежды блещут серебром и бряцают тысячей навешанных на него звонков; его унылая песня потрясает душу, и кажется, духи гор и долин внимают ей, выглядывая из пещер исполинскими тенями.
Но никто не смеет приблизиться к дивному магу: от всех отделен н заветною чертою. Целая орда людей, слившись в одну массу и сомкнутая в кольцо, стоит перед ним цепенея и покоряется всякому его внушению, особенно когда произнося свои заклинания, он выполняет под звуки музыки священную пляску. Потом он входит внутрь горящего шатра и там борется с явившимися демонами и прогоняет их своим копьем.
Восторг народа доходит до исступления. Пустыня оглашается криками:
– Эне-ину бурхану ике агога куцун мун. (Это великая сила божия)
И вот на подвижных, довольно высоких устоях построили квадратный амвон около 6 метров в поперечнике, с 4 ступенями, из которых каждая имела с лишком два с половиною метров в ширину. По углам нижнего яруса и в центре верхнего поставили столб, высотою до 6 метров и скрепили их между собою, вверху, тремя рядами перекладин, оканчивающихся звездчатыми фигурами. Такую же фигуру поставили и на вершине центрального столба.
Этот остов оснастили наподобие корабля. И как снасти, так и столбы обвешивали шелковыми материями четырех священных цветов, стараясь при этом, чтоб под этими флагами исчезли из виду все другие части здания. На пирамидальном основании из четырех ступеней сделали лепные изображения всяких видов живых существ, начиная от человека. Тут же положили и жертвенные вещи, посвященные богам.
Это здание по имени Гандой, было символом и как бы представителем горы Сумбера и четырех главных ступеней мира. Оно же было ручательством, что боги не попустят враждебным духам причинить народу бедствия на целых пятьсот лет!
Под влиянием таких представлений о Гандое, буряты и тунгусы отовсюду неслись к Цугольскому дацану и в сороковой день, долженствовавший положить конец Абиагарин-вану, венчая его всесожжением, рев труб не умолкал, жрецы суетились, а народ не сводил глаз с Гандоя. Около трех часов пополудни началась служба.
Шествие из капища открывали грозные духи Докшиты, изображения которых в числе десяти несли на длинных шестах. За шестами следовали ламы всех рангов, со всеми атрибутами их звания, и наконец, сам Лу-дуп.
Приняв от всех приветствие и поклонение, он начал с высоты седалища своего великую жертвенную службу перечислением по именам всех существ горнего мира. Все они приглашались к жертве и посредничеству. Обряд продлился до ночи; и не смотря на то, что был чужд кликов, произвел глубокое впечатление, так как патриарх казался таким набожным, что у зрителей, при его молитвенных воззваниях текли слезы.
И вот было вызвано огромное число людей для перенесения Гандол, – устроили шеренги оруженосцев и стрелков, зажгли костры, факелы и китайские огни и Лу-дуп переменил свою одежду на докшитскую.
Теперь все отзывалось тревогой: ибо надлежало иметь дело уже не с мирными, а со злыми духами. Сам патриарх не скрывал своего смущения. Голос его дрожал, глаза сверкали; во всех движениях его обнаруживалась таинственная борьба. К довершению всего забушевавшая ночная буря заставляла думать, что даже стихии принимают участие в деле и вместе с патриархом стараются извлекать духов тьмы из их глубоких жилищ.
Так начался «черный обряд». За исступленными заклинаниями стали раздаваться свисты и громы музыкальных орудий, неслись отовсюду клики и вопли, стрельба и все, что только может служить к увеличению ужаса. Духи, – кричали ламы, – стремглав неслись к Гандою, хотя и знали, что их ожидает тут не честь и не радость.
Лу-дуп, отбросив первое смущение, обличил многих из них за проступки против буддизма, напомнив всему их сонму о преградах, которые издавна постановлены для пользы человечества между могущественными богами и членами темного царства; указал им на предстоящее сожжение, как на великую жертву, долженствующую служить достаточным выкупом и требовал от духов честного слова, что они, до истечения определенного срока, не станут ничего затевать на общую беду тех стран и лиц, от имени которых приносится в жертву Гандой.
Бедные духи должны были покориться необходимости и принять Гандой в качестве искупления. Был дан сигнал, и толпы народа, как бурный поток, устремились к сооружению, подняли его и потянулись с ним в пустыню на запад от храма.
Там он представил из себя во мраке пылающий столб, и искры с дымом полетели вдаль, как духи. Все зрители были уверены, что теперь для них открыты врата мудрости.
С наступлением летних месяцев, сцена, подобная Цугольской, повторена была в Гусино-озерском храме тем же Лу-дупом. Многочисленность присутствовавших при этих «ванах» уже мешала применению массового гипноза.
