Текст книги "Не открывая лица"

Автор книги: Николай Далекий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

27. “ДОМА”

Через три дня на зорьке Тарас и Курт явились в расположение партизанского отряда “Учитель”. Взглянув на их исхудалые, обмороженные лица с запавшими, лихорадочно блестящими глазами, можно было понять, что испытали они в пути.

Первыми подростка и солдата заметили бойцы, сидевшие в секрете. Тарас, в длинном не по росту полушубке, шагал, прихрамывая, опираясь на руку немецкого солдата. Курт устало передвигал ноги, губы его были упрямо сжаты. Бойцы в секрете молча проводили глазами этих двух, людей, из последних сил бредущих по снегу к отряду.

Затем их увидел стоявший за елкой часовой Федор Бойченко.

– Тарас! – крикнул он, выходя из-за елочки.

– Дядя Федя! – слабым, срывающимся голосом отозвался хлопец. – Дошли, Курт. Дома!

Он побежал, но, запутавшись в полах полушубка, упал, зарылся в снег руками по локти. Партизан бросился ему навстречу и помог подняться.

– Не забыли?.. – спросил Тарас. Он улыбнулся запекшимися, в темных струпьях, губами, по его щекам катились слезы. – Это – Курт, немецкий коммунист, – торопливо добавил подросток, заметив, что партизан враждебно смотрит на приближающегося солдата. – Знакомьтесь!

– В самом деле коммунист? – спросил Бойченко удивленно.

– Да. Не сомневайтесь. Проверено. Он на моих глазах партвзносы заплатил… Ага! Пропал один эшелончик у Гитлера.

Партизан с уважением пожал руку солдата.

– Дядя Федя.

– Курт Мюллер.

– Хорошая фамилия, – одобрительно кивнул головой дядя Федя. – Муляр, это по-нашему, по-украински – каменщик.

– А что с рукой, дядя Федя? – спросил Тарас, увидев, что кисть левой руки у партизана забинтована.

– Задело… На засаду напоролись, – помрачнел Бойченко и обратился к солдату. – Вы, товарищ Муляр, карабин дайте сюда. Такой порядок… До разрешения командира. – Он забрал у солдата карабин и вздохнул. – Десяти человек у нас недостает, Тарас. И все хлопцы, как на подбор.

– Сынка нет… Знаете?

– Знаем… Иди к командиру. Он уже давно вас ждет.

Тарас сбросил полушубок и, волоча его за собой по снегу, повел Курта к землянке командира. Хлопец на ходу здоровался с выбегавшими из землянок партизанами. Он повеселел, подбодрился и даже лихо сдвинул набок свою шапчонку.

Командир уже шел им навстречу. Радостное оживление исчезло с лица подростка, когда он увидел глаза Учителя. Темные, так похожие на глаза Сынка, они были спокойны, печальны и строги.

Торопливо подтянув сползающий ватный чулок, Тарас твердые шагом подошел к командиру.

– Я все знаю… – сказал Учитель, поняв, что подросток хочет отдать ему рапорт. – Все! От имени Родины благодарю за подвиг.

– Служу Советскому Союзу! – отчеканил Тарас. Командир взглянул на немца.

– Спасибо вам, товарищ, за помощь.

Курт растерялся на мгновение, но тут же вскинул руку к виску.

– Пролетарии фсех стран, соединяйтесь! – произнес он взволнованно и торжественно.

Командир повел их в свою землянку. Шахмат на столе уже не было, не видно было и шапки, полушубка Сынка. Только его автомат висел на стене.

– Сейчас вас накормят и – спать! – сказал Учитель. – Ночью – марш. Приказано покинуть Черный лес.

Он хотел уже выйти из землянки, но тут увидел устремленные на него глаза Тараса, полные тоски и страдания.

Несколько секунд они, не тая скорби, смотрели друг другу в глаза, читая в них то, что было понятно только им двоим.

– Иван Петрович… – глотая слезы, подступающие к горлу, произнес подросток.

– Не надо… – остановил его Учитель. – Я знаю, я все понимаю.

Командир шагнул к подростку и, крепко прижав его к груди, поцеловал в голову.

– Возьмешь его автомат, – сказал он и вышел из землянки.

Через час Учитель, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить спящих на постели из хвои подростка и солдата, зашел в землянку. Тарас сейчас же поднял голову. Смазанное гусиным жиром лицо его блестело.

– Не спишь? – удивился командир.

– Не могу, – признался хлопец. – Не верится, что я дома, у своих.

Учитель присел к нему.

– Ну, расскажи. Немножко… – попросил он и закрыл лицо рукой.

Тарас поднялся и сел, опершись спиной о стенку.

– Вышло так, Иван Петрович, что нас заметили. Ласточка предупредила меня – будьте осторожны, полицаи обыскивают с ног до головы. А я уже знал это – ночью была облава. Я сказал Васе. Он приказал: “Бери мой мешок, иди в лес, спрячь мину. Если что случится – разбейся в лепешку, но выполни задание”. Я не хотел его оставлять одного, но он на меня зверем: “Я старший. Приказываю!” Я подчинился приказу. Отошел уже далеко, слышу выстрелы.

– Потом ты его видел?

– Да, в комендатуре.

– Как он держался? – Учитель наклонил голову. – Говори правду. Не бойся… Его били?

– Да. Его сильно били еще до того, как меня привели. Но он смеялся.

– Смеялся?

– Ага. Он смеялся над ними и надо мной. Увидел, что я плачу… А я плакал, Иван Петрович, брехать не буду. Мне страшно стало, когда я его увидел. Ну, думаю, если они за меня так возьмутся – я не выдержу, силы воли не хватит. А он смеется и говорит: “Чего ревешь, дурак! Дерьмо ты, а не партизан. Держись своей линии, выкручивайся. Мне – каюк. А ты должен отомстить”.

– Я не понял: где он тебе так говорил?

– В комендатуре при немцах и полицаях. Он, конечно, мне другими словами сказал, но я все понял… Тут он еще двух самых главных гадов уложил: обер-лейтенанта – умный дьявол был – и начальника полиции.

– Расскажи мне об этом… Как ему удалось?

– А я и не рассмотрел хорошенько. Это все в одно мгновение произошло. Вижу: Вася кидается под ноги офицеру, и сразу – выстрел. Тут каша получилась, заорали все, кто к нему, кто от него бросились. Стрельба, автомат затрещал. Вася упал… Гляжу: офицер и Сокуренко тоже лежат. У немца кобура открыта, а у Васи из рук фельдфебель пистолет вырывает. Я гляжу на Васю, подбородок у меня от страха отвис, не могу поднять. Меня фельдфебель по затылку, коленкой под заднее место. Заперли в сарай. Вечером ведут в комендатуру, вижу – висит Вася на столбе…

Тарас умолк, печально взглянув на Учителя.

– Он ничего им не сказал?

– Ничего. Меня было сперва в пот ударило – слышу называют Васю по имени и фамилии. Что такое, думаю, неужели сказал? Гляжу, а на столе у коменданта фотография Нины Возняк лежит. Помните Нину из девятого “А”? Еще она на сцене Наталку играла. Вася с ней дружил… Ну, я и понял, откуда им имя и фамилия стали известны. Больше они ничего не узнали.

Учитель поднял голову. Несколько секунд он молча, грустно, с суровой нежностью смотрел на Тараса.

– Что ж ты о себе ничего не расскажешь, – спросил он. – Тебе тоже досталось?

– Не без этого, Иван Петрович. Но я терпел. Вот уже вижу: нет моих сил – вспомню Васю, и сразу мне легче. Я им концерты устраивал…

Тарас невесело, но самодовольно улыбнулся.

– Помните, как я “Злоумышленника” Чехова на вечерах художественной самодеятельности читал? Даже премию получил… Так я им из этого рассказа целые куски шпарил, на свой лад, конечно. Сильно помогало. На что обер-лейтенант умный гад был, и тот сразу не смог разобраться… Я на полоске засыпался, один мешок с полоской был, а полицай ее заприметил… Так и этот обер-лейтенант, вижу по его глазам, сомневаться начал… Ну, а с лейтенантом, который вместо убитого комендантом остался, мне было легче. Он тоже учитель… Лекции мне о арийской расе читал. Смеху было… На шпиона сватал… Я говорю – согласен. Только, думаю, вы, гады, зевнете, как этого “шпиона” и след простынет. Нет, дай ему мину сперва. Я не выдержал и засмеялся. Он мне по зубам заехал. Говорит: улыбаться не будешь. А потом совесть замучила: ранку мне йодом смазал. Я понял, Иван Петрович, – немцы не один в один, а – разные. Мне Курт всю историю рассказал, как у них с Гитлером произошло… Хороший, умный парень. Иду с ним, а все не верится – неужели друг, неужели все понимает и нам сочувствует.

Учитель поднялся и заходил по землянке.

– Тех, кто пришел на нашу землю с оружием, мы будем беспощадно бить, – сказал он. – Но мы воюем не с немецким народом, а с фашизмом. Даже в минуты самого горького горя об этом нельзя забывать…

Командир партизанского отряда склонился над спящим Куртом Мюллером и заботливо поправил на нем сползшую набок шинель.

– Устал солдат… – сказал Тарас.

– А ты? – с легкой усмешкой посмотрел на него Учитель.

– Что ж я… – неопределенно повел плечом хлопец. – Я – другое дело… Вы сами говорили – партизанам уставать нельзя. Прикажете сейчас идти на задание – пойду.

– Отдохнешь – получишь новое задание, – кивнул головой Учитель.

– Снова подрывать эшелончик доверите? – блеснул глазами хлопец.

– Нет. Это смогут сделать другие.

Увидев на лице Тараса разочарование и обиду, Учитель продолжал:

– Новое задание у тебя будет тяжелое и серьезное. Ты, Тарас, выдержал экзамен на “отлично” и в то же время проявил особые способности. Ты – большой талант. Вот мы и дадим тебе такое задание, на котором ты свой талант должен показать в полном блеске.

Тарас напряженно смотрел на командира, стараясь понять, о каком задании он говорит.

– Разведка? – спросил хлопец, нетерпеливо облизывая губы. – Вроде Ласточки?

– Да. Ласточка тоже блестяще выдержала экзамен. Если она останется живой, ты, пожалуй, с ней не один раз встретишься.

– Я один пойду?

– Нет, вдвоем.

– С кем?

– Очевидно, с нашей радисткой.

– С этой новенькой? – удивился Тарас. – Она не пройдет…

– Ты должен будешь провести ее.

– Далеко?

– Далеко. Дорога будет трудной и опасной. Но если доведешь куда надо – это будет стоить врагу не одного, а, может быть, сотни эшелонов.

– Тогда проведу, – сказал Тарас. – Только немного обучить ее надо. Знаете, Иван Петрович, какие они, девчонки…

– А Ласточка? – засмеялся Учитель.

– Ну, Ласточка… – восхищенно произнес хлопец – Это тоже, я вам скажу, особый талант.

– Может быть, и у Березки талант обнаружится. Увидим… А сейчас выполняй приказ командира – спи.

28. СТРЕЛКА № 5

Шипящий, отдувающийся паром локомотив долго пыжился, пока сдвинул с места длинный тяжелый состав и потянул его со станции.

Прасковья Кулик – высокая, плечистая женщина, в теплом платке, полушубке, валенках стояла у своей стрелки, сумрачно, исподлобья наблюдая, как темные, со снегом на крышах, теплушки медленно серыми тенями проплывают в полосе слабого света ее фонаря. Стрелочница знала: эшелон идет на фронт, и теплушки битком набиты гитлеровскими солдатами. Вид таких эшелонов неизменно вызывал у Прасковьи мрачное, тоскливое настроение. “Значит, есть еще сила у Гитлера, – горестно думала женщина – Без конца шлет и шлет своих солдат”. Совсем иные чувства вызывали у нее идущие в обратную сторону санитарные поезда. Стрелочница жадно пересчитывала вагоны и старалась определить число раненых. Эти уже отвоевались…

Поезд, громыхая на стрелках, начал ускорять свой ход. Вслед за теплушками показалось несколько пассажирских вагонов, находившихся в середине состава. Конечно, в этих вагонах ехали офицеры. “Спят, чтоб вам навеки заснуть проклятым”.

Неожиданно в одном из окон пассажирского вагона замигал свет, озаряя белый четырехугольник заиндевелого стекла со светлым круглым пятнышком посередине. Освещенное окно быстро проплыло перед глазами Прасковьи, и свет погас, но в то же мгновение стрелочница увидела, что в соседнем окне опускается рама. Сама по себе – эта опущенная рама не привлекла бы особого внимания стрелочницы, но в окне появилась неясная фигура, и когда вагон отошел метров на тридцать от стрелки, какая-то тень оторвалась от него и упала вниз, в темноту.

– Что еще за диковинка? – удивилась Прасковья. – Не то шинель выбросили, не то сам человек прыгнул. А зачем ему было прыгать из окна? И окно-то крайнее, у тамбура… Происшествие!

Темные теплушки бежали одна за другой, и казалось, им не будет конца. Но вот мелькнула последняя, с вишнево-красным фонарем позади. Фонарь быстро удалялся и, уменьшившись до маленькой точки, погас, точно искра, улетевшая в морозную мглу.

Ритмичный гул поезда постепенно затихал. Прасковья направилась было к своей будке, но у дверей передумала и, освещая дорогу фонарем, зашагала рядом с рельсами в ту сторону, куда ушел поезд. Вскоре до ее слуха донесся слабый стон, и она увидела темное пятно, медленно движущееся ей навстречу. Несомненно, по снегу с большим трудом полз какой-то человек. Прасковья быстро спрятала фонарь под полу своего полушубка и остановилась в нерешительности. Ее остановил не страх, а другое чувство. Если бы стрелочница точно знала, что перед ней кто-либо из гитлеровцев, она бы, конечно, не стала спешить к нему на помощь. Нет, Прасковья и пальцем не пошевелила бы в таком случае – сломал себе шею, ну и замерзай, черт с тобой. Утром найдут… С нее взятки гладки… Начнут допрашивать, скажет – ничего не видела и не слыхала. Ее дело – стрелки. Эшелон проследовал выходную стрелку благополучно…

Пятно на снегу перестало двигаться. Снова послышался стон, затем бормотание. Вдруг Прасковья ясно услышала несколько немецких слов. Сомнений не было – на снегу лежал гитлеровский офицер или солдат. Не открывая фонаря, Прасковья осторожно попятилась и, не оглядываясь, поспешно зашагала к будке.

В будке топилась маленькая железная печка. Пылающий уголь бросал сквозь щели дверцы на деревянный пол дрожащие розовато-золотистые отсветы. Стрелочница закрыла за собой поплотнее дверь, поставила фонарь на пол и, сдвинув платок на затылок, медленно провела рукой по лицу.

Прасковья была мужественной женщиной, с твердым и решительным характером. Однако сейчас на сердце у нее было как-то неуютно. Не то чтобы она жалела о своем поступке. Нет. Но все-таки там, на снегу, в нескольких шагах от ее будки, замерзал человек.

“Так разве это человек, это – враг, – успокаивала себя Прасковья. – Сотни тысяч бы их там замерзало – не пожалела бы, а только обрадовалась”. “Так то оно так, – отвечал ей другой голос, – сотни тысяч ты бы не пожалела, а одного жалко, он ведь еле-еле полз и стонал, как женщина…”

Мысли стрелочницы оборвал какой-то подозрительный шорох за дверью. Затем дверь медленно распахнулась, и на пороге будки, точно привидение, появилась фигура молоденькой простоволосой девушки. Ее распустившиеся на лбу локоны, красивое бледное лицо, расстегнутый полушубок, юбка и сапоги были в снегу. Она стояла на пороге, опираясь левой окровавленной рукой о косяк и, с трудом переводя дыхание, пытливо смотрела на хозяйку будки.

– Тетя…

Девушка произнесла это слово нежно и жалобно, точно обращалась к матери. Глаза ее затуманились, прихрамывая, она сделала два шага к широкой короткой скамье у стены и со стоном повалилась на нее.

Пораженная Прасковья торопливо захлопнула дверь и поднесла фонарь к лицу девушки.

– Это ты с вагона прыгнула? Ушиблась? Где болит?

Девушка молчала. Грудь ее порывисто вздымалась, и глаза были бессильно закрыты.

– Кто ты? Русская? Ты меня слышишь?

Ответа не последовало. Впрочем, для Прасковьи уже не требовался ответ. Ей казалось, что она поняла, кто лежит перед ней. Хороший добротный полушубок, щегольские фетровые сапожки, миловидное свежее личико, накрашенные губы, запах дорогих духов, смешанный с запахом винного перегара, золотой браслет на окровавленном запястье. Ехала краля в вагоне с офицерами… Таких жалеть особенно не стоит. Доигралась дрянь, допрыгалась!

Точно отгадывая мысли стрелочницы, девушка приоткрыла глаза и бросила туманный, но проницательный и осторожный взгляд на хозяйку будки. Тут Прасковья вспомнила, что она забыла позвонить дежурному и доложить о проходе поезда. Стрелочница подошла к телефонному аппарату. Она уже взялась было за висевшую на крючке трубку, как вдруг позади нее раздался тихий и властный голос:

– Повесьте трубку!

Женщина вздрогнула, быстро оглянулась и замигала глазами от удивления.

Слегка приподнявшись на локте, стиснув зубы, чтобы пересилить боль, девушка строго смотрела на Прасковью.

– Отойдите от телефона! – тоном приказа повторила она, сурово сжимая губы.

– Это еще что за напасть! – оторопело прошептала стрелочница. – Воскресла… Ты кто такая, чтобы мне приказывать? Нет уж… У меня свое начальство есть.

– Отойдите от телефона.

– Да ты кто такая есть? – не на шутку рассердилась Прасковья. – Думаешь, испугалась такой. Нет, брат, я пуганая. Лежи и не пикай, приблуда несчастная, а то еще набью морду и выброшу на мороз. Ты понимаешь то, что я согласно инструкции нахожусь на посту при исполнении служебных обязанностей!

Бросая гневные взгляды на “приблуду”, женщина снова потянулась к телефонной трубке, но тут же замерла на месте, и лицо ее внезапно отразило не только изумление, но и испуг.

В руке у девушки темно блеснул пистолет.

– Мама родная! – громко прошептала стрелочница.

– Не трогайте трубку, тетя, – сказала девушка примирительно. – Лучше присядьте и поговорим. Может, у вас бинт есть. Мне руку надо перевязать.

– Какой у меня с тобой может быть разговор? – снова озлобилась Прасковья. – Ты, дивчина, оружием-то не очень пугай, на мне богатства нету, чтобы грабить, и я ни в чем перед тобой не виновата. Говорю тебе – я на посту и должна сообщить дежурному…

– Нет, – оборвала ее девушка, – вы ничего не сообщите дежурному.

Болезненно искривив лицо, она опустила ноги на пол и, осторожно опираясь левой рукой, села на скамье. Теперь дуло ее пистолета было недвусмысленно направлено на стрелочницу.

– Что ж это такое творится… – зашептала Прасковья. – Ты в своем уме, девка, или свихнулась? Если звонка от меня не будет – сейчас же сюда солдаты прибегут. Они спросят, какие такие тебе права дадены, чтобы на постового человека оружие наставлять.

– Почему придут солдаты? – спросила девушка, и в голосе ее послышалось откровенное беспокойство.

– А как же ты думала! – злорадно торжествовала стрелочница. – Я о поезде должна доложить? Так, мол, и так, поезд проследовал…

В эту минуту раздался резкий звонок.

– О, видишь, дежурный звонит. Под оружием снимаю с себя ответственность…

– Возьмите трубку, – торопливо приказала девушка, не опуская пистолета. – Доложите о проходе поезда. Больше ничего. Слышите? Одно лишнее слово – и я стреляю.

Прасковья сняла трубку и приложила ее к уху.

– Ну, стрелка… Ну, слушаю тебя.

Мембрана рассерженно затрещала. Дежурный, видимо, во всю хриплую глотку орал на стрелочницу… Слышны были даже отдельные слова: “Спишь… инструкция… под суд…”

– И чего бы я так разорялась, – огрызнулась Прасковья, косясь на пистолет в руке девушки. – Гуляла я, что ли? Где была?.. Снег у стрелки очищала. А то ты не знаешь, какой снег. Намело. Ну и докладываю по всей форме: поезд проследовал пятую стрелку благополучно. Происшествий нет. Дежурная стрелочница Прасковья Кулик.

Вешая трубку, Прасковья что-то сердито пробормотала и повернулась к девушке.

Та уже спрятала пистолет и как-то по-новому, пытливо и радостно смотрела на хозяйку будки.

– Пятая стрелка? Вы тетя Паша? Да?

– Кому тетя, а кому… Такие-то, как ты, племянницы мне не нужны.

Девушка болезненно улыбнулась и заглянула в глаза женщины.

– Тетя Паша, вам нужен керосин?

– Какой еще керосин?

– Обыкновенный, два литра с четвертью.

Точно что-то оборвалось у Прасковьи, когда она услышала эти слова. Она так и застыла с раскрытым ртом. Какую новую загадку загадала ей эта полоумная? Нет, это случайное совпадение. Да. А может быть, она просто ослышалась. Кто угодно мог задать ей такой вопрос, но не эта свалившаяся с поезда девчонка. Прасковья почувствовала, как холодные мурашки ползут по ее спине. Все еще не зная, как ей поступить, она, широко раскрыв глаза, испуганно смотрела на девушку.

…Три месяца назад на квартиру Прасковьи зашел друг ее покойного мужа слесарь депо Коростылев.

– Мы знаем друг друга с молодых лет, – сказал он. – Ты во мне можешь сомневаться?

– Нет, – ответила Прасковья.

– А к тому, что я не эвакуировался, у гитлеровцев работаю, ты как относишься?

– По-разному думала, Николай Иванович, и так и так прикидывала, но осталась при своем точном мнении.

– Каком?

– На подлеца ты непохож.

– Это в каком понимании? – скупо улыбнулся слесарь – Подлецы, знаешь, разные бывают. Деньги взаймы взял, да не отдал, – тоже считается – подлец.

– А в том понимании, что Родину ты продать не мог.

– На гитлеровцев все же работаю… А это, знаешь, тоже предательство, да еще какое.

– Смотря как работать. Примечаю – что-то часто паровозы у вас на ремонт идут…

Щуря смеющиеся глаза, Коростылев в упор посмотрел на хозяйку.

– Что-то ты уж очень догадлива стала.

– Сроду такая. Ты меня знаешь.

– Знаю…

Слесарь прошелся по комнате и, отодвинув слегка занавеску, посмотрел в окно на улицу. Когда он повернулся к Прасковье, глаза его уже не смеялись и лицо было суровым.

– Есть к тебе большая просьба, Прасковья. На станции требуются стрелочники. Иди изъявляй свое желание.

– А дальше?

– Будешь работать.

Прасковья помолчала и спросила:

– Доверяешь?

– Я твое настроение и характер знаю.

– Спасибо. Работу я осилю?

– А что там хитрого? Обязанности стрелочника несложные.

– Я про другое говорю…

Слесарь засмеялся, но тут же погасил веселые огоньки в глазах.

– Не терпится? Ну, слушай… Домик твой в стороне от дороги и недалеко от станции. Есть чердак, два погреба. Один прямо в доме, под кладовкой вырыт, и немногие о нем знают. Все эти удобства мне известны. Вот если потребуется спрятать какого-нибудь человека – спрячешь и обойдешься с ним, как с родным сыном.

– А кто его приведет ко мне?

– Приведут… Да он и сам может к тебе объявиться.

– Как мне такого человека отгадать, не ошибиться?

Коростылев попросил Прасковью запомнить вопросы и ответы, какими она должна будет обменяться с незнакомым человеком при встрече.

Кулик начала работать на станции. Слесарь больше не заходил к ней и не заговаривал при встречах, только небрежно кивал головой.

Три месяца ждала Прасковья условного вопроса, но никто не задавал ей его. Было похоже, что о ней забыли или не нуждались в ее услугах. И вот…

…Незнакомка с немым вопросом в глазах жадно глядела на стрелочницу.

– Керосин. Два литра с четвертью… – повторила она.

– Мне керосина не надо. Мне бы стекло, – едва слышно, задыхаясь от волнения, прошептала Прасковья.

– Какое? – встрепенулась девушка, и нескрываемая радость зарумянила ее лицо.

– Зеленое… к фонарю… разбилось у меня, – глухо выдавливая из себя слова, ответила стрелочница, все еще не веря тому, что происходит на ее глазах.

– Давайте полкило сала, достану.

И, застонав сквозь зубы, девушка опустилась на скамью.

Ошибки не было. Вопросы и ответы совпали. Всхлипнув от охватившей ее жалости, Прасковья шагнула к скамье.

– Голубушка! Что ж ты сразу…

Оксана лежала неподвижно, закрыв глаза. Сжатые губы ее нервно подергивались.

– Я ушиблась, разбила колено, – с трудом произнесла ока. – Но я еще смогу пройти километр – два, если надо. Мне нужно немедленно скрыться. Тетя Паша, спасите меня…