Текст книги "Арена"

Автор книги: Никки Каллен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Джастин была уже семь лет девушкой одного из диджеев «Радио-любовь» – Люэса. Люэс с Каем познакомились на совместных диджейских бильярдах, подружились мгновенно, оказались совсем одинаковыми: «совсем мы с тобой одинаковые, братишка», – «все люди одинаковые, все любят, когда им хорошо, ик». Рыжий, ослепительный, пожар в тайге, одежда от Беннетон, Люэс учился на психолога, работал еще в психбольнице. Кая Джастин и Люэс восхищали, как кого-нибудь картины Моне или собор в Кельне. Джастин познакомила Кая с группой, с братьями де Вильде, те постоянно устраивали у себя на двадцать втором этаже вечеринки, сразу его пригласили; Кай пошел с Люэсом и Джастин, условие вечеринки – «быть во всем красном»; в дверях людей встречала Венера, в пурпурном платье с вырезом и шлейфом, и пахло от нее чудесно – чем-то восточным, теплым, масло нероли и иланг-иланг; у Кая закружилась голова, как на корабле в шторм; «привет, а почему ты не в красном? с тебя штраф». Оказывается, она и являлась организатором всех вечеринок де Вильде, придумывала все условия и фишки, чтобы всегда было прикольно: например, в меню включить только сыр, зато ста видов, и оливки; или заставить все пять комнат де Вильде, в жизни жутко свинюшных, миллиардами крохотных синих, розовых и желтых свечек, превратив в сокровищницу из сказок про драконов. Кай действительно пришел не в красном, но с красной розой. «Здравствуй, Венера, это тебе». Венера розу не взяла. «Спасибо, Кай, какая красивая, мне? нет… она твое единственное красное, иначе я тебя правда выгоню; ломаешь тут голову, чем вас развлечь, а вы еще и не слушаетесь»; «не выгоняй меня, Венера, я буду слушаться, буду мазо», – Кай поцеловал ей руку, крошечную, узкую, как у подростка, со сбитыми ногтями от машинки; Венера выдернула руку и отвернулась с побледневшими губами; Кай все понял: не понравился, не хочет она его, тупо пафосный, – и ушел слушать последние хиты братьев и есть красные салаты, стараясь не попадаться ей на глаза. Вечеринка закончилась на рассвете. «Кай, ты где? Кай!» – кричали в захламленный подъезд Джастин и Люэс; «Ромео, любовник!»; а Кай стоял на самом последнем этаже; вот ее квартира, дверь открыта, сквозь щель пробивается розовый луч – можно войти, спрятаться среди мебели, готовить ей завтрак ночью, ужин, пока она на работе, прибираться, подшивать роман и деловые бумаги – а она будет думать, что у нее живет доброе и хозяйственное привидение… Но он просто воткнул розу в ручку двери и ушел, когда затихли все голоса внизу, а лифт зашумел наверх – это Венера поднималась к себе; а Кай с грохотом побежал по лестнице.

«Кай, куда ты делся тогда?» – спросил Люэс открыто; уронил карточный домик; «извините» «нет, все в порядке» – хотя на самом деле домик стоял уже год, и хозяева мечтали попасть в Книгу Гиннесса; Кай спустился в «Каверн», только со смены, опять дождь, куртка вся в серебристых брызгах, удивительный в этом городе был дождь: соленый, законам физики противоестественный, и сверкающий, как иней; заказал себе шоколадное капучино и ужин и увидел Люэса и Джастин, а они его; пересели, и Люэс спросил, а Кай задел чашку и разлил горячее, коричневое, чтобы не отвечать на вопрос; и Джастин все поняла про Кая: он влюбился в Венеру; Джастин все понимала про людей, другие так просто чувствуют запахи: о, это булочки с корицей… И в выходной повела по магазинам; «Люэс работает, а мне нужно так много; потащишь сумки?» «конечно» – хотя ошалел; она пришла рано, Кай еще спал, открыл в одном нижнем белье; позавтракали в «Красной Мельне» – стильном кафе для художников: кирпичные стены, камин, репродукции Тулуз-Лотрека на стенах; купили чайный сервиз – чайник и две кружки – глина, сверху шершавое покрытие цвета слоновой кости и рисунки коричневым и черным, как древние наскальные: человечки убивают кабана и танцуют, и еще потеки шоколадные, вроде закипело и вытекло; «это моему другу, Габриэлю ван Хельсингу; он необычный: из очень древнего рода, мистического, говорят, они убивают чудовищ типа вампиров, оборотней, ну и шпионством для католической церкви не брезгуют; он едет на войну сражаться»; потом одежда и шляпки; «как я тебе?» – синяя шляпка с вуалью, на осень; «ты похожа на Маргариту булгаковскую» «это хороший комплимент или сомнительный?»; и как бы ненароком, по пути, привела Кая в книжный магазин, познакомила с мамой Венеры. Магазин расположился в старинном, обшитом драгоценными, мореного дуба, панелями, купеческом когда-то доме; книги не помещались на полках, лежали стопками на полу до потолка, как древнегреческие колонны, в коробках не распакованными, просто подписанными: здесь то-то и то-то, Трейси Шевалье, Дэн Браун, Пэлем Грэнвил Вудхауз, Толкин – почерком Венеры; мама была продавцом, консультантом, а Венера занималась всеми делами: вела бухгалтерию, переговоры, ездила на закупки. Кай понравился маме Венеры, узкое его лицо напоминало Аэлиту, и мама тоже понравилась Каю – зеленоглазая и золотая – кожа, волосы, ресницы, такая, чуть увядшая Анжелика; видно, Венера бледностью в папу; и они сошлись на том, что он иногда будет помогать в магазине – разгружать и таскать коробки. «Мама, ты с ума сошла!» – кричала Венера в подсобке, которая служила и кабинетом, и спальней для мамы; «этот парень – маньяк, он каждый вечер мне розы в двери втыкает, а ты его еще и на работу берешь!» «что в нем плохого? он красив и надежен, с ним можно всю жизнь жить, а не со своими мечтами…» «вот и живи с ним!» – вылетала, как теннисный мяч, и хлопала дверью; Кай стоял на стремянке, устраивая поудобнее энциклопедии, мама Венеры смотрела на него снизу виновато, будто должна ему денег: «Кай, не сердись на нее, она просто молодая, и ее сердце цело». Кай уже и не знал, в кого он влюблен: в Венеру или в окружающее ее, в странный, как дождь, мирок, с Сином, его клубом, его прошлым; отец Сина в итоге зарезал всю семью – а Син спасся в ванной, сидел и читал Харуки Мураками, пока отец и полиция выбивали двери; книги, много книг, Венера отлично вела дела, Кай этого не ожидал, в магазине принимались заказы на любые вещи – от Барбары Кортланд до Серена Кьеркегора; «как ты думаешь, какую книгу люди заказывают чаще всего? закупаем сотни экземпляров, и все расходятся…» – «атлас дорог?»; засмеялась: «нет, “Маятник Фуко”».

В общем, она все-таки в него влюбилась. «Ты меня сломал». На самом деле у нее разбилось сердце. Человек, в которого она была страшно влюблена, про которого писала роман, уехал, улыбнувшись ей на прощание лазурно, подарив маленький молитвенник в сафьяновом старинном переплете; все, что было между ними, – один поцелуй; как у Сина с Каем; Венера рыдала в плечо Джастин, которая чувствовала, с каким другом беда, приехала с бутылкой вина, осталась на ночь; они позвонили пьяные Каю на радио, в эфир, попросили Сплина, «Мое сердце», и Кай подумал: когда она будет моей? А наутро Венера пришла к нему в гости – узнала у Сина за последнюю книгу Мураками адрес Кая; он открыл, как Джастин, в нижнем белье – спал после смены; «Венера? что ты…» «…здесь забыла? пришла в гости, нельзя?» «нельзя, я не приглашал». «Конец моей жизни, – испугалась тогда Венера, – если он разлюбит меня, Вселенная остановится». «Я пирог принесла», – в оправдание; это был вишневый венский из «Красной Мельни», там пекли свой хлеб, черный с орехами и специями, и потрясающие пироги. «Не хочет меня пускать, потому что у него бардак, как у всех парней»; но Кай пустил, поставил чайник: «я в ванную», а Венера была потрясена: порядок в квартире оказался идеальный. Квартира была очень светлая, вся в солнце, огромные окна от пола до потолка, просто стены из толстого, с руку, стекла; в спальне белый пушистый ковер на полу – мечта для усталых ног, кровать низкая, а белье голубое, шелковое, множество подушек и одеял – рекламная картинка; кухня тоже вся белая, голубая, клетчатые занавески в рюшах, множество цветов в голубых и белых горшках, картошка и лук в корзинках, бело-голубой стеклянный сервиз, плетеные стол и кресла, клетчатый пол, куча кухонных наворотов. Венере казалось, что она попала в домик на юге Франции, за окном шумит море. Кай вышел из душа, мокрые волосы, белый махровый халат, такие обычно красивые девушки носят; «я была не живая, я хочу его, хочу Кая, хочу парня»; но сидели они очень сдержанно, будто собирались подписывать договор между странами Антанты, пили чай с бергамотом, ели пирог…

«Зачем я все это вспоминаю? Будто с горы падаю, вся жизнь проносится перед глазами… и, увы, ничего интересного. Она пронеслась мгновенно, как и говорят: моя коллекция марок, как я расставлял по размеру мамины грабли – и за две секунды я понял, что моя жизнь скучна…» – сказал вслух Кай, поворачивая машину; остался квартал, Матвей поставил красивую, но тревожную «Your Woman». Надеюсь, сейчас не выскочит какой-нибудь сумасшедший на полной скорости из-за угла… Никто не выскочил. Кай припарковался, взял пакет с виноградом и кофе; дождь все еще лил; зашел в подъезд, стукнул железной дверью; если ею стукнуть, по всем квартирам слышно: кто-то пришел; у двери был сложный кодовый замок, который сломали еще до массового бегства; лампочка горела еле-еле, да к тому же мигала, словно в пространстве не хватало воздуха; у Кая даже заболели глаза. Лифт ехал с самого верха, невероятно медленно, точно в нем было что-то сломано, остановился и, дергая дверями, словно сомневаясь – а впускать ли Кая, вдруг вандал? – раскрылся. Надпись на стене была одна: «Поражение лучше ощущения упущенных возможностей». «Иди, Роланд, есть еще и другие миры, кроме этого», – подписал ниже Кай; карандаш он держал в кармане, любил рисовать на полях книг во время эфира; и лифт, заглатывая воздух, как пылесос, пополз обратно на самый верх, на двадцать седьмой.

«Сейчас выйду, поверну налево, поднимусь по лестнице; а помнишь, как втыкал ей в дверь розы? Ими, кажется, на площадке до сих пор пахнет; ровно сто тридцать две розы – четыре месяца и две недели; магия чисел, от которой никакого толку; ни будущего, ни настоящего; только прошлое; а прошлое у каждого свое, тайное, как фирменный рецепт; пытаться его раскрыть – не иметь своего…» – лифт остановился внезапно, дернувшись, свет в кабинке погас, юноша потерял равновесие и чуть не упал, врезался в стену; застрял, сломался, «Аполлон-13»? Но свет через мгновение вернулся, двери открылись. Кай выглянул из лифта, понял, что все не так, как перед взрывом на подлодке.

Лампочка на площадке горела ярко, с уличный фонарь; у одной двери стоял велосипед без колес, возле другой – ящик с картошкой. Больше никаких вещей. На щитке висело объявление: «График уборки: первая неделя – квартира № 105…» «Мяу», – сказал огромный пушистый рыжий кот, обтерся о ноги Кая, замурлыкал.

– Ты откуда? – Кай взял его на руки. В одной квартире громко играло радио: «Итак, к нам дозвонилась Алена… Алена, алло, слышите нас? Алена… Алена нас не слышит», в другой, видно, готовили поздний ужин, и на весь пролет пахло жареной картошкой с мясом. Кай постучался в квартиру с радио, его не услышали, тогда Кай позвонил. Дверь приоткрылась, выглянула толстая женщина в цветастом халате и в бигуди. – Ваш кот?

– Ой, да, Персик, иди сюда, ушел гулять, я уж думаю: куда запропастился? Обычно он царапается, а тут не слышно, дочка на радио звонит, – женщина улыбнулась огромно, взяла кота мыльными руками. – Спасибо вам большое, – и закрыла дверь.

– Не за что, – ответил Кай сам себе и пошел по лестнице вниз. На каждой площадке, как в южном порту, кипела жизнь. На двадцать втором тусовалась компания подростков – парни в плохих кожаных куртках пришли к девочке, она стояла у двери, тоже в цветастом халате, в тапочках, с голыми ногами, и все курили, замолчали, когда Кай прошел мимо них. «Что это?» – думал Кай; «другой мир? я ошибся измерением?»

Его машина стояла у подъезда. Дождя не было… не было совсем, точно его вообще не было уже весь сезон. Воздух полностью сухой и темный. Кай сел в машину – она, слава богу, не изменилась и по-прежнему принадлежала ему. Все было на месте, кроме самого места. Кай кинул пакет с виноградом и кофе на заднее сиденье, к рюкзаку, к Рембо и Нерону, оглянулся: выезд загораживали мусорные баки с номером дома. Откуда они взялись? Свалились с неба, как метеориты? Кай вышел, отодвинул их – они оказались пустыми, только пара пивных банок громыхала на дне, – выехал и остановился, потому что куда ехать – было ни хрена не понятно…

«Другой мир» – иного объяснения не было. Кай представлял их по-другому – как и все, не лучше или хуже обычного, а совсем по-иному. Например, волосы у людей сиреневые. Или воздух синий всегда, как в сумерки. И люди умеют читать мысли, угадывать желания, и не нужна им никакая цивилизация, потому что они и без того могут понимать друг друга. Ведь это конечный итог всех цивилизаций, изобретений: понимать, слышать, знать, в чем смысл жизни другого человека. Что делать? Изучать этот мир? Расположение фигур? Кай любил играть в шахматы: в гостиной у него стоял старинный шахматный столик, клетки и фигуры были черные и темно-желтые, словно пропитанные маслом, а ножки столика – в форме львиных лап; «какой раритет!» – сказала Венера, когда он провел ее по квартире; «восемнадцатый век», – ответил Кай, он обожал вещи; и на Новый год Венера подарила ему первый подарок – дорожные шахматы в коробке красного дерева, доска зеркальная, темные клетки – золотым напылением; а фигуры внутри, в черном бархате, каждая в своей нише, из белого матового и прозрачного – как чистый, для коктейлей лед – стекла; крошечные-крошечные, с детские пальцы; «девятнадцатый», – сказала Венера; «тоже раритет», – ответил Кай; он был в восторге, даже боялся такой большой, как от моря, восторг показывать. Шахматы Каю казались устройством Вселенной; он играл в них по своим правилам: король у него ходил как ферзь, то есть как хотел или как мог, смотря по обстоятельствам. Иногда Кай разыгрывал сражения – Ватерлоо или при Пуатье, а на ночь читал шахматные партии великих и учебники классической военной мысли; Венеру это изумляло: «а Джастин читает на ночь партитуры, боже, вы гении…» Стеклянные шахматы Кай всегда возил с собой – играть в пробках; сейчас он достал их, положил доску на колени, расставил крошечные фигуры медленно, перед боем, и смотрел, как фонари отражаются в зеркале доски; двери в другой мир? Многие мечтают уйти, будто что-то изменится, они станут лучше – рок-музыкантами, кинозвездами, писателями… Кай же хотел вернуться – к обычной жизни, как эмигрант. С шахматами к Каю вернулся разум: если устройство Вселенной – всего лишь шахматная партия, значит надо просто решить, как ходить… Понятно, что этот мир такой же, – нужно выяснить, что в нем такое же, что совпадает с его, с миром Кая, который его устраивал. Надо найти… Венеру?

Кай испугался. Ведь это просто – подняться на двадцать восьмой этаж. А если… если ее нет в этом мире? Однажды Венера одолжила Джастин свою печатную машинку, на месяц где-то, и прожила его в предурном настроении; даже пыталась писать свой роман руками – почерк у нее был витиеватый, как «Опасные связи», – на дивной бумаге лавандового цвета, для заказов; наконец Джастин позвонила, сказала: «возьми, спасибо, или, хочешь, я привезу», но Венера поехала сама. «Мы пьем белое испанское вино, очень смешное, из тетрапака, как молоко, и смотрим по телевизору “Звездные войны”», – «новые, старые?» – «старые», – «тогда здорово, завидую». Кай тогда чуть-чуть приболел, его заменил Матвей; Кай лежал на узком французском диване дома, в пледе цвета индиго, в толстых полосатых носках, чашка чая с медом и мелко нарезанным белым наливом, огромная раковина-ночник, и читал «Темную Башню», часть под названием «Пустоши», навеяно Элиотом. Он еще не переехал к Венере, ее квартира оказалась хаосом – из книг, бумаг, дорогих сердцу мелочей; Кая она ужасала, как некоторые серии X-files. Потом Венера позвонила еще раз, она шла по улице и несла машинку в специальном черном кофре, маленьком, как коробочка конфет Nestle, и подумала смешное: вот в этом мире она несет в кофре портативную печатную машинку, а в другом, как знать, может быть, маленькую, но очень мощную бомбу… «Я сейчас приеду; ты как? будешь рад? я такая уматная, Джеймсобондиха, на шпильках и в узкой черной юбке от Isabel De Pedro». Это была классная машинка, очень маленькая, перламутровая, со стразами, просто искусство, вещь, которая держит мир, – Кай усмехнулся – как его шахматы, как подсвечник в виде синей розы; пусть из пластмассы, такой скромный, старый, но очень-очень важный, без него мир утратит целый кусок, его сожрут лангольеры; но пока подсвечник цел, лангольеры не пробьются; и Кай подумал: вот черт, может быть, в мире действительно тысячи миров – не Вселенных, с экзотичными инопланетянами со ста ногами вместо наших двух и с интеллектом размером с ядерный реактор, а намного обыденнее – как вариантов жизни. В одном мире твое любимое кафе называется «Мулин Руж», в другом – «Красная Мельня», вот и вся разница; а бывает, что в одном мире ты опоздаешь на автобус, и последствия хуже некуда: ты уволен, депрессии; на втором, следующем уровне тебе просто вкатают выговор, но потом ты сам уволишься, потому что поймешь, что работа тебя эта достала, с планерками в девять утра, значит, вставать в семь, а все лучшие фильмы по телевизору – ночью; в третьем варианте жизни, еще выше к крыше, а значит, к лучшему, тебе не говорят ни слова, потому что никто не заметил, с утра выбило пробки, полетел Интернет, и ты, расслабленный после стресса, делаешь научное открытие, получаешь нобелевку к ста годам… Под эти мысли, как под колыбельную, гипноз, раскачивающийся медальон, Кай заснул, уютно, точно в теплой воде, и ему приснилась целая куча снов: он маленький мальчик, в варежках и куртке, резиновых сапожках, идет по затопленным улицам какого-то незнакомого северного городка; зима, удивительный свет – розовый, нежно-желтый, словно все время рассвет; потом заледенелый пляж, он разговаривает с девушкой с синими волосами, и потом башня в поле огромных красных роз; и Кай – святой, совсем молодой человек, в темно-коричневой сутане с капюшоном; очень мягкая, роскошная на ощупь ткань, все шелка, атласы и меха в мире – ничто, жалкое подражание, платоновская тень; и он стоит перед этой башней, уверенный и спокойный, будто у него ключ от всех дверей…

«Миры, тысячи миров – и я попал не в свой?»

А вдруг в этом мире есть и второй Кай? Он тоже работает на радио? Ездит на красивой машине, любит красивую женщину и у него красивый сын? А вдруг он женат на Джастин? Есть ли Джастин в этом мире? Или Люэс? Или Син? С кого начинать? Но даже отсутствие себя Кай пережил бы, отсутствие и присутствие, но не отсутствие Венеры. Такой мир Каю не нужен. Мир без Венеры. Он будет искать ее. Он-то уже в этом мире есть…

Кай оставил машину на случай, если правила движения и расположение улиц в этом мире отличаются от ему известных, просто пошел, куда получится. «С фонарями у них здесь напряг, ногу сломать можно; они, наверное, и ломают; или режут друг друга почем зря, грабят и прочее, а потом ходят в маленький приход и грехи замаливают», – бормотал Кай, спускаясь по ступенькам; лестницы, что вели к дому, были те же самые, а вот недалеко оказалась автобусная остановка, которой в мире Кая не было. На остановке стояли люди и одна машина такси, черная, с желтыми шашечками, поверх которых – черный силуэт летучей мыши. И надпись «Темный легион» красным.

– Привет, – сказал Кай, нагнулся к окну, шофер его открыл, – в городе есть кафе под названием «Каверн»? Или «Красная Мельня»?

– Садись, – сказал шофер; он был молодой, в черном, с золотой сережкой в ухе, такой цыганистый. Кай сел на заднее сиденье. – Радио оставить?

– Да, – и парень сорвался с места сразу в скорость «Формулы», в стекло ударились камешки. По радио играли HIM, «Кладбище разбитых сердец»; Каю стало легче: по крайней мере, музыка в этом мире такая же. – Что за радио?

– «Европа Плюс».

– А радио «Туман» у вас есть?

– Нет.

– Черт, – «тогда чем же я занимаюсь в этом мире… официантом работаю в «Красной Мельне», наверное…» – А «Радио-любовь»?

– «Love Radio», что ли?

– Ну что ж, похоже, уже легче… А куда мы едем? – «хоть бы и деньги у нас оказались одинаковыми».

– В «Мулин Руж».

– Это что, Париж?

– Нет, не «Мулен», а «Мулин», город-то у нас мудацкий, провинциальный, вот и «и». Типа чтобы не платить по суду, – шофер фыркнул, – будто кто узнает.

– Так это кабаре?

– Нет, просто кафешка круглосуточная в центре, в нее кто только не ходит. А ты турист?

– Почти. Давно здесь жил, уже не помню, что, как и где…

– «Давно» – это в детстве или месяц назад? – парень повернул внезапно на тротуар, чтобы объехать старый муниципальный автобус, а потом пошел по встречной, обгоняя поток машин, будто пассажир опаздывал на самолет. Кай никуда не опаздывал, вцепился в черный бархатный чехол, затошнило, парень явно был сумасшедшим из Люка Бессона. По радио началась песенка «Don't Let Me Be Misunderstood» Santa Esmeralda – невеста в зимнем саду дерется с японкой; шофер сделал погромче; а еще в салоне орала связь с диспетчерской и с другими таксистами: «Антон, ты где?» – «я на Гоголя, с джипом тут на обгон идем», – «дебил, а вдруг бандиты?» – «да ладно, оторвался уже; Слава, а ты знаешь, что такое кайрофобия?» – «а ты гей?» – «ну четы все в абсурд, я же любя…» – «увидимся – разберемся»; «люди, я на Карла Маркса, застрял в пробке, от Музкомедии до самого памятника партизанам»; в лицо неслись огни города – центр был полон сказочных цветных реклам, у Кая голова шла кругом, Лас-Вегас какой-то. Город был и похож, и не похож – словно отражение в луже, фильм-нуар; у главного героя амнезия, а блондинка в белом свитере говорит, что она его жена, и улыбается загадочно; убийство Монро и Кеннеди…

И только деньги во всех мирах одинаковые, подумал Кай, не пахнут, и только в самых чистых, близких к небу, расположенных на этажах, где лампа маяка, свет, – там деньги еще настоящее золото и серебро и драгоценные камни; миры, где еще что-то ценится. Шофер сказал: «ну, давай, здесь неплохо, давай, возьми визитку, позвонишь, если надо будет что-то найти»; на визитке опять черная мышь и красным потекшим: «Темный легион»; жуть, подумал Кай, мир дьявола; и пошел в «Мулин Руж». Кафе расположилось в подвале старинного дома, конечно, бывшего купеческого; хозяина во время революции вместе со всей семьей, горничной, кормилицей младшенького и старым полуглухим дворецким расстреляли вот у этой стены, где сейчас дверь в бильярдную; зал в сигаретном дыму; часы красного дерева, вроде Биг-Бена из «Левиафана» Акунина, громоздкие, резные, бесполезные; и репродукции Тулуз-Лотрека на стенах. Кай оценил – он любил Тулуз-Лотрека, как всех несчастных: котят, несостоявшихся самоубийц, увядшие выброшенные цветы, стихи бесталанные. «Мне кофе, капучино шоколадное, если есть»; девушка кивнула, у нее чуть-чуть в уголке губ размазалась помада, ярко-красная, Кай подумал о Николь Кидман, похожа, только эта девушка была живая, как огонь; повернулся посмотреть на людей: кафе было полно народу, запахов, играла громко музыка – то же радио, что и у таксиста «Темного легиона»; «Мой друг никогда не грустит…» от Би-2; а рядом, почти касаясь локтем, сидел Люэс…

Умру – подумал Кай. Такое потрясение он испытал лишь однажды; когда Венера обняла его сзади внезапно; он стоял у окна, был поздний вечер: верх вечера был уже черный, а низ еще синий – словно простое прекрасное платье, роскошь которого – в ткани, в шелке, в этих изысканных китайских переливах; краски только натуральные, звучат, как названия опер, абстрактно. Кай смотрел на город с высоты двадцать восьмого этажа, ни о чем не думал, он пришел к Венере вернуть книги, которые взял почитать – себе и Матвею; пили шоколад и ели шоколадный пирог по-американски, разговаривали; «ну, я пойду», – «работа?» – «нет, просто пойду», – «я сейчас…»; убежала в спальню, словно что-то подарить хотела, спрятала в нижнем белье, – Джастин сказала, что Венера там прячет подарки; он стоял у окна; город внизу был прекрасен, как блюз; и тут Венера вернулась, неслышно, как кошка, как ночь, темнота, все женское, и обняла, немного напряженно, – ей пришлось встать на цыпочки, маленькая принцесса, регтайм лондонских туманов, – и у Кая остановилось дыхание, как от холодной воды. Она его полюбила. Потом расстегнула ему пуговицы на рубашке – белой, свежей, пахнущей хризантемами в дождь, уронила на ковер, утянула в синеву, и они занимались любовью на ковре, огромном черном пространстве, как в фильме «Вечное сияние чистого разума», когда ледяное озеро – лучшее ложе; Кай боялся, что Венера вот-вот исчезнет, но она не исчезала, она была в темноте рядом, смеялась каким-то нежным смехом, легким, щекотным, как перья, и у Кая волосы на голове шевелились от счастья и в мозгу играла трэвисовская «Love Will Come Through». У них все получилось с первого раза, Кай о таком и не мечтал, созданы друг для друга – белый хлеб и масло, лосось и батон; «что?» – «лосось и батон; раввин Тук сказал деве Мэриан и Робину Гуду, что они созданы друг для друга, как лосось и батон», – «я думала, там был католический монах», – «это пародия Мела Брукса, фильм моего детства, ничего святого»; а ведь думал, будет мучительно, долго, еще лет пять, еще тысяча восемьсот и одна роза, а теперь эти пять лет – подарок от смерти, дополнительные к отпущенному сроку; и теперь Кай понял: получится – найти их всех, всю колоду, выиграть партию, вернуться к Венере, наконец-то поужинать с ней и Руди. Люэс сидел рядом, живой, ослепительный, в оранжевой толстовке с капюшоном, в темно-синих джинсах, на левом колене – дырка, не дизайнерская, а настоящая, от падения, кроссовки пыльные, сбитые, как после долгого пути; Люэс пил пиво из высокого бокала, голову подпирал рукой, слипшиеся рыжие волосы висели между пальцев, под ногтями грязь. «Грязь с пляжа, видимо, его там держали некоторое время…» Кай засмеялся тихо, рассматривая Люэса, как экспонат в музее. Весь Лувр за пять минут тридцать восемь секунд… В этом мире Люэс был усталым и явно несколько недель жил без цивилизации: без шампуней из керамидов и экстракта ромашки, без гелей для душа с оливковым и прочими маслами и даже без самого дешевого стирального порошка…

– Привет, – сказал Кай ему, толкнул в локоть. – Ты чего, спишь? – локоть Люэса поехал по стойке, угрожая его чашке капучино.

– Нет, – проснулся мгновенно Люэс, заморгал выгоревшими ресницами; как всегда, в мире Кая – осень, в мире Люэса – вечное лето. Обгорелый нос, веснушки – одуванчик. Оранжевый портрет с крапинками.

– Ты кто?

– А ты?

– Я Кай. Знаешь меня?

– Нет, – сказал Люэс. – Слушай, мне влом знакомиться…

– Друзей много? Не запомнишь?

– Нет, просто… фу… я в таком свинском состоянии, что могу обидеть.

– Зачем тогда в такое место пришел? – Кай показал на соседа Люэса с другой стороны, кабана-дальнобойщика в клетчатой рубашке, образ просто из сериала: обрез на сиденье, малолетняя проститутка спит сзади, перевоспитывается, – вот если б его обидели, уронили его чашку кофе…

– Я… я, – и вдруг Люэс рассказал фантастическую историю: трое друзей решили пожить в лесу, потому что их бросили девушки, сразу троих, одновременно, – Люэса, Каролюса и Марка Аврелия; Марк Аврелий вспомнил о даче заброшенной, родительской, на берегу реки; «куда лучше, чем пить месяц, правда?»; там они реально прожили несколько недель: рыбачили, курили солому, смотрели в звездное небо, – а потом я сбежал, я предатель, – пробормотал Люэс, – я ужасно устал и сбежал, смылся…

– А почему не мыться сразу? – Кай восхищался собственной прозорливостью: «я Марло, я Холмс, я Фандорин, я Дюпен». – Шампунь там, брижка-стрижка…

– Я сразу к ней пошел, – глухо сказал Люэс.

– К Джастин?

– Откуда ты знаешь?! – крикнул Люэс, и в кафе на мгновение стало тихо. Где-то в казино выпало красное, и человек выиграл у жизни еще пару минут, можно еще ставить, заказывать мартини, за углом его застрелят позже. Где-то пошел снег, человек вышел вынести мусор, увидел небесную красоту, поставил ведро на землю и замер, пожалел, что не помнит стихов. Потом люди в кафе опять заговорили, но уже тише, словно объявили войну где-то рядом с их страной, совсем близко, – а вдруг перекинется? вдруг оккупация? Люэс сполз со стула и пошел, пошатываясь, – будто давление, кровь из носа, не выспался, экзамен учил, все равно сдал на «два», – ища руками выход. Кай заплатил девушке за свое капучино и за его пиво, побежал за ним. Обнял за плечо, вывел на воздух.

– Тебя куда?

– Она сказала мне «нет», Кай, она сказала, что не любит, не верит мне, не хочет больше видеть… – Люэс был совсем не тяжелым, а как тот рыжий крупный кот из подъезда, теплый, даже горячий, температурный, лихорадочный, хна, хинин и хвоя, волосы его размазались по каевской щеке; «ну вот, – подумал Кай, – просто «Горбатая гора» какая-то, «Апельсин на завтрак»; что же мне с ним делать? грустного Люэса я еще не видел никогда… и надо же, он запомнил мое имя».

– Утешься тем, что в другом мире вы с ней вместе. Протрезвеешь, помоешься, сколотишь рок-банду и напишешь песню под названием «Жаль, что ты не со мной»…

– Кай, я не утешаюсь. Я хочу в этом…

– Куда тебя везти? – Кай искал своего таксиста. Вдруг он его Вергилий в «том мире – в котором, как уже понял Кай, мечтать безнадежно и еще лучше не ходить одному по ночам». Машин стояло много, но его таксиста не видать. Каю понравилась одна машина – черная, хромированная, с круглыми формами, словно из фильмов про мафию в Великую депрессию.

– Привет, – сказал Кай в ее приоткрытое окно. В машине сидел и читал толстую книгу в твердой обложке красивый молодой парень в шоферской форме – Кай подумал, что напоролся, наверное, на ожидающего своего хозяина-миллионера-эгоцентрика, из О'Генри. Парень поднял от книги глаза, Кай увидел, что они черные, как у него; мрачные, готические, без дна и жизни, словно озера из Эдгара По. Лицо у парня было белое, как фарфоровая тарелка. Брови и губы казались нарисованными – монохром, японская живопись, черное и розовое.

– Я вас не повезу, – сказал парень тихо.

– Почему? – спросил Кай. – Что-то не так? Два молодых человека: один пьяный и хорошенький, второй – трезвый и хорошенький… Приставать не будем, не ограбим, просим только довезти до места… где ты живешь, ирод, в каком месте?

«Ирод» застонал в ответ, будто Кай его пытал на дыбе: имена, имена, кто еще хотел отравить матушку-государыню…