Текст книги "Чайки возвращаются к берегу. Книга 1 — Янтарное море"

Автор книги: Николай Асанов

Соавторы: Юрий Стуритис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

6

Всякая мысль, подкинутая вовремя, может показаться твоей собственной. Так, во всяком случае, отнесся к предложению Силайса полковник Маккибин.

Но с такой же легкостью принял ее к сердцу и полковник Янг, начальник Маккибина, а затем и начальник полковника Янга – Дик Уайт – шеф английской секретной службы, и она, эта идейка, катилась и катилась из кабинета в кабинет, обрастая все новыми подробностями, предположениями, надеждами, и вот она уже получила секретный шифр – ее теперь называли «Восток», – о ней уже докладывали премьер-министру, на нее выписывали дополнительные бюджетные средства, и пришло такое, наконец, время, когда даже те, кто ее породил, не могли уже ее убить – она сама была способна убить своих творцов.

Первым это странное перерождение случайно высказанной мысли в зловещую директиву испытал на себе Силайс. При очередном разговоре с ним полковник Маккибин сухо сказал, что готовится операция «Восток» и что Силайс должен выбрать среди воспитанников инспектируемых им школ несколько человек для участия в операции.

И так как Маккибин не сказал ни слова о том, кто подбросил эту идею, Силайс понял: теперь не время заикаться об авторстве! А поразмыслив, пришел к выводу, что, пожалуй, лучше вообще помалкивать. Кто знает, выйдет ли еще что-либо путное из всей этой «операции»? Чекисты – это Силайс знал по опыту – умеют разрушать самые обдуманные операции. Тогда каждому захочется свалить с себя ответственность, и может прийти такой момент, когда все взгляды и указующие персты упрутся в тебя.

И Силайс, оставив привычный тон похвальбы, принялся за самую черную работу.

В шпионских школах людей натаскивали, как собак, то есть приучали действовать инстинктивно. Возникала опасность – спрячься, притворись камнем, деревом, травой. Гонятся – стреляй, авось отобьешься. Силайс видел, как стрелял Вилкс. Вилкс умел стрелять через плечо, не оборачиваясь, по отражению в зеркале. Эгле даже и в школе спал с заряженным пистолетом, а при стрельбе никогда не отводил руку от бедра, чтобы невозможно было выбить пистолет. На убийство-то их натаскали, только успеют ли они выстрелить хоть один раз?

Силайс чувствовал, что операция разрастается, как снежный ком. Уже начались совместные совещания с работниками морского штаба. В здании разведки замелькали люди в адмиральской форме. Появились и сухопутные вояки и тоже в генеральских чинах. На одном из совещаний, куда вызвали и Силайса, и Жакявичуса, и Ребане, как специалистов по Прибалтике, побывал даже личный секретарь премьер-министра: он, видимо, должен был посвятить премьера во все тонкости предполагаемой операции.

На этом совещании речь шла уже о том, что пора обложить Советы, как медведя в берлоге, со всех сторон. Военные базы, созданные чуть не на всех границах Советского Союза, требовали детального уточнения «целей первого удара». Военные ссылались на дороговизну нового оружия. Стрельба по площадям, говорили они, для Советского Союза не опаснее укуса блохи. Попробуйте отыскать на такой территории самые уязвимые места! – иронизировали они. Нужна тщательнейшая разведка, требовали они. Мы должны точно знать, где находятся танкодромы, авиазаводы, ракетные базы и склады атомных бомб противника, настаивали они. И получалось, что во всех бедах виноваты разведчики, которые до сих пор не выложили перед ними карту артиллерийских и авиационных целей.

Свои иронические мысли Силайс держал при себе. Он скромно сказал, что надеется открыть дорогу разведчикам, – только и всего. А уж остальное будет зависеть от оперативности тех, кому доверят «изучение» противника.

Он предполагал, что вся операция – если, конечно, она удастся! – продлится полгода. Его посланцы за это время изучат обстановку, свяжутся с отрядами «лесных братьев», подыщут открытые места на побережье, устроят тайные аэродромы в лесах, и следующей весной «дорога на Восток» будет подготовлена. А уж затем дело Маккибина и Янга «регулировать движение» по этой дороге.

Но что-то во всем этом распорядке было недостаточно продумано. Силайс невольно вспомнил старую русскую солдатскую песню: «Гладко писано в бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить!» Вместо ранней весны, – как настаивал Силайс, – первую группу разведчиков отправили поздней осенью. Правда, через десять дней после высадки Вилкс доложил, что все благополучно, но дальше начались неприятности. Нет паспортов. Нет связи с «лесными братьями». Только к весне мелькнуло имя руководителя подпольной группы Будриса и сообщение о переходе в отряд…

Первый год был потерян.

И вот теперь, когда Англию, наконец, обогрела атлантическая весна, дело как будто сдвинулось с места. Правда, жаль Вилкса. Бедняга, оказывается, проболел всю зиму. Но каков характер у парня! Даже не жаловался. Только недавно, когда дело пошло к теплу, а ночи еще долгие, темные, попросил помощи.

Вот какие мысли были у Силайса, когда в конце марта он увидел, наконец, утвержденную полковником Маккибином радиограмму для Вилкса:

«Предпринимай меры по подготовке рыбака, который мог бы в одну из ночей между двадцать четвертым апреля и четырнадцатым мая вывезти тебя и назначенного руководством влиятельного человека в какой-нибудь заранее назначенный квадрат в тридцати милях от побережья. Встреча с нашим судном должна произойти между полуночью и пятью часами утра по московскому времени. Точное число и пункт встречи обусловим особо…»

В душе у Силайса пели пасхальные колокола, все казалось ему радостным и веселым. В Англии была тихая, теплая погода. Состоятельные люди готовились к летнему сезону, снимали дачи, пансионы и целые усадьбы на побережье. В барских поместьях шел последний ремонт перед приездом хозяев и гостей. Силайс готовился к длительной командировке. Правда, пока не в Брайтон, а на восточное побережье Германии, где отстаивался самый быстроходный катер бывшего немецкого военно-морского флота, ныне принадлежащий вместе с людьми и их душами английской разведке. Командиру катера Клозе уже было дано указание приготовиться к длинному и, что греха таить, опасному рейсу. Впрочем, Клозе и его команда давно продали души дьяволу, и только потом у дьявола эти души перекупили англичане.

В эти дни Силайса снова вызвал Маккибин.

Полковник и на этот раз выглядел мрачным. Видно, «план широкого проникновения» давался с трудом. Первый же вопрос Маккибина ошарашил Силайса:

– А что, если ваш Вилкс работает под контролем чекистов? – спросил Маккибин.

– Как вы могли подумать такое? – возмутился Силайс. – Я знаю Вилкса еще по службе в немецкой армии! Это сильный, храбрый человек, преданный нашему делу и душой и телом!

– О Лауве вы говорили в таком же тоне, а между тем у этого льва оказалась заячья душонка!

– Но Вилкс писал, что Лаува никого не предал!

– Вот это мы и должны проверить! – ворчливо сказал Маккибин.

Да, теперь Силайс лучше понимал англичан! Вот уж воистину, как говорят на их любимом востоке: «Человек, испугавшийся змеи, боится и брошенной веревки!» Значит, они сознательно оттягивали столько времени свое пресловутое «проникновение»! А Маккибин продолжал брезгливым тоном:

– И мы проверим это, Силайс! Вы подготовите офицера связи, лучше всего использовать для этого инструктора вашей школы Петерсона, договоритесь с Ребане, чтобы он подготовил одного из своих эстонцев, и мы отправим их по каналу Вилкса. А параллельно, по нашему каналу, направим еще двух человек, латышей, знающих Ригу. Подобрать подходящих людей поручаю вам…

И Силайс понял – Вилксу еще долго придется ждать обещанного катера…

С этого дня он занимался только подготовкой людей. На параллельную линию он подобрал двух молодых латышей – Тома и Адольфа. Для проверки Вилкса готовил старого своего приятеля Петерсона, а попутно помогал Ребане инструктировать его подопечного Густава, который должен был при помощи Вилкса перейти в Эстонию и осесть там…

7

В тот день, когда Делиньш расшифровал только что полученную от англичан радиограмму, в которой предлагалось выйти на рыбацкой лодке в море для встречи с английским катером, больной Вилкс готов был отплясывать, как на празднике Лиго.

Делиньш довольно безучастно спросил, а как думает Вилкс искать рыбака? От хутора до побережья восемьдесят километров… На побережье утвердились пограничники… Выходить в море придется из порта… Скорее всего, из Вентспилса…

Праздничное настроение с Вилкса как рукой сняло.

Лидумс, пытавшийся выгладить только что отстиранное белье, с грохотом поставил утюг на доску, сказал:

– Делиньш, кто тебе разрешил обсуждать эти вопросы? Ты что, поставлен вместо Будриса?

– Но я же только… Ой, у вас что-то горит, командир!

Лидумс сбросил утюг, поднял рубаху. На подоле расползалось коричневое пятно.

Делиньш перехватил рубаху, покачал головой, смирно сказал:

– Это можно починить. Я вырежу заплату из подола. Под брюками не будет видно.

– Починить можно все, а вот настроение человеку портить нечего! – оборвал его Лидумс. – Сначала надо посоветоваться с Будрисом…

Эгле, лежавший в углу на кровати, небритый, нечесаный, угрюмо спросил:

– А что, ваш Будрис – бог?

– Эгле, вот горячая вода на печке. Немедленно побрейся!

– А если я не хочу?

– Я приказываю!

– Мы, кажется, на зимних квартирах! – насмешливо ответил Эгле. – Да и в лесу не очень были похожи на солдат. А вашему Будрису я и вовсе не желаю подчиняться!

Лидумс сделал два шага, протянул руку и одним рывком поставил худого, серого, похожего на тень человека на ноги. Эгле изогнулся, сунул руку под подушку. Лидумс сжал его локоть, и выхваченный из-под подушки пистолет грохнулся на пол. Лидумс отшвырнул его ногой. Вилкс поднял пистолет и положил на колени.

– Ни с места! – яростно рявкнул Лидумс.

Делиньш придвинулся ближе, готовый ударить извивающегося Эгле. В этот миг он взглянул через плечо Эгле в окно, вздрогнул и свистящим шепотом сказал:

– Командир, сюда едут какие-то люди на двух подводах…

Снежно-белая дорога, по которой утром уехал Арвид за продуктами в Тукумс, чернела на повороте от подвод. В комнате все замерло, как будто в окна вливалась гроза. Серое лицо Эгле вытянулось, налилось желтизной страха. Вилкс деловито щелкнул предохранителем пистолета, спросил Лидумса:

– Вернуть ему оружие?

– Ни в коем случае! Этот трус погубит и себя и нас! Делиньш, узнай от них, что им надо! Вилкс, Эгле, в подполье! Вилкс, держите пистолет Эгле в кармане! Пошли!

Он поднял крышку в подпол за железное кольцо и другой рукой пригнул Эгле, чтоб того не было видно через окно. Но Эгле уже и сам сползал на дрожащих, как студень, ногах.

Вилкс оперся на печь, обжег руку, выругался шепотом и скатился за Эгле. Лидумс придержал люк, нырнул вслед за Вилксом, опустил руки, и крышка подполья захлопнулась, как крышка гроба.

А возле дома скрипнули сани, зафыркали кони, затем послышался стук в дверь.

Делиньш спросил через дверь:

– Что нужно?

Чей-то чистый, с городским выговором голос попросил открыть дверь.

– Не открою! – ответил Делиньш.

– Почему?

– Я вас боюсь. Вас много, а я тут один, а хозяин уехал в Тукумс. Он запретил мне открывать дверь!

– Да что этого дурака слушать? – заскрипел чей-то рассерженный бас. – Вот взломаем дверь да надаем ему по шее…

– Он, может быть, и без документов здесь живет! Арвид ни о ком в сельсовете не говорил…

Дверь начала дергаться. Делиньш нагнулся к полу и прошептал через щель люка:

– Лидумс, я пошел к ним!

Хлопнула дверь, резко звякнул наружный висячий замок, как будто Делиньш, выйдя, тотчас же запер его. Затем послышались раздраженные голоса, постепенно удаляющиеся. Как видно, Делиньш отвлекал приезжих.

Все было тихо в подвале. Но вот у двери опять заскрипели сани, снова послышались голоса, но уже не такие резкие и грубые, как будто приезжие устали уговаривать Делиньша или, может, пришли к какому-то согласию. Затем затопали лошади, кто-то крикнул: «Садись»! Кто-то еще раз выругался: «Я еще с тобой поговорю, щенок!» Щелкнула плеть, шум начал удаляться.

Лидумс приподнял сильными руками люк подполья. Он слышал тяжелое дыхание Делиньша за дверью. Но вот Делиньш осторожно вошел и сел на кровать, не замечая настороженных глаз своих сожителей, глядящих из щели…

Лидумс откинул крышку совсем, вылез, встал к простенку, чтобы его не увидели, если вздумают вернуться те, приезжие.

– Ну что?

– Уехали… – тихо сказал Делиньш, вытирая пот со лба.

– Кто это такие?

– Брат прежнего лесника… которого убили… – устало сказал Делиньш. – Я уговорил приехать в другой раз, когда Арвид будет дома. Наследник хотел посмотреть, где был убит брат, да попутно уж и распродать мебель, дрова…

– Ну что же, парни, давайте завтракать! – обычным тоном сказал Лидумс.

Делиньш помог Вилксу вылезть и посадил его на постель. Эгле пролез на свое место в угол.

Едва сели за стол, как Делиньш увидел на дороге какого-то человека, подходившего довольно робко, с оглядкой, но все-таки, видно, решившего заглянуть на хутор. Все повторилось сначала. Лидумс и шпионы влезли в подпол, Делиньш вышел, запер замок и пошел навстречу прохожему.

Вернулся он быстро. Объяснил:

– Человек ищет, где бы купить сена. Подводы видел, но ни с кем не разговаривал.

– А ты так ему и поверил? – насмешливо спросил Эгле. Он постепенно приходил в себя, и его характер опять начал проявляться.

– Помолчи, Эгле! – раздраженно сказал Вилкс. – Я и раньше знал, что ты трус, но никак не ожидал, что можно трусить до беспамятства!

– Кто трус?! – завопил Эгле, хватаясь за карман, но Вилкс, злобно оскалив зубы, показал ему его собственный пистолет.

– Молчать! И оружия ты больше не получишь! Неврастеники не имеют права держать в руках оружие!

Лидумс притушил разгоравшуюся ссору тем, что словно бы и не заметил, как дымятся спорщики. Он положил на стол тяжелые руки, задумчиво спросил:

– Что будем делать дальше?

Оба словно споткнулись. Эгле растерянно спросил:

– А в чем дело?

– А в том, что на хуторе оставаться, по-моему, не следует… – размеренно ответил Лидумс. – Эти сельсоветчики завтра же вызовут Арвида и насядут на него, а послезавтра приедут проверить, а вправду ли тут живет один Делиньш? Что будет тогда?

Наступило растерянное молчание. Вилкс хмуро спросил:

– Что думаете вы, командир?

– Убираться отсюда и как можно скорее! – жестко ответил Лидумс.

Завтракали в молчании. И когда вернулся Арвид, молчали. А вечером Лидумс и Делиньш выехали на лошади лесника в Тукумс разузнать что-нибудь о возможном новом пристанище…

Делиньш вернулся к утру. Лидумс, рассказал он, решил проехать по старым хуторам, с хозяевами которых «братья» держали когда-то связь. Путешествие это он посчитал опасным и решил отправить Делиньша назад. Сам он обещал вернуться через два-три дня. Если все будет хорошо, добавил Делиньш.

Делиньш держался спокойно, но Вилкс видел, чего ему стоит это спокойствие. Зато когда Эгле вдруг принимался ныть, что вот они остались тут втроем с этим мальчишкой, Вилкс обрывал нытье коллеги с таким угрожающим видом, что Делиньшу приходилось еще и защищать труса. Что-то сломалось в душе Эгле. Он уже ничем не напоминал того, всем угрожающего заговорщика, каким явился прошлой весной к «братьям». Делиньш понимал, что это боязнь, но так как сам он никогда и ничего как будто не боялся, то, даже и жалея Эгле, все-таки презирал его.

Переломилось что-то и в природе. Метели вдруг кончились, небо стало нежно-голубым и высоким, как будто в нем отразилось далекое море; облака, курчавые, мягкие, двигались неторопливо, выстраиваясь замками, крепостями, тенями душ людей и животных, – начиналась весна света, пронзительная, тонкая, с ледяными заморозками, с синими тенями, с жаркими проталинами на солнечной стороне леса, со звонкой капелью с крыш.

Собака перестала жаться ко двору, не лезла в дом, она была полна тревоги, то ли любовной, то ли охотничьей, убегала куда-то далеко в лес, и порой ее приглушенный лай доносился, как с того конца света.

Лоси и дикие козы, которых снег теперь не останавливал, а, наоборот, держал своим твердым настом, осмелели настолько, что подходили к самому огороду лесника, уронили как-то прясло изгороди, свалили и растащили стог сена. Только кабаны и медведи еще лежали в своих логовищах, но по утрам порой уже слышалось далекое, как гроза, рычание проснувшегося «шатуна», наверно, залило полой водой берлогу, и он вставал, пьяный ото сна, поводя красными глазами, и вызывал на бой всю округу.

Небо к вечеру становилось таким нежно-зеленым в высоте и серебристым по горизонту, словно его оковывали металлом, как камень в кольце, и только к утру снимали серебряную пластину, давая ему опять изгибаться и светиться самыми огненными красками.

В эту весну света исхудавшие, больные, Вилкс и Эгле выползали на завалинку, натянув на себя все теплое, что было в доме, сидели целыми часами, глядя в высокое небо, в начинающий светлеть лес, на потемневшую от подталин дорогу, усыпанную круглыми катышами конского навоза, прислушивались к далекой стрельбе обкатываемых тракторов, – эта гулкая стрельба доносилась сейчас издалека, да не с одной стороны, а со всех сторон, будто три человека в домике лесника были обложены со всех сторон тракторами, как танковыми армиями. И так слабы были эти три человека против грохочущей вокруг, и все мимо, мимо, этой тракторной армии, что порой то один, то другой не выдерживал, вставал, уходил в дом. Весна в Латвии стала совсем не такой, к какой они привыкли и какую они ожидали увидеть.

Лидумс вернулся на третий день к вечеру.

Когда он вылез из саней, сдирая собачьи рукавицы, колотя нога о ногу, чтобы размять затекшие мускулы, он был ни дать ни взять мужик-подводчик. И лошадь, вкусно похрустывавшая сеном, и сами эти сани, укрытые рядном, – все напоминало старую Латвию, дальние дороги от хутора к хутору, крестьянские поездки на базар, когда хозяин возвращается, наконец, протягивает руку под облучок саней, вынимает оттуда гостинец для детей, а для себя бутылочку водки… Но Лидумс обил сапоги, деловито сказал вышедшим встретить его сотоварищам:

– Хутор Арвида на примете. Другого подходящего места отыскать не мог. Надо немедленно возвращаться в бункер… – Посмотрел на приунывшего Вилкса, на покосившегося, как старый крест на кладбище, Эгле, добавил иронически:

– Отчаиваться не следует, весна…

И поднял руку в небо, заставляя прислушаться: действительно, где-то в темной глубине вечернего неба тревожно курлыкали журавли, тянущие на ночевку.

Грузились быстро. Внимательно оглядели все углы хутора, чтобы не оставить неприятных для хозяина улик на случай, если завтра сюда нагрянут сельсоветчики с милиционерами или сами «синие», упаковали радиостанцию, динамо, аккумуляторы, бережно погрузили все это в сани, вынесли небольшие запасы еды, что приготовил для них лесник, оделись потеплее, и вот уже застоявшаяся лошадь дернула, затрусила сбивчивой рысью, – это вам не рысак, это простая крестьянская лошадь, трюх-тюх-тюх, пять километров в час, а то и поменьше.

8

Только на рассвете добрались они до энгурского бункера.

Не доезжая с километр, Арвид остановил лошадь, развернул на обратную дорогу, а Лидумс нарубил еловых лап и насорил ими на повороте, – приезжал порубщик, свалил дерево или два и увез.

Выгрузили вещи, прикинули по плечам, Вилкса от ноши освободили, а те вещи, что из мешков взять сразу оказалось невозможно, припорошили снежком. Пошли.

Тропинка, чуть приметная и летом-то, теперь казалась начисто потерянной, но Лидумс шагал уверенно. Эгле вдруг присел, пощупал что-то на снегу рукой, сказал:

– Тут следы…

– Да, это я вчера проходил! – равнодушно сообщил Лидумс.

Вилкс сразу успокоился. Значит, не наугад идут, все опять проверено, приготовлено.

Но он ошибся: ничего не было готово. Лидумс успел только отбросить снег от входа, оглядеть постройку, проверить, цела ли она, остальное предстояло делать теперь.

Печка с трубой, предусмотрительно прикрытая от дождей и снега деревянными плахами, уцелела, не размокла, но сухих дров не было. Делиньш изрядно намучился, растапливая ее.

Вилкса усадили и не беспокоили, но Эгле тоже предпочитал сидеть не двигаясь. Лидумс гневно сказал:

– Эгле, ты будешь делать все, что тебе прикажут, или можешь убираться на все четыре стороны!

– Я его сейчас пристрелю как собаку! – бешено закричал Вилкс. – Не переношу трусов и слюнтяев!

Эгле выскочил, как ошпаренный. Лидумсу показалось, что Вилкс и на самом деле может пристрелить своего трусливого коллегу.

На четвертый день этого трудного, полуголодного сидения в бункере, пятого апреля, Эгле, стоявший на посту, услышал далеко в стороне мелодию знакомой песни «Бункерочек», которую насвистывали два голоса. Эгле пулей влетел в бункер, крича:

– Командир, сигнал!

Лидумс вышел, прислушался, просвистел припев:

– Лай рит! Лай рит!

В лесу стало сразу шумно. Из-за деревьев появился невысокий, со свернутым в сторону горбатым носом Граф, еще более заросший Бородач, все такой же толстый и громкоголосый Кох, а где-то в стороне уже бухал здоровенным кашлем широкогрудый и плотно сбитый Мазайс. А за ними показалась подвода, на которой торчали из-под брезента углами мешки, корзины, пузатилась даже бочка пива.

– Это еще что такое? – сердито спросил Лидумс, постучав по пузатой бочке рукоятью пистолета.

– Скоро пасха, командир! – нашелся Кох. – Это моя вдова нам на праздник наварила.

– Да и моя вдова кое-что приготовила! – закричал Мазайс. И, увидев показавшегося в дверях бункера бледного Вилкса, закричал: – Эй, Вилкс, я тебя теперь вылечу! У меня лекарства – во!

Подводу разгрузили, и Граф, вскочив на сани, стоя, принялся нахлестывать лошадь. Подводчик ожидал его на шоссе, километрах в двенадцати, надо было спешить.

Мазайс и Бородач вооружились пилой и тотчас отправились за сушняком. Кох завертелся у плиты, готовя праздничный обед, даже Эгле и Вилкс, оживленные этим общим шумом, неунывающим весельем, заторопились, вышли с Делиньшем, выкинули антенну, до которой все не доходили руки, принялись заряжать аккумуляторы.

Перед обедом, когда вернулся веселый, неунывающий Граф, Вилкс спросил у него:

– Как вы догадались прийти сюда?

– Ну, бродяга ветром дышит и ветер слышит! Лидумс дал нам знать, что вам приходится туго, не будешь же отлеживаться на печи!

Усевшись за стол и выпив крепкого черного, заправленного кофейным отваром домашнего пива от «вдовы» Коха, Вилкс принялся стыдить своего напарника за трусость. Эгле молчал, бледнел, мрачнел, а подвыпивший Вилкс все не унимался, то ли пиво подействовало, то ли память о пережитых испытаниях подвела. Вилкс вытащил пистолет, закричал:

– Во время войны таких трусов расстреливали! А сейчас их надо попугивать изредка!

Он прицелился и выстрелил. Эгле закричал и свалился под стол. Вилкс, хохоча, принялся доказывать, что пуля прошла в полуметре от его виска и что нечего трусу разлеживаться под столом. Делиньш с трудом отобрал у него пистолет.

Эгле подняли, но за стол он больше не сел, отлеживался на нарах. Вилкс приставал, чтобы спели «Бункерочек», «Гимн лесных братьев» и ругал англичан, которые даже и не понимают, какие ребята сидят здесь в лесах, что с этими ребятами он готов идти хоть на край света!

В конце концов Граф затянул печальную песню о бункерочке, в котором сидят храбрые «лесные братья», ожидая лучшей доли. Ему подтянули Кох, басовитый Мазайс, который на удивление мог петь без кашля, присоединился и сам Вилкс.

Вилкс пел и плакал, пока Лидумс не приказал замолчать. Делиньш уложил своего учителя на обычное место, рядом с Эгле, но Эгле тотчас же вскочил и перебрался подальше, под защиту коренастого Мазайса. По-видимому, выстрел Вилкса начисто оборвал последние дружеские связи между коллегами.

В лесу влажно и широко шумел ветер, звенела вода в промоинах льда в том самом ручейке, о котором так печально пели сегодня «братья», просачивались и журчали, падая, капли влаги сквозь отсыревшую крышу бункера, по земле властно шел теплый, мягкий апрель, напаивая водой и первым соком оживающую природу. На пороге бункера сидел с автоматом в руках Бородач, и это означало продолжение войны…

Однако внезапный переход от спокойной жизни на хуторах к этому лесному затворничеству даром не прошел. Опять по ночам глухо кашлял Мазайс. Даже веселый Граф что-то приуныл. Казалось, что настоящее тепло так никогда и не наступит. Шли затяжные дожди, они съедали последние снега, но болота переполнились водой и превратились в холодные озера. Пробираться к пособникам за продуктами было трудно, опять на лагерь навалился голод.

После относительно спокойной и сытной зимовки голод был особенно непереносим. Мучительна была постоянная сырость. Вода выступала из земляного пола – пришлось набросать кладки и ходить по ним, – капала с земляного потолка, сочилась из стен. Мокрые дрова не столько горели, сколько дымили, затрудняя дыхание. Холодные ветра придавливали дым вниз, загоняли обратно в короткую трубу, – ведь эту печь в землянке строил не печник, а неумелые руки лесных солдат. Просыпаясь утром, Вилкс со страхом думал о том, что снова надо влезать в мокрую одежду, – куртка и сапоги никогда не просыхали.

Как-то ночью, лежа рядом с Бородачом, он услышал тихий стон. Повернувшись к соседу, он тронул его руку и ощутил жар.

Он вспомнил – уже несколько дней Бородач как будто перемогался. Всегда приветливый, веселый, отзывчивый на каждую шутку, он в последнее время больше молчал, с трудом поднимался и выходил по наряду на работу или на пост, хотя никто не слышал от него ни одной жалобы. И вот он окончательно сдал…

Вилкс поторопился отодвинуться от соседа: он и сам болен, а кто знает, не опасна ли та болезнь, что съедает сейчас Бородача?

Утром он долго выжидал, поднимется ли Бородач. Бородач встал, как всегда. Вилкс с некоторым страхом наблюдал, как Бородач, чуть покачиваясь на ослабевших ногах, вышел из бункера за дровами, – у него наступал день дежурства. Обернувшись к Лидумсу, который каждое утро, не взирая ни на холод, ни на погоду, принимался прежде всего бриться, Вилкс только что собирался сказать, что Бородача надо бы освободить от дежурства, как тот, войдя с охапкой дров, вдруг покачнулся и упал возле печки.

Его подняли и положили. И люди без врачебного опыта могли понять – тут не меньше, чем воспаление легких, давно скрываемое и превратившееся теперь, может быть, в смертельную болезнь. Мазайс, постоянный мученик, знавший, кажется, все лекарства и дававший советы всем заболевавшим «братьям», вытащил откуда-то термометр, сунул под мышку Бородачу, все пытавшемуся встать и что-то делать, как-то скрыть свою слабость. Температура у Бородача была выше сорока!

Больного уложили поближе к печке. Мазайс вытащил все жаропонижающие лекарства и принялся за лечение. Лидумс озабоченно спросил:

– Что будем делать, ребята?

Делиньш неуверенно посоветовал отправить больного на хутор Арвида. Лидумс недовольно сказал:

– Как ты повезешь его за сорок километров? Да и дороги по лесу перекрыты полой водой. У кого есть друзья среди местных жителей?

Граф вызвался обойти ближние хутора. Не может быть, чтобы не нашлось доброй души, утверждал он. У него, сказал он, тут есть знакомые люди, вот к ним он и обратится.

Графа снарядили в поход. Автомат он оставил, взял два пистолета. Лесную щетину сбрил, переоделся в тужурку Мазайса, – у этого хозяйственного человека вещи почему-то выглядели всегда чище и целее, чем у остальных. Лидумс посоветовал не очень доверять встречным: в прошлом году в этом районе была уже опасная встреча с охотником, пытавшимся разоружить Юрку, так что появление постороннего человека может привлечь внимание властей…

Граф вернулся только к вечеру второго дня, когда Лидумс уже принял особые меры предосторожности, боясь, что парня схватили. Посты были выдвинуты подальше, все вещи собраны и увязаны на случай поспешного отхода.

На радостях Графа приветствовали как победителя. Ему и в самом деле повезло. После трех попыток он все-таки отыскал хуторянина, который когда-то и сам был в лесном отряде. Хуторянин согласился принять больного, обеспечить хороший уход и даже вызвать врача, который сочувствует «братьям». Мало того, завтра хуторянин подъедет к условленному месту на лошади, так что больного надо будет перенести на носилках только до лесной дороги, в пяти километрах от бункера.

Сопровождать Бородача Лидумс направил Графа и Юрку. Оба были вооружены пистолетами. Они должны были дойти до самого хутора и проследить, чтобы о больном позаботились как следует. Мазайс изготовил носилки и вызвался пойти третьим до места встречи с хуторянином. Бородач был очень тяжел, да и разведку следовало вести непрерывно…

В десять часов с больным попрощались. Он был в сознании, но так слаб, что не мог поднять руки, только улыбался смущенно да, прерывисто дыша, просил простить, причинил столько хлопот…

Мазайс вернулся часа через два и успокоил всех. Хуторянин не подвел. Таратайка, правда, неудобная, двухколеска, но хозяин прихватил сена и два одеяла. Граф сел с больным, а Юрка идет впереди, разведывая дорогу. Ехать будут шагом, так что парни вернутся только к ночи.

Все шло отлично, и Вилкса удивило, что Лидумс не снял передовых постов наблюдения. Мало того, он не отменил приказ о распределении вещей, из-за этого обед был более чем скудный, так как продукты были тоже собраны и увязаны. Сам Лидумс возился со своими рисунками, заворачивал блокноты и отдельные листы в парафинированную бумагу, потом все скатал в трубку и уложил в специальный черный футляр, а крышку залил растопленным стеарином, не пожалев целой свечи, которых было не так уж много. Он словно бы собирался переправляться через реку на подручных средствах и боялся утопить свои работы…

Чем ближе надвигалась ночь, тем тревожнее становилось в лагере. Лидумс проверил посты и вернулся, но спать не лег.

Близко к полуночи послышалось далекое уханье совы – сигнал Юрки. Мазайс пошел к нему навстречу.

Юрка вернулся один, но в каком виде! Мокрый с головы до ног, весь исцарапанный ветвями, еле передвигающийся. Первые его слова были:

– Бородача схватили!

Все отпрянули в стороны, словно ждали, что вот-вот из темноты грохнут выстрелы. Лидумс гневно спросил:

– Где Граф?

– Мы на всякий случай еще раньше условились: если нас заманят в ловушку, расходиться в разные стороны, чтобы разбить преследователей. Если даже у них окажется с собой собака, им будет труднее взять нас. Я пошел к хутору раньше хозяина и сразу заметил чужие следы: солдатских сапог с подковками. Когда я начал отходить назад, из дома меня обстреляли. Граф понял, в чем дело, выстрелил в предателя и повернул лошадь с Бородачом в лес. Тут Бородач сказал, чтобы Граф оставил его и спасался сам, – в лесу уже было слышно, как чекисты рассыпаются в цепь. Граф подождал меня, спросил, что делать, но Бородач так просил оставить его и отступать, что мы не могли поступить иначе. Граф ушел к нашему старому бункеру в сторону озера Энгуре, а я запутал следы в болотах и пришел предупредить вас…