Текст книги "Дары Кандары.Сборник(СИ)"
Автор книги: Ника Батхен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
обездоленных, сбившихся с пути взрослых направили в услужение к уважаемым бюргерам, сирот разобрали
на воспитание, большинство – и усыновили впоследствии. А на каждого упрямого пьяницу или выжившую
из ума старуху из тех, что не пожелали отправиться в богадельни, приходилось по десятку благотворителей.
Он огляделся. Чуть поодаль, прямо на пороге закрытой лавочки плакала еще молодая женщина в
пропыленной, но благопристойной простонародной одежде. За подол материнской юбки держалась
белокурая девочка не старше четырех лет.
«Что случилось, дитя мое?» – аптекарь склонился к женщине, внимательно глядя в ее лицо. Что
говорить, мошенники, готовые облапошить доверчивых добряков, еще встречались на улицах. Увидев
сочувственное лицо, крестьянка зарыдала сильнее. Из всхлипов и вздохов удалось выяснить, что она с
мужем и дочкой пришла пешком нынче утром. Муж хотел поискать места конюха в городе, а она –
вышивальщица и швея. На рынке днем она продавала петухов и кукол на чайники, а супруг торговал
свистульками. А потом муж отправился ночевать к дяде-гончару, а она с дочуркой осталась посмотреть
ярмарку. А потом в толпе срезали кошелек, а куда идти она не помнит и боится… Окончание монолога
утонуло в новом потоке слез.
«Успокойся, дитя мое! На сегодня я дам вам еду и кров. И пошлю известие в магистрат – муж,
наверное, вскоре начнет вас искать. Утри слезы, пойдем». Мастер Ханс наклонился к девочке: «Как зовут
тебя, милая дама»? Малышка вскинула голову – на удивление в синих глазах не было ни слезинки. «Я не
дама, я Эльза»! «Ладно, Эльза, так Эльза. Хочешь ко мне в гости»? В ответ маленькая гордячка протянула
ему ладошки. Аптекарь посадил ее на плечо – хоть бы испугалась, жестом предложил женщине следовать за
ним, и медленно пошел в сторону дома. Необычно: в раннем детстве – и столь сильный характер. В линиях
губ и скул, в повороте головы и уверенном жесте ладони видны и ум, и воля, и страсть, и упорство, почти
упрямство… Редкость, драгоценная редкость.
На пороге аптеки уже топтался долговязый Адольф, держа зажженный фонарь. «Здравствуйте,
добрый господин и прекрасная барышня!» Ревнивая Марта оттеснила недотепу плечом: «Загулялись вы
нынче, хозяин, я уж думала, ужин простынет. Стою, стою… А это кто с вами пожаловал?»
«Мои гости. Приготовь им одну из спален внизу, накорми, дай всего, что понадобится. И пошли
Адольфа в магистрат, мол, Магда и Эльза Кнехт дожидаются мужа и отца в доме у Мастера Фармацевта. И
будь ласкова, не скупись!» Мастер Ханс осторожно снял с плеча девочку, похрустел затекшими пальцами.
Марта медлила. «Что еще?» «Вам письмо передать просили, важное, лично, мол, в руки».
…Так вот какой дивный подарок готовил этот ласковый вечер! Мастер Ханс сбросил шторц и кафтан
на руки подоспевшему Адольфу, очень медленно поставил в угол тросточку, улыбнулся гостям:
«Располагайтесь» – и неспешно направился внутрь, к лестнице. С первой площадки крикнул Марте
отменить ужин и подать вина в кабинет.
Свечи уже горели. На столе царил идеальный порядок, трубки и табакерка дожидались хозяйской
руки; чернила, перья, бумага, пресс, ароматическая лампадка… И на полированной крышке – запечатанное
письмо без обратного адреса. Вскрывать его не было надобности. Мастер Ханс выругался сквозь зубы. В
дверь поскреблись. Верная Марта оставила у порога поднос и благоразумно исчезла из виду.
После пятого кубка стало чуть легче. Где там эта чертова книга… Как ни крути – одна из последних
книг. Дальше – пасторали и фарсы и стихи про любимый город. А… вот она. На верхней полке дальнего
стеллажа. Что, не любишь? А придется. Мастер Ханс бросил кожаный том на стол, раскрыл наугад:
ДРАКОН. Вы знаете, в какой день я появился на свет?
ЛАНЦЕЛОТ. В несчастный.
ДРАКОН. В день страшной битвы. В тот день сам Аттила потерпел поражение, – вам понятно,
сколько воинов надо было уложить для этого? Земля пропиталась кровью. Листья на деревьях к полуночи
стали коричневыми. К рассвету огромные черные грибы – они называются гробовики – выросли под
деревьями. А вслед за ними из-под земли выполз я. Я – сын войны. Война – это я. Кровь мертвых гуннов
течет в моих жилах, – это холодная кровь. В бою я холоден, спокоен и точен.
При слове «точен» ДРАКОН делает легкое движение рукой…
Мастер Ханс поудобнее прикусил вересковую трубку. Струйка пламени из указательного пальца
подожгла табак. Горьковатый дымок не убил тоску, но смягчил ее… как бишь у этого капитана… будто
масло, вылитое на волны…
Кем быть, злоязыкому буршу Хансу объяснили очень давно. Сперва, когда эти… адепты, ну их, не
хочу помнить… нашли его в постели у девки, он послал их – всех и по одному. Потом… мерзость… его
трезвили через кожаную воронку, тьфу, до сих пор во рту кислый вкус. После двое держали его, а третий
читал и показывал и рассказывал.
…В мире есть Дракон. Есть всегда. Мудрое, хитрое, яростное, почти всемогущее Зло. Господин.
Повелитель. Мастер. Его именем начинаются войны и бойни, его сердце питает детоубийц и предателей, его
дух искажает слабых и уничтожает сильных. Ненавистный и обожаемый, кривое зеркало взгляда, скульптор
душ человеческих – он.
Последний Дракон был убит светлым Рыцарем в честном бою. А потом возродился. В мальчике
Хансе, третьем сыне цирюльника. И когда-нибудь, в свой черед, этот Ханс станет Драконом. Обязан стать.
Как? Догадайся, ты умный мальчик. Нет, заставить тебя невозможно. Все прежние Повелители делали
выбор сами.
…Они бросили его, разъяренного и беспомощного, валяться в собственной блевотине и ушли. Придя
в себя, Ханс думал. Думал и вспоминал. На следующий день он отдал все наличные деньги за книгу, с коей
больше не расставался.
Шли годы. Бурш Ханс стал Хансом-подмастерьем, после аптекарем Хансом, наконец, Мастером
Фармацевтом Вольного Города. Смешивал мази, варил настои, пользовал хворых и предотвращал эпидемии.
Силы его Дракона росли с каждым прожитым летом. В прошлом году, пуская с мальчишками фейерверки,
Мастер Ханс едва удержался шагнуть с крыши и наконец-то попробовать – что такое полет. И, напротив, он
видел, как сонно стихают волны людских страстей. Не случаются войны, угасают старинные распри,
умолкают известные прежде поэты и трубадуры. Розовым мелким жирком затягивает ленивые души. Эта
девочка, Эльза, – последний, может быть, лет за десять непокорный ребенок…
Он, Дракон, может дохнуть огнем, так, что искры отразятся в любых глазах!!! И вразлет пойдет чаша
весов. Все знают – звезды ярче, если темнее ночь… Будут враги, и бои, и побоища, будет живая ненависть,
гордые женщины и отважные яростные мужчины. И рабы, лизоблюды, шакалы – куда от них? Прожженные,
ржавые, мертвые… как там дальше?
Он человек. Все еще человек. И не может, не хочет делать шаг в это небо. Не может, не хочет, не
хочет, не хо…
Мастер Ханс уснул лицом в книгу. Вино расплескалось на пол. Свечи потухли. Струйка слюны
стекала из уголка рта спящего, прожигая дыру в страницах…
* * *
Януш Герт поспешно пробирался по узким улочкам, жался к стенам, стараясь держаться в тени.
Мятый плащ с капюшоном окутывал его нескладную персону от макушки до серебряных шпор на видавших
виды поношенных сапогах. Да еще торчали мосластые кулаки, перепачканные чернилами. До Соборной
библиотеки – только ради старинных книг он еще выбирался в город – оставалось не более пятисот шагов.
Может хоть в этот раз повезет? Четыреста, триста, двести… Не обошлось.
Пьяный солдат – здоровенная смрадная туша в заляпанной жиром кожанке. За ним повизгивают
размалеванные девицы.
– Какие люди в столице! Янчик, свет ты наш, неужели не надоело? А, небось, лишние денежки в
кошельке завелись?! Покажи-ка дяде Губерту свои монетки!
Януш пробовал не дышать, пока грязные пальцы хлопали по карманам. Уже давно он хранил все
важное в голенищах сапог, а в кошельке держал мелочь.
– Всего-то? Обеднел ты, Янчик, оскудел брюхом. Ну, хоть перстенек подобрался – и то душе радость.
Ванда, Юна – которой пойдет, та и носить будет!
Девчонки, визжа и скалясь друг на дружку красными ртами, стали наперебой примерять игрушку.
Перстенек было жалко до слез – одна из немногих уцелевших отцовых еще вещей. Но сам виноват, плати.
Перстеньком завладела младшая с виду, рыжая и патлатая красотка. Она прыгала, как дитя,
любовалась собой, ловила лунный свет в фиолетовый чистый камень. Ее товарка стояла, уперев руки в
раскормленные бока, и поливала подружку бранью. Солдат хохотал, хрюкая и пуская слюни.
Януш попробовал тихо свернуть во дворик. Там – он точно помнил – была лестница на крышу, а по
влажной от росы черепице вояка за ним не угонится. Но человек-туша снова загородил дорогу.
– Глядите, красотки, дивитесь! Вроде как рыцаренок, мечом махать ученый, копьем тыкать
ставленый, кулаками махать привычный, так?
Девицы замолкли – намечалось новое развлечение.
– Так вот, милашки, эта орясина – самый что ни на есть трус трусливый. На турнир не ходец, на
войну не ездок, на оленя и то не охотник! Его папаша из дома выгнал в одном доспехе – живи, мол, как
хочешь. Так недоделок броню и ту продал! Ты его честишь по матушке – он молчит. Ты его денежки в свой
кошелек селишь – он молчит. Ты его в морду…
С этими словами солдат врезал Янушу прямым в челюсть.
Кажется, выбил зуб. Или нет? Януш сидел в подзаборной луже, вода текла в сапоги, щека опухала.
Пока вроде все цело. А до закрытия библиотеки не более двух часов. Два!
Чувствительным пинком в бок солдат опрокинул Януша навзничь. Третий удар пришелся в горло.
Точнее, пришелся бы, не умей Януш уворачиваться от отцовского посоха. Четвертый…
Старшая из девиц вцепилась в рукав солдата.
– Оставь мальчишку, Губерт, что он тебе сделал?
– Уйди, дрянь, я его жизни учу! Пусть мужиком будет!
Человек-туша потянул из-за пояса нагайку – такими лупили воров на рынке и шлюх в борделе,
замахнулся…
Старшая девица снова повисла у него на руке.
– Брось, красавчик, пошли веселиться! Смотри задаром, – с этими словами она рванула корсаж,
выставляя наружу большие желтые груди.
Солдат сплюнул ругательство, ухватил заступницу за распущенные космы, отбросил нагайку и всей
пятерней заехал ей по щеке. Януш смотрел, бледнея.
Женщину… По лицу. Женщину!
Доски в заборе, оказывается, едва держались. А штакетина рубит не хуже меча. Когда просветлело в
глазах, оказалось, что Губерт лежит в той же луже и даже орать не может. Девки, вцепившись в плащ, тащат
ветхую ткань в разные стороны и верещат, как дурные. А он, Януш, держит в руках незнакомый легкий
кинжал и уже нацелился было… Благо!!!
Избавить город от этой вонючей туши – благо? Освободить девок от скота и насильника благо?
Оставить жизнь, дабы человек мог раскаяться и начать новую книгу судьбы – ведь бывает же? – благо?!
От размышлений его избавил грузный согласный топот. Патруль! Януш отбросил кинжал, рванул
плащ – ткань затрещала и лопнула – и ужом юркнул в присмотренный дворик. Ушел!!!
Дорога по мокрой черепице была сегодня сложнее, чем представлялось. От напряжения дрожали
ноги, и дважды Януш едва не сорвался на мостовую. Зато ночь – чуть не первая за сентябрь – выдалась
ясной. В подступающих сумерках прорезались молочные звезды. Крыши блестели, как лаковые, колокола на
Закатной башне отсверкивали серебром. Люди внизу походили на суетливый рой пестрых бабочек... А вот и
лестница к дому!
В мансарде стоял фантастический беспорядок. Шелуха от орехов, трубочный пепел, ломаные перья,
бумаги, посуда, рубашки и башмаки. Было все, кроме еды. Ни в кухонном шкафчике, ни на полках – ни
крошки хлеба, ни единой картофелины. Пришлось спускаться к хозяйке на два этажа вниз. Рыхлая злая
старуха, она почему-то благоволила к Янушу и за мелкую мзду подкармливала его и даже стирала белье.
Через час, сытый и обихоженный, Януш уже сидел у себя в продавленном кресле и попыхивал старой
трубочкой. День прошел не то чтобы очень сладко, но случалось и куда хуже. И все еще удавалось
держаться. А рядом… Руки сами собой потянулись к знакомому фолианту:
В пяти годах ходьбы отсюда, в Черных горах, есть огромная пещера. И в пещере этой лежит книга,
исписанная до половины. К ней никто не прикасается, но страница за страницей прибавляется к
написанным прежде, прибавляется каждый день. Кто пишет? Мир! Горы, травы, камни, деревья, реки
видят, что делают люди. Им известны все преступления преступников, все несчастья страдающих
напрасно. От ветки к ветке, от капли к капле, от облака к облаку доходят до пещеры в Черных горах
человеческие жалобы, и книга растет. Если бы на свете не было этой книги, то деревья засохли бы от
тоски, а вода стала бы горькой. Для кого пишется эта книга?
Для меня.
Пока есть на свете слабые и обиженные, пока люди бывают друг с другом зверее хищников, в мир
является Рыцарь. Защитник, спаситель, преданный паладин Дамы Надежды. Он читает скорбную книгу, а
потом выезжает на белом коне биться с драконами, населяющими сердца. Если же Рыцарь не обнажает меч,
в мире не остается света.
А там где нет Добра, нет и Зла. Я не могу открыть двери Дракону. Я не сделаю первый шаг!
Сказка про феечку
Устраивайтесь поудобней, любезные мои читатели, запасайтесь попкорном и кока-колой. Я расскажу
вам сказку… бзз… расскажу вам сказку… бзз… сказку…
Далеко-далеко, за семью лесами, за семью морями, за тихой речкой, за синим долом, в хрустальном
домике на одуванчиковой поляне жила-была феечка. Как и все феечки по соседству, была она златокудрой и
синеглазой, беззаботной, смешливой и взбалмошной. Как и все феечки, умела творить чудеса – добрые и
полезные по хозяйству. Одевалась она в паутинный шелк, кушала таинственный плод маракуйя, воздушные
бисквиты и птичье молоко, умывалась исключительно свежей росой. По утрам нашу феечку будили
чудесными серенадами два прекрасных принца по очереди, по вечерам – убаюкивал ветер (в теплые ночи
феечка очень любила спать в гамачке под яблоней). А дни кончались до невозможности быстро – знаете,
сколько дел приходится переделать порядочной юной феечке? Надо успеть на все танцы в округе, почесать
язычок со всеми соседками, осчастливить хотя бы взглядом всех принцев в пределах видимости, пожелать
доброго вечера всем деревьям, придумать чудо, переписать рецепт варенья из розовых лепестков… А еще
хочется погулять под луной на крыше, окунуться в любимое озеро, набрать ромашек, сшить себе новое
платьице, улететь на сто миль и вернуться обратно – пусть решат, что меня похитили и поищут. Видите
сами – наша феечка исключительно занятая особа.
И вот, однажды, апрельским днем (а в стране феечек бывают только апрель и август), феечка
проснулась в своей уютной постельке, умылась и отправилась завтракать. Но, поскольку всю эту неделю она
провела в разъездах и хлопотах, забывая покушать вовремя, таинственный плод маракуйя успел издохнуть.
Он лежал на фарфоровом блюдечке, с одного бока черный, с другого уже червивый, и феечка страшно
расстроилась. Она засунула блюдечко в дальний ящик стола и крепко-накрепко закрыла его на ключ – вот-
вот должны были придти гости, и вообще – как можно радостным днем трогать нежными ручками такую
пакость.
Гости несколько запоздали, поэтому феечка провела перед зеркалом лишний час. И в конце концов
обнаружила прыщик и полморщинки на своем свежем личике. Феечка горько задумалась – вдруг она начала
стареть (хотя феечки и не стареют). Поэтому пришедшие гости застали хозяйку в совершенно расстроенных
чувствах. Варенье из розовых лепестков подгорело, на скатерти оказалось пятно размером с горошину,
дружеская беседа прокисла, едва начавшись. И к концу вечера один из двух верных принцев исполнил
прекрасный рондель, посвятив его злейшей подруге феечки. Какой конфуз!
От огорчения феечка не пошла на очередной бал и весь вечер бродила по саду, ожидая, когда же кто-
нибудь о ней вспомнит и придет утешать. Но праздник был необыкновенно удачен, веселились всю ночь и
отсутствия феечки не заметили. А от холодного ветра у феечки начался страшный насморк. Поэтому, когда
верный принц в семь утра встал под ее балконом, приветствуя даму сердца, она против обыкновения лишь
закрыла плотнее ставни.
Три дня бедная феечка пролежала в постели одна-одинешенька. На четвертый у принца хватило
храбрости ее навестить. Он принес даме сердца апельсиновый лед, голубое мороженое с цукатами и
кружевной носовой платочек – его вышила трудолюбивыми ручками одна знакомая феечка. И, поставив
дары к изголовью бедняжки, в тридцать девятый раз сделал ей предложение… Вся округа потом шепталась
– как жестоко поступила неблагодарная феечка с верным принцем.
Все проходит – кончилась и простуда. Ослабевшая, бледная феечка вышла в сад. Там сидела осень.
Август этого года оказался столь холоден, что листья на яблонях побурели и начали осыпаться. С неприятно
серого неба накрапывал дождик, дорожки размокли. «Вот она, моя беспросветная жизнь», – подумала
феечка, – «И в чем смысл?» Она стала крутить между пальцев золотой локон – и вправду, ради чего живет
феечка. Она думала целый день, потом целую ночь, потом еще день и еще ночь и еще… Аппетит у нее
пропал, даже таинственный плод маракуйя казался сухим и пресным. Шелковые платья рвались и лопались
под руками, а колдовать новые феечке не хотелось – зачем?
Однажды, пересилив апатию, она устроила празднество с фейерверком, но, запустив в небо стаю
переливчатых райских птиц, расплакалась. Как эфемерно ее жалкое волшебство по сравнению с вечностью.
Остаток вечера феечка провела в угрюмом молчании, а потом и вовсе перестала выходить из дома. Сначала
знакомые феечки навещали ее, приносили гостинцы и свежие сплетни, но со временем им стало смертельно
скучно. К тому же одной из них приснилось кошмарное слово «нравственность», и феечки испугались, что
болезнь бедняжки заразна.
Наша же феечка больше не спала в гамачке и перестала загорать под луной. Хрустальный домик ее
покрылся паутиной и пылью, в изящной кухоньке громоздились нечищеные кастрюли, уютная спаленка
походила теперь на воронье гнедо. Неумытая, непричесанная, одетая в старый халат своей бабушки, феечка
целыми днями валялась в постели, читала мудрую книгу «О Тщете Всего Сущего» или думала невеселые
мысли. Ничего другого ей не хотелось. Дни казались феечке долгими, ночи – серыми, а загадочный смысл
жизни все не определялся. Но вот однажды у входной двери зазвонил колокольчик.
«Кто бы это мог быть?» – подумала феечка – ведь уже много месяцев гости к ней не ходили. Она
тихонько подкралась к двери и посмотрела в глазок – если это соседки-феечки, их ведь можно и не впускать.
Но на пороге стоял принц – незнакомый и прекрасный до невозможности – никогда еще не встречались ей
такие широкоплечие, ясноглазые и бородатые юноши. Феечка приготовила самую свою обаятельную
улыбку и распахнула дверь. Принц улыбнулся в ответ, блеснув сахарными зубами:
Ну что, баба-яга, старая карга, веди меня в баньку, накорми, напои, да спать уложи… – принц
задумался на мгновение и твердо добавил, – одного!
Феечка грохнулась в обморок.
С полчаса принцу пришлось трясти ее, бить по щекам и поливать холодной водой. Придя в себя,
феечка бросилась к зеркалу, а, заглянув в стекло, залилась такими горючими слезами, что достойный юноша
предпочел от греха подальше сбежать. Что увидела в зеркале феечка, я вам не расскажу – вы испугаетесь и
сказку не дочитаете. Но, устав плакать, феечка с трудом встала на четвереньки и поползла искать веревку.
Подходящий шляпный крючок был в прихожей.
Обшарив прихожую и кладовую, феечка грустно полезла в ящики стола. И в самом нижнем, надежно
запертом, нашла нечто. Серо-зеленая плесень устилала весь ящик изнутри, в ней копошились тощие черви, а
посредине на любимом фарфоровом блюдце феечки лежала гнилая косточка таинственного плода маракуйя.
И все это пахло так отвратительно, что бедная феечка поняла – если сию же секунду она не выкинет эту
мерзость, веревка ей уже не понадобится.
Отвернув носик, она вынесла ящик из дома и произнесла страшное заклинание посыла по
неизвестному адресу. На душе стало немного легче. Через небольшое время вслед за ящиком последовало
содержимое мусорного бачка, затем лохмотья от старых платьев, полведра тараканов и мудрая книга «О
Тщете Всего Сущего». Феечка вымылась в озере восемь раз кряду, остригла волосы – расчесать их не
удалось, из последних сил наколдовала свежие простыни и легла спать.
На следующее утро она снова взглянула в зеркало и, прорыдав не более часа, взялась за уборку
домика. На третий день – неотмытыми оставались только стены и крыша, а феечка плакала ровно восемь с
половиной минут. На четвертый… вы зря ожидаете хеппи-энда. Вместо таинственного плода маракуйя и
птичьего молока феечка начала есть шаурму и свиные котлеты, вместо легкого, будто флирт, паутинного
шелка, надела джинсы, научилась курить и без единой ошибки произносить страшное слово
«бизнесконсалтинг». И, наконец, вышла замуж за сисадмина. Говорят, что живут они долго и счастливо.
Только суть этой сказки не в бедной феечке, уважаемые читатели, не в принцах и даже не в смысле
жизни. Запоминайте – если вдруг в вашем доме скончается тряпка для пола, издохнет пакет картошки,
скиснет дружба, отбросит копыта нежность… Да мало ли что может испортиться в жизни?! Так вот, если
что-то прогнило, возьмите самый большой и прочный пакет из надежного полиэтилена, опустите туда
тухлятину, завяжите покрепче, а потом, не особенно мудрствуя, выбросьте это что-то к чертовой матери. И
не забудьте волшебное слово – «БЫСТРО!»
Сказка с небосклона
Где все это случилось – в королевстве Тинтэгле, у города Су, на побережье, в лесу колокольных
сосен. Когда – за сотню лет до Войны. Как – а бог его знает…
Он был дженом – воином-одиночкой, она – рита – рисовальщик по белой глине. На празднике
Яблонь, самым радостным днем года, в толчее за городской ратушей они столкнулись глазами и не смогли
развести взгляды.
Трое суток – солнечных, лунных, хвойных – они бродили по прибрежным холмам, слушали, как гудят
под ветром стволы колокольных сосен и еле звучно шелестит вереск, вдыхали воздух – смоляной и соленый.
Джен рассказывал про оружие – как творят сталь из земных костей, для чего закаляют клинок в жидком
масле, вине и морской воде, почему мечу дарят имя. Рита рисовала веточкой на песке обереги, которые
мастер наносит ляпис-лазурью на белую черепицу – для радости в доме, для доброго урожая, от пожара или
удара молнии.
Желтый мох был их ложем, дженов плащ укрывал от ночной прохлады, паутиновым кружевом
путались во сне волосы – пепельные и хлебные. Но горечь таилась в уголках губ влюбленных – джен
готовился стать драконом.
…Это просто – ты должен стать самым лучшим. Непобедимым бойцом, мудрецом, провидцем.
Чувствовать небо кожей, растворяться в воде, понимать, как растет трава. Выбирать без сомнений, решать –
и никогда не жалеть о прошлом. Тогда однажды распахнешь крылья…
Джен был молод – до мечты оставались годы. Они простились на закате четвертого дня, пообещав
друг другу, что каждый год будут встречаться в этом лесу утром праздника Яблонь.
Все лето и осень рита бродила по побережью – от города Брок до Покинутой Гавани. Глина бьется
легко – рисовальщику хватит работы. О джене говорили на рыночных площадях, как о воине – известном,
славном, потом великом. Долгую зиму рита пережидала в рыбачьем поселке – училась плести сети, коптить
рыбу, раза три ходила на лов. А когда отгуляли шторма, на крепкой лодке уплыла в Су.
Джен ждал ее в распадке между холмами. Он стал шире в плечах, посмуглел, разукрасился шрамами.
Прямую гарду его меча портили две зазубрины, улыбку – выбитый зуб. Но джен был горд – он теперь самый
сильный. И в доказательство, он сбегал с холма в море, держа риту на одном плече – и ни разу не сбился с
шага
Праздник выдался добрым – влюбленным досталось восемь дней радости.
Долгий год рита жила в Су – ей хотелось коснуться музыки, складывать звуки так же легко, как цвета
на парадной вазе. И когда джен вернулся, она играла ему на флейте дождливыми вечерами. А он голой
ладонью доставал из костра угли и смеялся над ее ужасом. Джен учился бесстрашию – и стал самым
смелым. Под его поцелуями будущее отступало и пряталось…
А наутро их расставания шхуна «Лис» с Того Берега привезла с собой мор в мокрых трюмах. Рита не
успела уйти из города. Полагая бессмысленной смерть под чужим забором, она стала сестрой в бараке.
Умывала, утешала, укачивала, провожала в последний путь. Скудными, прерывистыми ночами, рите
казалось, что она на ристалище и ведет поединок с болезнью. …Если бы не свидание в утро праздника
Яблонь, то вместе с многими – юными и прекрасными – ее тело лежало бы в общей яме за городом. Рита
выжила и победила.
Когда она снова встретилась с дженом, то не узнала его. Гордый воин превратился в мальчишку.
Сумасшедший влюбленный джен кувырком катался по зеленым холмам и хохотал так, что колокольные
сосны гудели вслед эху. Он постиг мудрость мира и спешил поделиться ей. Три дня рита прожила в сказке.
По слову джена к ней прилетали бабочки, белки спускались с сосен, мелодия чудных деревьев
вторила ее флейте. Стайка золотых светлячков следовала за ней, пока, смеясь, она не попросила джена
отпустить бедняжек. А когда его руки ласкали риту, было не различить – где ее тело отвечает на нежность,
где его ладонь радуется ее коже. Дыхание их смешалось, и сердца бились слитно.
На четвертое утро рита сбежала, боясь, что еще глоток счастья, и она попросит стать спутницей в
путешествии, кое надлежит совершить одному. И получит отказ. И умрет.
Еще год рита ждала в тихом монастыре Бергена. Ей поручили расписывать кельи, чтобы
послушницам было светлее искать мир в душе. И на девственных стенах голубым по белому рита рисовала
драконов и птиц и пророков над небесами. Работа дарила ей крылья.
Новая встреча была страшна. Джен исхудал, синева его глаз выцвела, тропки морщин появились на
лбу и у губ. «Я учился быть самым жестоким», – сказал он рите, – «Не спрашивай меня, как». Ночь и день и
еще ночь рита сидела на берегу моря, держа на коленях голову джена. Они молчали. А когда джен ушел,
рита осталась в лесу.
Целое лето и целую осень и целую долгую зиму она плела самую прочную в мире сеть. Из стеблей
сон-травы, из серебряной паутины, из жил оленя и льняных нитей, из собственных бедных волос. А в начале
весны тронулась в долгий путь. К Скале Безумцев у черного озера Эсвольд.
В день весеннего равноденствия человек, захотевший преобразиться в дракона, должен подняться на
эту скалу без крюков и веревок. И прыгнуть вниз с высоты пятисот шагов. Если дракон – полетит, если нет –
разобьется о воду. Поднимались, говорят, многие.
Рита видела, как джен начал восхождение. И, едва он скрылся за поворотом тропы, стала раскидывать
сети. Если не выйдет лететь – прочные нити прервут падение и джен останется цел. Неважно, что все годы
до встречи со смертью, он будет проклинать риту и ее дар – лишь бы жил. К закату сети опутали берега так,
что и камешек не проскользнет мимо…
Рита не разглядела, когда джен прыгнул, услышала только ликующий крик. И – от самой воды взмыл
в небо медноцветный дракон – могучий, прекрасный, гордый! Он самый-самый, он настоящий, он смог!
Рита плакала.
Облака раскрывались как занавес, под ударами звонких крыльев. Джен-дракон парил, расплетая
потоки воздуха, падал к самой глади черной воды и вновь поднимался ввысь. Неборожденным недоступно
такое счастье – как здоровому не понять калеки, впервые встающего с ложа. …Еще один кувырок через
облако, еще один выдох искр, еще один пируэт… Крылатый на мгновение замер в воздухе, оглянулся на
звезды, ища направление, и устремился на запад, уверенно и упорно, как стрела выбирает свою мишень. На
запад, в сторону побережья, к звонкозвучной сосновой роще у белых стен города Су. К завтрашнему утру
праздника Яблонь.
Рита долго смотрела, как теряется в синих тучах стремительный силуэт. Ночь будет грозной – первый
гром после зимней спячки. Но разве какая-то буря способна остановить первый в жизни полет?
Рита ждала, пока джен скроется за горизонтом. Потом неторопливо, на ощупь, смотала сети.
Погладила на прощанье тугие, намертво крученые канаты. Впервые за годы распахнула серебристо-
стальные крылья. С места прыжком подняла в полет тело. Дохнула на груду сетей – она занялись мгновенно.
Тайна останется тайной. Пора спешить. К завтрашнему утру…
Художник, или Сказка о найденном времени
Максиму Качёлкину, с благодарностью
… А началось все банально до невозможного – по улице шел человек. По обычной, узенькой и сырой
улочке Замоскворечья – из тех улочек, обрамленных двухэтажными купеческими усадьбами, что прячут в
себе совершенно другой, неспешный и милый город, – шел обычный, невысокий, слегка сутулый пожилой
человек. Лет пятидесяти с небольшим наверное, в не слишком свежем джинсовом костюме, с маленькой
полуседой бородкой, в тяжелых очках, с плетеной авоськой из которой выглядывало горлышко
ностальгической бутылки кефира, осененное зеленой фольгой. Человек шел, не торопясь, как ходят люди
после работы, огибал лужи, щурился близоруко на толстые фонари (я как раз хотела сказать, что был вечер)
… Вот он поскользнулся на мокрой глине, поднял голову, чтобы полюбоваться роскошным тополем –
влажные, свежие листья в электрическом свете дают удивительно сочный зеленый тон, вот двинулся
дальше… Обычный человек, как вам кажется… Но!
Не последнее место в его жизни сыграло имя – ну подумайте сами, какая судьба ждет в России
человека, записанного в свидетельстве о рождении, как Аркадий Яковлевич Вайншток. Тем более, если отца
звали Яков Гедальевич, а маму – Лариса Ивановна, и к пятому пункту она относилась разве только
фамилией мужа.
Проще говоря, наш герой был «шлимазл» – чудак, лишенный дара удачи, обычно спасающего
блаженных… С детства одержимый желанием рисовать, запечатлеть окружающий мир на покорном холсте,
он слишком поздно понял, что сил, подобающих для мечты, – просто нет. Малюя афиши в кинотеатрах,
оформляя клубы и детские садики, он ждал чуда – и жизнь прошла.
Семья давно кончилась – жена умерла, дети выросли. Единственной его крупной выставки никто не
заметил. Звери, да и женщины в мастерской не прижились, друзей не осталось. Коллеги (для поддержания
бренной плоти наш герой переквалифицировался в уличные портретисты) в основном пили – а его тянуло
блевать с третьей рюмки. Итак, он остался один. Слишком умный, чтобы полагать себя непризнанным
гением, слишком наивный, чтобы просто плюнуть на жизнь, слишком неудачник, чтобы
разочаровываться…
Что осталось – мокрая улица, темный подъезд, пятый этаж без лифта, но с окнами во всю стену – как
