Текст книги "В предгорьях Урала. Книга 1"

Автор книги: Николай Глебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава 9

Никита Захарович не торопился со свадьбой младшего сына. Капиталы Дарьи и так плыли в его широкий карман.

В Троицке открылась летняя ярмарка, и Фирсов решил направить туда Сергея с Никодимом.

«Испытаю, что из него будет, – думал осторожный Никита про расстригу. – Ежели окажется неглупым человеком, поставлю на большое дело».

Молодой Фирсов с Елеонским приехали в самый разгар торжища. Искать гостиницу не пришлось долго. Стояла она на углу базарной площади, недалеко от собора. Это было серое двухэтажное здание, на облупленном фасаде которого висела покосившаяся вывеска с надписью: «Европейские номера мадам Вибе». Ниже, в правом углу, стояло: «Имеются холодные, горячие закуски, большой выбор вин, биллиард и все прочее».

– Разумеешь сие, юноша? – тыча пальцем на вывеску, улыбался расстрига. – «И все прочее» – чувствуешь?

Сергей был не в духе:

– А ну тебя к чорту! Лишь бы скорее до кровати добраться. Однако в этих европейских номерах кошками пахнет и еще чем-то, – сказал, поморщившись, Сергей, входя в полутемный коридор. – Эй! Кто там? – крикнул он.

Из-за небольшой конторки, точно паучок, выкатился маленький пухлый человечек, одетый в потрепанный, с короткими фалдочками сюртук и широчайшие брюки.

– Федор Карлович Вибе, – шаркнув ножкой, отрекомендовался он и, сложив губы бантиком, просюсюкал: – Просю. – Забежав проворно за барьер конторки, он уставил рачьи глаза на новых жильцов. – Что угодно?

– Есть свободные комнаты? – спросил хмуро Сергей.

– Только для вас. Только для вас, – закатывая глаза, пропел он. – Пожалуйста! – сорвавшись с места, Вибе повел жильцов на второй этаж.

Утомленные длинной дорогой, путники скоро уснули.

Утром, выйдя в коридор, Сергей неожиданно столкнулся с незнакомой дамой. Это была певица Элеонора Сажней. Одетая в легкий пеньюар, с распущенными волосами, она стояла у открытой двери своей комнаты и сердито дергала шнур звонка.

– Молодой человек, – обратилась она к Сергею, – прошу вас вызвать ко мне хозяина гостиницы, видимо, этот дурацкий звонок не работает.

Лучистые глаза Сажней остановились на Сергее.

– Хорошо. Сейчас схожу. – Молодой Фирсов поспешно спустился вниз.

Передав Вибе просьбу Элеоноры, Сергей вышел на улицу. Через несколько минут Федор Карлович осторожно постучал в дверь комнаты Сажней.

Певица занималась утренним туалетом и, не обращая внимания на топтавшегося у порога хозяина, снимала папильотки.

– Федор Карлович, – глядя в зеркало, сказала она ему, – завтра у меня будут гости. Приготовьте ужин на шесть персон. Побольше фруктов и вина. Вы поняли?

Федор Карлович всплеснул руками и пролепетал:

– О! Все будет готоф. Приказывайте, – восторженно воскликнул он. – Лучший ужин, на шесть персон.

– Кстати, кто этот молодой человек, который вас вызвал ко мне?

– О, это ошшень приличный человек. Сергей Фирс. Его папаша ошшень богат.

– Хорошо. Приготовьте ужин на семь персон.

Первый день приезда на ярмарку для Сергея с Никодимом прошел незаметно. Нужно было договориться с гуртоправами, разузнать цены на пшеницу и скот, побывать в лавках. Вечером, возвращаясь в гостиницу, они остановились перед огромной афишей.

ВНИМАНИЕ!

Проездом из Москвы во Владивосток известная певица Элеонора Сажней выступает сегодня в помещении Благородного собрания. В концертной программе: песенки Вертинского, Якова Фельдмана, г-на Стивинского и Н. М. Бравина. Мелодекламация и разнообразный дивертисмент. Начало ровно в 9 часов вечера. СПЕШИТЕ!

Сергей посмотрел на часы. Была половина седьмого.

– Закатимся, Никодим? – спросил он расстригу.

– Сходим, – согласился тот.

Концерт московской певицы начался с большим опозданием. Сергей с Никодимом вошли в клуб в компании новых знакомых по ярмарке: Дорофея Павловича Толстопятова – богатого заимщика и Бекмурзы Яманбаева – известного скотопромышленника из Бускуля. Заняв места в первом ряду, Никодим исчез с Бекмурзой и вернулся в зал только после второго звонка. По их лицам было заметно, что друзья успели «приложиться» в буфете.

– Мало-мало сегодня гулям, киятра смотрим потом, – Бекмурза сощурил раскосые, заплывшие жиром глаза и произнес: – Потом водка пьем, депка зовем, шибко гулям.

Сергей внимательно посмотрел на раскрасневшегося от вина расстригу и внятно сказал:

– Чтобы этой дури не было. Понял? – Тот обиженно кивнул головой.

Полупьяный Бекмурза повернулся к Дорофею:

– Мах-хомет-то водку не велит пить. Мы мало-мало хитрим. Когда махомет спит, мы пьем маленько.

– Я те попью, – погрозил ему пальцем Толстопятов. – Што, денег завелось у тебя много, что ли?

– Акча бар! – хлопнул себя по карману Бекмурза и уставился глазами на медленно поднимавшийся занавес. Вскоре на сцену вихляющей походкой вышел человек с помятой физиономией и начал:

– Милсдари и милсдарыни! Первым номером нашей программы будет выступление Элеоноры Сажней. Певица исполнит романс Вертинского. У пианино госпожа Заржицкая.

Похлопав в костлявые ладони, он скосил глаза на кулисы. Вся в черном, в сопровождении пианистки вышла на сцену певица. Сергей узнал в ней ту даму, которая просила его позвать хозяина гостиницы.

 
…Ваши пальцы пахнут, ладаном… —
 

прозвучал ее мягкий голос.

 
…На ресницах спит печаль…
 

– Буль-буль, соловей-та пташка, – заерзал на стуле Бекмурза, – латна поет.

Полный грусти, голос Элеоноры продолжал:

 
…Ничего теперь не надо нам,
Ничего теперь не жаль…
 

Зажав бороду в кулак, Никодим не спускал глаз с певицы. Казалось, у него в душе воскресло что-то далекое, давно забытое. Подавшись вперед, Елеонский уцепился руками за барьер.

 
…В церкви дьякон седенький…
 

Да ведь эту песенку когда-то любила его жена. Расстрига почувствовал, как тяжелый ком подкатывает к горлу, и, рванув ворот рубахи, он откинулся на спинку стула.

– Завела панихиду, – воловьи глаза Толстопятова уставились на певицу.

– Что? – очнулся Никодим.

– Завела говорю, панихиду, – мотнул тот головой на сцену.

Сергею песенка не понравилась.

– Чепуха какая-то, – пробормотал он и, отвернувшись, стал рассматривать публику.

Раздались жидкие хлопки. Когда в зале все стихло, нежный голос Сажней продолжал:

 
…Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить…
 

Сергею показалось, что Элеонора посмотрела на него.

 
…Мне некого больше любить… —
 

повторила она, обращаясь к молодому Фирсову, и тот невольно отвел глаза от певицы. Через пять минут конферансье объявил о выходе трагика.

На сцену, одетый в мантию, с бумажной короной на голове, вышел артист. Бледное, с нездоровым румянцем лицо, воспаленный блеск глаз, сухой кашель, который был слышен еще до выхода, выдавали его тяжелую болезнь – чахотку.

Трагик подошел к рампе, не спуская глаз с Яманбаева, сказал властно:

 
…Садитесь! Я вам рад.
Откиньте всякий страх
И можете держать себя
Свободно…
 

Ничего не понимавший Бекмурза захлопал глазами и, взглянув на дремавшего Дорофея, успокоился.

 
…Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных…
 

Голова артиста спустилась на грудь, и он глухо сказал:

 
…И очень устаю…
Как вам понравилась моя столица?
Вы из далеких стран?..
 

Глаза трагика остановились на Бекмурзе.

– Моя бускульский, – поднимаясь со стула, ответил тот громко. В публике зашикали.

Никодим дернул полупьяного друга за бешмет:

– Тише ты, чорт!

– Сам шорт! Человек-то спрашивает, откуда? Ну, моя сказал. Вот, – сунул он расстриге паспорт.

– Гы-гы-гы, ха-ха-ха, – понеслось с галерки.

– Безобразие! Вывести! – Некто в казачьей форме офицера поднялся с сиденья и, подойдя к Бекмурзе, злобно прошипел:

– Выйди, свинья!

– Не тронь! – побледневший Сергей встал между Бекмурзой и офицером. Начинался скандал. С галерки раздался топот и свист. Подобрав свою мантию, трагик ушел за кулисы. Занавес опустился.

Офицер размахнулся и хотел ударить Фирсова. Но тут случилось неожиданное. Никодим со страшной силой рванул казака за китель, и тот шлепнулся в проходе Пользуясь суматохой, Дорофей Толстопятов скрылся в толпе. Через полчаса порядок был водворен, и стражники увели Сергея с Никодимом в полицейский участок.

Глава 10

Расстрига проснулся рано. Усевшись на низенькие, покатые нары, стал оглядывать при свете ночника камеру.

– А обитель-то не тово, дрянная.

Взгляд Никодима скользнул по сырым стенам, где ползали мокрицы, и остановился на окне. Через решетку в сером сумраке рассвета виднелся пустырь, за ним пологий берег реки Уй. Дальше шла степь, на которой изредка маячили юрты приехавших на ярмарку казахов.

– Из-за чортова мухамета сиди теперь, – пробурчал он сердито и, перешагнув через спавшего Сергея, подошел к окну. – Попробовать разве? – Упершись ногой в стену, Никодим потянул к себе железные прутья. – Крепко сидят, не скоро выворотишь, – и, заметив в правом косяке окна слегка выдававшийся толстый кузнечный гвоздь, к которому была прикреплена основа решетки, расстрига уцепился за железные прутья и рванул ее.

В тот же миг он кубарем скатился с нар.

– Не могут решетки сделать, черти, как следует, – поднявшись на ноги, он потер ушибленное колено.

Проснувшись от шума, Сергей приподнял голову.

– Что случилось?

– Ничего, вылазить пора, – ответил спокойно Никодим и показал взглядом на пустой пролет окна.

В полдень, проходя по ярмарочным рядам, они неожиданно встретили Бекмурзу.

– Начальник, который хотел мало-мало кулаком мне давать, к нему на квартир ходил, сто рубля платил, потом оба каталашка вам ездил – нет, номер ездил – нет, куда девался, не знам, – сказал он весело своим друзьям.

– Из-за тебя, байбак, пришлось ночь провести чорт знает где, – сказал сердито Никодим.

– Пушта ругашься, тапирь пойдем моя юрта бесбармак ашать. Латна?

Никодим посмотрел на Сергея.

– Некогда. Надо скота еще голов двести купить, – ответил тот. – Ярмарка на исходе.

– Вот смешной-та. – Бекмурза дружески похлопал по плечу молодого Фирсова. – Тапирь ты мой тамыр – друк. Твоя тоже знаком, – повернулся он к Никодиму. – Тапирь скажи: «Бекмурза, надо двести голов» – Бекмурза даст. «Триста» – дает. «Надо тыщща» – тыщща дает. Шибко хороший знаком. Все даем, деньги мало-мало ждем.

Сергей с Никодимом переглянулись и направились к стоянке Яманбаева.

Бекмурза приехал на ярмарку не один. С ним были жены: старая, желтая, точно лимон, Зайнагарат и красавица Райса. Вокруг белой кошемной юрты хозяина, которая стояла на пригорке недалеко от реки, полукругом были расположены жилища его людей – сакманщиков и чабанов. Жили они в маленьких юртах по нескольку человек в каждой. От постоянного дыма слезились глаза, болезни изнуряли тело. Бекмурза своих батраков не баловал.

Входя в юрту, он что-то сказал сидевшей у огня Зайнагарат, и та вмиг исчезла. Сергей с любопытством рассматривал жилье своего нового друга. Возле стен горкой стояли окованные жестью сундуки, поверх которых были сложены ковры и пуховые подушки. Бекмурза хлопнул в ладоши.

Вошла закутанная в белый платок Райса и, украдкой взглянув на гостей, поставила турсук[6]6
  Турсук – кожаный мешок.


[Закрыть] с кумысом перед хозяином.

– Большой калым платил, – показывая рукой на молодую жену, заговорил Бекмурза. – Пятьдесят баран, десять конь, три кобыл, коров-та забыл, шибко большой калым давал.

– А не ругаются они между собой? – спросил с любопытством Никодим.

– Пошто ругаться. Моя мало-мало плеткой учим, – показал он на висевшую у входа плеть. – Калым платил, тапирь хозяин. Хотим – ока[7]7
  Ока – украшение женской одежды.


[Закрыть] дарим, хотим – речка бросаем.

Райса молча развернула перед гостями коврик и поставила деревянные чашки.

Бекмурза несколько раз встряхнул турсук и, приложив к нему ухо, произнес: – Добрый кумыз.

– Маленько пьем, потом бесбармак ашаем, – подавая чашки с кумысом, заговорил Бекмурза.

Поборов брезгливость, Сергей выпил. Через час полупьяный хозяин, обнимая Никодима, пел:

 
…У Бекмурзы есть хороший друк
Сережка, живет он в каменной юрте…
 

– Шибко добро поем, – уставился он осоловелыми глазами на Фирсова.

– Хорошо, – махнул тот рукой и откинулся на подушки.

– Марамыш-то шибко хорош. Пять кабак есть, моя там был, – подмигнул он Сергею.

– А ты приезжай после ярмарки дня через три в гости. У меня сестра именинница.

– Ладно. Едем, – согласился Бекмурза.

Фирсов с Никодимом вернулись в гостиницу под вечер.

Увидев их, Федор Карлович изобразил на своем лице сладчайшую улыбку и заговорил восторженно:

– О! Ви наконец-то. Элеонора спрашивал: где молодой Фирс. Он ошшень благородный. Не дал обижайть своего знакомого. – Наклонившись к уху Сергея, он затараторил: – Элеонора топала ногой на офицера, Элеонора закрыл свой комнайт, – вынув платок, Федор Карлович поднес его к глазам, – и ошшень плакал. Элеонора хорошая девушка.

– Если хорошая, так женись на ней, – оборвал его грубо Никодим.

Вибе вытаращил на расстригу изумленные глаза и, выпятив грудь, произнес с петушиной гордостью: – Майн фрау Амали ошшень умная женщина.

– А ну тебя к лешакам! Все они умные, когда спят, – махнул тот рукой.

Стараясь сгладить выходку Никодима, Сергей спросил:

– Телеграмм нет, Федор Карлович?

Вибе хлопнул себя по лбу и засеменил к конторке.

– Извините, господин Фирсоф, – подавая телеграмму, шаркнул он ножкой.

Сергей прочитал Никодиму:

«Закупай скота больше. Имею контракт интендантством. Подыши компаньона. Выезжай. Отец».

Спрятав телеграмму, молодой Фирсов поднялся с расстригой к себе в комнату.

Через несколько минут послышался осторожный стук, и круглая голова Федора Карловича просунулась через полуоткрытую дверь.

– Вас просит, господин Фирсоф, к себе Элеонора.

– Хорошо, скажите, что приду.

– Берегись аспида и василиска в образе женщины, – погрозил ему пальцем Никодим и, подняв руку, продекламировал:

 
…Этим ядом я когда-то упивался,
И капля страсти слаще мне была,
Чем океан необозримый меда…
 

– Я вижу, ты непрочь в этом меду свою бороду обмочить, – усмехнулся Сергей.

– Нет, – помотал тот головой. – Я давно сжег свои корабли.

Когда Сергей вышел, Елеонский опустился на стул и поник головой.

Ночью Никодим проснулся от неясного шума, который доносился из комнаты Сажней. Приподняв голову с подушки, он стал прислушиваться. Вскоре послышался звон разбитой посуды и падение какого-то предмета на пол.

Поднявшись с кровати, расстрига быстро оделся и вышел в коридор.

Была полночь. Из комнаты певицы доносились возбужденные голоса.

– Так играть нечестно, – донесся до Никодима голос Сергея. Открыв дверь, расстрига увидел молодого Фирсова, стоявшего за столом против какого-то господина, одетого в штатское платье.

– У вас крапленые карты. Ими играют только жулики! – Сергей стукнул кулаком по столу.

– Вы пьяны, милостивый государь! – Одутловатое, с нездоровым оттенком лицо игрока приблизилось к Сергею. – Вы забыли, что находитесь в порядочном обществе. Щенок! – презрительно бросил он.

Сергей рванул скатерть со стола и, заглушая грохот посуды, крикнул в бешенстве:

– Мошенники!

В комнате поднялся невообразимый шум. Ударом кулака Сергей сшиб с ног первого игрока и накинулся на второго. Стоявший возле Элеоноры казачий офицер схватился за эфес шашки. В тот же миг к нему подскочил Никодим и рванул за темляк. Запнувшись за лежавшего на полу пьяного трагика, офицер упал. Расстрига навалился на господина с помятой физиономией и, схватив его за горло, злобно прошипел:

– Деньги!

По комнате металась испуганная певица.

Прибежавший на шум Федор Карлович сунулся было к Никодиму, но, получив крепкий пинок ногой, он, ойкнув, отлетел в угол.

– Майн гот! Мой бог! – пролепетал он в испуге и в страхе заполз под диван.

– Деньги! – задыхаясь, прохрипел Никодим.

Шулер пошарил рукой в кармане и, вынув пачку ассигнаций, сказал: – Отпусти…

Ломая руки, Элеонора кинулась к Сергею:

– Оттащите его от господина Бойчевского. Задушит.

– Никодим, брось ты его, а то на самом деле отправишь на тот свет. Ну их к чертям! – потрогал он за плечо своего друга.

Елеонский поднялся во весь свой огромный рост и, сунув деньги за пазуху, с ненавистью посмотрел на Сажней.

– Облапошить хотите парня, не выйдет, – и он вместе с Сергеем вышел из комнаты.

Утром, когда город еще спал, они выехали на заимку Толстопятова.

Глава 11

Заимка Дорофея стояла на полпути от станции Прорывной к Марамышу. Обнесенная высоким частоколом, с массивными воротами, она напоминала скорее пересыльную тюрьму, чем жилье.

В ограде, заслоняя деревья, стоял большой крестовый дом, сложенный из толстых бревен. Справа от него, прячась в зелени старых берез, – старообрядческая молельня. Хозяин был беспоповец, не признавал икон и новых церковных книг.

За оградой, на опушке леса, виднелось несколько ветхих избушек, где жили толстопятовские работники.

Дорофей встретил гостей радушно.

– Уж не обессудьте, – говорил он, поглаживая бороду. – Живем в степи, добрых людей видим редко, чем богаты, тем и рады. – Сергей с любопытством рассматривал потолок и стены, расписанные яркими красками каким-то проезжим маляром.

– Семья у меня небольшая, – продолжал хозяин, – сам да старуха, Агриппиной зовут, да дочка Феония. Только не дал бог ей счастья. Маленькую роняли с крыльца, теперь с горбом ходит, – вздохнул он, – да и, признаться, умишком-то не богата. – Дорофей побарабанил пальцами по столу и, заслышав скрип двери, оглянулся. – Да вот и она сама.

Из-за косяка выглянуло бледное с синими прожилками лицо горбуньи. Хихикнув, девушка скрылась. Вошла жена Дорофея, высокая, худая женщина с мрачным лицом. Молча поклонившись гостям, она стала собирать на стол.

– Хозяйство, слава те восподи, немалое. Одних работников держу осемнадцать человек. Из переселенцев, рассейские, всех обуть, одеть надо, а начнешь на работу посылать, – хлеба, говорят, дай. А где я им его напасусь. Ну и стряпают бабы с лебедой да с отрубями. Едят, слышь ты, – обрадованно закончил он. – Присаживайтесь к столу, – пригласил он гостей.

– С дорожки-то по маленькой выпить надо, – выбивая пробку, он хлопнул бутылкой о ладонь и налил рюмки.

Агриппина поставила пироги с капустой и свиное сало. Сергей после рюмки водки с аппетитом принялся за еду. Не отставал и Никодим.

– Добавь-ко, – мотнул Дорофей жене. Та вынесла из чулана большой, чуть розоватый кусок сала и, разрезав его на мелкие части, поставила на стол.

– А добренькое у тебя сало, Дорофей Петрович, – сказал Никодим хозяину.

– Боров был подходящий, пудов на шесть. Вот только заколоть пришлось не во-время.

– Почему?

– Парнишку у поселенки съел, – ответил спокойно Дорофей.

Никодим от изумления разинул рот и, выронив кусок сала из рук, спросил чуть слышно:

– Как так?

– Притча такая. Просто сам дивлюсь, – развел руками хозяин. – Дарьин-то парнишка, так зовут поселенку, ползунок был, не больше года. Ушла, значит, она на покос и оставила его со старшим братишкой. А Дарьина-то изба стояла рядом со свинарником. А свиней-то у меня, слава те восподи, штук тридцать, не считая поросят. Ну вот, ушла, значит, на покос, наказала старшему, штоб глядел за годовиком. А ейный-то парнишка, стало быть, уснул, а маленький-то, лешак его возьми, несмышленыш-то, выполз из избы, да и пополз к свинарнику. Добрался, значит, до жердей, потянулся ручонками и кувырк в загон.

А свиньи што, известно, сгрудились вокруг него и давай катать. Взрослых-то никого не было. Я со старухой отдыхал в сенках. А боров-то у меня был чисто зверюга, людей близко к себе не допускал. Ну, стало быть, кинулся на мальчонку и разорвал. Я, значит, сплю, прибегает Дарья, вся раскосматилась, глаза дикие, завыла: «Будь вы прокляты! Дитя мое съели». Я ей говорю, не вой. Пудовки две хлеба отсыплю, борова заколю, мясца исшо дам. Друг ты мой, – покачал головой Дорофей, – што она тут делала. Билась о землю головой, рвала волосы, а остатки сынишкиной-то рубашонки прижала, слышь, к груди, да так это дико завыла, што у меня мороз по коже пробежал. А борова-то пришлось все-таки зарезать, на людей стал кидаться, – вздохнул с сожалением Дорофей. – Давайте исшо по рюмочке, – предложил он гостям.

Сергей почувствовал тошноту и вышел из-за стола. Подняв изумленные глаза на хозяина, Никодим спросил с трудом: – Ну, а Дарья что?

– А что Дарья? Известно, повыла да и перестала. Куда ей деться? У кого найдет лучше? Только вот стал я примечать, – понизил голос Дорофей, – с умишком-то у ней неладно что-то стало. Как бы не свихнулась баба совсем, а хлебом-то она у меня забралась до рождества. Убыток, – вздохнул он. – Может, еще покушаешь? – подвинул ему Дорофей сало.

– Спасибо, – ответил сухо Никодим, – сыт по горло.

Молодой Фирсов вышел на крыльцо и, навалившись грудью на перила, мрачно посмотрел на вечерний закат.

«Людоеды мы», – подумал Сергей и спустился с крыльца.

Стоял теплый вечер. Юноша вышел за ограду в степь.

Чем дальше он удалялся от жилья, тем сильнее им овладевало прошлое. Вспомнил Устинью, с которой он встречался украдкой, тихие ночи в переулке ее дома, и, отдавшись думам о любимой девушке, он не заметил, как ушел далеко в степь. Показались звезды. За курганом поднималась луна, заливая своим мерцающим светом равнину. Пахло полынью, пряным запахом богородской травы и кипреем, которым так богаты степи Южного Зауралья.

Сергей возвратился к заимке, когда стояла уже глухая ночь. Его потянуло в Марамыш. С заимки выехали на рассвете.