Текст книги "Дьявол всегда рядом со мной (СИ)"

Автор книги: Ники Сью

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава 16

Кирилл

В жизни каждого человека есть фобия: кто-то боится воды, кто-то высоты, кто-то насекомых, а я с детства боялся отца. Всякий раз, когда он возвращался домой, я смотрел на потолок и думал: пронесет или нет. И сейчас, смотря на испуганные глаза Арины, понимаю, что мне придется поведать ей ту часть истории, которую предпочитаю забыть, а лучше стереть из головы, из мыслей, со своего тела. Но шрамы не дают этого сделать. Они въелись под кожу и напоминают о тех днях моего детства.

– Уверенна, что тебе обязательно знать такие подробности моей жизни?

Клянусь, я искренне мечтаю, чтобы она отказалась. Но ее глаза говорят об обратном. И это очередной повод убедиться, что рядом с ней я теряю бдительность. Становлюсь ручным котом, готовым приносить тапочки, лишь бы ему почесали за ушком.

– Да! – Отвечает без раздумий.

– Отец, – глухо выдыхаю. Не смогу найти отговорку или соврать. Да и не тот она человек, которому охота рассказывать байки.

– Что? – Переспрашивает, округляя свои девчачьи алмазы. Наивные такие, совсем еще детские и до ужаса беззащитные. Как представлю, что кенты Черепа могли с ней сделать, злость по венам закипать начинает.

– Мой отец, – опускаю голову, упираясь глазами в свои руки. Никому и никогда не рассказывал о детстве, о семье. Но после стольких странных случаев, которые нас связали, я уверен, что могу доверить свою тайну. Тем более Арина не отстанет, упертая ведь.

"Мой отец человек голубых кровей, так называют тех, кто рождается с золотой ложкой во рту. Хорошие родители, отличное образование, брак по расчету, большой дом, дорогие костюмы, крутые машины… Все это было естественным явлением в его жизни. Но как бывает в таких историях, однажды что-то пошло не так. Отец не любил свою жену, поэтому позволял себе одноразовые встречи с красивыми женщинами. Одной из таких как раз оказалась моя мать. Родом она из глухой деревушки. Зато внешние данные как у столичной модели: волосы, фигура, лицо. С девчонками приехала поступать в город, за большими мечтами так сказать. Но отец алкоголик ввязался в долги, в крупные и неприятные. Делать нечего, поэтому мать решилась на любые меры. Так она узнала про закрытый яхтовый клуб, куда раз в неделю приглашают разного рода элитных проституток. По крайне мере, со слов папа у этой истории именно такой оттенок.

Подруги нарядили маму и отправили за мешком с деньгами. Из всех мешков мой отец показался ей менее противным, по-видимому. То ли по тупости, то ли специально, но в ту ночь она залетела. Смешно, правда? Девушка решила стать шлюхой, а про резинку не подумала. Что было в течение беременности, я не знаю. Но когда она меня родила, пришла в дом к отцу и сказала:

– Либо ты даешь мне денег, и мы убираемся, либо я иду к прессе, и все узнают, что у семейства Соболевых, родился сын от эскортницы.

Отец не хотел проблем. В его жизни уже тогда был пятилетний сын. Он любил его, дорожил им, а еще дорожил своим наследством. Семья бы не простила ему такого исхода. Поэтому он дал денег. Но матери оказалось мало. Она поняла, что мужик не просто при бабках, им можно крутить, ему можно сплавить ненужного ребенка.

Ей было лет двадцать, жизнь кипела по венам, а тут я, орущий дармоед. Идея оставить малыша на пороге дома не казалась ей странной. Она не подумала, что меня могут выбросить в мусорку или сдать в детский дом. Теперь у нее были деньги, много денег. Новая жизнь, любовь, нормальная семья. Все это имело смысл, если избавиться от ненужной детали – меня.

Рано утром жена отца обнаружила ребенка под забором. В люльке лежала записка:

«Кирилл – твой сын. Деньгами от детей не откупаются. Запомни».

А под запиской ДНК-тест на отцовство.

Господин Соболев брать на себя ответственность за ребенка не планировал. Я в его жизни, как в жизни матери был ненужным элементом. Но женщина, которая звалась женой отца, была иного мнения. Сперва у нее был шок, понятное дело, любимый мужчина не просто загулял, а еще и нагулял. Но ей как матери меня, видимо, стало жаль.

Она заставила вписать меня в реестр, а еще официально по документам именно она числилась моей матерью. Правда, не знаю, кому было выгодно от этого поступка. Отец боялся, что родственники заподозрят неладное. Я не знаю, как они преподнесли факт появление нового ребенка в семье. Но за все время я никого из родни не видел. Для меня наняли няню, выделили отдельную комнату в самом дальнем углу особняка. И если в красивой сказке все бы жили дружно и счастливо, то в нашей семье начались скандалы. Жена подозревала отца в изменах, каждый раз напоминала ему обо мне, о проститутках, с которыми он спал. Эти скандалы заканчивались битьем посуды, криками и слезами. Каждый день. Каждый, чертов, день она упрекала его. Каждый, чертов, день он орал, как всt достало. Все повторялось. По кругу. Из раза в раз. Одно и то же.

Однажды отец не выдержал и запретил выносить малыша в общие покои. Няне разрешалось вывозить меня на воздух в строго определенное время. В садик, естественно, я тоже не ходил. Со мной занимались, меня кормили, разговаривали… взрослые люди, которым платили крупную сумму денег за молчание.

В пять лет я знал, кто такие космонавты, что такое ядерный взрыв, и не знал слово «папа» или «мама». А еще не видел ни одного сверстника. Любви от платных работников исходило немного, но они старались улыбаться и развлекать меня как могли.

Как-то ночью в комнату пробрался Глеб. Старший сын семейства Соболевых. Мне было пять, ему десять. Я знал об его существовании, но общаться нам не разрешали. В тот день, он плакал и ел соленный белый сыр.

– Почему ты плачешь? – Спросил я, не понимая связи между слезами и сыром. А он хмыкнул носом и сказал:

– Его мама готовит часто, но скоро я не смогу съесть этот ужасно невкусный сыр.

– Почему? – Удивился я, рассматривая такого большого человека, сам же маленьким был.

– Она умирает.

Я ничего не ответил. Глеб уселся на подушку, которая лежала на полу, подтянул ноги к телу, уткнулся в них лицом и молча всхлипывал. Я был шокирован и не знал, как должен себя вести. Меня такому не учили. Поэтому я присел рядом и начал гладить его по волосам. Мне было жаль Глеба, а еще он был первым ребенком, кто со мной заговорил. С тех пор, мы иногда тайно проводили время вместе. Глеб приходил после полуночи, приносил книги и читал мне вслух. Он любил читать. Говорил, что чтение успокаивает, помогает не думать о худшем.

Через два года его матери не стало, и отец впервые сорвался на мне. Злость и ненависть сплелись воедино, поработили разум, свели на нет остатки эмпатии и человечности. Он схватил железную линейку со стола, подошел ко мне и сказал:

– Снимай майку! Живо!

Я не знал, как быть. Стащил с себя одежду и принялся ждать. Папа сжал орудие пыток, стиснул зубы, мне показалось, что в его глазах на тот момент не было ничего, кроме дикого желания повернуть время вспять. Наверное, во мне он видел мать.

– Пожалуйста! Не надо, – заплакал я от невероятной боли, пронзившей тело.

– Не смей реветь! Не смей показывать страх! – Строго затребовал он.

Я думал, что акция ненависти единоразовая. Но отец мыслил иначе. Каждый раз, когда он возвращался с работы злой, то шел в мою комнату. Иногда снимал ремень, а иногда использовал любые подручные предметы.

– Не смей показывать страх! – Раз за разом повторял он. За каждую пролитую слезу или звук, мне доставалось сильней. Это был его метод воспитания, полагаю. Его школа жизни. Он был моей фобией. Моей дрожью в коленках. Моими пытками. Моим личным палачом.

– Ненавижу твое лицо! Твой стойкий характер! Напоминаешь меня! – Как-то по пьяни выскочило у него. И тогда я понял, что отец сам себе отвратителен. И это отвращение он пытается убить, избивая меня. Я был его личной пыткой, личным палачом и напоминанием о никчемности. За это он меня ненавидел. За это он ненавидел себя.

Однажды Глеб увидел отца в деле. Он закрыл собой меня и получил первый удар по спине кожаным ремнем. Мне было семь. Ему двенадцать. Глеб плакал от дикой боли, умолял отца прекратить. А я стоял с каменным лицом и смотрел на ужас и отвращение, которое с каждое секундой увеличивалось в отцовских глазах. За то, что Глеб был слаб духом меня в очередной раз постигла кара.

В школу я не ходил. Друзей у меня не было. Были только слуги, книги, розги и Глеб. Потом в нашей семье появились собаки. Кто-то подарил их отцу, и он не смог отказаться. Три породистых Стаффа – крепкие, мускулистые, коренастые псины. Это был первый раз, когда мне позволили выходить за пределы своего замкнутого мирка. Животные любили меня, дарили тепло, которое никто не давал из взрослых. Я дарил им его в ответ. И если меня собаки лелеяли, то на отца все чаще рычали и скалили зубы.

В какой-то из вечеров он выволок меня на улицу. Пьяный был, в последнее время это было естественным состоянием для него. Схватил палку и ударил ей меня по лицу. Я упал, а собаки это увидели. Их выгуливал наш садовник. Они вырвались и помчались к нам. Защитить меня хотели. Вот ведь забавные животные. Погрызли отца знатно тогда. Утром он приказал застрелить Стаффов.

Я злился на себя за это. Чувствовал вину, а еще осознал, что желаю отцу смерти. Он убил животных, которые ни в чем не виноваты. Лучше бы он сдох сам. Так я думал.

И вот тут папочка решил поменять тактику: отправить меня в школу. Это было странно, а еще меня пугал факт увидеть детей своего возраста. Как я должен себя вести с ними. О чем должен говорить.

Школа мне не понравилась. Ребята были слишком настырными, внимания чересчур много. Я к такому не привык. Хотелось спрятаться в уголке, отсидеться там, но у меня не было выбора. С этим пунктом всю жизнь как-то сложно.

Летом отец отправил меня в Китай. Это был военно-спортивный лагерь. Из нас пытались сделать солдатов, а еще прививали любовь к спорту и здоровому телу. Тогда я полюбил бегать, отжиматься и уроки по боевым дисциплинам.

По приезду впервые осмелился попросить что-то у отца. Хотел продолжить заниматься спортом. К моему удивлению, он согласился. Он вообще вел себя странно. Мог то посмотреть на меня с улыбкой, а мог рассечь спину.

В шестом классе меня опять отправили в Китай. В этот раз поехал и Глеб. Только он с его мягким характером продержаться там не смог. Ребята начали задирать брата, а я находился в другой группе. Со слезами Глеб уехал через две недели. Как итог, отец не разговаривал с ним до самой осени.

После седьмого класса в середине лета папаша пьяный сел за руль. Не справился с управлением и на повороте разбился на смерть. Радовался ли я? Не знаю. Почувствовал ли свободу? Однозначно, да.

По приезду в Россию мне сообщили, что отец оставил завещание, где все его активы и состояние были разделены поровну на сыновей. И это был сюрприз, потому что я никогда не претендовал на его деньги. Я думал, что к восемнадцати годам он меня выкинет. Но что-то в его системе пошло не так.

Глеб стал официально моим опекуном. Ему было восемнадцать на тот момент. Но он поступал в универ в Лондон, поэтому предложил мне два варианта: уехать с ним или поселиться тут, в этой квартире. Как видишь, я все еще здесь. Раз в неделю сюда приезжает няня, которая меня растила и за деньги готовит еду, убирает, стирает вещи. Это капризы Глеба. Брата, который несмотря ни на что, меня любит".

– Кир…

– Эй! – Резко наклоняюсь, приближаясь к лицу Ромашки. – Не смей только меня жалеть. Не для этого я поведал тебе свою тайну.

Глава 17

Арина

– Я… я думаю тебе надо к врачу! – Резко отвожу взгляд, потому что слишком шокирована историей этого мрачного мальчишки. Теперь все стало ясно, начиная от его поведения, и заканчивая в целом самим Кириллом. Не могу судить взрослых, но и понять их действия тоже невозможно.

– К врачу? – Все еще рассматривает меня достаточно близко Соболев, а я даже шевельнуться не могу.

– Вдруг перелом? – Зачем-то пытаюсь перевести тему. Кирилл сказал, чтобы я не жалела его, но как иначе. Как не испытывать чувство жалости к тому, кому на самом деле плохо. Как мне нужно реагировать? Как не смутить его своим поведением?

– Не стоило тебе рассказывать, – глухо произносит Соболев, с какой-то досадой. И я окончательно теряюсь. Полагаю, когда люди делятся чем-то таким сокровенным, они ищут поддержку, теплые слова. Но все это всегда, так или иначе, пересекается с чувством жалости, состраданием к ближнему.

Закидываю голову к потолку, вспоминаю свое детство. Вспоминаю мамину улыбку, глаза, горячие ладони. Могу ли я поделиться чем-то, что имею… А главное, каким образом.

– Кирилл! – Подскакиваю с дивана, подхожу к мальчишке и встаю напротив. Обдумываю всего пару секунд безумный порыв: действия, которые возможно будут выглядеть ненормально с мой стороны. Затем наклоняюсь и обхватываю его лицо ладонями.

– Что… – округляются глаза парня, наполняясь удивлением.

– Совсем не зря! – Смотрю в его морские океаны, а там холодные волны разбиваются о скалы, такие же ледяные, как и сам Соболев. Не знаю, что это за странное желание, но впервые в жизни искренне хочу передать кому-то частичку своего тепла.

– Запомни, на этой карманной планете всегда есть человек, которому не все равно. И если ты думаешь, что его нет, то посмотри на меня. Ладно? – Откуда взялась храбрость произнести эти слова?! Сама же сказала, и сама смутилась. А он молча смотрит на меня, никак не реагирует. Будто пытается разглядеть в темноте свет от единственной зажжённой свечи. Смотрит таким особенным взглядом, и вдруг я замечаю, что лед начинает давать трещину. Медленно тает: по крупице, маленькими каплями, превращая айсберг в прекрасный океан.

На моем лице появляется улыбка, не могу ее утаить. А может, и не хочу.

– Глупая, – врывается в тишину голос Кирилла. Он приподнимает голову и неожиданно указательным пальцем заряжает мне щелбаном по лбу.

– Ай, – поднимаюсь я, потирая место удара. – Больно, ты чего?

– Я, итак, на тебя всегда смотрю, – тихо, едва слышно добавляет Собалев, отводя взгляд в сторону. Мне даже кажется, что это где-то в моей голове прозвучало, что все это плод моей больной фантазии. Но переспросить не решаюсь. Сочтет еще за дурочку. Хотя… он, кажется, уже такого мнения обо мне.

– Можешь спину помазать, пожалуйста? – Переводит тему разговора Кирилл.

– Я?

– А ты здесь кого-то еще видишь? – Хмыкает парень и поворачивается ко мне задом, скидывая накидку с плеч. Скольжу взглядом по его твердым мышцам, выпирающим лопаткам, за одеждой совсем не видно, что тело у мальчишки очень спортивно подготовлено.

– Ладно, – выдыхаю тяжело, потому что смущена положением дел. Беру с пола мазь и сажусь рядом. Руки трусятся немного, а щеки залил румянец. Кладу на палец немного содержимого из тюбика, как нужно правильно делать не знаю, раньше не доводилось заниматься подобным. Аккуратно подношу ладонь к коже и замираю. Шрамы. Они такие глубокие.

– А тебе будет не больно? – Тихо уточняю я.

– Ну, если ты будешь нежной, то потерплю, – явно отшучивается Кирилл.

– Ничего не могу обещать, – глухо отзываюсь и осторожно дотрагиваюсь пальчиками до тех участков, куда указал Соболев. Сначала растираю медленно: и боюсь, и стесняюсь одновременно. Даже отвернуться пытаюсь, но глаза тянуться сами собой обратно. Затем втираю мазь чуть нажимая, и в эти минуты Кирилл тяжело выдыхает. Он не жалуется, молча терпит, как и полагается мужчине. Выдержка достойная восхищения.

В какой-то момент я так увлекаюсь, что невольно скольжу рукой ниже, опускаясь к пояснице. Ловлю себя на мысли, что мне нравится эта процедура. В воздухе пахнет ментолом, а кожа у Соболева такая мягкая, и плечи такие широкие. Если бы я была чуточку смелей, прижалась бы к нему, забрала плохие воспоминания вместе с этими шрамами, которые въелись под самые кости.

Нашу молчаливую идиллию разрывает телефонный звонок. Я даже вздрагиваю от неожиданности. Не сразу понимаю, что это мой мобильный.

– Блин, – вырываются эмоции наружу.

– В чем дело? – Оглядывается Кирилл на меня, тревожно.

– Время и мама. Але! Да, мамуль. Сколько? Серьезно? Я и не заметила. Ну, вообще планирую, да. Не-е-ет, не надо меня встречать. Ма, я уже взрослая. Все нормально будет. Тут идти-то десять минут. Не надо папу. Я с Танькой дойду. Ну да, она живет в другой стороне. Ладно, давай, я выхожу. Скоро буду. Угу, угу, да, пока. – Отключаю телефон и выдыхаю.

– Врушка, – шутливо откидывает Кирилл, слегка улыбаясь. Порой мне кажется, что вот таким его знаю только я. И это очень льстит.

Хочу, чтобы только со мной ты был таким. Настоящим.

– Я – сама честность! – Громогласно восклицаю.

– Да, я уже понял. Пойдем, сама честность – встает внезапно и тянется к кофте. – Провожу тебя.

– Дорогу до дверей найду, не переживай. – Отмахиваюсь и спешу к выходу. Мама может в любую минуту собраться и выйти мне навстречу. Если она увидит, что я иду, с другой стороны, вопросов не оберешься.

Выскакиваю в коридор, быстро натягиваю верхнюю одежду, и когда уже собираюсь повернуть ключ от замка, замечаю в проходе Кирилла.

– Ты куда? Я же сказала…

– Провожу тебя, а то мало ли собаки или маньяк. – Натягивает куртку, и кроссовки мальчишка.

– Ты же еле стоишь, не выдумывай! – Прикрикиваю я.

– Мне уже лучше, – серьезным тоном заявляет Соболев, указывая на дверь.

– Кирилл!

– Выходи, Ромашка. – Спокойно произносит он, закидывая руки в карманы. – А то здесь оставлю ночевать. Поиграем в медсестру и больного пациента. Разденусь до гола, и ты будешь меня осматривать. Как тебе такой вариант?

– ДУРАК! – Выкрикиваю так громко, что голос разлетается эхом на всю лестничную площадку.

17.2

Мы выходим из подъезда, я молча, потому что все еще дуюсь за дурацкие шуточки, а Кирилл то и дело немного кряхтит. Зачем вообще решил меня провожать, не понимаю. Но переубедить его тоже не в моих силах.

На улице свежий воздух охлаждает мои горящие щеки, а звезды и луна освещают путь домой. Хорошо, что мы живем близко и пытки Соболева не продляться долго. Даже злиться не могу на него, потому что он, не смотря на плохое самочувствие, идет рядом, оглядывается по сторонам, явно ищет глазами собак. Помнит же. Удивительно.

По пути мы встречаем маму с ребенком, молодую пару и пожилую бабушку. Но в целом во дворе довольно тихо. Возле мусорных баков, а они разделяют наши дворы, я останавливаюсь.

– Дальше не надо, – заявляю строго, поворачиваясь к Кириллу.

– Не вынуждай меня тащить тебя войлоком, – спокойно отзывается он, обходит меня, как будто я местный столб, и идет дальше.

– Ты совсем не в себе? – Кричу ему, поспевая следом.

– Глянь, собаки, – тормозит внезапно и рукой показывает куда-то в сторону. Реакция моего организма действует моментально. Подбегаю к Кириллу, хватаю его за локоть, и аккуратно выглядываю, пытаясь разглядеть животных. Лая нет, свет в той стороне не горит, как он их вообще разглядел.

– Я тебе жизненно необходим, смирись с этим, Ромашка, – усмехается Соболев и до меня доходит, что никаких собак нет.

– Дурак! – Огрызаюсь, потому что это его поведение уже бесить начинает. Строит из себя героя, а сам еле ногами передвигает. Что у него в голове творится. Где мозги потерял.

– Кстати, а ты откуда шла в такое время? – Вдруг задает вопрос, Соболев, настигая меня. Мы идем медленно, и время от времени, наши руки соприкасаются. Это смущает немного, но почему-то вызывает тепло.

– С днюхи Яны, ты, кстати, почему не пришел?

– Вот почему так вырядилась. Приключений ходила искать на свою пятую точку?

– Это ты их искать ходил в заброшку, а я… я просто ходила развеяться. – Закидываю руки за спину, сжимая их в замок. Заметил все-таки мой наряд, значит. Интересно, это был комплимент или он просто констатировал факт. Спросить бы, да странно это прозвучит.

– Я ходил, потому что косяка спорол. А ты, Стрельцова… – качает головой, косо поглядывая на меня. – В следующий раз, если увижу в таком виде, надену на тебя мешок.

– А что ты сделал? Почему они к тебе пришли? – Пропускаю мимо ушей очередную порцию колких фразочек в свой адрес. Потому что вопрос с дракой меня, в действительности, интересует куда больше, чем красивые слова о наряде.

– Коморова знаешь? Из десятого?

– Не-а, – пожимаю плечами. А ведь Соболев частенько общается со старшеклассниками, в отличие от меня.

– Ну, короче, – отмахивается Кирилл, цокая. – Он мне наплел, что девчонку одну, которая ему якобы очень нравится чуть не изнасиловал по пьяни какой-то из кентов Черепа. Типа он пришел к ним и решил покумекать. Их было двое, поэтому Комар не испугался. А потом подтянулись еще парочку человек. Там у кого-то якобы даже оса была. Они погнались за ним, и тут он на меня наткнулся. В слезах весь, сопливый. Рассказал все это, о своих добрых намерениях. Ну и я дурак поверил. Парни, когда настигли нас, вступился за него. Ничего у них не оказалось такого устрашающего: ни ствола, ни ножей, ни даже кастетов. Они вообще хилые были. Ясен пень, мы с Комаром на пару смогли отделаться от них. Четыре против двух, не велика битва.

– Погоди, – останавливаюсь возле подъезда, где как обычно не горит свет. Пытаюсь переварить полученную информацию, но судя по тому, что было в момент стычки с этим главарем банды, что-то пошло не так. – А почему тогда этот Череп против тебя был?

– А потому что Комар перекрутил историю так, как ему было выгодно.

– И девушку эту… ну к ней не приставали?

– Приставали, Комар и приставал. Нажрался пьяный и полез к девке. Она закричала, а ему хотелось… ну сама понимаешь. Вещи стащил с нее, даже белье разорвал. И тут кто-то его видать спугнул. Хрен его знает, – пожимает плечами Кирилл, тяжело вздыхая. Свет Луны отражается в его зеленых глазах, и маленькие блики иногда переливаются.

– А дальше?

– Парень этой девчонки, один из тех хиляков, нашел Комара. И вот они решили ему втащить. Этот говнюк сбежал. Они за ним. Ну а дальше, ты, итак, знаешь.

– Ужас! – Восклицаю я, качая головой. – И как ты собираешься из этого выкручиваться? – С тревогой в голосе интересуюсь, вспоминая угрозу Черепа.

– Как-как? Найду Комара и отдам его им. Пусть хоть разорвут. Пофиг, если честно.

– Но… – хочу было сказать, что в таком состоянии ему опасно ввязываться в драки, однако телефон в кармане не дает мне этого сделать. Вытаскиваю трубку и вижу, как настойчиво звонит мама. И почему когда нужно, от нее не дождешься входящих. А когда такой важный момент, распирает просто затащить меня домой.

– Иди, уже. – Внезапно Соболев дотрагивается до верхушки моей головы и так нежно треплет по волосам. Я теряюсь на мгновенье от его действий, от взгляда. Но мобильный продолжает звонить, заставляя вернуться в реальность быстрей, чем бы мне этого хотелось.

– Напиши, как дойдешь, – слетает с уст фраза, которая заставляет меня смутиться. Буквы сложились в слова слишком быстро, я не успела подумать и дать отчет действиям.

– Погоди, – вытаскивает из куртки сотовой, а затем вновь возвращается ко мне, внимательно разглядывая. – Диктуй цифры, а то почтовых голубей у меня нет.

– Эм, записывай. – Робко произношу я, опуская голову.