Текст книги "Дары Кандары.Сборник(СИ)"
Автор книги: Ника Батхен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
капли стекали по грязным перьям. Кровоточила верёвка. Из надрезанных серых волокон сочилось алым,
словно Джуд рассадил себе кожу. Вдруг – то ли от ветра то ли от солнца – показалось, что мёртвая птичья
голова шевельнулась и злобно зыркнула. Что за дьявольская чертовня? Джуд попробовал снять верёвку
руками, кольцо моментально сжалось, перехватив горло. И молитву прочесть не вышло – верёвка впивалась
в шею на каждое «отче наш». Дрожащей рукой Джуд поскрёб в затылке – похоже, он попал в переплёт. А
куда податься матросу, у которого неприятности?
Трактир «Отсоси у адмирала» был самым шумным и многолюдным в порту. Офицеры в расшитых
мундирах заглядывали туда редко, а вот матросы, гарпунёры, вербовщики и прочий сомнительный, но
весёлый морской народ охотно пил и закусывал в заведении. Мало кто имел силы удержаться от соблазна
отсосать четверть пинты ямайскго рома через дырочку в «адмиральском» бочонке – те, кто мог не пролить
ни капли и остаться стоять на ногах, не платили за выпитое. Джуд не прочь был попробовать тоже.. при
случае, а сейчас не стоило и пытаться. И без того тяжкий запах падали вызвал гримасы на лицах
немногочисленных в утренний час посетителей.
Одноглазый трактирщик, похожий на стареющего хорька, остро глянул на нового гостя.
– Плата втрое. За постой тоже.
– Ты чего, перекушал с утра, хозяин?
– Втрое или вали. Кроме меня в Бристоле тебе койку никто не сдаст, – спокойно сказал трактирщик и
отвернулся к стойке.
«Чтоб ты лопнул от жадности» подумал Джуд, но произнёс другое:
– Рома. Мяса. И комнату на три дня.
– Три с половиной… Пять шиллингов. И имей в виду, девка с тобой не ляжет. По крайней мере моя, –
подбил итоги трактирщик, – Джинни, детка, тушёной баранины и ещё порцию рома!
Злой как чёрт, озадаченный Джуд сел за дальний угловой стол. Все вокруг понимают, что он в полной
жопе. Но, чтоб черти трясли капитана Мюррея, вместе с трёпаной «Дамиеттой» и вонючими альбатросами,
что случилось?
Пышногрудая Джинни проворно выставила на стол тарелку с дымящимся мясом, кусок серого хлеба,
кувшин и кружку. Служанка не улыбалась и даже вид золотой монеты, словно случайно вынутой из
кошелька, не привлёк её взор. Джуд вздохнул и принялся за еду. Вонь дохлятины портила аппетит, но
сладкий и крепкий ром сглаживал неудобство, словно масло смиряет буйство волны. О поверье не убивать
чаек Джуд слышал ещё от деда Хамдрама и рыбацкие байки не мешали ему воровать из гнёзд и высасывать
чаячьи яйца. Взрослых птиц тоже случалось подбивать палкой, на вкус они были так мерзки, что Джуд
предпочитал голодать или таскать рыбу из чужих лодок. Говорят, у матросов другие законы… за три
«настоящих» рейса он наслушался и про пламя святого Эльма и про старика Голландца и про девок с
собачьими головами и про мисс Бурю, которую моряки пугали, сняв штаны всей командой… а вот про
альбатросов запамятовал…
…Вард плавал с севера на юг,
Любил щипать за щёчки юнг,
Он вешал турок вдоль стропил,
И такелаж в порту пропил,
Как только грянет пушек гром,
Сэр капитан глотает ром.
До самых северных морей
Задиры Варда нет храбрей…
Нестройный матросский хор затянул долгую песню про подвиги капитана Варда – самого дерзкого,
бесстрашного и развратного парня на всех английских судах. Говорили, этот чудак два года провёл в плену
у алжирских пиратов, после чего начал резать всех мусульман, которых встречал в морях, и обзавёлся
сомнительными привычками… Словно чёрт дёрнул Джуда за язык – пьяным голосом Хамдрам переиначил
завершающую строфу куплета:
…И капитан ваш знаменит
Не только тем, что содомит!
Чернокудрый, смазливый матрос вскочил, словно его укололи в спину. Хищной кошкой метнулся он
к наглецу, на ходу доставая нож:
– Встать, вонючка! Встать и отвечай за свои слова!
Джуд подумал и помотал головой. К их столу уже бежал трактирщик, но смазливый успел раньше –
он хотел полоснуть по глазам и ошибся – нож только слегка задел щёку Джуду. Боли не было. Несколько
капель крови шлёпнулись в тарелку из-под баранины – и всё. Трактирщик уже оттащил драчуна и что-то
ему втолковывал, отчаянно жестикулируя. Трезвеющий Джуд тронул пальцем щёку – она была сухой и
горячей, рана затягивалась. О как! Подумав ещё с минуту Джуд встал и вышел во двор. Положив левую
руку на каменную приступку, он взял нож и шарахнул по пальцам. Кусок ногтя с подушечкой среднего
пальца отрубило почти что напрочь. Боли не было. Словно псих, Джуд ещё раз чиркнул ножом – ломтик
плоти упал на землю, а рана начала аккуратно затягиваться. Нового ногтя не выросло, зато рубец через
полчаса выглядел старым шрамом.
До глубокой ночи Джуд сидел во дворе. К вечеру заморосило, буршлат отсырел от дождя, грудь
невыносимо чесалась, словно черви пробрались под рубашку. Посетители кабака, девицы и даже собаки
обходили сидящего стороной. Трактирщик молчал – он получил свои башли, а где болтается гость, его не
касалось. Куда идти за советом и помощью Джуд не знал и даже представить себе не мог. Он был родом из
Ливерпуля, дед Хамдрам давно умер от пьянства, Хамдрам-отец утонул в Мерси, едва успев заделать
мамаше двоих детишек, Мэри Хамдрам была замужем трижды, от каждого брака в домишке появлялись
новые малыши и все они хотели хлеба с селёдкой. Старший брат, рыжий Бони, уплыл на дальние острова
поохотиться за чёрным деревом, два года как от него не было весточек. Самого Джуда мамаша с десяти лет
сдала дядьке Филу – кожевеннику и святоше. У них с тёткой сыновей не было, Джуда воспитывали как
родного, в четыре руки – постом, розгой и трудом, каждодневной вознёй с вонючими кожами. До
шестнадцати он терпел, но когда окончательно стало ясно, что дядя хочет окрутить его со своей Бет,
двадцатипятилетней дурёхой, а затем и передать дело наследничку – Джуд сбежал. Дождался, когда Бони
приедет потрясти перед матушкой золотом, и упросил-таки братца взять с собой. Год плавал юнгой на
«Мэри-Сью», потом перебрался на «Дамиетту» уже матросом… И дружков кроме старого Билли особо не
завелось.
Бездействие утомляло пуще работы – за годы службы Джуд отвык отдыхать. Он поднялся и вышел в
ночь – да, бристольские улицы не похожи на коридоры монастыря, но будь что будет. Ноги сами водили его
по закоулкам, мимо луж и сточных канав, драк и шумных матросских танцев. Добропорядочные горожане
давно уснули, затворив ставнями узкие окна. Только воры, шлюхи и запоздалые пьяницы нарезали круги от
трактира к трактиру. В иное время Джуд охотно б повеселился, но сейчас он искал тишины. И вот, из-за
тёмного поворота проявилась громада церкви. Острые мрачные шпили, каменная ограда, открытая дверь –
заходи, добрый человек, если приспичило помолиться. Озираясь по сторонам, Джуд вошёл в длинный зал –
церковь была пуста. Каждый шаг отдавался гулом, каждый вдох был слышен. Джуд попробовал произнести
«Отче наш» – и свалился, сотрясаемый кашлем – верёвка снова стянула горло.
Пожилой, смуглолицый священник помог ему подняться. Джуд хотел было удивиться «откуда он
взялся» но не успел. В неторопливых жестах, в мягкой улыбке и проницательных тёмных глазах божьего
человека было столько тепла и заботы, что девятнадцатилетний матрос Хамдрам разревелся, словно
мальчишка, у которого отняли леденец. И история про проклятого альбатроса рассказалась сама собой.
Священник внимательно слушал, кивал «Продолжай же, сын мой», постукивал пальцем по спинке скамьи,
обдумывая своё.
– Святой отец, сэр, помогите! Отслужу… – выговорившемуся Джуду наконец стало легче, церковный
воздух успокаивал, как он, дурак, забыл, что у бога на каждую тварь по горсти зерна в кармане.
– Подойди-ка, сын мой под благословение! – лицо священника сделалось очень внимательным.
Джуд приблизился… и упал, сотрясаемый спазмами.
– Так я и думал. Сын мой, ты влип в очень дурную историю. Я тебе не помогу. И никто в Бристоле
тебе не поможет. И скорей всего никто в Англии… разве что ты разбудишь старика Мерлина. Может быть –
не обещаю, но может быть – тебя вытащат экзорцисты в Риме или Сантьяго-ди-Компостелла. Шанс, что
вместе с проклятьем ты расстанешься с жизнью – баш на баш, или да или нет. Как духовный отец, я
советовал бы тебе каждодневно стараться молиться и просить Господа нашего о прощении. Как портовый
капеллан скажу, плохи твои дела, парень. Не знаю, сколько ты проживёшь, но ни причастия ни исповеди
тебе не видать, пока носишь альбатроса на шее. А умрёшь…
Священник не договорил, но Джуд и так всё понял. После смерти стать белой птицей и носиться над
морем, заунывно крича. А потом – прямо к дьяволу в пекло.
Не прощаясь, Хамдрам повернулся и вышел из церкви. Мокрый ветер хлестал его по лицу. Будущее
представлялось туманным, безрадостным и паршивым. Как теперь жить, куда податься, не везти же
проклятие в дом к мамаше и малышне. Можно конечно прыгнуть вниз с мола или повеситься на
собственном поясе, но помочь оно всё равно не поможет. Можно выпить ещё рома и подумать о будущем
завтра – в конце концов койка и выпивка обеспечены. Джуд потрогал натёртую верёвкой шею, стряхнул с
груди червяка и направился к порту – назад в трактир.
Всю ночь его мучили кошмары. Будто он лежит на морском дне или валяется в шлюпке или скребёт
стены, запертый в каменном мешке, умирает долго, очень долго – и никак не может расстаться с жизнью.
Служанка, которая принесла утреннюю овсянку и пиво, покосилась на него странно. Заглянув в умывальный
таз Джуд увидел, что стал седым, белёсым, словно чёртова птица..
В двери комнатки постучали. Гость – пузатый краснорожий детина, протянул лапу с порога:
– Хамфри Харлей, боцман с «Арабеллы». Дело к тебе, приятель. В рейс до мыса Доброй Надежды за
чёрным товаром пойдёшь? Десять шиллингов в месяц, кормёжка добрая, если что – золотишка добудем
или… (боцман блудливо подмигнул) – доля в добыче. Капитан Гэп – удачливый капер.
Джуд чуть не подавился пивом. Вот и мечта к порогу пришла, да, как водится опоздала.
– Благодарю вас сэр за щедрое предложение, но не могу принять его.
Боцман сплюнул:
– Перекупили, суки! Сколько хочешь, приятель? Пятнадцать шиллингов? Двадцать?
Вместо ответа Джуд приподнял дохлого альбатроса. Волна вони прокатилась по комнатушке, боцман
повёл носом, но стерпел:
– Так это… поэтому и берём. Эх ты, салага… если возишь на борту проклятого, значит точно
вернёшься в гавань. По рукам?!
Недолго думая, Джуд хлопнул по широкой ладони боцмана. Взять под мышку сундук было делом
минуты…
«Арабелла» и вправду была красива. Да, палубу не отдраивали до блеска, стволы пушек не натирали
мелом, да и почистить сапоги матросы порой забывали, но зато все они щеголяли обновками – кто
суконными куртками, а кто и бархатными камзолами на голую грудь. У кого-то из-за пояса торчали
пистолеты, у кого-то сабли и кортики. Настоящий капер. Вот только Джуду там не обрадовались. Вместо
общего кубрика его гамак подвесили в крохотной кладовой, еду, словно офицеру какому приносили туда же,
а делать не надо было почитай ничего, и в драку ни разу не брали. Матроса Хамдрама назначали
смотрящим, чаще всего по ночам, когда в колыхании чёрноты было не разглядеть ни зги. Однажды в шторм
приказали самолично вышибать у бочонка дно и лить масло в волны – Джуд испугался, не бросят ли самого
в море, но обошлось. На обратном пути приставили караулить трюм, полный лепечущего и стонущего
товара. Половина чернокожих отправилась в море вперёд ногами, таскать трупы Джуд подрядился
добровольно – никакая зараза к нему не липла, а невольники при виде белого человека с дохлой птицей на
шее, становились кротки, как голуби. Команда Хамдрама сторонилась – отчасти из-за зловония и червей (за
год плаванья падаль не изменилась, словно чёртова альбатроса убили неделю назад) отчасти из-за «особого
отношения». Унылый Джуд подозревал, что мог вообще отказаться от работы. Он пробовал заговаривать с
ребятами, ставил выпивку в портовых кабаках, но ничего теплее «Привет, Хамдрам» не сумел добиться.
Единственное, что отравляло жизнь (не считая вечно зудящих груди и шее) были кошмары. С одной
стороны все раны заживали легко и быстро, с другой Джуд подозревал, что вполне смертен, с третьей –
живучесть и вправду обещала мучительную агонию, если придётся дохнуть от жажды или тонуть. Да, и
шлюхи все до одной отказались иметь с ним дело, даже за золото. А брать силой вопящих рабынь Джуду
было противно. По возвращении в Бристоль Хамдрам списался на берег обладателем небольшой но вполне
существенной суммы – хватило и подновить гардероб и выпить и даже отправить кое-что в Ливерпуль
мамаше и малышне. Рейд оказался удачным, «Арабелла» хорошо заработала и потеряла всего пятерых
моряков. Поэтому, когда Джуд, отдохнув с недельку в знакомом «Отсоси у адмирала» начал думать, куда
плыть дальше, сразу четыре судна захотели его на борт.
Так и пошло – Джуд мотался от корабля к кораблю, не старея и почти не меняясь. Долгим рейсам со
временем он стал предпочитать плаванья вдоль побережья. Однажды ему повезло две недели скитаться по
океану в шлюпке с бочонком воды и сумасшедшим плотником, и страх мучительной смерти навсегда отбил
у Хамдрама любовь к дальним странствиям. Друзей у него так и не появилось – люди сторонились Джуда,
словно проклятье передавалось касанием, как проказа. От скуки он выучился читать и писать и на Пасху и к
Рождеству сочинял долгие письма матушке – навещать её Джуд отказывался, всякий раз под новым
предлогом. Мэри Хамдрам отвечала, точнее диктовала ответы дядюшке Филу – старушке было уже под
семьдесят, но ругалась она, как истинная торговка рыбой. Пару раз Джуд подумывал, а не добраться ли в
самом деле до Рима, как советовал капеллан церкви святого Марка, но ни разу морские дороги не доводили
его до стен Вечного города – то таможня не даст добро, то добыча богатая по пути встретится. Жизнь
тянулась ни шатко ни валко, одиночество утомляло, деньги не радовали и даже несокрушимая крепость
здоровья начала раздражать – с такой завистью косились колченогие дряхлые сверстники на стройного и
плечистого, хотя и напрочь седого, сорокапятилетнего молодца.
…Рейд «Святого Брандана» ожидался самым обыкновенным. Полные трюмы тюков с шерстью,
тридцать два человека команды, всего-то от Дублина в Лондон со склада на склад довезти товарец. Конец
июля, время спокойное, бури редкость, харчей хватает, да и спешки никакой не должно быть. Команда
прекрасно справлялась с несложными вахтами, Джуду даже не надо было трудиться – сидел себе на мешках
в тенёчке, вырезал из вересковых корней заготовки для трубок или просто дремал. Запах дохлого альбатроса
от жары становился острее, но Хамдраму было давно плевать и на падаль и на всех, кто вынужден её
нюхать. Особенно часто ему хотелось плюнуть на молодого капитана О'Гэри. Этот говнюк был из тех, что
заставит команду носовыми платками палубу вычищать, если заняться нечем. К Хамдраму он не придирался
от греха подальше, остальных гонял как акула дельфинов. Не проходило и дня, чтобы кого-нибудь не секли,
а уж зуботычины сыпались на команду, как из ведра. К тому же О'Гэри был скуп, как чёрт и способен был
месяц изводить человека за разбитый кувшин или утопленное весло.
Особенно часто доставалось братьям Шепардам. Старший, Дуг, слыл хорошим матросом,
выносливым, смирным и очень сильным. Младший, Роб – сущее недоразумение. Юнга из парня вышел как
парус из носового платка. То уронит тарелку с супом, то забудет почистить капитанские сапоги, то
заглядится на волны и утопит по рассеянности кисет доброго табака. Щуплый, тонкий, сероволосый
парнишка походил скорее на мокрого воробья, чем на будущую грозу морей, да и выдержки ему не хватало.
Во время порки Роб визжал, выл, и, случалось, плакал. А Дуг любую обиду переносил кротко, как ломовик-
першерон – чем и доводил капитана О'Гэри до белого каления.
Повод для нынешней экзекуции был как водится высосан из адмиральской бочки. У старика
О'Догерти пропала серьга. Золотая серьга кольцом, знак успеха и доблести моряка. Скорее всего у цацки
разомкнулся замочек и она завалилась в какую-нибудь глухую щель, но О'Гэри, услыхав о пропаже заявил,
что ему на борту хватает четвероногих крыс, а двуногие могут плыть на все четыре стороны. И приказал
тащить на палубу матросские сундучки – мол, сейчас и посмотрим, а как пропажа найдётся, вор на месте
получит свой рацион свежих линьков. Команду исполнили неохотно – на сундучки ни замков ни засовов не
вешали и даже у распоследних ворюг хватало совести не запускать туда лапу. Боцман Йорген попробовал
отговорить капитана – идти поперёк обычая значило провоцировать недовольство матросов. О'Гэри упёрся
со всем ирландским упорством и приказал Дугу Шепарду обыскать вещи. Дуг отказался.
Сундучки в итоге каждый матрос выворачивал сам, под прищуром жадного ока О'Гэри – естественно,
никакой серьги не нашлось и никакого ухищенного корабельного барахла там не прятали. Злой как чёрт
капитан приказал устроить наказание тотчас, не дожидаясь традиционной понедельничной порки, когда
матросы получали разом за все проступки прошлой недели. Спокойного как всегда Шепарда привязали к
фок-мачте, боцман неспешно взялся за дело. Джуд без особого интереса следил, как вспухают рубцы на
широкой спине моряка. Он видел, что боцман отвешивает удары вполсилы. Капитан тоже это заметил.
Йорген получил в челюсть, не отходя от мачты, и благоразумно укатился под снасти. Линёк лёг в ладонь
капитана так метко, словно вместо расшитой галуном шляпы О'Гэри носил красный колпак с прорезями для
глаз. Желваки заиграли на загорелых скулах ирландца – Джуд почувствовал, до чего ж капитану хочется
исхлестать в кровь белую спину наказанного. Но раз взявши палаческий кнут до скончания дней не отмоешь
рук… О'Гэри хорошо это помнил, поэтому смог сдержаться. Пару раз хлестнул мачту, показывая «Вот так
пороть надо» и прошёл взглядом по угрюмой толпе матросов.
– Юнга Шепард, ко мне!
Понурый Роб сделал два шага вперёд, грязные щёки мальчишки были мокры.
– На! – О'Гэри протянул юнге линёк, – Бей! Ещё двадцать четыре осталось, парень.
Джуд чуть пожал плечами – поганое дело. Мальчишка вырастет редким мерзавцем, попробовав
братней крови, и при первом удобном случае продаст самого О'Гэри… такие истории Хамдрам уже не раз
видел. Эх ты, Роб… стоило время от времени подкидывать парню то яблоко то кусок сухаря… жаль тебя,
дурака, сам такой был.
Какой-то особенно жалкий в своём огромном буршлате Роб ухватил верёвку и шагнул к брату. О'Гэри
широко ухмыльнулся:
– Давай! Высечешь от души – в Лондоне младшим матросом сделаю, шиллинг в месяц прибавлю.
Верёвка медленно поднялась и опустилась до палубы.
– Давай, Шепард! Будь мужчиной! В оттяжечку, с плеча, ну!
– Нет, сэр.
От удивления Джуд подавился табачной жвачкой. Этот салага стал возражать капитану? О'Гэри тоже
сперва не поверил своим ушам:
– Выполняй приказ Шепард, мать твою. Делай, что говорят, медуза вшивая!!!
– Нет, сэр! – губы мальчишки тряслись, на глазах стояли слёзы, он отчаянно замотал головой, – Не
буду, сэр, ни за что не буду!
Одним ударом капитан сбил Роба с ног и начал пинать сапогами, хрипя ругательства. Матросы
молчали. По закону слово капитана на корабле верней Библии, а юнга имеет не больше прав, чем
корабельный кот. По деревянным доскам палубы расплылось пятно крови. Наконец капитан выдохнул и
отступил. Избитый Роб приподнялся – парень лишился переднего зуба, один глаз быстро заплывал, бледное
лицо было перепачкано соплями и кровью. Встать, цепляясь за снасти, ему удалось не сразу.
Свирепый О'Гэри поднял линёк и швырнул в мальчишку:
– Вперёд, сволочь!
Привязанный Дуг изогнулся, насколько позволяли верёвки:
– Роб, пожалуйста, сделай это!!!
Мальчишка уцепился за такелаж и вспрыгнул на борт. От страха и боли он похоже ополоумел,
единственной мыслью стало удрать от мучителя. Балансируя на канатах, юнга наконец завопил в голос,
покрыв капитана грязной и неумелой бранью. У О'Гэри от злости побелел кончик носа.
– Юнга Шепард, я приказываю спуститься и выполнять команду!
Роб, похоже его не слышал. Тогда О'Гэри достал из-за пояса пистолет и прицелился в парня:
– Слезай или сдохнешь!
У Джуда сжалось сердце – капитан и вправду мог пристрелить парня. Вот сейчас упадёт Роб в синее
море, помрёт без исповеди и станет чайкой. Белокрылым альбатросом, из тех, что парят над мачтами и
просят, чтобы их помнили…
– Не стреляй!!! – Джуд рванулся вперёд и ударил капитана под локоть. Огорчённая пуля ушла в
паруса. О'Гэри (недаром он был капитаном) рванул второй пистолет и пальнул не целясь, благо Хамдрам
был совсем близко. Пуля попала в дохлого альбатроса. Это было чертовски больно – словно в грудь
запихнули раскалённую кочергу. Джуд упал, изогнулся дугой в пароксизме, почти теряя сознание. Верёвка
сдавила шею узлом, с полминуты не получалось вздохнуть. А потом наступило блаженное чувство свободы.
Тело сделалось лёгким, как пёрышко, в голове просветлело. «Я наконец умираю» улыбнулся счастливый
Джуд, «Отче наш иже еси… что?!!!». В уши ему ударил звериный вопль капитана. Открыв глаза, Хамдрам
увидел: О'Гэри катается по палубе, пробуя отодрать от лица разъярённую мёртвую птицу. …Деньги – в
Бристоле, у старика трактирщика, в сундучке гроши, до берега две с половиной мили… Джуд Хамдрам
сбросил буршлат, сапоги, одним прыжком вскочил на борт и бросился в море.
Он очнулся уже на пляже. Мелкий белый песок, ослепительно синее небо, старый вяз у дороги,
холмы, покрытые мелкокурчавой зеленью, силуэт невысокой зубчатой башни у горизонта, в кустах
терновника заливается неугомонный дрозд. Свобода! Волны смыли проклятый запах и мерзких червей, шея
выпрямилась, на груди больше ничего не висит и царапины на руках кровоточат, саднят от слоёной воды…
Ему сорок пять лет, он свободен и жив и не станет летать над морем, оглашая пучину вод криками о
спасении. «Кто родится в день воскресный, тот получит клад чудесный». Джуд Хамдрам, ты счастливчик! –
улыбнулся он себе, отжал одежду, связал шнурком седые волосы отправился куда глаза глядят по
немощёной, жёлтой от пыли дороге.
До Бристоля он шёл почти месяц, ночевал то в хлеву, то в сарае, то под кустом благо лето. Кормился,
чем бог пошлёт да человеки помогут. Добрым людям говорил, что попал в кораблекрушение и чуть не
утонул (второе было недалеко от истины). В Бристоле он первым делом сходил в церковь святого Марка
поставить свечку и помолиться за счастливое избавление. Не удержался потом – уже выйдя из храма
показал кукиш мрачным зубчатым шпилям (жаль, давешний священник уже лет десять как помер). В
«Отсоси у адмирала» Хамдрам гулял две недели – днём пил, по ночам таскал в комнату девок. Потом купил
себе новый кафтан (никаких буршлатов!!!), зашил в пояс золотые монеты, обзавёлся брыкливым,
выносливым мулом и, словно принц, поехал домой в Ливерпуль. Успел и матушку повидать и получить от
неё свежей треской по морде и даже благословить невесту – в первый день по прибытии он направился к
свахе и через месяц был уже неплохо женат – на рябой, большеротой но зато работящей, верной и доброй
девице.
Через год жена принесла ему первого маленького Хамдрамчика. Счастливый Джуд отметил разом два
праздника – появление наследника и открытие кабачка «У счастливого альбатроса». Только здесь подавали
пудинг по-йоркширски, по-шотландски, по-уэльски и а-ля-королева, только здесь наливали пиво пяти
сортов и особый, чёрный матросский ром, только сюда почтенные супруги спокойно отпускали мужей – все
служанки в «Альбатросе» блюли себя для замужества, и, надо сказать, делали хорошие партии. Владелец
процветающего трактира господин Джуд Хамдрам дожил до глубокой старости, пользуясь любовью
соседей, как человек немногословный, справедливый и щедрый. Он любил поплясать и полакомиться, по
утрам прогуливался вдоль квартала, желая соседям доброго дня, подкармливал бедных детей и бездомных
кошек, всегда находил работу бродяге, если тот стучался в обитые дубом двери трактира с просьбой о
помощи. И единственной странностью почтенного трактирщика было, что Джуд наотрез отказывался
подходить к морю ближе, чем на пушечный выстрел. Умер он тихо, в окружении семерых сыновей и
бессчётного числа внуков.
Старший сын унаследовал дело… Да, сэр, я уже пятый Хамдрам – владелец «Счастливого
Альбатроса» – и батюшка мой и дед разливали здесь пиво. И мы строго блюдём обычай – первый гость, что
постучится к нам утром Птичьего Вторника, получает выпивку и еду бесплатно, лишь бы вспомнил добрым
словом душу Джуда Хамдрама, а заодно и всех тех моряков, что сгинули в море без покаяния. Я смотрю, вы
из тех джентльменов, что прибыли на яхте из самого Лондона и изволили с утречка веселиться, в воздух
постреливать… да-с, слыхали. Уважьте нас добрый сэр, не побрезгуйте угощением. Что желаете? Рома?
Мяса? Сию минуту.
Шустрый трактирщик умчался за стойку – выискивать самый чистый стакан и особенную тарелку для
знатного гостя. Джентльмен – молодой и лощёный лондонский денди остался неподвижно сидеть за низким
столиком, покрытым пёстрой скатёркой. В голубых словно волны глазах джентльмена чайкой билась какая-
то мысль. Он достал из кармана жилета элегантный швейцарский ножик, одним щелчком открыл лезвие и
осторожно провёл им по мякоти нежной ладони. Капли крови упали на скатерть – одна, две, три. Узкий
шрам зарастал.
Ясный сокол
Соловьи разорялись, будто май заплатил им за песни. Ночь выдалась жаркой – первая по-летнему
жаркая ночь в году. От стены пахло терпкой смолой, кое-где проступали янтарные капельки. Дом срубили
на скорую руку. Бог даст, лет через двадцать встанут каменные хоромы, а пока надлежит быть
трудолюбивыми пчёлками, обустраивать будущее гнездо. Будущий город. Княжество. Бог шутник, почему
бы ему князю Борису, младшему сыну Романа Черниговского, не поставить свой стол да не сесть на нём
прочно? Пускай старшие братья грызутся за золотой кусок, ему покамест хватит простого чёрного хлеба.
Только хлебушек уберечь надо – на каждый ломоть по десять ртов жадных. Болгарин проскачет – дай.
Половец прибежит – дай. Гонцы от Киевского князя придут – дай, а ведь что ни год в Киеве – новый князь.
То Ростиславич, то Святославич, а мира нет и покоя нет. И поди тут сбереги детинец-город, дай на ноги-
валы подняться, чтобы злой тур копытами по полям не прошёлся. С единой белки семь шкур не снимешь…
А, заррраза. Князь скинул с лавки босые ноги, потянулся с хрустом, нашарил на столе крынку, глотнул кваса
и сморщился – тёплый. Сон ушёл. А за окном колыхалось марево сумерек, темнели голые стволы яблонь,
где-то лениво перебрёхивались собаки – ночь отступала в берлогу, но серая её морда ещё лежала на холмах
Ладыжина.
Неторопливые слова молитвы проговорились спешно. Стоило дрёме стечь вслед за последним
«аминь», как пришла тревога. Князь Борис был здоровым двадцатипятилетним мужчиной, бессонница
посещала его очень редко – и никогда зря. По смуглой коже пошли мурашки, князь передёрнул плечами,
вспоминая, как осьмилетним отроком, перебудил дядьку, слуг, братьев, с плачем требуя утекать поскорее –
сон видел. По счастью дядька Рагнар был опытный и выставил княжичей во двор, кого словом, а кого и
тяжёлой дланью. А тут и соколы налетели, Брячиславичи, Романовы племянники. Борис помнил, как
страшно кричал отец, занося меч, как визжали осатанелые кони, как пламя перекинулось на застреху, как
бесцельно, жалобно звонил серебряный колокол и вдруг восхитительной музыкой откликнулся лязг и топот
поспешающей старшей дружины... Брячиславичей быстро уняли, кого в монастырь, кому отрубили лишнее.
Только матушку было уже не вернуть – с перепугу она начала рожать прежде времени, да так и не
разродилась. И отец надорвался – он прожил ещё без малого десять лет, сделал двух меньших братьев с
черноокой кипчачкой, но прежним Ярым Романом так и не стал…
Льняная рубаха прильнула к телу, влажному от ночного пота. Искупаться сходить что ли? С крутого
берега да к Бугу-батюшке в сини волны. Борис хорошо плавал и любил воду, в отрочестве он мечтал даже
ходить по морям на своей ладье. Матушка рассказывала как поочерёдно, словно лебединая стая, отплывали
из гавани Константинополя белопарусные дромоны, как мерно, слаженно опускались и поднимались вёсла
под руками загорелых гребцов, как ветер раздувал флаги, и качалась деревянная палуба. Отрок больше
любил сказы о битвах, залпах стрел, волнах греческого огня. Мать смеялась – греческий огонь у тебя в
крови, милый. Вправду – Борис уродился смуглым, черноглазым и медно-рыжим, хоть костёр от волос пали.
И сестра его, Зоя-Заюшка, удалась златовласой, бронзовокожей красой – даром, что ли её берёт Даниил
Белецкий, после Яблочного Спаса и свадебку отгуляем.
В ближней горнице шевельнулся горбатый забавник Боняка – преданный словно пёс, он всегда
норовил сопровождать господина. Но князь отстранил раба. И сонному гридню велел оставаться у хором,
сторожить домину. Опоясался только ножом, свистнул Серку, и пошёл по росистой тропке, босиком по
корням и глине. Одиночество зверя в лесу, полном шорохов хищников и добычи, манило Бориса,
притягивало, словно свеча притягивает бестолковых маленьких мотыльков. Он хотел бы быть быстрым
пардусом или соколом или волком… Но человеческое оставалось сильнее, негоже крещёному бесовским
блудом маяться, даже в мыслях. А вот в том, чтобы кинуться сильным телом в тугие, тёмные волны, греха
не было. Князь долго плавал, разрезая руками воду, нырял, словно рыба в заходящей луне, со смехом
пробовал ловить серебристых рыбёшек. Он углядел краем глаза, как играют в корнях водяницы, жаль чудо-
девки исчезли стоило ему приблизиться. Чур их. Серко тихонько лежал на берегу, сложив лобастую башку
на лапы – прав был братец, волчья кровь течёт в этой собаке. Князь сел рядом, запустил пальцы в
желтоватую жёсткую шерсть, пёс вздохнул и придвинулся ближе, согреть ноги хозяину. Третий месяц как
разлучённый с семьёй, Борис скучал по жене и детям, но Янушка собралась оставаться в Дорогобуже до
полного выздоровления матери.
Прохладный туман поднялся с воды, окутал длинные ветви яворов и далёкие дубы. Птичий хор
засвистал с новой силой, ему откликнулись ранние петухи. Небо было уже почти светлым. Князь оделся и
неспешно пошёл назад. Мощный тын городища наполнил Бориса гордостью – семь лет назад на
ладыжинских холмах у слияния Буга и Сальницы стояла кучка дворов, кое-как отгороженных. Место вроде
хорошее – и для хлеба и для пчёл и для рыбы и для торговых путей – а почитай пустовало. Болтали, мол,
при Владимире-Солнышке старый Ящер летал в тех краях, похищал себе девок, а кто против вставал –
вместе с хатами жёг. Потому и селились здесь неохотно и дочерей выдавали замуж, едва дождавшись
