Текст книги "Крысолов. На берегу"
Автор книги: Невил Шют
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)
Дверь открылась, караульные щелкнули каблуками и вытянулись по стойке «смирно». Николь подняла глаза, взяла Шейлу за руку и встала.
– Achtung![100]100
Внимание (смирно)! (нем.)
[Закрыть] – крикнул из канцелярии фельдфебель, и оттуда вышел молодой офицер, Rittmeister[101]101
ротмистр, лейтенант (нем.)
[Закрыть] танкового корпуса. На нем была черная форма, вроде походной британской, на голове черный берет, украшенный орлом и свастикой, и еще нашивка – подобие венка. На погонах, на черном сукне тускло поблескивали алюминием череп и скрещенные кости.
Хоуард выпрямился. Фоке вынул руки из карманов. Дети притихли и с любопытством уставились на человека в черном.
В руке у него был карандаш и записная книжка. Прежде всего он обратился к Хоуарду:
– Wie heissen Sie? Ihr Familienname und Taufname? Ihr Beruf?[102]102
Кто вы такой? Фамилия, имя? Род занятий? (нем.)
[Закрыть]
Кто-то более или менее сносно переводил его вопросы на французский, и он записал подробные сведения обо всех, больших и малых. На вопрос о национальности Хоуард назвал себя, Шейлу и Ронни англичанами, отпираться было бесполезно. Национальности Виллема и Маржана неизвестны, сказал он.
Лейтенант танкист ушел обратно в канцелярию. Через несколько минут дверь снова распахнулась и арестованным было приказано стать смирно. Фельдфебель подошел к двери.
– Folgen Sie mir! Halt! Riihrt Euch![103]103
За мной! Стойте! Вольно! (нем.)
[Закрыть]
Они очутились в канцелярии, напротив длинного стола. За столом сидел ротмистр, который допрашивал их в коридоре. Рядом – немец постарше, у этого грубо вылепленная голова, короткая стрижка, свирепое лицо, пронизывающий взгляд. Он держался очень прямо, деревянно, будто затянутый в корсет; мундир на нем был тоже черный, но более щегольского покроя и с портупеей черной кожи. Этот человек, как потом узнал Хоуард, был майор гестапо Диссен.
Он уставился на Хоуарда, разглядывая его с головы до ног – его одежду, бретонскую шляпу, куртку кирпичного цвета, всю в пятнах, грязный синий комбинезон.
– So, – и он заговорил по-английски, жестко, но вполне сносно выговаривая чужие слова. – Некоторые английские джентльмены еще путешествуют по Франции. – Короткая пауза. – Ницца и Монте-Карло, – продолжал он. – Надеюсь, вы очень приятно провели время.
Старик молчал. Бессмысленно отвечать на насмешки. Офицер повернулся к Николь.
– Вы француженка, – сказал он зло, напористо. – Вы помогали этому человеку тайно действовать против вашей страны. Вы предаете дело перемирия. За это вас следует расстрелять.
Ошеломленная девушка безмолвно смотрела на него.
– Незачем ее запугивать, – сказал Хоуард. – Мы готовы сказать вам правду.
– Знаю я вашу английскую правду, – возразил гестаповец. – Я доберусь до своей правды, хотя бы пришлось эту особу сечь хлыстом, пока на ней живого места не останется, и сорвать все ногти.
– Что именно вы хотите знать? – негромко спросил Хоуард.
– Я хочу знать, каким образом вы ее заставили помогать вам в вашей работе.
Тут старика тихонько, но настойчиво потянули за рукав. Он опустил глаза, и Шейла шепотом потребовала внимания.
– Сейчас, – мягко сказал он. – Подожди немножко.
– Я не могу ждать, – был ответ. – Мне надо сейчас.
Старик обратился к гестаповцу.
– Тут есть маленькое неотложное дело, – сказал он кротко. И указал на Розу. – Можно ей вывести отсюда на минуту эту малышку? Они сейчас вернутся.
Молодой танкист широко улыбнулся; даже черты гестаповца чуть смягчились. Лейтенант сказал два слова караульному, тот выслушал, стоя навытяжку, и вывел девочек из комнаты.
– Я отвечу вам так подробно, как только могу, – сказал Хоуард. – Никакой работы во Франции у меня не было, просто я пытался вернуться в Англию с этими детьми. Что до этой девушки, то она была большим другом моего погибшего сына. Мы с нею были знакомы и раньше.
– Это правда, – сказала Николь. – Когда всякое сообщение с Англией прервалось, мсье Хоуард пришел к нам в Шартр. А Фоке я знаю с детства. Мы просили его доставить мсье и детей в Англию на лодке, но он не согласился, потому что это запрещено.
Хоуард стоял молча и только восхищался девушкой. Если ей поверят, она полностью выгородит Фоке.
Офицер язвительно усмехнулся.
– Не сомневаюсь, что мистер Хоуард желал вернуться в Англию, – сухо сказал он. – Здесь становится слишком жарко для субъектов его сорта. – И вдруг резко бросил: – Чарентона мы поймали. Завтра его расстреляют.
Короткое молчание. Немец так и впился глазами в арестованных, пронизывал взглядом то старика, то Николь. Девушка в недоумении наморщила лоб. Молодой танкист с бесстрастным лицом чертил что-то на промокашке. Наконец Хоуард сказал:
– Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Я не знаю никакого Чарентона.
– Вот как, – сказал немец. – И конечно, вы не знаете вашего майора Кокрейна, и комнаты номер двести двенадцать на втором этаже вашего Военного министерства на Уайтхолле.
Старик ощутил на себе испытующие взгляды всех присутствующих.
– Я никогда не бывал в Военном министерстве, – сказал он, – и понятия не имею, что там за комнаты. Я был знаком с одним майором по фамилии Кокрейн, у него был дом возле Тотна, но тот Кокрейн умер в двадцать четвертом году. Ни с какими другими Кокрейнами я не знаком.
Офицер гестапо хмуро усмехнулся.
– И вы думаете, я вам поверю?
– Да, так я думаю, – сказал старик. – Потому что это правда.
– Позвольте мне сказать два слова, – вмешалась Николь. – Право же, здесь недоразумение. Мсье Хоуард приехал во Францию прямо с Юры, остановился только у нас в Шартре. Он и сам вам скажет.
– Совершенно верно, – сказал Хоуард. – Если угодно, я вам расскажу, как я оказался во Франции.
Немецкий офицер демонстративно посмотрел на свои ручные часы и с наглым скучающим видом откинулся на спинку стула.
– Можете, – сказал он равнодушно. – Даю вам три минуты.
Николь тронула Хоуарда за локоть.
– И расскажите, кто все эти дети и откуда они, – настойчиво сказала она.
Старик чуть помолчал, собираясь с мыслями. Не по силам было ему, в его годы, втиснуть все, что с ним случилось, в три минуты; мысль его работала слишком медленно.
– Я приехал во Францию из Англии в середине апреля, – начал он. – Ночь или две провел в Париже, потом поехал дальше и переночевал в Дижоне. Видите ли, я направлялся в Сидотон, это такое место на Юре, хотел немножко отдохнуть и половить рыбу.
Гестаповец внезапно выпрямился, будто его подкинуло током.
– Какую рыбу? – рявкнул он. – Отвечайте, живо!
Хоуард изумленно посмотрел на него.
– Голубую форель, – сказал он. – Иногда попадается хариус, но это редкость.
– И какой снастью их ловят? Живо!
Старик смотрел на него в замешательстве, не зная, с чего начать.
– Да вот, – сказал он, – нужна девятифутовая леса, но течение обычно очень сильное, так что «три икс» вполне достаточно. Конечно, муха натуральная, вы понимаете.
Немца словно отпустило.
– А какую муху вы берете?
Ну, об этом поговорить было даже приятно.
– Да вот, – с удовольствием начал объяснять старик, – лучше всего форель ловится на «темную оливку» или на «большую синюю». Две или три я поймал на наживку, которая называется «дикий петух», но…
Гестаповец перебил его.
– Врите дальше, – грубо сказал он. – Некогда мне слушать про ваши рыболовные подвиги.
И Хоуард углубился в свою повесть, сжимая ее как только мог. Оба немецких офицера слушали все внимательней и все недоверчивей. Минут через десять старик добрался до конца.
Гестаповец, майор Диссен, посмотрел на него презрительно.
– Ну-с, допустим, вам можно будет вернуться в Англию, – сказал он. – И что вы станете делать со всеми этими детьми?
– Я думал отправить их в Америку, – ответил Хоуард.
– Почему?
– Потому что там безопасно. Потому что детям нехорошо видеть войну. Лучше им быть подальше от нее.
Немец уставился на него.
– Прекрасно сказано. А позвольте спросить, на чьи деньги они бы поехали в Америку?
– О, я оплатил бы проезд, – сказал старик.
Гестаповец презрительно усмехнулся, его все это явно забавляло.
– А в Америке что им делать? Подыхать с голоду?
– Конечно, нет. Там живет моя замужняя дочь. Она их приютит, пока не кончится война.
– Мы даром тратим время, – сказал немец. – Вы что, дураком меня считаете? По-вашему, я поверю такой басне?
– Представьте, мсье, это чистая правда, – сказала Николь. – Я знала сына и знаю отца. Конечно, и дочь такая же. В Америке есть люди, которые щедро помогают беженцам, детям.
– So, – фыркнул Диссен. – Мадемуазель поддерживает эту басню. Что ж, поговорим о самой мадемуазель. Мы слышали, что мадемуазель была подругой сына сего почтенного джентльмена. Очень близкой подругой… – И внезапно рявкнул: – Любовницей, конечно?
Николь выпрямилась.
– Можете говорить все, что вам угодно, – спокойно сказала она. – Можете назвать заход солнца каким-нибудь грязным словом, но его красоту вы этим не запятнаете.
Наступило молчание. Молодой танкист наклонился к гестаповцу и что-то прошептал. Диссен кивнул и снова обратился к старику.
– По датам, – сказал он, – вы успели бы вернуться в Англию, если бы ехали прямо через Дижон. А вы этого не сделали. Вот оно, уязвимое место в вашей басне. Тут-то и начинается вранье. – Он повысил голос. – Почему вы остались во Франции? Отвечайте, живо, хватит болтать чепуху. Даю вам слово, вы у меня заговорите еще до вечера. Так выкладывайте сейчас, вам же будет лучше.
Хоуард был огорчен и сбит с толку.
– В Дижоне эта малышка заболела, – он указал на Шейлу. – Я ведь только что вам рассказал. Нельзя было везти такого больного ребенка.
Побелев от бешенства, гестаповец нагнулся к нему через стол.
– Слушайте, – сказал он, – опять предупреждаю, в последний раз. Со мной шутки плохи. Таким враньем не проведешь и младенца. Если бы вы хотели вернуться в Англию, вы бы уехали.
– Эти дети на моем попечении, – сказал старик. – Я не мог уехать.
– Ложь… ложь… ложь…
Гестаповец хотел еще что-то сказать, но сдержался. Молодой танкист нагнулся к нему и опять почтительно что-то прошептал.
Майор Диссен откинулся на спинку стула.
– Итак, – сказал он, – вы отвергаете нашу доброту и не желаете говорить. Воля ваша. Еще до вечера вы станете откровеннее, мистер англичанин; но к тому времени вам выколют глаза и вы будете корчиться от боли. Это будет недурная забава для моих людей. Мадемуазель тоже на это полюбуется, и детки тоже.
В канцелярии стало очень тихо.
– Сейчас вас уведут, – сказал гестаповец. – Я пришлю за вами, когда мои люди приготовятся начать. – Он подался вперед. – Вот слушайте, что мы хотим знать, и будете знать, о чем надо говорить, даже когда станете слепы и глухи. Мы знаем, что вы шпион, шатались по стране переодетый, а эта женщина и дети служили для вас ширмой. Мы знаем, что вы действовали заодно с Чарентоном, об этом можете и не говорить. Мы знаем, что один из вас, либо вы, либо Чарентон, сообщил в Англию, что фюрер посетит корабли в Бресте, это вы тогда вызвали налет авиации. – Он перевел дух. – Но вот чего мы не знаем и что вы сегодня нам скажете: каким образом сведения попадали в Англию, к этому майору Кокрейну, – он ехидно скривил губу, – который, если верить вашей басне, умер в двадцать четвертом году. Вот о чем вы расскажете, мистер англичанин. И как только это будет сказано, боль прекратится. Помните об этом.
Он махнул фельдфебелю.
– Уведите.
Их вытолкали из комнаты. Хоуард двигался как в тумане; невозможно поверить, что с ним случилось такое. О подобных историях он читал, но как-то не очень верил. Предполагалось, что так поступают с евреями в концентрационных лагерях. Нет, не может быть… неправда.
Фоке отделили от них и куда-то увели. Хоуарда и Николь втолкнули в камеру под лестницей, с зарешеченными окнами; дверь захлопнулась.
– Мы здесь будем обедать, мадемуазель? – спросил Пьер.
– Да, наверно, Пьер, – глухо проговорила Николь.
– А что у нас будет на обед? – спросил Ронни.
Николь обняла его за плечи.
– Не знаю, – машинально сказала она. – Увидим, когда принесут. Теперь пойди поиграй с Розой. Мне надо поговорить с мсье Хоуардом.
И обернулась к старику:
– Все очень плохо. Мы впутались в какую-то чудовищную историю.
Он кивнул.
– Как видно, все дело в том воздушном налете на Брест. Вот когда вам поранило руку.
– В магазинах тогда говорили, что в Брест приехал Адольф Гитлер, – сказала Николь. – Но мы не приняли это всерьез. Столько ходит слухов, столько пустой болтовни.
Замолчали. Хоуард стоял и смотрел в окно на тесный, заросший сорняками дворик. Теперь все понятно. Обстановка сложилась такая, что местным гестаповцам придется усердствовать вовсю. Им просто необходимо предъявить шпионов – виновников налета, или хотя бы изувеченные тела людей, которых они объявят шпионами.
Наконец он заговорил:
– Я не могу сказать им то, чего не знаю, и, пожалуй, для меня это плохо кончится. Если меня убьют, сделаете вы для детей все, что можете, Николь?
– Да, я все сделаю. Но вас не убьют, нет, вас не тронут. Должен же быть какой-то выход…
Она горько покачала головой. Но Хоуард думал о другом.
– Я постараюсь добиться, чтобы они дали мне составить новое завещание, – продолжал он. – Тогда после войны вы сумеете получить в Англии деньги, и вам будет на что содержать детей и дать им образование – тем, у кого нет родных. Но пока не кончится война, вам придется делать все, что только в ваших силах.
Тянулись долгие часы. В полдень солдат принес им жестяную кастрюлю без крышки с каким-то варевом из мяса и овощей и несколько мисок. Детям раздали по миске, и они с наслаждением принялись за обед. Николь поела немного, но старик почти не притронулся к еде.
Солдат убрал поднос, и снова потянулось ожидание. В три часа дверь распахнулась, появился фельдфебель и с ним караульный.
– Le vieux, marchez[104]104
старик, выходите (фр.)
[Закрыть], – скомандовал фельдфебель.
Хоуард шагнул вперед, Николь за ним. Караульный оттолкнул ее.
Старик остановился.
– Одну минуту. – Он взял Николь за руку и поцеловал в лоб. – Ничего, милая, – сказал он. – Не волнуйтесь за меня.
Его заторопили, вывели из здания гестапо на площадь. Сияло солнце; проехали две-три машины, в магазинах местные жители заняты были обычными делами. Жизнь в Ланнили шла своим чередом; из церкви в знойное летнее затишье лился негромкий однообразный напев. Женщины с любопытством смотрели из магазинов на идущего мимо под конвоем Хоуарда.
Его ввели в другое здание и втолкнули в комнату нижнего этажа. Дверь за ним закрыли и заперли. Он огляделся.
Это была обыкновенная мещанская гостиная, обставленная во французском вкусе, с неудобными позолоченными стульями и вычурными безделушками. На стенах в тяжелых золоченых рамах висело несколько очень плохих писанных маслом картин; были тут и пальма в кадке, и на столиках у стены безделушки и выцветшие фотографии в рамках. Посреди комнаты стоял стол, покрытый скатертью.
За этим столом сидел молодой человек в штатском – бледное лицо, темные волосы, совсем молод, лет двадцати с небольшим. Он поднял глаза на входящего Хоуарда.
– Кто вы? – спросил он по-французски.
Он говорил почти лениво, словно все дело не стоило внимания.
Старик стоял у двери, силясь подавить страх. Было тут что-то странное и потому опасное.
– Я англичанин, – сказал он наконец. Бессмысленно было что-то скрывать. – Вчера меня арестовали.
Молодой человек невесело улыбнулся. На этот раз он заговорил по-английски, и притом без малейшего акцента.
– Ну что ж, – сказал он, – входите, садитесь. Вот нас и двое. Я тоже англичанин.
Хоуард отступил на шаг.
– Вы англичанин?!
– Принял английское подданство, – небрежно пояснил тот. – Моя мать родом из Уокинга, и я почти всю жизнь провел в Англии. Мой отец был француз, так что по рождению и я считался французом. Но отец погиб еще в прошлую войну.
– Что же вы здесь делаете?
Молодой человек поманил его к столу.
– Подойдите, садитесь.
Старик придвинул стул к столу и опять спросил о том же.
– Я понятия не имел, что в Ланнили есть еще англичанин, – сказал он. – Что вы все-таки здесь делаете?
– Жду расстрела, – сказал молодой человек.
Оглушительное тягостное молчание. Наконец Хоуард спросил:
– Ваша фамилия не Чарентон?
Тот кивнул.
– Да, я – Чарентон. Я вижу, вам про меня сказали.
И опять в тесной комнате долгое молчание. Хоуард сидел ошеломленный, он не знал что сказать. В замешательстве опустил глаза и увидел на столе руки молодого человека. Чарентон положил руки на стол перед собой и как-то странно их сжал – пальцы переплетены, ладонь левой руки вывернута кверху, ладонь правой – книзу. Большие пальцы скрестились. Заметив недоуменный взгляд старика, Чарентон пристально посмотрел на него и тотчас разнял руки.
И чуть вздохнул.
– Как вы сюда попали? – спросил он.
– Я пытался вернуться в Англию с несколькими детьми…
И Хоуард сызнова поведал свою историю. Молодой человек слушал спокойно и не сводил со старика проницательных пытливых глаз. Выслушав до конца, он сказал:
– Думаю, вам незачем особенно беспокоиться. Вероятно, вас оставят на свободе, позволят жить в каком-нибудь французском городке.
– Боюсь, что будет иначе, – сказал Хоуард. – Видите ли, они считают, что я связан с вами.
Чарентон кивнул.
– Так я и думал. Поэтому нас посадили вместе. Очевидно, подыскивают еще козлов отпущения.
– Боюсь, что так, – сказал Хоуард.
Молодой человек встал и отошел к окну.
– С вами все обойдется, – сказал он наконец; – Улик против вас нет и взять их неоткуда. Рано или поздно вы вернетесь в Англию. – В голосе его сквозила печаль.
– А вы? – спросил Хоуард.
– Я? Мне крышка, – сказал Чарентон. – Насчет меня им все ясно.
Хоуард не верил своим ушам. Казалось, перед ним разыгрывается какой-то спектакль.
– По-видимому, оба мы в трудном положении, – сказал он наконец. – Может быть, ваше тяжелее… не знаю. Но вы можете оказать мне одну услугу. – Он огляделся по сторонам. – Если бы достать лист бумаги и карандаш, я переписал бы свое завещание. Вы его засвидетельствуете?
Чарентон покачал головой.
– Здесь ничего нельзя писать без разрешения немцев, они просто отберут написанное. И ни один документ с моей подписью не дойдет, до Англии. Придется вам найти другого свидетеля, мистер Хоуард.
– Понимаю, – вздохнул старик, потом сказал: – Если я выберусь отсюда, а вы нет, может быть, я сумею для вас что-нибудь сделать? Выполнить какое-нибудь поручение?
Чарентон усмехнулся.
– Никаких поручений, – отрезал он.
– Неужели я ничего не могу сделать?
Молодой человек быстро взглянул на него.
– Вы знаете Оксфорд?
– Прекрасно знаю, – сказал Хоуард. – Вы там бывали?
Чарентон кивнул.
– Я был в Ориеле. Это вверх по реке, мы туда часто ходили, там запруда, мостик, а рядом старая-престарая гостиница, серый каменный дом. Все время журчит вода, и рыба скользит в прозрачной глубине, и цветы, повсюду цветы.
– Вы имеете в виду гостиницу «У форели» в Годстау?
– Да… «У форели». Вы знаете это место?
– Конечно, прекрасно знаю. По крайней мере, знал сорок лет назад.
– Побывайте там как-нибудь в жаркий летний день, – сказал Чарентон. – Посидите на низкой каменной ограде, поглядите на рыбу в пруду и выпейте за меня кружку пива.
– Если я вернусь в Англию, я это сделаю, – сказал Хоуард. И опять оглядел убогую, безвкусную обстановку с претензией на роскошь. – Но может быть, я могу кому-нибудь что-то от вас передать?
Чарентон покачал головой.
– Нет у меня никаких поручений. А если бы и были, я не передал бы их через вас. В комнате почти наверняка есть микрофон, и Диссен подслушивает каждое наше слово. Потому они и свели нас тут. – Он огляделся. – Микрофон, вероятно, за одной из этих картин.
– Вы уверены?
– Безусловно. – Он повысил голос и заговорил по-немецки: – Вы зря теряете время, майор Диссен. Этот человек понятия не имеет о моих делах. – И, чуть помолчав, продолжал: – Но вот что я вам скажу: в один прекрасный день придут англичане и американцы, и вы будете в их власти. Они будут не так деликатны, как после прошлой войны. Если вы убьете этого старика, вас публично вздернут на виселице, и ваш труп останется гнить на ней в назидание всем другим убийцам.
Он обернулся к Хоуарду.
– Пускай слышит, это ему полезно, – спокойно сказал он по-английски.
Старик встревожился.
– Напрасно вы так с ним говорили. Это вам не поможет.
– Мне уже ничто не поможет, – возразил Чарентон. – Со мной, можно считать, покончено.
Хоуард поежился от этой спокойной уверенности.
– Вы раскаиваетесь? – спросил он.
– Нет, честное слово, нет! – Чарентон мальчишески засмеялся. – Нам не удалось попасть в Адольфа, но мы его здорово напугали.
Позади отворилась дверь. Оба круто обернулись: вошли немецкий ефрейтор и солдат. Солдат прошагал в комнату и остановился возле Хоуарда. Ефрейтор сказал грубо:
– Kommen Sie[105]105
идите (нем.)
[Закрыть].
Хоуард встал. Чарентон улыбнулся ему.
– Что я вам говорил? Прощайте. Желаю удачи!
– Прощайте, – ответил старик.
И ничего больше не успел прибавить. Его вытолкали из комнаты. Когда его вели по коридору к выходу, он увидел распахнутую дверь и за нею уже знакомого гестаповца в черном мундире, разъяренное лицо мрачнее тучи. Со сжавшимся сердцем Хоуард вышел между конвоирами на залитую солнцем площадь.
Его отвели обратно к Николь и детям. Ронни бросился к нему.
– Маржан учил нас стоять на голове! – выпалил он. – Я уже умею, и Пьер умеет. А Биллем нет, и девочки тоже не могут. Смотрите, мистер Хоуард, смотрите!
Дети вокруг стали на головы. Николь тревожно смотрела на Хоуарда.
– Вас не тронули?
Старик покачал головой.
– Они надеялись через меня что-нибудь выведать у молодого человека по фамилии Чарентон.
И он коротко рассказал ей о том, что произошло.
– Вот так они и действуют, – сказала Николь. – Я слышала об этом в Шартре. Чтобы добиться своего, они не всегда пытают тело. Они пытают душу.
Долгий день медленно клонился к вечеру. Взаперти в маленькой камере все задыхались от жары, и не так-то просто было развлекать детей. Им нечего было делать, не на что смотреть, и нечего было им почитать. Николь и Хоуард выбивались из сил, поддерживая мир и прекращая ссоры, и это для них оказалось даже отчасти благом: некогда было раздумывать о том, что впереди.
Наконец немецкий солдат принес им ужин – черный кофе и длинные ломти хлеба. За едой дети развлеклись и отдохнули; старик и девушка знали – насытясь, все скоро захотят спать. Когда солдат вернулся за посудой, его спросили о постелях.
Он притащил набитые соломой тюфяки, жесткие подушки и всем по одеялу. Николь и Хоуард приготовили постели, и усталые за день дети сразу охотно улеглись.
Долгие вечерние часы проходили в томительном бездействии. Старик и девушка сидели на своих тюфяках и невесело раздумывали; порой перекинутся несколькими словами и снова замолчат. Около десяти собрались спать; сняли только верхнее платье, легли и укрылись одеялами.
Хоуард сносно спал в эту ночь, но Николь почти не спала. Очень рано, еще до рассвета дверь камеры с грохотом распахнулась. Появился ефрейтор в полной форме, со штыком на поясе и в стальной каске. Он потряс Хоуарда за плечо.
– Auf![106]106
Выходи! (нем.)
[Закрыть] – приказал он и знаками велел старику встать и одеться.
Николь, немного испуганная, приподнялась на локте.
– Мне тоже вставать? – спросила она.
Немец понял, покачал головой.
Натягивая в полутьме куртку, Хоуард повернулся к девушке.
– Наверно, опять допрос, – сказал он. – Не тревожьтесь. Я скоро вернусь.
Николь была глубоко взволнована.
– Мы с детьми будем вас ждать, – просто сказала она. – Я о них позабочусь.
– Знаю, – сказал старик. – Au revoir[107]107
до свиданья (фр.)
[Закрыть].
В холодном предутреннем свете его повели через площадь, мимо церкви, к большому дому, где вывешен был флаг со свастикой. Привели не в ту комнату, где допрашивали в первый раз, а вверх по лестнице. Когда-то здесь была спальня, и кое-что из обстановки осталось, но кровать вынесли, и теперь тут была какая-то канцелярия.
У окна стоял гестаповский офицер в черном мундире, майор Диссен.
– So, – сказал он. – Опять этот англичанин.
Хоуард молчал. Диссен сказал что-то по-немецки ефрейтору и солдату, которые привели арестованного. Ефрейтор отдал честь, вышел и закрыл за собой дверь. Солдат стоял у двери навытяжку. В комнате уже разливался серый свет холодного, пасмурного утра.
– Подойдите сюда, – сказал гестаповец. – Поглядите в окно. Славный садик, правда?
Старик подошел. За окном был сад, окруженный высокой стеной красного кирпича, ее заслоняли фруктовые деревья. Заботливо ухоженный сад, деревья уже большие, приятно посмотреть.
– Да, – негромко сказал Хоуард, – славный сад.
Чутье подсказывало, что для него расставили какую-то западню.
– Через несколько минут здесь умрет ваш друг мистер Чарентон, – сказал немец. – Если вы ему не поможете, его расстреляют как шпиона.
Старик посмотрел на него в упор.
– Не понимаю, зачем вы привели меня сюда, – сказал он. – Я впервые встретил Чарентона вчера, когда вы свели нас вместе. Это очень храбрый и очень хороший молодой человек. Если вы его расстреляете, вы сделаете дурное дело. Такому человеку следует сохранить жизнь, чтобы, когда эта война кончится, он мог работать на благо людям.
– Очень милая речь, – сказал немец. – Я с вами согласен, ему следует сохранить жизнь. И он будет жить, если вы ему поможете. Он останется в плену до конца войны, ждать уже недолго. Самое большее полгода. Потом его освободят. – Гестаповец повернулся к окну; – Смотрите. Его ведут.
Старик посмотрел в окно. По садовой дорожке конвой из шести немецких солдат с винтовками вел Чарентона. Командовал фельдфебель; позади, сунув руки в карманы, неторопливо шел офицер. Руки Чарентону не связали, и он шел очень спокойно.
Хоуард обернулся к Диссену.
– Чего вы хотите? Для чего вы заставляете меня на это смотреть?
– Я велел привести вас сюда, потому что хочу посмотреть, не поможете ли вы вашему другу в минуту, когда он нуждается в помощи. – Немец наклонился к старику. – Послушайте, – он понизил голос, – это же пустяк, это не повредит ни вам, ни ему. И это ничего не изменит в ходе войны, потому что Англия все равно обречена. Если вы скажете мне, каким образом он передавал сведения из Франции в Англию, вашему майору Кокрейну, я остановлю казнь.
Он отступил на шаг.
– Чего тут раздумывать? Рассуждайте здраво. Какой смысл дать храброму молодому человеку умереть, если его можно спасти, чтобы после войны он мог работать на благо вашего отечества. И ведь никто ничего не узнает. Чарентон останется в тюрьме на месяц или два, пока не кончится война; потом его выпустят. Вам со всеми детьми надо будет остаться во Франции, но если вы сейчас нам поможете, вам незачем оставаться в тюрьме. Вы сможете преспокойно жить в Шартре вместе с этой молодой женщиной. Потом война кончится, и осенью вы поедете домой. Из Англии не будет никаких запросов, ведь к тому времени вся система британского шпионажа рассыплется. Вы ничем не рискуете, и вы можете спасти жизнь этому молодому человеку. – Он опять наклонился к Хоуарду и снова понизил голос: – Всего лишь два словечка. Скажите, как он это делал? Он никогда не узнает, что вы сказали.
Старик расширенными глазами смотрел на гестаповца.
– Не могу я вам сказать. Я ничего не знаю, это чистая правда. Я никак не был связан с его делами.
Он сказал это с облегчением. Будь он осведомлен, было бы куда сложнее.
Майор Диссен отошел от него. Сказал грубо:
– Вздор. Не верю. Вы знаете достаточно, чтобы помочь агенту вашей страны, когда он нуждается в вашей помощи. Все туристы в любой чужой стране знают достаточно. Вы что, дураком меня считаете?
– Может быть, это верно в отношении немецких туристов, – сказал Хоуард. – В Англии обыкновенные туристы ничего не знают о шпионаже. Говорю вам, я не знаю решительно ничего такого, что помогло бы этому человеку.
Немец закусил губу.
– Я склонен думать, что вы сами шпион, – сказал он. – Вы шатались по всей Франции, переодетый, никому не известно, где вы побывали. Берегитесь. Как бы и вам не разделить его участь.
– Если и так, все равно я не могу сказать ничего ценного для вас, потому что я ничего не знаю, – возразил старик.
Диссен опять повернулся к окну.
– У вас не так уж много времени, – сказал он. – Минута или две, не больше. Одумайтесь, пока не поздно.
Хоуард посмотрел в сад. Чарентона поставили спиной к стене, перед сливовым деревом. Руки его теперь были связаны за спиной, и фельдфебель завязывал ему глаза красным бумажным платком.
– Никто никогда не узнает, – сказал гестаповец. – У вас еще есть время его спасти.
– Я не могу спасти его таким образом, – сказал старик. – Я ровно ничего не знаю. Но то, что вы делаете, дурно, безнравственно. И в конце концов вы на этом ничего не выгадаете.
Гестаповец круто обернулся к нему. Приблизил лицо чуть не вплотную к лицу старика.
– Он дал вам поручения, – сказал свирепо. – Воображаете, что вы большой ловкач, но меня не проведешь. «У форели»… пиво… цветы… рыба! За дурака меня считаете? Что все это значит?
– Именно то, что он сказал, – ответил Хоуард. – Этот уголок ему очень мил. Вот и все.
Немец угрюмо отстранился.
– Не верю, – процедил он сквозь зубы.
В саду фельдфебель оставил молодого человека у стены. Шестеро солдат выстроились в ряд напротив него, шагов за десять. Офицер подал команду, щелкнули затворы.
– Я не намерен больше тянуть, – сказал Диссен. – Итак, вам нечего сказать, чтобы спасти ему жизнь?
Старик покачал головой.
Офицер в саду поднял голову и посмотрел на окно. Диссен махнул рукой. Офицер повернулся, выпрямился и резко выкрикнул команду. Раздался неровный залп. Человек у сливового дерева обмяк, упал наземь, тело дернулось раза два и застыло неподвижно.
Старик отвернулся, еле одолевая дурноту. Диссен отошел на середину комнаты. Часовой по-прежнему бесстрастно стоял у двери.
– Не знаю, верить ли вашей басне, – хмуро сказал наконец Диссен. – Если вы шпион, то, во всяком случае, очень ловкий.
– Я не шпион.
– Тогда что вы делали во Франции? Зачем шатались повсюду, переодетый французским крестьянином?
– Я уже вам говорил Много раз, – устало сказал старик. – Я старался вывезти детей в Англию, отправить их к родным или в Америку.
– Ложь, ложь! – взорвался немец. – Вечно та же ложь! Все вы, англичане, одинаковы! Упрямы, как мулы! – Он вытянул шею и кричал прямо в лицо Хоуарду: – Все вы одна шайка! – Он кивнул на сад за окном. – Вы могли этому помешать, но не помешали.
– Я не мог помешать вам убить этого юношу. Это на вашей совести.
– Я не хотел его убивать, – мрачно сказал гестаповец. – Он меня заставил, вы оба заставили. Вы оба виноваты в его смерти. Вы не оставили мне другого выхода.
Молчание.
– Все время вы только и делаете, что лжете и подкапываетесь под нас. Ваш Черчилль и ваш Чемберлен провокаторы, житья нам не давали, это они заставили нас воевать. И вы такой же.
Старик не отвечал.
Немец немного овладел собой, прошагал через комнату и сел к столу.
– Сочинили басню с отправкой детей в Америку. Не верю ни одному слову.
