Текст книги "Чайки возвращаются к берегу. Книга 1 — Янтарное море"

Автор книги: Николай Асанов

Соавторы: Юрий Стуритис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

11

Милда Целмс прожила большую и трудную жизнь…

Эти слова давно стали привычными, мы как-то даже не ощущаем их веса. Мы читаем их в газетах, в книгах, они приложены к разным людям, но каждый из нас прожил большую и трудную жизнь, и мы только сочувственно вспоминаем собственные горести или просто пробегаем глазами эти строчки, и они ничего не возбуждают в душе.

А стоило бы подержать эти слова в ладонях, чтобы ощутить их тяжесть.

Она родилась и выросла на хуторе, но хутор был чужой. Она всю жизнь занималась земледелием и скотоводством, но и земля и скот были чужие. А хозяева очень любят утверждать свое достоинство окриком, а то и пинком. Правда, пинки чаще достаются в детстве, а вот окрики можно слышать всю жизнь и подчиняться им, как подчиняется рабочая лошадь.

В тысяча девятьсот сороковом году Милда еще ничего не успела понять, хотя и видела, что жизнь переменилась. Незадолго перед этим она вышла замуж за такого же батрака Яниса Целмса. Янис понимал больше. Он даже участвовал в какой-то комиссии, которая делила между безземельными батраками землю, отобранную у помещиков и отрезанную у крупных землевладельцев. Но и года не прошло, как в Латвию ворвались немцы, и все стало по-старому. Яниса Целмса не убили только потому, что очень уж молилась за него Милда, ну и, может быть, потому еще, что он был тихим человеком: ушел с земли, которую еще и не привык называть своей, вернулся из чужого хутора в свою развалюшку, стоявшую на хозяйской земле, и принялся снова батрачить. Да и рабочих рук осталось мало. Хозяин Целмса, айзсарг, мог бы и сам пристрелить батрака, – ему-то за это ничего бы не было! – но он вовремя вспомнил, что Целмс был примерной покорной рабочей скотиной, на которую можно вполне положиться. А сам хозяин мог отправиться в Ригу выпрашивать милости у немцев: ведь он стрелял по отступавшим русским, убивал их жен и детей, значит, заслужил поощрения.

В тысяча девятьсот сорок четвертом хозяин бежал из Риги за границу, не успев даже заехать в свой дом. А года через три Янис и Милда уже состояли в колхозе. Теперь Янис был бригадиром.

Милда никогда не слыхала о «детекторах лжи», которыми, с легкой руки американцев, многие разведки оснащают свои школы, чтобы «читать» мысли будущих шпионов, она ничего не знала о такой науке, как психология, она была простой крестьянкой, и Густав, который долго присматривался к хозяйке хутора, мог с уверенностью сказать, что у него найдется сто один способ подчинить ее волю, причем, сто первый – оплатить услугу – вероятно, будет самым простым.

И вот она вышла из-за сарая, увидела Густава, вспыхнула от смущения, поклонилась и поздоровалась.

Она была, плохо одета: ватная кацавейка, короткая матерчатая юбка и сапоги. Густав отлично знал, как завоевывать сердца плохо одетых людей. Он встал с чемодана, на котором сидел, кивнул несколько свысока, бойко заговорил на своей невообразимой смеси из эстонского, немецкого и латышского:

– Кароший дом! Кароший погода! Угостить завтрак, я есть платить! Заблудился на охота. Надо за река, в Пилтене. Опять платить карошо! Наличная. Один румка водка – тоже наличная…

Он не совал ей деньги в руки, он знал, как это невыгодно, – вытаскивать бумажник до того, как сделаны услуги. Он заплатит потом. Об этом красноречиво говорила его высокомерная и снисходительная улыбка, об этом должен был говорить весь его вид: добротное пальто, хороший костюм, кожаный чемодан. Он солидный человек, и он в состоянии оплатить любую услугу. И теперь он улыбался более дружелюбно, ожидая этих услуг.

Милда тоже улыбнулась, но нерешительно, как и подобает такой замарашке перед приличным господином. Она даже сделала что-то вроде книксена – ведь и она до конфирмации училась в школе и знала, как приветствуют господ. И голос ее прозвучал как надо: немного искательно и в то же время доброжелательно:

– Пожалуйста, проходите в комнаты. Сейчас будем завтракать…

– Чем бог послал! – мило пошутил Густав. – Если бы бог послал румка водка, с его стороны было бы карашо очень!

– Может быть, у мужа есть, не знаю, – ответила Милда и утешила: – Но муж перевезет вас через реку, а на той стороне есть магазин, он в восемь часов откроется.

Она попыталась даже помочь неожиданному гостю, хотела взять его чемодан, но Густав понес его сам. Милда пошла впереди.

Теперь Милда могла бы с закрытыми глазами описать незнакомца. И оттого чувствовала себя все беспокойнее.

Да, он одет был по-городскому: серое кепи, темно-коричневое пальто, на ногах брезентовые сапоги с голенищами выше колен – таких сапог Милда никогда не видала, – за спиной брезентовый зеленый рюкзак. Но у этого охотника не было ружья.

И речь этого человека, и его беспокойные глаза с твердым, словно бы ощупывающим взглядом, и назойливое упоминание о плате за все, что она для него сделает, – все вызывало в ней тревогу. Понимала она и поведение этого человека. Если он пришел с той стороны, то, конечно, думает, что ничего здесь не переменилось, как ничто не менялось там. Откуда ему знать, что Милда Целмс все эти годы училась? Откуда ему знать, что Милда Целмс окончила курсы животноводов, не раз бывала на совещаниях в Риге, запросто разговаривала с учеными, с руководителями района, а, случалось, и республики… Он небось думает, что она так и живет замарашкой, какой он ее увидел, ведь он может мерить только старыми мерками, вот он и принимает ее за такую же батрачку, каких он видал тысячи там, откуда явился, и, вероятно, не предполагает, что когда Милда Целмс идет с мужем на центральную усадьбу колхоза, то одета она так же, как их учительница, как женщина-врач из местной больницы, как женщина – агроном колхоза. И это презрительное высокомерие «господина» было не только оскорбительно, – оно больше, чем все другое, выдавало в нем постороннего, чужака и, следовательно, опасного человека.

Милда открыла дверь, посторонилась и пропустила незнакомца. Теперь нужно было как-то предупредить мужа.

Незнакомец поставил чемодан, снял рюкзак и подошел к жаркой печи, Милда поставила на плиту сковородку и бросила несколько кусков бекона. Позванивая посудой, она непринужденно крикнула в приоткрытую дверь комнаты:

– Янис, вставай, у нас гости!

Янис, уже одетый, вышел из комнаты.

Добродушно поздоровавшись с гостем, Янис выслушал ту же короткую историю о том, что перед ним заблудившийся охотник, которому надо поскорее попасть на ту сторону и затем в Пилтене. Милда ставила на стол тарелки и раскладывала поджаренный бекон. Незнакомец с удовольствием подсел к столу, вынул из кармана плитку московского шоколада, угостил хозяйку, хозяину предложил папиросы «Казбек».

Целмс не разговаривал с женой, даже не смотрел на нее, и незнакомец чувствовал себя все спокойнее. Он был прав в своих предположениях: тут все оставалось по-старому. А Целмс курил папиросу и думал, успевая в то же время угощать неожиданного посетителя, задавать незначительные вопросы, отвечать на его расспросы.

Да, лодка у берега принадлежит ему. Ну, конечно, он перевезет гостя. Да ему и самому надо на тот берег. Да, водополье сейчас большое, наверное, и охотиться трудно, все луга залиты…

Они разговаривали о безразличных, пустых вещах, но Целмс то и дело ловил на себе острый взгляд гостя. Ловил и думал: он чужой. Его нужно как можно скорее доставить туда, где разберутся во всем. Но он очень силен. Ему всего тридцать пять, а Целмсу давно за пятьдесят, если начнется схватка, Целмсу не справиться. Хорошо бы предупредить соседа, Озолса, но как это сделать, чтобы не вызвать подозрения? Если этот незнакомец что-нибудь заподозрит, он может снова уйти в лес, в болота, и тогда его и рота пограничников не отыщет…

Так длилось это странное, безъязыкое объяснение, пока и хозяин и гость завтракали, и Милда старалась не смотреть на мужа, а сама безмолвно кричала:

«Он чужой! Чужой! Неужели ты не видишь этого, Янис? Его надо задержать! Его нельзя выпускать! Он может натворить много бед! Или ты забыл, как такие же, еще совсем недавно, стреляли в нас, травили нас, держали впроголодь, чтобы только продлилось их царство?»

Так шел безмолвный поединок, но внешне все было тихо, спокойно, и Густав мог с уверенностью сказать:

«Да, в этой стране ничто не изменилось, люди здесь по-прежнему смиренны, тихи. Они все еще хранят рабскую зависимость от того, кто сильнее, они подчиняются тому, кто умнее их, и никогда не станут другими!» – И он тихонько благословлял своего бога, который привел его в это чужое жилище, где Густав мог бы, если бы захотел, стать хозяином чужих душ.

А Целмс думал:

«Ошибки тут быть не может, он чужой! И Милда знает это, но знает также, что нельзя ничем выдать себя. И ее я в это дело не могу втравить. Если этот человек станет защищаться, а может, и стрелять, то пусть он лучше стреляет в меня. Я повидал всяких людей – хороших и плохих, своих по душе и чужих, и только чужие люди могут держаться так по-барски перед простым человеком…

Целмс докурил папиросу, встал.

– Ну что же, поедем? Я только зайду за ключом от лодки к соседу, вчера он вернулся поздно, не вернул ключ…

Он не глядел на гостя, снимая со стены свой плащ, но и спиной чувствовал, как напрягся тот, услышав о соседе. Но Целмс уже открыл дверь и вышел.

Милда с трудом выдохнула воздух. Она тоже не смотрела на гостя, она стояла у печи, думая, что сделает сейчас незнакомец? Выскочит из дома или удержится? Она слышала, как тот повернулся на лавке, лавка скрипнула. Но в кухне уже раздавались веселые голоса, муж возвращался с Озолсом.

Озолс работал в бригаде Целмса и жил на его хуторе, так как был одинок, да и поля были близко, не надо каждый день переправляться через реку, как делали остальные члены бригады, кто жил в новом колхозном поселке и на хуторах по ту сторону. Озолс и вошел с усмешкой, как входят мужчины в дом после анекдота, рассказанного во дворе, чтобы женщины не слышали, веселый, тоже уже не молодой, но еще крепкий крестьянин, поздоровался с незнакомцем.

– Ну, собрались? Милда, когда у тебя так пахнет, мне совсем не хочется на работу! Ой, отобью я тебя у Целмса! – и захохотал, все еще белозубый, чисто выбритый, не то что Целмс, которому порой и побриться некогда.

Милда усмехнулась старой шутке, завернула, как обычно, завтрак мужу, сунула сверток в карман плаща. Она знала одно – все надо делать, как всегда, тогда не ошибешься, ничего ненужного не скажешь, ничем не насторожишь этого чужого человека, который надевал рюкзак на плечи.

– Табак чуть не забыл! – воскликнул Целмс и прошел в комнату, неловко зацепив плащом дверь. Дверь захлопнулась.

За дверью Целмс снял со стены свое охотничье ружье, тихо, стараясь не клацать затвором, вынул дробовой патрон, заложил жаканову пулю, с разрезом на тупом конце, с какой ходят на медведя. Помедлил: «Правильно ли я делаю? – сам успокоил себя: – Да, правильно! Это опасный гость!»

Он ударом ноги открыл дверь, шагнул в кухню и, направив ружье в грудь незнакомца, резко скомандовал:

– Руки вверх!

Густав метнул взгляд на дверь. У двери стоял сосед, уперевшись спиной в косяк, и видно было, что он ни за что не выпустит Густава из комнаты. Целмс повторил с угрозой:

– Руки вверх!

И Густав медленно поднял руки.

Он ожидал всего. В мыслях он стократно схватывался с чекистами. Он умел стрелять, не вынимая пистолет из кармана. Мог стрелять через плечо. Знал джиу-джитсу. Учился обезоруживать вооруженного противника и использовать выхваченное у того оружие. Он предусмотрел сто вариантов схваток с чекистами. Он не предполагал только одного, что его захватят двое крестьян, из которых один безоружен, а у другого всего лишь охотничье одноствольное ружье, которое и заряжено-то, наверное, утиной дробью! А если и пулей? Будет ли еще этот крестьянин, конечно, не приученный к убийству, стрелять? И однако все эти предположения уже опоздали! Он стоял перед двумя этими крестьянами и смирной пожилой женщиной, подняв руки.

Целмс приказал:

– Обыщи его, Озолс!

Вот обыскивать Озолс не умел! Он только пошарил по карманам пальто, пиджака и брюк и даже не подумал, что оружие может быть подвешено под мышкой, что оно может быть привязано к ноге, что карманы пальто и брюк могут быть прорезные, чтобы можно было выхватить это спрятанное от возможного обыска оружие. Озолс провел по одежде брезгливо, небрежно, он не хотел иметь никакого дела с чужим человеком, сухо сказал:

– Ничего у него нет.

Целмс приказал:

– Я вас задерживаю, идите с поднятыми руками к лодке! А ты, Озолс, захвати его чемодан…

И Густав вышел с поднятыми руками, пригибаясь в низких сенях, но не опуская рук, за ним шел Целмс с ружьем, а за Целмсом Озолс с чемоданом, и так они прошли к лодке.

Целмс приказал Густаву сесть на корму. Озолс поставил чемодан и отомкнул замок на приковывавшей лодку цепи. Затем он влез с чемоданом в лодку и сел на весла. Целмс устроился на носу, внимательно наблюдая за Густавом.

Им надо было спуститься по течению с полкилометра, чтобы высадиться на прибрежном взгорье, а оттуда пройти еще с полкилометра до хутора, на котором был телефон.

Озолс взялся за весла, но лодка сразу закрутилась во все стороны. Рыбацким делом Озолс никогда не занимался, грести и управлять лодкой, да еще в водополье, не умел. Впрочем, он сумел бы выстрелить из ружья, и Целмс, после некоторых колебаний, передал ему ружье, а сам сел на весла.

Сильное, течение несло лодку. Кругом была вода, материковый берег угадывался только по кустам и деревьям, выступавшим из воды. Незнакомец сидел неподвижно, лицом к гребцу и конвоиру, глядя на мутную воду, какими-то слепыми, будто ничего не видящими глазами. По лицу его то и дело пробегала нервная дрожь.

Лодка врезалась носом в вязкий грунт. Целмс бросил весла, шагнул прямо в воду и выдернул лодку до половины на берег. Потом взял ружье у Озолса и приказал задержанному выйти. Озолс опять подхватил чемодан и пошел справа от задержанного, Целмс на три шага позади. Они шли к видневшемуся вдалеке хутору.

Густав остановился, повернулся к Целмсу и заговорил:

– У меня есть деньги! Много денег! Я отдам их вам! – лихорадочно бормотал он. Он словно бы забыл о ружье Целмса, сунул руку в грудной карман пиджака и вытащил оттуда пачку сторублевок.

– Положи свои деньги в карман и – вперед! – гневно крикнул Целмс.

По лицу задержанного катились слезы и пот. Но ружье Целмса уперлось чуть не в грудь, и человек повернулся словно бы на ватных, подгибающихся ногах и покорно зашагал дальше.

Он прошел сто метров, двести, все замедляя шаги. Крестьяне не торопили его. Он подумал, что эти недалекие люди, видно, уже ослабили внимание, и вдруг резким движением выхватил откуда-то пистолет.

Но Озолс был настороже. Заметив движение незнакомца, он схватил его за руку и так сжал своими твердыми пальцами, что пистолет выпал. Озолс оттолкнул незнакомца и схватил пистолет.

– А ну, не шути! – прикрикнул он, вытирая пот с лица. Одна мысль о том, что могло только что случиться, бросила его в дрожь.

Теперь незнакомец сдался совсем. Оправившись от толчка, он остановился, снова повернулся лицом к своим решительным конвоирам и принялся снимать с себя и передавать им все свое снаряжение: запасные обоймы к пистолету, бинокль, компас, даже портсигар из какого-то тяжелого металла… Отдав все, он покорно повернулся и медленно пошел дальше, теперь уже и вправду словно прощаясь со всем, что видел перед собой. Зеленый рюкзак на спине покачивался в такт его шагам, а шаги становились все короче и короче.

Они подошли к месту, где река делала резкий поворот. Много лет назад, в такое же большое половодье, река в этом месте нашла себе новое русло, спрямилась, и тут осталась только старица, лишь весной становившаяся такой же бурной и полноводной, как и прежде. За старицей остался небольшой, поросший мелкой ольхой островок, выглядевший, как острый мыс основного берега. Здесь река казалась у́же всего, хотя на самом деле за островком разливалась еще на целый километр.

Когда задержанный и его конвоиры оказались напротив островка, Густав молниеносно сбросил с плеч пальто вместе с рюкзаком и ринулся с высокого берега в воду.

Вода была ледяной, но он плыл ловко, уверенно быстро. Целмс и Озолс растерянно метались по берегу. Беглец уходил.

Целмс крикнул Озолсу, чтобы тот бежал скорее к телефону, а сам вскинул ружье к плечу и тщательно прицелился в правую руку беглеца. Он умел убить белку выстрелом в глаз, трудно ли было попасть в плывущего человека… Но он не хотел его смерти. Пусть он выберется на остров, но чтобы он больше не мог плыть. И, выждав, когда до островка осталось метров десять, Целмс выстрелил.

Человек исчез под водой. Целмс выругал себя, как он неосторожно выстрелил! Кажется, убил насмерть!

В это время беглец вынырнул у самого берега. Было видно, что правая рука его висит, как перебитая.

Беглец вылез на берег, оглянулся, прошел несколько шагов вверх и остановился: увидел, что впереди еще больше воды. Тогда он спустился к берегу и сел напротив Целмса на холодную сырую землю.

Целмс перезарядил ружье и мог выстрелить еще раз. Но он стоял неподвижно, опустив ружье к ноге. Он ждал. Незнакомец никуда не мог уйти с острова. Через полчаса, ну, может быть, через час сюда приедут работники госбезопасности и возьмут беглеца. Целмс сам доставит их на остров на своей лодке.

Густав думал о том же. Он видел с островка, как бежал Озолс к хутору, как ворвался в дом, широко распахнув дверь. Сейчас он вызывает помощь.

Целмс крикнул через протоку, чтобы беглец перевязал себе руку. Ведь он же видит, что бежать больше некуда. Густав не ответил. Он сидел на берегу, освещенный холодным еще солнцем, и обыскивал сам себя. Он вынимал из карманов бумаги. Достал какой-то блокнот, тщательно просмотрел его и принялся разрывать и бросать в воду листы. Вынул записную книжку и тоже разорвал несколько страниц. Белые клочья бумаги плыли, как маленькие льдинки.

Ждать, когда за ним приедут, он не стал. Взглянув еще раз на Целмса, все следившего за каждым его движением, он встал, подошел к воде и, как показалось Целмсу, взял в рот кончик воротника своей рубашки. Затем он бросился в воду и поплыл.

Целмс видел, что плывет он как-то странно. Все его тело словно бы вытянулось, потом сжалось, снова вытянулось и после нескольких судорожных движений вдруг застыло. Быстрая вешняя вода понесла его вниз по течению, пока не прибила к ветвям в прибрежных ивах, и там оно застряло.

Целмс бросился за лодкой.

Когда он пригнал ее, на берегу уже были люди из сельсовета и кто-то еще.

Труп все еще покачивался на большой воде среди затопленного ивняка.

12

В ночь на семнадцатое апреля немногословный Курсис, хозяин хутора, пришел в сарай, открыл деревянный люк, сказал:

– За вами человек от Будриса.

Петерсон вылез из убежища.

Фонарь осветил молодого человека в кепке, в короткой куртке на «молнии», в брюках, заправленных в сапоги. Взгляд у него был твердый, спокойный.

– Мне приказано проводить вас! – Человек склонил голову, словно представлялся Петерсону, но не назвал себя. – Где ваши вещи?

Курсис достал из тайника чемодан и рюкзак Петерсона. Вероятно, он был доволен тем, что опасный гость уходит, но ничем не выразил этого.

Петерсон взвалил на плечи рюкзак, молодой человек взял чемодан, сказав:

– Я помогу. Мы пойдем быстро.

Петерсон пожал руку равнодушному хозяину хутора. Хотелось сказать что-нибудь доброе на прощание, но ничего не подвернулось, вымолвил только:

– Будьте счастливы!

– Счастливого пути! – буркнул хозяин.

Молодой человек вышел из сарая и свернул в лес, в ту сторону, где недавно Петерсона ожидал Будрис. Петерсон решил, что снова увидит этого таинственного человека, но провожатый зашагал по опушке леса все дальше и дальше, и надо было торопиться, чтобы не отстать.

Повеяло влажным ветром реки, и проводник вдруг остановился.

– Вента! – объяснил он вполголоса.

Петерсон невольно подумал о Густаве. Как он здесь прошел? Вента лежала черно-матовая, противоположный берег, заметный только по купам прибрежной ольхи, отступал в темноту, в низинах река вышла на простор, и редкие взгорбки и холмы выглядели островами в этом море воды…

Проводник мигнул карманным фонариком, с той стороны реки что-то сверкнуло в ответ, затем послышалось всплескивание весел, и вот в берег уткнулась старая рыбацкая лодка.

Петерсон и проводник сели в лодку, и лодка, все с тем же тихим поплескиванием, отошла от берега, развернулась, пошла все ходчее и ходчее под ударами длинных весел. Лодочник молчал.

Они давно уже миновали купу прибрежных деревьев, а вокруг все была вода. Проводник, поняв беспокойство Петерсона, равнодушно сказал:

– В этом году большое водополье. Вента уже за нами, мы плывем по лугам, но лодочник знает, где можно выбраться на коренной берег, а то вылезешь на каком-нибудь островке и станешь куковать неделю.

Но вот лодка мягко ткнулась в землю, проводник выскочил на берег, помог выбраться Петерсону, буркнул что-то лодочнику и опять зашагал впереди, осторожно перехватывая чемодан то правой, то левой рукой.

Неожиданно вышли на дорогу. Проводник сказал:

– Нам уже недалеко.

Впереди зачернела грузовая автомашина, притулившаяся к самой бровке шоссе. Ни возле нее ни в ней никакого движения: шофер решил отдохнуть, устав от мелькания света.

Проводник стукнул в окошко водителя, тот приоткрыл дверцу, сказал:

– Живо в машину. Там есть брезент!

Проводник поставил в кузов чемодан, помог Петерсону вскарабкаться по колесу, забрался сам, расправил брезент, под которым оказались остро пахнущие ящики с копченой рыбой, уложенные так хитро, что между ними образовалась щель, в которой можно было улечься вдвоем. Проводник расправил брезент над собой и Петерсоном, лег, с удовольствием сказал:

– Теперь можно и закурить!

Рыба пахла так остро, что у Петерсона закружилась голова. Но машина уже тронулась, пошла быстрее, и ветер движения начал сносить запахи, дышать стало свободнее..

Петерсон взглянул на часы: было без пяти минут два ночи.

С этого мгновения он часто посматривал на часы. Он слышал, как зашуршали под шинами асфальтовые улицы какого-то городка, как опять начали посвистывать, вылетая из-под колес, песчинки и мелкие камешки грейдера, но высунуть нос из-под брезента опасался. А проводник, покурив, вдруг уснул, сладко посапывая носом.

Ехали час, другой, третий… Проводник спал. Изредка в какую-то щель меж брезентом и бортом кузова проникала колючая, как шило, короткая вспышка света от встречной машины, но движения было мало на ночной дороге, и Петерсона тоже стало укачивать. Проснулся он оттого, что машина стала.

Страх мгновенно сжал его сердце, он схватился за пистолет. Но шофер негромко сказал:

– Приехали!

Проводник мгновенно отшвырнул край брезента, будто и не спал совсем, спрыгнул на шоссе. Дорога посветлела, как всегда перед рассветом, деревья вдруг приблизились и кивали, словно разглядывали и осуждали пришельцев, нарушивших их покой.

Петерсон спрыгнул прямо на прошлогоднюю траву, достал из кузова мешок, приладил на плечи. Проводник поговорил с шофером, машина ушла. Тогда проводник внимательно огляделся и сошел с дороги на еле приметную тропинку. И тотчас же послышался негромкий голос:

– Стой! Кто идет?

– От Будриса! – торопливо сказал проводник, опуская чемодан.

Из чащи выступили два человека с автоматами наизготовку. Они подошли ближе, и проводник обменялся с ними еще какими-то словами. Тогда один из них, молодой парнишка, у которого еще ни усов, ни бороды не было на загорелом лице, назвался, словно шутя:

– Делиньш!

Второй попрощался с проводником, взял у него чемодан Петерсона, коротко назвал себя: «Юрка»! – и скомандовал:

– Пошли!

Проводник махнул на прощание Петерсону и пошел обратно на шоссе.

Юрка двинулся впереди. Делиньш замыкал шествие.

Так они шли больше часа. Медленно и спокойно надвигался рассвет, напоенный густым, как молоко, лесным туманом. Отсвечивали серебром снежные лужи, ручьи и окна в болотах. Низкие клочковатые тучи укрывали солнце, но тепло все равно пробивалось на землю. Громко и озорно разговаривали птицы. А трое путников все шли, шли, шли…

Лагерь возник внезапно, как видение. Выдвинулся на узкую тропинку человек с автоматом, легла через маленький, но шумливый ручей кладка из двух сушин, и вот уже заплясал огонь в яме меж корней большой широколапой ели, открылась дверь бункера, и люди высыпали на поляну, встречая вновь прибывшего.

И вдруг возглас:

– Петерсон!

И ответный:

– Вилкс!

Вилкс отшвырнул палку, на которую опирался, шагнул вперед и обнял пришельца.

Петерсон, так и не освободившись от мешка, похлопывал приятеля по спине, отстранялся, чтобы разглядеть лицо, а тот забрасывал его вопросами, вовсе и не ожидая ответа:

– Как там Силайс? Что делают ребята из школы? Эльзу видел? Кто тебя вывозил?

Но вот он оглянулся, отстранился от Петерсона, вытянулся во фронт, официально сказал:

– Командир группы Лидумс!

– Рад приветствовать вас, Петерсон! – сдержанно сказал Лидумс.

Кто-то помог Петерсону освободиться от вещей. Кто-то увлек его к столу, накрытому под небом. И тучи как-то незаметно разошлись, брызнуло солнце, и все сразу приобрело уютный, почти домашний вид – так, лагерная стоянка бойскаутов, как в детстве, только удивительно, почему эти бойскауты бородаты и вооружены разнокалиберными автоматами, собранными словно бы со всех полей сражений минувшей войны.

В это время вышел из бункера заспанный Эгле. Не глядя ни на кого, пошел с полотенцем в руках умываться. Петерсон взглянул на сутулую спину, на торчком стоящие уши, окликнул:

– Эгле!

Эгле оглянулся, уронил от неожиданности полотенце, бросился к Петерсону. Он не мог выговорить и слова, только всхлипывал, то ли от радости, то ли от неожиданности, поздоровался, смутился своего растрепанного вида, снова побежал к речке, потом вернулся в бункер. Граф, заглянув в бункер, удивленно сказал:

– Бреется!

Вилкс осторожно пояснил Петерсону:

– Он совсем было опустился. Может, твое появление как-то встряхнет его.

Когда Эгле появился снова, он уже ничем не напоминал ту колючую елку, имя, выбранное им для себя, которое так нечаянно начал оправдывать всем своим поведением. Появление Петерсона и в самом деле словно бы оживило его.

Сразу после завтрака Петерсона уложили спать.

Засыпая, он слышал осторожные движения, полушепот, потом наступила тишина, он понял: это охраняют его покой – и умилился, совсем, как в детстве. И показалось: все будет теперь хорошо.

Проснувшись, Петерсон вышел из бункера и увидел всю группу в полном составе у того же стола из еловых плах под открытым небом. Его ждали.

Теперь, понял он, наступила торжественная минута настоящего знакомства. Петерсон вынул из кармана пиджака письмо и вручил его командиру, передал приветствия президента Зариньша и Силайса, снял с пальца золотое кольцо с девизом: «Будь преданным до смерти!» – и передал его Лидумсу вместе с просьбой Силайса, чтобы это кольцо побывало у каждого члена группы.

Затем он достал пачку денег – пятьдесят тысяч рублей – и отдал Лидумсу. Краем глаза он проследил, что символический подарок Силайса не так уж тронул «братьев», как этот вещественный знак внимания. Тогда он тут же сообщил, что в закопанных на месте высадки вещах находится еще четыреста пятьдесят тысяч рублей, а также пятнадцать пистолетов и пять автоматов бесшумного боя, которые переслали с ним англичане.

После этого он вручил проявленное тут же им тайнописное письмо Силайса. Письмо было адресовано Будрису, но Петерсон попросил огласить его для всех «братьев». Лидумс прочитал вслух.

«Героические друзья!

С глубоким уважением каждый человек в свободном мире смотрит на вас и ваш героизм, выдержку и верность нашей земле и народу. Каждый думающий представитель нашего народа вспоминает о вас с восхищением и уважением.

Я благодарен судьбе, что могу послать вам привет от всех, кто думает о вас здесь, в свободном мире. С глубокой болью сочувствуем вам в вашей судьбе, и хотелось бы вместе с приветом послать вам какую-нибудь хорошую и радостную весть. Однако судьба наша очень горька, и мы должны быть настолько сильны, чтобы уметь смотреть ей в лицо. Колесо времени крутится медленно, и я знаю, что то, что для одного месяц, для вас – год, и то, что для другого год, для вас – вечность. Однако выдержку и терпение, которых у вас до сих пор хватает, надо сохранить и в дальнейшем.

Конечно, все может случиться, и могут быть неожиданности, и, может быть, даже скоро, и в таком случае от вас тоже потребуется терпение. Запад готовится к неизбежной борьбе против коммунизма, но начало этой борьбы уже сейчас означало бы хотя бы вначале победу большевиков, так как силы Запада еще не подготовлены полностью, но Запад сможет начать и осуществить эту борьбу через полтора-два года…

…Как Запад готовится к борьбе, пусть расскажет мои верный друг. Пусть он расскажет вам о положении наших людей на чужбине и все о моей работе, намерениях и положении, планах на будущее и имеющихся у нас средствах.

Сердечный привет, в особенности моим старым приятелям, и я имею честь присоединить здесь привет им и всему вашему содружеству от министра Зариньша. Он посылает свой привет в следующих словах: «Ночь прошла, мы уже видим рассвет!»

С сердечным приветом – ваш верный Силайс».

Письмо было встречено глубоким молчанием. Петерсон подумал, что надо оживить этих людей, и попросил слова. Лидумс пожал плечами, но не возразил. Тогда Петерсон произнес длинную речь о том, как Запад готовится к решительной схватке с коммунизмом, превознес до небес военную мощь Запада. Он все еще надеялся поднять дух у «братьев» и добиться похвал в свой адрес – ведь он тоже рисковал, пробираясь сюда, к ним.

Петерсон был несколько раздосадован прохладным отношением «лесных братьев» к его лекции да и к самому его появлению среди них.

Конечно, это равнодушие могло возникнуть и от усталости, на что-то подобное намекнул Петерсону Вилкс. Да и Вилкс не очень понравился Петерсону: обезножевший, передвигающийся только при помощи палки, он был совсем не похож на того свирепого, вечно нацеленного, как ружье, летчика, каким знал его Петерсон раньше. И притом Петерсону пришлось выслушать целую лекцию Вилкса о правилах поведения в этом бандитском отряде…

Еще меньше понравился Петерсону Эгле. Этот, кажется, окончательно опустился. Вилкс, видимо, прав, подозревая, что Эгле давно бы сбежал из леса, если бы надеялся хоть как-то устроить свою жизнь у большевиков. Вилкс только намеком высказал это свое опасение, но Петерсону не надо было долго разъяснять, достаточно взглянуть на Эгле, чтобы понять, как тому все надоело…

Ко всему прочему, Петерсон, разбирая свои вещи, обнаружил потерю пистолета. Это было уже чрезвычайное происшествие. Заикнувшись Лидумсу о пропаже пистолета, он нарвался на настоящий допрос: где может быть потеряно оружие? Какой системы пистолет? Нет ли на пистолете каких-нибудь особых знаков и примет? – словно по этому пистолету могли не только обнаружить и схватить Петерсона, но и уничтожить весь их лагерь.