Текст книги "Не открывая лица"

Автор книги: Николай Далекий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

25. ТОВАРИЩ КУРТ

Все было готово. Тарас стоял у дерева по колено в снегу и держал в руке шпур. Напрягая слух и зрение, он смотрел в густую ночную тьму. Где-то спереди по неглубокой выемке тянулось полотно железной дороги. Там под стыком рельсов покоилась “маленькая штучка” – пять килограммов взрывчатки в округлой жестяной коробке. Ничего особенного и секретного: это была обыкновенная мина натяжного действия, какими часто пользовались партизаны-подрывники. Но хлопцу казалось, что там под рельсами лежит его горячее, бьющееся сердце…

Рядом с Тарасом стоял Курт. Оба они были густо облеплены падающими с неба хлопьями снега, и их фигуры на расстоянии трех шагов полностью сливались с темнотой. Прошло несколько часов с того момента, как Мюллер протянул ошеломленному Тарасу записку, зажатую между пальцами левой руки. Их разговор был коротким. Но прежде чем его начать, хлопец потребовал, чтобы солдат отдал ему свой автомат. Курт понял, что подросток ему не доверяет полностью, и отдал свое оружие. Быстро переговорив, они сняли с полицейского полушубок и оттащили труп в сторону от дороги. Тарас высыпал муку из мешка и вложил туда свернутый полушубок. Он приказал солдату взять карабин убитого, шапку и рукавицы. У Курта имелся компас. Хлопец определил по светящейся стрелке направление, и они зашагали на северо-восток, к лесу.

Шли молча: высокий солдат впереди, за ним – Тарас. Когда выбрались, наконец, на просеку, хлопец нашел дубок, ствол которого в метре от земли разветвлялся на два тонких ствола. Тарас отмерил от дубка пятнадцать шагов и начал разрывать руками снег у крохотной елочки, показывавшей только свою верхушку из сугроба.

И он нашел то, что искал.

Мину отнесли к полотну железной дороги. Тут Тарасу и Курту пришлось полежать несколько минут неподвижно в снегу, ожидая, пока мимо пройдет патруль, замеченный ими по редким вспышкам фонариков.

– Они считают шаги и останавливаются у каждого стыка, – зашептал Курт подростку.

– А что это звенит? – так же негромко спросил подросток.

– Это есть железные лопаты. Они копают вокруг стыков снег.

– Ищут шнур? – догадался Тарас.

– Да. Нужно ложить мина в середину рельса.

– Нет, нужно искать промежуточный стык.

Спустившись в выемку, они начали шарить руками в темноте по рельсам и после продолжительных поисков нашли звено, где рельс был сращен из двух кусков. Подросток и солдат выдолбили ножом в замерзшем песке ямку и заложили мину под стык, засыпав ее песком и снегом. Однако Тарас не довольствовался этим, он прорубил ножом по обочине и по откосу узкую, но глубокую канавку для шнура.

Погружая шнур в снег и заметая еловой ветвью свои следы, Курт и Тарас выбрались из выемки и отошли в мелколесье, насколько позволяла длина шнура. Тут Тарас вынул из мешка полушубок и одел его поверх ватника.

Ждали долго. Замерзли, но стояли, как вкопанные. Наконец, Курту стало невмоготу. Он достал из кармана шинели термос, отпил несколько глотков и протянул его подростку.

– Шнапс? – тихо спросил Тарас, отстраняя рукой термос. – Водки не пью.

– Какао. Держал для специальный случай…

Напиток был еще горячим. Тарас пил медленными глотками и чувствовал, как живительное тепло разливается по телу.

– Спасибо, – сказал он, передавая Курту термос.

– Пей, там еще есть.

– Я в полушубке Пей ты. Замерзнешь.

Через несколько минут Тарас услышал шум приближающегося поезда. Тут же Курт схватил его за руку.

– Осторожно. Это есть разведчик, авангард.

Но Тарас уже по шуму поезда понял, что идет паровоз и несколько вагонов. Впереди быстро пронесся сноп искр, осветивший трубу паровоза и несколько крыш теплушек.

Прошло добрых полчаса. Курт уже не мог устоять на месте и то и дело начинал притоптывать ногами. Вскоре и Тарасу стало невмоготу. Он переступал с ноги на ногу, старался шевелить в носках пальцами, но ноги казались по колено деревянными.

Наконец донесся отдаленный ритмичный гул мчащегося по рельсам тяжелого состава. Гул приближался, рос, ширился. Тарас стоял, стиснув зубы. Он уже не чувствовал холода. На мгновение ему даже показалось, что ничего этого нет: ни морозной тьмы, ни леса, ни шума приближающегося поезда, ни мины под рельсами, к которой тянется зажатый в его руке надежный шнур. Он замерз, и ему снится сон. Бывают ведь такие правдоподобные счастливые сны!

Но тут он снова увидел мчащийся над снегом сноп искр, трубу паровоза, заснеженные крыши вагонов.

– Давай! – обеспокоенно крикнул Курт. “Спокойно, спокойно, не рыпайся раньше времени, стучал зубами Тарас. – Это пустые вагоны головного прикрытия. Вот!” Он увидел слабо освещенный люк цистерны и изо всей силы рванул на себя шнур.

Тишина.

“Что это? – падая в снег, успел подумать Тарас. – Мина не…”

Взрыв! Он грохотнул там, в выемке, отрывисто, сухо и, как показалось Тарасу, равнодушно. Сердце хлопца тоскливо сжалось. Не так представлял он взрыв первой своей мины. Но вдруг, вслед за скрежетом металла, в выемке ухнуло так, что вздрогнула земля. Тени деревьев метнулись на снегу, и в лесу стало светло, как днем.

– Бежим! – крикнул Тарас, подымаясь.

Не успели они отбежать несколько шагов, как воздушная волна от нового, более сильного взрыва толкнула их в спины и бросила в снег. Что-то со свистом пронеслось над ними и упало среди деревьев, ломая ветки.

Тарас и Курт снова поднялись и побежали.

Позади рвало и грохотало. Розовый снег сыпался с деревьев.

На просеке обессиленный Тарас остановил Курта.

– Дай дух перевести, в боку колет.

Тяжело дыша, он повернулся, и полыхавшее в полнеба вздрагивающее зарево осветило его раскрасневшееся курносое лицо с блестящими безумной радостью глазами и приоткрытым щербатым ртом.

– Вот вам – прикуривайте! Думали, Тарас – это вам так, шалтай-болтай, сказочки все время будет рассказывать? Ага! Получайте за дружка! Да, он мой дружок – Вася Коваль. Это вы угадали, сволочи. Дружок, вместе вырастали… Получайте за Васю!

Слезы текли по щекам Тараса, он не вытирал их.

– Нужно уходить, – сказал Курт.

– Погоди, Курт. Дай дух перевести. Ты хороший парень. Значит, есть все-таки настоящие немцы! Пролетариат! А я хотел было тебя… Нож в хате взял… Я и записке не поверил. Поверил, когда ты свой автомат мне в руки дал.

– Я понимаю. Надо уходить, Тарас.

– Подожди. Полюбуюсь… Теперь она рванула! Долго я этого чуда ждал, думал с ума сойду… Теперь мне и помереть не страшно. Накрылся бензинчик… А это бомбы рвутся?

– Бомбы. Они уже не упадут с неба и никого не убьют…

– Ага! – по-мальчишески радостно засмеялся Тарас. – Ишь, дуры, ахают Пропал даром заряд у Гитлера. Картинка – что надо! Даже не верится. – Он всхлипнул без слез. – Это я тебе. Вася, боевой салют устраиваю. Дружок… Теперь моя совесть чиста – приказ выполнен. Пошли, Курт. Много нам шагать… Дойдем – дойдем, а… Нет, дойдем-таки! Рано нам умирать!

Они обошли хутор стороной – там лаяли собаки. Зарево тускло догорало позади. Вышли на дорогу, но вскоре потеряли ее. Тарас взял у солдата компас. Снова долго брели в кромешной тьме по снегу и, уже совершенно выбившись из сил, наткнулись на какую-то изгородь. За изгородью начинался сад – молодые голые фруктовые деревья. Тарас ощупал руками ветви.

– Сливы, – удовлетворенно сказал он. – Вышли к селу Это должна быть Варваровка. Который час?

Курт присел, Тарас накрыл его полами полушубка. Солдат осветил фонариком ручные часы. Было начало шестого.

– Успеем.

Тарас повел солдата по огородам. Он присматривался к деревьям, а иногда и ощупывал их ветви.

– Кажется, здесь, – сказал он наконец. – Подожди.

Хлопец сейчас же скрылся в темноте. Минут через пятнадцать – двадцать он вернулся в сопровождении какого-то старика. Старик повел их к большому дереву и начал разбрасывать снег у корней. Затем он приподнял наваленный на землю хворост.

– Лезьте. Там есть ступеньки. Вечером я прийду. Вот хлеб.

Тарас взял у старика буханку хлеба и первым полез в узкую горловину ямы. За ним спустился Курт Мюллер. Их сразу же обдало погребным теплом, запахом прелых листьев. Наверху зашуршали ветви, – старик прикрывал хворостом лаз ямы и забрасывал его снегом.

– Все, Курт! – сказал хлопец, ощупывая руками наваленные на дне у стены ямы сухие листья. – До вечера мы в безопасности. Дед этот – верный, а наш след занесло снегом. Хорошая, прямо-таки расчудесная погодка!

Они подкрепились хлебом и через несколько минут спали на толстом слое сухих листьев, прижавшись друг к другу и накрывшись теплым полушубком.

26. СМЕЛЫЙ ПРЫЖОК

Поезд, везший Эльзу и ее спутников на восток, остановился на крупной узловой станции. В купе было темно, и только слабый луч, очевидно от фонаря стрелки, оказавшейся рядом с вагоном, проникал сквозь заиндевелое оконное стекло и смутно вырисовывал в темноте свесившуюся вниз руку майора, храпевшего на верхней полке. Лейтенант изредка ворочался, бормотал что-то во сне и после этого надолго затихал. Дыхание Эльзы было легким и размеренным. Несомненно, девушка спала крепким сном, и если видела сны, то только счастливые.

Не спал в купе один лишь обер-лейтенант Маурах. Он лежал на спине, слегка повернув голову к столику, прикрыв глаза рукой, и прислушивался к каждому звуку С того момента, как все улеглись, прошло часа три-четыре, но за все это время гестаповец ни разу не сомкнул глаз.

На столике замками вверх лежал портфель обер-лейтенанта.

Гестаповец умышленно положил его так. Портфель, по его мнению, был ловко поставленным силком с соблазнительной для Эльзы приманкой. Тем более, что Маурах на глазах у всех долго копался в нем, вынимая различные бумаги и конверты с сургучными печатями, а затем с досадой заявил во всеуслышание, что потерял ключи от портфеля. Эльзе стоило только протянуть руку, осторожно нажать пружинки замков, и любой документ на выбор мог оказаться в ее руках.

Однако хитрая выдумка Маураха оказалась бесполезной. Девушка лежала на боку, лицом к стене, и похоже было, что ее безмятежный сон будет продолжаться до самого утра.

“Вообще, эта моя затея с портфелем – наивная и глупая штука, – с досадой рассуждал гестаповец. – Опытная разведчица не клюнет на такой крючок. В таких случаях нужно быть более изобретательным. Но что он мог изобрести получше? Пожалуй, ничего”. Откровенно говоря, Маурах уже мало верил в успех, но глупо было бы, приобретя лотерейный билет, отказаться вытащить и развернуть его только потому, что билет наверняка окажется пустым. Так и тут. Обер-лейтенант решил вооружиться терпением и довести свой замысел до конца. Конец был близок – по приезде в Харьков все выяснится. Там-то Эльзе не помогут никакие увертки, и если… если милая Эльза окажется совсем не тем, за кого она себя выдает, он представит ее своему новому начальству на новом месте службы как визитную карточку, как аттестат своих незаурядных способностей, красноречивое дополнение к служебной характеристике. Это будет иметь колоссальный эффект.

Бороться с дремотой Маураху было нетрудно. Уже много лет подряд он работал в ночное время. К тому же он, видимо, слишком много съел за ужином колбасы, показавшейся ему очень вкусной, перегрузил желудок, и теперь его мучила изжога. Неважный у вас желудок, господин Маурах, все время дает знать о себе. Надо бы к врачам – тридцать пять лет, уже возможен рак… Но кто будет сейчас заниматься желудком? Нет, раку рановато… Было бы обидно, черт возьми! Это просто катар – результат нарушения режима питания. Как только окончится война, он поедет лечиться! Говорят, тут, у них, на Кавказе есть неплохие курорты с минеральными источниками.

Вообще, после войны он заживет. Конечно, победа над Россией – это еще не конец войны, а передышка, срок которой знает только фюрер. На очереди Англия, затем – Америка. Колоссальный прыжок немецких танков через океан. Форсирование Ламанша будет только маленькой репетицией. Кем он будет к тому времени? Полковником? У них так туго с повышением в чинах. То ли дело фронтовикам – одно удачное попадание снаряда дальнобойной советской артиллерии в штабной блиндаж сразу же делает счастливчиками нескольких офицеров, жаждущих повышения. Но…

Мысли Маураха прервались. Он услышал глубокий, продолжительный вздох. Это вздохнула Эльза. Она потянулась, сладко позевывая, замерла на несколько секунд и, вздохнув еще раз, поднялась, зашарила рукой, разыскивая срои сапожки. Маурах слышал, как она натягивала их на ноги, постукивая каблуками о пол. После этого девушка поднялась, приоткрыла дверь и выглянула в тускло освещенный коридор. Затем, уверенно ступая на пятки и не боясь, что ее шаги будут услышаны, Эльза подошла к столику, приблизила лицо к окну и стала дышать на стекло.

Теперь она попала в полосу слабого наружного света, и Маурах, раздвинув пальцы, видел матовые очертания ее лица и рук – она царапала ногтями подтаявшие на стекле льдинки. Продышав в стекле круглое светлое окошечко, Эльза оперлась локтями о портфель и начала рассматривать, что происходит на станции. Вскоре ей, очевидно, наскучило это занятие, и она, пробормотав что-то по-русски, набросила на себя полушубок, закрыла дверь и улеглась на полке, не снимая сапог. Через несколько минут снова послышалось ее равномерное, спокойное дыхание.

Короче говоря, Эльза вела себя так, как ведут себя многие пассажиры, проснувшись ночью, когда поезд стоит на незнакомой станции. При всем желании Маурах не смог заметить ничего подозрительного.

Прошло еще несколько минут, вагон вдруг скрипнул и покачнулся. Это подали под состав новый паровоз. Толчок разбудил Эльзу. Зевая и потягиваясь, она снова подошла к столику и, приставив ладони к глазам, прильнула к стеклу.

Раздался гудок, вагон вдруг с силой рвануло вперед. Эльза от неожиданности едва удержалась на ногах, полушубок слетел с ее плеч и, хлестнув гестаповца по руке, свалился у столика. Девушка нагнулась, но тут последовал ряд коротких сильных толчков (“Неопытный негодяй-машинист!” – подумал Маурах), локоть девушки несколько раз больно ударил гестаповца по ребрам.

– Извините… – виновато прошептала девушка, подымаясь и набрасывая на себя полушубок.

Послышались ее быстрые шаги, она вышла в коридор, оставив дверь слегка приоткрытой.

Маурах вскочил, как на пружинах, осветил приготовленным карманным фонариком блеснувшие в луче закрытые замки портфеля, полку, на которой лежал платок Эльзы и, перехватив фонарик в левую руку, а правой нащупав в кармане свой “вальтер”, ринулся вслед за девушкой.

В коридоре было пусто. Гестаповец толкнул дверь, ведущую к тамбуру, и – увидел Эльзу. Простоволосая, с помятыми локонамн, она стояла сгорбившись, зябко втягивая голову в воротник накинутого на плечи полушубка, и ожидала, пока медлительный проводник откроет ей дверь в туалетную комнату.

– Господин обер-лейтенант? Доброе утро! – сказала она, щуря заспанные глаза. – Вам тоже не спится?.. Может быть, вам плохо? – В голосе Эльзы прозвучали тревога и заботливость. – Тогда идите первым, я уступаю.

– Нет, нет… – поспешил Маурах. – Пожалуйста.

Эльза бочком юркнула в туалетную комнату и захлопнула дверь. Маурах на всякий случай заглянул в тамбур. Там, у установленного на рогатке ручного пулемета, сидел солдат в шинели с поднятым воротником, расставив ноги, обернутые сверх сапогов мешковиной. Поезд давным-давно уже миновал районы действия советских партизан, но комендант эшелона свято придерживался инструкции и выставил охрану “Отлично, долговязый болван”.

Маурах вернулся в купе. Поезд громыхал на стрелках, вагой трясло. Гестаповец тщательно проверил документы в портфеле – все было на месте. Он закрыл замки на ключ, улегся на лавке и рассмеялся. Конечно! Вытащил пустой билет. Теперь он будет спать. Он только выйдет после возвращения Эльзы на минутку и скажет часовому несколько слов. Это не помешает… Но Эльза – есть Эльза. Ей крепко влетит за потерянные документы. Что там у нее могло быть – пропуск, удостоверение? За это влетит. Не распускай губы, смотри в оба, легкомысленная девчонка, ты работаешь не на птичьей ферме…

В конце концов его единственным промахом, психологической и, пожалуй, даже политической ошибкой в этой игре было то, что он предположил, будто советская разведка могла располагать таким вышколенным агентом. Нет, славяне неспособны на столь тонкую, артистическую, прямо-таки ажурную работу. Он не отрицает – среди них есть смелые люди! Многие из них (он очевидец) способны, выдержав все пытки, мужественно встретить смерть. Но примитивная, неизощренная психика не дает им возможности… Какой возможности лишены наделенные примитивной психикой славяне, Маурах так и не мог вспомнить. Он слышал такие рассуждения на лекции, прочитанной крупным специалистом по славянскому вопросу, но подробности вылетели из его головы. Собственно, он и не должен помнить детали. Важно знать, что славяне – низшая раса. Это установлено наукой.

Мысли Маураха снова вернулись к Эльзе. Он вспомнил крестик на золотой цепочке, изящные швейцарские часики, браслет из дутого золота, прическу “гретхен”, маникюр, флакон французских духов, изящный тонкий носовой платок. Кому из русских доступно все это сейчас? А корзинка с провизией! Хитрый староста расщедрился так потому, что Эльза в его глазах – большое начальство, богатая наследница, немка, и он решил заранее заручиться ее расположением.

Поезд мчался темной заснеженной степью. “Однако где же Эльза?” – подумал с беспокойством Маурах. Он вскочил на ноги и вышел в коридор. Дверь в туалетную комнату была закрыта. В тамбуре пританцовывал озябший солдат.

– Никто не выходил? – тихо спросил гестаповец.

Солдат отрицательно покачал головой.

Маурах приложил ухо к двери туалетной комнаты – тихо. Он постучал.

– Эльза! Что с вами, Эльза?!

Ответа не было. И вдруг Маурах ощутил, что ему в лицо сверху, из щели над неплотно пригнанной дверью, бьет тонкая струя морозного воздуха. Внезапное подозрение кольнуло его в сердце. Он бросился к проводнику.

– Ключ!!

Перепуганный старик понял офицера по его жесту и трясущейся рукой подал ключ. Маурах отпер замок и дернул ручку. Дверь пружинила, но не поддавалась. Было похоже, что кто-то удерживал ее изнутри.

– Эльза! – с отчаянием крикнул гестаповец и налег на дверь плечом.

Никакого отзвука. Гестаповец выхватил пистолет, отшатнулся и ожесточенно, не щадя своего тщедушного тела, ударился о дверь. Послышался треск. Маурах нанес второй удар и вслед за открывшейся дверью ввалился в уборную. Тут никого не было, в черный прямоугольник открытого окна сильной струей врывался ветер с редкими снежинками.

“Ушла!” – как грохот поезда, пронеслось в голове гестаповца. – Спрыгнуть? Остановить поезд? Перевернуть все вверх дном на станции, разыскать, достать ее из-под земли? Поздно! За остановку эшелона, везущего солдат на фронт, отдадут под суд. Он в глупейшем положении, у него нет никаких доказательств, что это была советская разведчица. Докажи начальству! Сколько времени прошло с того момента, как поезд тронулся? Не менее десяти минут. Они отъехали уже далеко от станции. Ушла…

Эльза исчезла. Этот факт не мог вызвать никаких сомнений. Но Маураху страстно захотелось не поверить своим глазам, не послушаться голоса рассудка. Он ошибся! Ведь бывают же такие ошибки, галлюцинации. Эльза, как ни в чем не бывало, спит у себя на полке или спряталась, дурачит его, противная девчонка. Гестаповец оглянулся и увидел стоящего с фонарем проводника. Лицо старика было бледно, губы тряслись. Нет, он не ошибся – совершилось нечто чудовищное, ужасное, непоправимое.

Гестаповец взял у старика фонарь и осветил уборную. На полу лежал ломик, которым проводник скалывал лед со ступенек вагона, швабра с длинной сломанной ручкой (ею была подперта дверь изнутри), сорванная ломиком узкая планка, закреплявшая окно на зимнее время в неподвижном положении. Маурах закрыл дверь на ключ и, знаком приказав старику молчать, поспешил в свое купе.

Прежде всего он еще раз тщательно проверил содержимое портфеля. Все на месте. Эльза не взяла ничего. Ей было не до этого. Еще бы! Она спасала свою шкуру. Маурах осветил фонариком пустую полку Эльзы, пощупал ее мягкий, казалось, еще сохранивший девичье тепло платок, порылся в корзинке, вынув оттуда свою банку консервов, и даже заглянул под лавку, обшаривая лучом фонарика пол и стенки.

Самообладание вернулось к Маураху. Итак, в чем, собственно, его могут обвинить? Он упустил девчонку, выпрыгнувшую на ходу поезда в окно уборной. С какой целью села она в этот поезд? С какой целью выпрыгнула? Никому это не известно. Кто пригласил ее в купе? Тупоголовые летчики, которые дрыхнут теперь сном праведников. Так в чем же виноват обер-лейтенант Герман Маурах? Ему поручили следить за Эльзой? Нет. Это он сделал по собственной инициативе. В конце концов: кто он в данную минуту? Простой пассажир, офицер, командированный на новое место службы. Проверка документов – дело коменданта эшелона. Если он знает свои обязанности, то должен был послать к черту какого-то сующего нос не в свое дело обер-лейтенанта и потребовать у девушки документы. Опять-таки, за чем следил поставленный в тамбуре часовой? “Простите, господин капитан, это был не мой, а ваш часовой”.

Рассуждая таким образом и придумывая всякие доводы в свое оправдание, гестаповец вернулся к проводнику, все еще находившемуся в маленьком помещении между коридором вагона и тамбуром. Маурах открыл дверь и приказал убрать с пола обломки. После этого он внимательно осмотрел подоконник и только тут заметил на кривом гвоздике, которым была прибита сорванная планка, маленький, окровавленный клочок овчины, “с мясом” вырванный из полушубка. Немного размазанной крови виднелось и на раме окна.

Гестаповец не подумал о том, каким удивительным мужеством должен был обладать человек, решившийся на такой отчаянный прыжок, и что породило в нем это мужество. Нет, об этом он не думал. К горлу Маураха снова подступал клубок бессильной ярости, ему хотелось выхватить пистолет и выпустить всю обойму, стреляя в открытое окно, в темную, холодную украинскую степь, куда-то туда, где скрылась вырвавшаяся из его рук отважная советская девушка.

Такое бессильное чувство ярости испытывает жестокий, бессердечный птицелов, заключивший после долгой охоты в клетку редкостную пташку, а на утро обнаруживший клетку пустой и увидевший прилипшее к прутику приоткрытой решетчатой дверцы маленькое окровавленное перышко – единственную памятку, оставленную его былой пленницей.

Тут смятенную душу гестаповца осенила мысль, почему-то раньше не пришедшая ему в голову. Оказывается, при всех крайне неприятных обстоятельствах он все же остался в крупном выигрыше. Имеется телеграмма, написанная рукой Эльзы, пистолет, отобранный у нее, и, наконец, главное, – три великолепных снимка: обаятельная Эльза, советская разведчица, держит под руки двух остолопов-летчиков, умеющих только швырять с поднебесья свои бомбы и лакать спиртное.

Он расскажет начальству все (нет, далеко не все, а только то, что выставит его в выгодном свете). Фотография Эльзы, конечно, уже без летчиков, будет размножена в нескольких сотнях экземпляров и разослана с секретным предписанием во все концы. Эльза, если она спрыгнула удачно, не сквозь землю провалилась. Она обязательно где-нибудь появится, вынырнет и начнет рассказывать сказки о своем дедушке или что-либо в этом роде. Тут-то Эльзу и сцапают. А затем ей придется еще раз встретиться с господином обер-лейтенантом. Он-то будет рад этой встрече…

Маурах вернулся в купе. Фотоаппарат и пистолет, отданный Эльзой ему на хранение, лежали в надежном месте – под его подушкой. Гестаповец приподнял подушку, включил фонарик и обомлел. Под подушкой ничего не оказалось.

– Ы-ы-ы…..

В две – три секунды постель была перевернута, перерыта, но безрезультатно – две маленькие вещицы исчезли. Да, да, исчезли, их нет, они улетучились, испарились, их не существует для Маураха. Эго ясно, как божий день. Гестаповцу стало дурно, он присел на смятую постель и вытер потный лоб Он вспомнил упавший с плеча девушки полушубок, резкие рывки, какими паровоз сдвигал с места состав, толчки локтя Эльзы (какая Эльза? К черту! Эльза – Елизавета, Маруська, Галька или как их там) и понял значение этих толчков. Это же старый прием, при помощи которого отвлекают внимание. Он понял все…

Реакция у этой девушки была мгновенная. Она молниеносно оценивала ситуацию и действовала безошибочно. А какая уверенность, какое знание чужой психологии, какое неподражаемое простодушие. “Вам тоже не спится?” Гром и молния! Ведь она сказала эти слова с глубоко затаенной ядовитой насмешкой, подавляя сонную зевоту, а сама в тот момент наверняка держала взведенный пистолет под полушубком и, вздумай он задержать ее, выстрелила бы первой. Она уложила бы и солдата, и коменданта, если бы он ей подвернулся, всех, кто бы стал ей на пути к жизни, к спасению.

Маурах снова подбил итог: он потерял почти новенький “Контакс”, но благодаря своей ошибке – спас свою жизнь. Это все-таки что-то да значит… И он многому научился за последние часы. Пускай теперь разглагольствуют эти ученые жулики о славянском примитивизме. Вздор. Вредный вздор! Эго – для простаков. Для таких, как Маурах, нужна точная, беспристрастная информация. Черт возьми, он лишился своего фотоаппарата. Очень, очень неприятно… Теперь для него один выход – молчать. Солдат-часовой утром уйдет спать в свою теплушку. Он, собственно, ничего не видел и, кажется, так и не понял того, что произошло. Проводнику приказано молчать, и он будет молчать – эмблема на рукаве мундира Маураха приводит его в трепет. Летчикам Маурах скажет, что Эльза, очевидно, отстала от эшелона. Вот и все. Вполне достаточно на сегодняшний день…

Гестаповец постелил постель и улегся. Но желанный сон не сразу пришел к нему. Было очень жаль фотоаппарата, жаль не только, как утраченную ценность, но и… Черт! Об этом лучше не думать.

Как известно, пленка, которой заряжаются кассеты для аппаратов типа “Контакс”, имеет стандартную длину и рас” считана на 35–36 снимков. Маурах снимал Эльзу в окружении летчиков, когда показатель счетчика снятых кадров находился против цифры 29. Эти двадцать девять кадров, снятых раньше, были посвящены участию Маураха в последней карательной экспедиции. Если проявить пленку и отпечатать все кадры – фотографии украсили бы альбом любого гестаповца: Маурах стреляет из пистолета в затылок старику, Маурах стоит, наступив ногой на труп женщины, Маурах на фоне виселицы и тому подобное. Блестящие, великолепные фотографии! Маурах намеревался сделать альбом и подарить его подрастающему сыну…

Да, такие снимки хороши в альбоме, но если они попадают в руки советских разведчиков или партизан – это совсем другое дело… И самое ужасное, что он, Маурах, будучи, аккуратным и бережливым немцем, написал химическим карандашом на обратной стороне футляра аппарата свою фамилию и, кажется, даже домашний адрес.

“Какая досада, какая непростительная оплошность”, – думал Маурах, засыпая. И как только сладкая дремота склеила отяжелевшие веки гестаповца, ему приснился тревожный сон.

Будто бы случилось что-то невероятное и ужасное – армия фюрера разбита в пух и прах. Маурах попадает в плен. Его допрашивает молоденький советский следователь – младший лейтенант. “Вы, обер-лейтенант Герман Маурах, долгое время служили в гестапо и лично уничтожили многих ни в чем не повинных мирных советских граждан. Вы зарегистрированы в списках преступников”. “Господин следователь, вы шутите или ошибаетесь, – отвечает дрожащий от страха Маурах. – Я не знаю никакого Маураха, я рядовой…” Он называет первую попавшуюся на ум чужую фамилию и сам дивится своему наглому обману – ведь стоит следователю только взглянуть на его мундир, и он разоблачит его.

Но что это: на нем форма рядового. Ага, он успел вовремя переодеться. Теперь пусть докажут, что он гестаповец. Нет, он рядовой, пожилой, несчастный, ни в чем не повинный человек, которого оторвали от семьи и послали на войну. Он спасен! Русские гуманно относятся к пленным, кроме тех. кто занесен в списки военных преступников и подлежит суду народа. Теперь Маурах в безопасности. Его не будут пытать, морить голодом и жаждой, над ним не будут производить те ужасные эксперименты, какие производили над советскими военнопленными некоторые немецкие врачи и ученые. Он кое-что слышал об этих “научных опытах” – людям прививали различные болезни, садили их в камеры и выкачивали оттуда воздух или постепенно снижали температуру до минус 60 градусов по Цельсию Брр! Нет, он не умрет, он будет жить, его будут кормить… Какое счастье!

И вдруг на стол советского следователя одна за другой падают фотографии. Что это? Ведь это знакомые снимки. Ведь это он, Маурах, в мундире гестаповца… Он – на фоне виселиц, он – у трупа женщины и ребенка, он – с пистолетом, приставленным к затылку старика Боже мой! Откуда, откуда взялись эти снимки? Маурах оглядывается и видит Эльзу. Эльза смеется и шепчет: “Осторожно, там пистолет. Он заряжен…” И показывает розовый язык.

Маурах во сне скрипит зубами, стонет, ворочается. Сон не принес ему отдыха и покоя – его мучит кошмар.