Текст книги "Импотент, или секретный эксперимент профессора Шваца"

Автор книги: Нестор Бегемотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– Отдай торт, гад!

Посудомойщик дал повару ногой по колену и устремился к изящному господину.

– Ага! Буржуйское отродье! – заорал он и, с хлюпом влепив торт в холеное лицо, начал поливать господина томатным соусом, приговаривая:

– Я там на кухне вкалываю, а эта свинья тут жрет! Завизжали дамы. В ужасе прибежал директор ресторана господин Бронсон.

– Вы уволены! – закричал он посудомойщику.

– Я и сам не буду работать в ресторане, где жрут такие задницы!

И, кинув на пол мокрый фартук, посудомойщик гордо удалился.

– О, Господи! – стонал директор, пытаясь счищать с господина торт. – Прошу вас, извините…

– Э… – привстал замазанный господин. – Испортили фрак… От Диора фрак-то…

– Не извольте беспокоиться! Пройдемте ко мне в кабинет, через полчаса фрак будет как новый, а вы умоетесь…

– Э… Моральный ущерб… Полицию… надо бы…

– Не извольте беспокоиться! Мы возместим! Сто долларов вас устроит?

–Э…

– Понимаю-с! Двести долларов и бесплатное питание в течение целого года! Умоляю, только не надо беспокоить полицию, иначе репутации ресторана будет нанесен неоценимый ущерб! Триста долларов!

Через час-полтора изящный господин, умытый и почищенный, вышел из ресторана и пошел по улице.

Прислонившись к фонарному столбу, его ждал бывший посудомойщик.

– Привет, Петрович! – обрадовался он. – Как дела?

– Триста долларов, – ответил сияющий Петрович. – И я еще бутылочку бренди прихватил.

– Это грамотно!

– Завтра твоя очередь быть приличным господином. На этот раз в ресторане Джеккинса. А я утречком устроюсь туда посудомойщиком.

– Отлично! Только не поливай меня томатным соусом, я его терпеть не могу!

И друзья отправились пить честно заработанный бренди.

Плохо быть жадным

(из серии «Жадность»)

В последнее время у литератора Дамкина обнаружилось новое хобби: как только у него появлялись хоть какие-нибудь деньги, он покупал килограмм чего-либо, причем, подлец! Выбирал чего подороже – то изюм, то грецкие орехи – и кормил голубей.

– Совсем Дамкин съехал, – жаловался его соавтор, литератор Стрекозов.

– Я же не виноват, что я добрый и люблю голубей! – возражал Дамкин. – А им тоже кушать хочется.

– Вот и корми их хлебом! Так ведь нет! Ты всякую фигню подороже покупаешь!

– Ну ты и жадина, Стрекозов, – удивился Дамкин. – А если тебя только хлебом кормить и больше не давать ни пива, ни воблы? Жадина-баранина!

– Сам ты задница говяжья! – обиделся Стрекозов. – На что я пива куплю, когда ты все наши деньги на этих мерзких голубей перевел?!

– Ты ничего не понимаешь! – молвил Дамкин, рассыпая по асфальту килограмм тыквенных семечек. – А еще литератор! Посмотри, ведь это же почти как люди! Вот этот с перебитой ногой – инвалид, никто его не любит, все отталкивают, обжирают. Он такой грустный…

– Как я, – сказал Стрекозов.

– А вот этот – гопник. Смотри, как всех гоняет и все сам жрет! Ну, ведь круто, а?

фу! плюнул Стрекозов. – Какие они жадные, противные! Жрут и жрут! Вот этот толстый сейчас вообще лопнет от жадности!

– Да брось ты, – кротко сказал Дамкин. – Божья птичка…

И тут «божья птичка» лопнула от жадности.

– Вот черт! – только и вымолвил пораженный Дамкин, разглядывая загаженные брюки. – Ну и сволочь!

– Я же предупреждал, – злорадно ухмыльнулся Стрекозов. – Лучше бы пошли пиво пить.

– Много не пей, – сказал Дамкин. – А то тоже лопнешь.

– Я же не от жадности пью, а от жажды, – возразил Стрекозов. – Да и как выпьешь много, ты ведь почти все деньги потратил на своих дурацких голубей!

– Но зато, как он взорвался! – протянул Дамкин с восхищением и, призадумавшись, добавил: – Да… Однако, плохо быть жадным…

Жадность

(из серии «Жадность»)

На площади Цезаря Куникова стоял сияющий, как египетский апельсин литератор Дамкин с мешком арахиса. Весьма довольный собой, литератор тщательно очищал орешки от шелухи и кормил ими голубей.

– Глупая птица голубь, – приговаривал он. – Жадная!

Жадные голуби клевали неожиданные подарки судьбы и от жадности лопались, словно огромные мыльные пузыри. Радостно вскрикивая при каждом лопнувшем пузыре, Дамкин хлопал себя по коленкам и оглушительно ржал.

Но слишком долго ему радоваться не пришлось. Злобно урча, подъехал желто-синий милицейский «Рафик», три здоровенных мента скрутили известного литератора и отвезли в отделение, где Дамкин был оштрафован на десять рублей за то, что пачкал площадь Цезаря Куникова внутренностями лопнувших голубей.

– При чем тут я? – разводил руками Дамкин. – Я только кормил птичек орешками, а уж взрывались-то они сами! Кто знает, какими радиоактивными отходами они на московских помойках питаются? За это надо не меня, а Моссовет штрафовать! Совсем улицы перестали убирать!

Но доводы Дамкина ни на кого впечатления не произвели, оштрафовали, конфисковали арахис и вытолкнули бедного литератора на улицу, наподдав при этом ногой по заднему месту.

Таким образом Дамкин на своей заднице испытал, какие сволочи эти менты, и решил написать об этом новый гениальный роман.

А оставшийся после кормежки голубей арахис сожрали так невежливо обошедшиеся с литератором милиционеры. Жаль, что Дамкин уже ушел, а то бы он порадовался, глядя, как стражи порядка лопаются от жадности, забрызгивая стены отделения своими вонючими внутренностями.

Урюк

(из серии «Жадность»)

На Красной площади, неподалеку от мавзолея вождя пролетариата, стоял литератор Дамкин и торговал сушеным урюком. Вокруг литератора ходили возмущенные до глубины души менты, но придраться к Дамкину не смели, поскольку у того было разрешение Моссовета, нарисованное художником Бронштейном.

Урюк был вкусный, и к Дамкину выстроилась огромная очередь.

– Товарищи! Мешок большой, всем хватит! – надрывался литератор, но жадные покупатели, имевшие богатый опыт жизни в Советской стране, не верили, что хватит всем, толкались, дрались и кричали:

– Один стакан в руки! И пусть визитки предъявляют! А то понаехало тут мешочников!

Очередь в мавзолей быстро убавилась до двух человек – охранников, стерегущих чучело Ленина, – да и те не стояли по стойке смирно, а переминались с ноги на ногу – уж больно им, видно, хотелось урюка! А в мавзолее Ленина, как известно, урюком не кормят.

К Дамкину, расталкивая толпу покупателей, подошел литератор Стрекозов.

– Куда без очереди?! – заорали в толпе, сотнями ненавидящих взглядов пронзая бедного Стрекозова.

– Я – ветеран, – соврал Стрекозов и, запустив руку в мешок с урюком, достал полную горсть и, демонстративно громко чавкая, начал его есть.

Подобной наглости в московских очередях еще не видели. Мало того, что влез без очереди, так еще и жрет, не заплатив!

– Какой такой, в задницу, ветеран?! – завопил небритый мужик в синем пиджаке. – Я, может, тоже инвалид шестой группы! Тут вам не магазин «Ветеран»! Развели нахлебников! Тут все ветераны!!!

– Точно, точно! – поддакивали старушки с многочисленными сумками. – То ветераны сраные, то матери-героини! Довели страну! Урюка негде купить!

– Я не мать-героиня, – с достоинством возразил Стрекозов, выплевывая косточки. – И даже не отец-героин. Просто, урюка шибко захотелось.

– Урюка ему захотелось! – рассвирепели покупатели, надвигаясь на литератора с кулаками. – А в репу тебе не хочется?

– Ну, ни фига ж себе! Звери! – удивился Стрекозов. – И это, как нас в школе учили, новая общность людей – Советский народ? Офонареть! Дамкин, сворачивайся! Пошли пиво пить.

– А урюк? – спросил Дамкин. – Нам его самим не съесть, Гиви Шевелидзе целых пять мешков привез!

– Да уж лучше голубей покормить, чем этих строителей коммунизма!

Дамкин вскинул мешок на плечо, и литераторы пошли пить пиво.

Разочарованная очередь, на чем свет стоит ругая Дамкина, Стрекозова и Советскую власть, расходилась. Снова выросла очередь в мавзолей – урюка нет, так хоть на Ленина посмотреть…

Президент

(из серии «Жадность»)

Литератор Дамкин выдвинул свою кандидатуру на пост Президента России. В его предвыборной программе золотой нитью проходила светлая мысль: «Если человеку есть, чем накормить голубей – значит, человек сам сыт и доволен».

Развернулась широкая кампания по рекламированию Дамкина. Литератора показывали по телевизору, его речи передавали по радио, печатали в газетах, художник Бронштейн написал картину «Дамкин и голуби», которую вывесили в Третьяковке.

Популярность Дамкина затмила всех остальных кандидатов. В Москве даже любера помирились с панками – и те, и другие сделали прически под Дамкина, налепили на себя значки с изображением голубей, назвали себя «голубятами» и ходили по столице с лозунгами: «Кормить голубей – верх милосердия!», «Останься сам голодный, а голубя накорми!», «Народ и голуби едины!».

Тут и сям граждане скупали крупы, хлеб, ягоды, и все это скармливали голубям. Голуби разжирели, разучились летать, ходили повсюду важные и толстые, чувствуя себя, как дома.

Столица бурлила в ожидании выборов. Мода на кормление голубей перешагнула границы. Птиц кормили в Париже, Лондоне, Нью-Йорке. И над всем этим – портрет улыбающегося от уха до уха Дамкина.

– Ты чего, Дамкин, ошизел? – спросил литератор Стрекозов, прерывая мечты фантазирующего соавтора. – Социализм в СССР построили, так ты теперь хочешь голубизм построить?

– Дурак ты, Стрекозов, – добродушно отозвался Дамкин. – Вот стану Президентом, Шнобелевскую премию получу – пивка попьем с креветками. А кроме того, сам подумай, все наши романы напечатают. Поди не напечатай роман самого Президента! Вон у Леонида Ильича даже «Малую Землю» напечатали, да еще и шедевром признали!

– Жадный ты, Дамкин, – проникся Стрекозов и сурово покачал головой. – И пива тебе, и романы. Нельзя быть таким жадным. Скромнее надо быть!

– Сам ты козел, – обиделся будущий Президент и, поднявшись с облезлого дивана, ушел кормить голубей.

Чем черт не шутит, может действительно станет Президентом?

Партийная работа

(из серии «Ленин жив»)

Под звуки заводного канкана, исполняемого развеселыми цыганами в красных рубашках, перезрелые красотки на сцене демонстрировали весьма несвежее французское белье. Толстые красномордые финны пили пиво, хлопали в ладоши и громкими криками поощряли танцовщиц повыше поднимать кривые ноги.

Феликс Эдмундович мутным глазом закоренелого подпольщика взглянул на сцену и откупорил третью бутылку коньяка. Погладив клинообразную бороденку, он ловко опрокинул стопку, вынул из кармана соленый огурец, откусил и, прикинув, хватит ли закусить еще одну стопку, сунул остаток назад, в карман.

Он ждал. Ждал уже давно.

«Бить морду или нет?» – подумал Железный Феликс, с неудовольствием глядя на веселящихся финнов. В стране – революция, а эти гады тут…

Шел март семнадцатого года. Погода была на редкость мерзостная, часто шел снег, Финский залив хоть и трещал, но вскрываться не собирался.

Феликсу хотелось домой. О, как ему надоели эти отвратительные финны…

На плечо Дзержинского легла тяжелая рука. Он оглянулся, автоматически замахиваясь, чтобы дать нахалу в зубы. Но на него смотрело улыбающееся лицо Владимира Ильича.

– Владимир Ильич! – замычал Феликс. – А я тут жду и жду…

Друзья радостно обнялись.

Ульянов выпил из горла с полбутылки, с интересом взглянул на сцену. Феликс с любовью смотрел на поздоровевшее лицо вождя.

– Как там в Разливе? – спросил он, чтобы хоть что-то спросить и услышать любимый голос.

– Курорт, – сказал Ильич. – Только, что телок нет. А здесь девочки ничего!

– По три рубля штука.

– У меня еще есть три сорок партийных денег. Можем взять одну на двоих. Пойдем?

– Да я тут коньячок поназаказывал, – потупился Феликс Эдмундович, – а денег нет. Лицо будут бить.

– А! – Ульянов посуровел. – Буржуйские отродья! Ну, тогда девочки подождут. Партийная работа главнее всего!

И Владимир Ильич достал из кармана кастет, который совсем недавно ему подарила на день рождения Надежда Константиновна Крупская.

Телефоны, самовары…

(из серии «Ленин жив»)

– Але, девушка! Мне 77-96, пожалуйста! Кто говорит? Ленин говорит. Да, да, тот самый Владимир Ильич, который Ульянов. Что? Нет, я вас не разыгрываю, Ленин я, Ленин! Какие шутки! Что? Чем могу доказать? Уверяю вас, честное большевистское слово даю, что я – Ленин. Не издеваюсь я над самым святым! Что? Кто может подтвердить, что это я? Да вот, Феликс Эдмундович…

– Але, девушка! Дзержинский у телефона. С вами только что говорил самый настоящий Владимир Ильич Ульянов-Ленин. Нет, не однофамилец. Нет. Нет. Вы что, не слышали, как он картавит? Что значит «подделывается»? Что значит «перестаньте хулиганить»? Это вы перестаньте хулиганить! Дайте нам 77-96! Кто я такой? Дзержинский! Кто может это доказать? Вам что, может еще Бонч-Бруевича позвать? Не верите? Ну, позвоните тогда нам 77-75 – Смольный, кабинет Ленина, сами убедитесь! Что «не положено»? Вам звонить Ленину не положено? Конечно, не положено! Тогда дайте нам 77-96! Никто не безобразничает! О, господи! Да я сам знаю, что бога нет. Тоже мне, комсомолка нашлась вонючая, учить меня будет… Ну, вот, бросила трубку. И козлом обозвала…

– Ну, народ…

– Владимир Ильич, а может самим сходить? Ведь всего на два этажа спуститься – и кабинет Луначарского, возьмем наш самоварчик и сами принесем…

– Э нет, батенька! Так мы их совсем разбалуем! Никакой партийной дисциплины не будет! Луначарский брал самовар на два часа! Сам унес – сам пусть и принесет! Дай телефон. Але, девушка! Мне 77-96, Ленин говорит…

Ленин и рокеры

(из серии «Ленин жив»)

– А у тебя есть «стратокастер»? – спросил Владимир Ильич у рокера Вити, гуляя по ДК, где в Ленинской комнате базировалась Витина рок-группа.

– Есть! – радостно воскликнул Витя, протягивая вождю мирового пролетариата свою гитару.

– О! Весьма круто! – со знанием дела оценил Владимир Ильич, поглаживая лакированную поверхность. – Звучит-то ничего?

– Клево звучит! – сказал Витя, сияя, как лампочка Ильича. – Прям как танк!

Ленин присел на стул и взял пару аккордов.

– Э, батенька, да у тебя тут третья струна оболталась! Совсем никуда не годится!

– Оболталась, – с горечью подтвердил Витя. – Да в магазине полки пустые, фиг чего купишь!

Владимир Ильич покачал головой и достал из кармана коробку с нерусскими буквочками.

– Во, Бонч-Бруевич из ГДР привез комплектик струн. Дарю!

– «Лисичка»! – возрадовался Витя, подпрыгнув от счастья. – Это ж мои любимые струны! Ну, теперь я такой тяжеляк зафигачу, аж болты над Парижем зацветут!

– Ну, ну, – похлопал рокера по плечу Владимир Ильич и подошел к ударнику Игорю.

– А у тебя есть барабан?

– Есть! – радостно закричал Игорь, вынимая из-за спины огромный порваный бас-барабан…

Ленин и Сеня

(из серии «Ленин жив»)

Сеня мыл Ленина. То есть не самого Владимира Ильича, конечно, а памятники великого вождя.

Ранним утром, когда город еще спал, и лишь соловьи заливались на своих деревьях, Сеня подъезжал на поливальной машине, доставал шланг и мощными струями воды смывал с монумента пыль и следы нахальных голубей. Когда что-либо смыть не удавалось, Сеня ставил лестницу и протирал железную лысину фланелевой тряпочкой.

В маленьком городке, где жил Сеня, памятников Ленину было двенадцать. Некоторые из них Сеня очень любил, особенно на главной площади, где Ленин так душевно указывает рукой в светлое будущее. Сеня часто смотрел в том направлении, но ничего, кроме свинарника, не видел. Однако в светлое будущее свято верил и мечтал дожить.

Были памятники, которые не нравились Сене. Ленин на них был скучный и чугунный. Но чтобы никто не догадался об этой неприязни, Сеня мыл этих Лениных даже лучше, чем любимых.

И была у Сени мечта.

Мечтал Сеня съездить в Москву и посмотреть на Владимира Ильича в Мавзолее. Знающие люди говорили, что в Мавзолее он ну прям как живой!

И вот Сеня поднакопил денег, взял отпуск и поехал. И приехал он на Красную площадь, отстоял в длинной очереди, как за водкой в его родном городе, прошел, наконец-то, мимо строгих истуканистых часовых с деревянными лицами и вошел в святая святых каждого советского человека – в Мавзолей Ленина.

Да, Ленин был как живой. Казалось, сейчас встанет и пойдет. Подойдет к Сене и скажет:

– Здравствуй, Сеня. Спасибо тебе, Сеня, что так долго мыл меня. Теперь я живой, сам буду мыться.

– Проходи, чего встал! – шепотом подтолкнул Сеню милиционер.

– Извините, – сказал Сеня тоже шепотом. – А не подскажете, тут Ленина кто-нибудь моет?

– Что? – не понял милиционер. – Как?

– Ну, водой, – стесняясь, пояснил Сеня.

– Ты чего, парень, того? – покрутил милиционер у виска. – А ну, вали отсюда, урод!

Сеня и до сих пор моет Ленина в своем родном городе.

Кепка Ильича

(из серии «Ленин жив»)

Говорят, из всего многообразия головных уборов В.И. Ленин предпочитал кепки. Я сам, правда, никогда не видел вождя в кепке, разве что на картинках, но нет никаких оснований не верить тем, кто частенько созерцал вождя в его любимой кепочке.

Сколько кепок было у Ильича? Сейчас, наверно, этого не знает никто.

Сидоров продавал кепки Ильича. Кепки были серые, с небольшим козырьком и пимпочкой на макушке. Глядя на кепку, так и хотелось представить в ней Ильича, хитро прищурившегося и показывающего язык.

Кепки Ильича пользовались спросом. Еще бы! Наденешь такую кепку, и как будто бы уже приобщился.

Особенно любили кепки грузины.

– Вах! Какая кепка! – восклицали они, вытаращив глаза. – На самом деле Ленинская кепка?

– Конечно, – заверял Сидоров, прикладывая руку к сердцу. – Самая настоящая! Из Ленинской коллекции кепок!

– Вах! – удивлялись грузины и брали кепки в нескольких экземплярах – себе и родственникам.

Однажды Сидоров, как обычно, стоял на рынке с десятком свеженьких, только что сшитых кепок. Засмотрелся Сидоров на облака и не заметил покупателя.

– Здгаствуйте, товагищ, – картавя молвил покупатель. – Почем кепки?

Сидоров глянул и оторопел. На него смотрел живой Ильич.

– Хогошие у вас, товагищ, кепочки, – проговорил Ильич и, взяв одну, примерил. – Так почем?

– Э… – промямлил Сидоров и вытянулся по стойке «смирно». – Берите за так, товарищ Ленин!

– Это вы, батенька, молодец! – похвалил Ильич. – Кепки бесплатно – еще один шаг к коммунистическому обществу. Кстати, раз за так, я возьму две.

– Берите три! – просиял Сидоров. – Отличные кепки, им износу не будет!

– Так и быть, – согласился Ильич. – Давайте три!

Сидоров протянул Ленину три кепки и смущенно попросил:

– Владимир Ильич, а ту кепку, что у вас на голове, подарите мне! Я ее сам буду носить! Настоящая кепка Ильича!

– На! – Ильич вернул кепку, которую примерял, Сидорову и ушел, надев одну кепку на голову, вторую сжимая в руке, а третью положив в карман пиджака.

С этого дня Сидоров не снимал с головы кепку Ильича. Ходил в ней по улицам и дома, обедал и даже спал.

Наступила зима. Сидоров и зимой ходил в любимой кепке. Холодная была зима. Сидоров заболел и умер. Похоронили его в кепке Ильича.

Жаль. Никто теперь не продает на рынке кепки. Негде теперь кепку купить…

Ленин и литераторы

(из серии «Ленин жив»)

Владимир Ильич шел по московским улицам и ничего не узнавал. За каких-то семьдесят лет Советской власти все так изменилось! И, надо сказать, не в лучшую сторону. Куда делись Арбатские переулки, в которых так хорошо было уходить от хвоста! На их месте теперь катят машины по Калининскому мимо уродливых домов-книг… Как изменилась Тверская, на которой у большевиков было три конспиративных квартиры! Где Никольская, на которой жила знакомая модисточка… Нет, решительно ничего Ленин не узнавал!

И что самое странное, никто не собирался узнавать самого Владимира Ильича. Люди спешили по своим делам, стояли в очередях, а на Ленина не обращали никакого внимания.

«Ничего не понимаю, – подумал Владимир Ильич. – Ведь на каждом червонце мой портрет, а меня не узнают… За что боролись?»

Около кинотеатра «Художественный» рядом с большим рюкзаком стоял литератор Дамкин, которого Владимир Ильич сразу узнал. Совсем недавно ему попался в «Юности» рассказ этого литератора, антисоветчинкой, скажем прямо, попахивающий рассказ, но написанный живо. Ленин тогда еще подумал:

«Талант, глыба, но неужели он ничего не знает о моем принципе партийности…»

Там же, в «Юности», была и фотография Дамкина.

– Здгавствуйте, товагищ Дамкин, – поздоровался Ильич, картавя по старой конспиративной привычке.

– Здравствуйте, товарищ Ленин, – весело откликнулся литератор.

– Как! Вы меня узнали?

– Ну, кто же вас не знает! Нам же зарплату червонцами выдают!

– А вот на улицах меня никто не пгизнает, – пожаловался Владимир Ильич.

– Мало, наверно, народ денег получает, вот и не желает признавать. А кроме того, народец-то у нас недоверчивый, – пояснил Дамкин. – Увидел Ленина и не поверил, что это самый настоящий Ленин. У нас на улицах даже Хазанова бы не узнали. Да что там Хазанов! Меня, и то не всегда узнают!

– А, ну, тогда дгугое дело! – успокоился вождь пролетариата. – А я-то уж было подумал, забыл народ про духовные ценности, потерял ориентиры…

– Нет, наш народ не такой! – убежденно молвил Дамкин, оглядываясь по сторонам.

– Точно, не такой! – воскликнул Владимир Ильич. – Слушай, Дамкин, а не попить ли нам по этому поводу пивка?

– Да у меня денег нет, – Дамкин вывернул карманы, действительно оказавшиеся пустыми.

– Это не пгоблема, – хлопнул его по плечу Владимир Ильич. – Деньги есть у меня!

– Не проблема, – кивнул Дамкин. – Зато проблема – пива найти. В этой Совдепии все не как у людей. Пол-Москвы надо обегать, прежде чем найдешь пивка. А найдешь – так очередь надо часа на два отстоять!

– Часа на два? – поразился Ленин. – А у нас в Кремле свободно!

– Дык то в Кремле!

– Пойдем в Кремль, – предложил Ленин. – Там и выпьем.

– Не пустят меня в Кремль, – сказал Дамкин, взглянув на свои драные джинсы.

– Да-а, – протянул Ильич, критически оглядывая прикид Дамкина. – Пожалуй, что и не пустят.

– Ну, и фиг с ними! – беспечно ответил Дамкин.

– Тебе-то фиг, а мне выпить не с кем!

– Что ж, в Кремле народу что ли мало?

– Да народу-то хватает. Но хочется с кем-нибудь интеллигентным пообщаться.

– Увы, – развел руками литератор. – Знать не судьба.

– Ну, прощай, Дамкин, – печально молвил Ильич.

– Счастливо, товарищ Ленин.

Глядя уныло в землю, товарищ Ленин ушел в Кремль пить пиво в одиночестве.

А литератор Дамкин наклонился и поправил рюкзак, на что тот отозвался бутылочным звоном.

«Звенит, – подумал довольный Дамкин, которому пришлось обегать пол-Москвы и плодотворно провести два часа в очереди. – «Жигулевское»! Двадцать штук!»

Литератор Дамкин ждал литератора Стрекозова, который отправился искать воблу.

Мистик

Затрезвонил телефон. Отложив бритву и наскоро стерев пену с лица, я бросился поднимать трубку, отстранив от аппарата полупрозрачно фосфоресцирующего Федора Михайловича.

– Алле!

– Товарищ Феофанов? – трубка говорила твердым голосом с привкусом металла. – Вас беспокоят из Комитета Государственной Безопасности.

«Розыгрыш, – огорчился я. – Лучше б побрился по-нормальному! Интересно, какая свинья так веселится? Сидоров или Петухов? Оба – те еще придурки!»

И сказал:

– Пошли вы в задницу со своим комитетом! Мне на работу пора.

При слове «задница» сидящий в кресле призрак Александра Сергеевича захихикал и забубнил под нос подходящие по его мнению к моменту стихи. Великий поэт весьма любил неприличности.

– Минуточку! – булькнула трубка, напомнив давно забывшийся командный голос прапорщика Козлищева из учебки, где я отбывал воинскую повинность. – Попрошу трубочку не бросать. Вам это может грозить серьезными неприятностями.

– Да ну! – удивился я. – Петух, кончай из себя кретина корчить!

– С вами говорит майор КГБ Тараканов. Мне хотелось бы с вами встретиться.

– Извините, товарищ майор, но я встречаюсь обычно только с женщинами. И, к тому же, мне на работу надо собираться. Так что…

– С работой мы договорились.

– Ну да! – ухмыльнулся я. – Это с Семенычем-то?

– Вы ему позвоните, – предложил майор Тараканов, – и проверьте, раз вы такой недоверчивый. А я через пять минут перезвоню.

– Ну, конечно! – сказал я коротким гудкам в трубке и представляя, как отреагирует наш Семеныч, если я у него спрошу, договаривался ли с ним майор КГБ. – Ищи дурака в другом ауле! Нет, господа, вы мне скажите: ну, разве бывают майоры КГБ с фамилией Тараканов?

Поэты и писатели тут же отрицательно завертели головами. А Гоголь, всю ночь посвятивший прочтению «Золотого теленка», оглушительно заржал.

Кстати, о себе. Работаю я, конечно же, инженером. Вполне обычный советский инженер. Но вот только с детства проявилась у меня способность вызывать различных духов. Все, чем занимаются так называемые медиумы или спиритисты – полная фигня и жульничество. Гадания по тарелочке, или там Пушкин всех посылает! И есть же люди, которые в это верят! Мне Александр Сергеевич сам говорил, что никто их там не беспокоит, скучно им. А вот я могу вызывать их с того света! Правда, на людей они похожи только ночью, а к утру понемногу растворяются и делаются невидимыми. Вначале я пугался этой своей способности. Подумаешь о прадедушке, а он тут как тут! Привет, говорит, правнучек! Но потом я освоился. С Ломоносовым к урокам по геометрии готовился, бил морду Павлику Морозову, Петра Первого в карты обыгрывал.

Больше всего любил я собирать литературные вечера. Давно помершие поэты и писатели читали свои произведения – из тех, что при жизни не успели написать. С литераторами двадцатого века я не сошелся. Маяковский оказался полным козлом, Блок слегка шизанутый, Есенин – гопник, все ему водку подавай! Более поздние, советские поэты и писатели, жертвы ленинского принципа партийности – совсем уже законченные ублюдки. А вот старички – Пушкин, Лермонтов и другие – свои в доску! Пушкин вот на днях предлагал под моим именем несколько поэмок издать, да я отказался – не люблю плагиата.

Вот и эту ночь мы провели в литературных чтениях. Раздавили два пузырька «Кавказа», а потом Барков Иван Семенович свою новую поэму читал. Мы чуть не померли от смеха, даже те, кто уже умер!

Добрившись до синевы, я умылся, причесался и пошел на кухню варить кофе. В комнате трезвонил телефон, майор Тараканов попался очень настырный.

После ночного мрака стало совсем светло, призраки помаленьку растворились. Только спрятавшийся в полумраке туалета Лев Николаевич поманил меня пальцем и, почесывая роскошную бороду, наставительно произнес:

– Ты это, с жандармами-то, того!

– Ясное дело, ваше сиятельство! – заверил я господина графа, и тот благополучно испарился.

Я выпил кофейку, затем натянул курточку и пошел на нелюбимую работу, где гнусный начальник Семеныч тщательно следил за каждой минутой опоздания сотрудников. Пришел вовремя, ушел вовремя – это главное. А так – можешь и не работать, никому дела нет!

Я спустился по лестнице, вышел из подъезда, и тут два здоровенных парня скрутили мне руки и затолкали в черную «Волгу».

– Что ж это ты, Феофанов, трубочку не берешь? – полуобернувшись ко мне с переднего сидения, произнес знакомым голосом голубоглазый блондин с квадратной челюстью и перебитым носом.

– Э! – я не нашелся, чего ответить и на всякий случай соврал: – В сортире сидел, понос у меня начался после вашего звонка. Не мог к телефону подойти.

– Запомни, Феофанов, если майор госбезопасности говорит, что надо встретиться, значит ты, засранец, должен тут же отменить все свои вонючие дела!

– Позвольте! – подражая Пушкину, воскликнул я. – По какому праву, милостивый государь, вы со мною на «ты»? Или я с вами выпивал?

– Ах ты козел! – вскипел Тараканов. – Да я из тебя… люля-кебаб сделаю!

Тут запищала рация. Майор отвернулся и поднял трубочку.

– А? Да! Взяли! Так точно! Есть! Есть!

Положив трубку, Тараканов задумчиво погладил подбородок, видимо размышляя, делать из меня люлякебаб или подождать. Наконец, он пришел к какому-то выводу и, зыркнув на меня круглым глазом, сказал шоферу:

– Поехали!

Два бугая по бокам всю дорогу сплющивали меня в лепешку, и, когда мы приехали и меня вытащили из машины, я долго не мог свободно вздохнуть. Отдышавшись, я осмотрелся. «Волга» привезла нас к красивому двухэтажному особнячку где-то за городом. За деревьями виднелся покрашенный в приятный светло-зеленый цвет забор с колючей проволокой.

К машине подошел еще один баскетбольного роста детина.

– Это он?

– Он, товарищ полковник, – отдал честь Тараканов.

– Генерал ждет.

«Во как! – подумалось мне. – Сейчас генерала увижу!»

Не то, чтоб я не видел генералов, я в свое время даже с Суворовым обсуждал битву на Курской дуге, но с генералами КГБ, да еще и живыми, я пока не общался.

Меня опять весьма невежливо подхватили и внесли в большую светлую комнату, где за столом, уставленным всяческими деликатесами, сидел полностью лысый мужик неопределенного возраста. Генерал мазал на хлеб с маслом черную икру и внимательными крабьими глазками осматривал меня с ног до головы.

– Присаживайтесь, товарищ Феофанов, – неожиданно высоким голоском произнес он. Я присел. Два бугая встали у меня за спиной, в любой момент готовые свернуть мне шею.

– Товарищ генерал, – сказал я. – Этот майор Тараканов оскорблял меня неприличными словами.

– Он понесет суровое наказание, – ласково молвил генерал.

– Понизьте его до капитана! – посоветовал я.

– Очень приятно, что мы так весело шутим, – захихикал генерал. – Но приступим к делу. Нам стало известно, товарищ Феофанов, что вы, с позволения сказать, умеете вызывать и общаться с духами, так сказать, наших предков…

– Вам сеанс спиритизма что ли нужен? Так я этим не занимаюсь!

– Вы очень торопитесь, товарищ Феофанов, – генерал домазал поверх черной икры слой икры красной, положил шпротину и, откусив пол бутерброда, начал смачно жевать. Предложить чего-нибудь пожевать мне он не догадывался.

– Так вот, – продолжал генерал. – Как бы мне это сказать, вы ведь у нас советский гражданин, военнообязанный, не так ли!

Я кивнул, не сочтя нужным возражать, что другого гражданства, кроме советского, мне никто не предлагал, а в Советской Армии я был всего месяц на сборах после пятого курса института.

– И, надо бы вам сказать, вы нужны нашей Родине!

Произнеся эти высокие, как Останкинская башня, слова, генерал умолк и уставился на меня, ожидая подтверждения.

«Служу Советскому Союзу!» – вертелось у меня на языке, но я только промычал что-то невразумительное.

– Итак, – заключил генерал. – Вы согласны с нами работать?

– Я не понимаю, – сказал я. – Судя по всему, вы меня вербуете, но чем я могу быть полезен КГБ?

– Во-первых, должен сказать, мы вас не вербуем. Вербуют иностранных агентов, а вы – наш, советский. Во-вторых, я вам уже сказал, нам известно, что вы – мистик, заклинатель духов или как там это называется, и нам нужны ваши услуги по связи с загробным миром.

«Интересно, – подумал я. – Откуда они узнали, что я могу вызывать привидения? Об этом же знали только мои самые близкие друзья…»