Текст книги "Ведьма и инквизитор"

Автор книги: Нерея Риеско

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– Ты все еще здесь?

– Да.

– Ты напрашиваешься на неприятности, когда суешь нос куда не просят. Гляди, а то я сам тебя посажу под замок за то, что ты тут меня донимаешь.

– Ваша милость, вне всякого сомнения, имеет все основания для этого и вправе так поступать, поскольку мне, возможно, есть дело до человека, который едет в этой карете. Потому что может статься, что… Да откуда мне знать! – Май не скрывала своей радости. Эдерра была на свободе, за воротами тайной тюрьмы, и теперь оставалось только найти другую нить, потянув которую можно будет до нее добраться. – Вдруг это подсудимый едет, которого освободили, или высокая персона. Или, кто знает, может, кареты едут за кем-то порожняком. Или может…

– Алонсо де Саласар-и-Фриас, инквизитор Логроньо, вот кто там был, – выпалил стражник, чтобы эта суматошная наконец умолкла. – Он ехал в этой карете, потому что на севере все еще водятся ведьмы, которых предстоит выловить. А теперь исчезни, пока я не передумал и не отправил тебя в темницу пинком под тощий зад.

– Алонсо де Саласар-и-Фриас, – чуть слышно повторила Май, с улыбкой отходя от двери. – Снова он.

И заторопилась. Вскочила на спину Бельтрана и решила отправиться вслед за инквизитором, куда бы он ни направлялся. Она хорошо знала Эдерру: если та проведала, что святая инквизиция намерена продолжить свою охоту за ведьмами, ее не может не волновать опасность, которая угрожает им с Бельтраном. Незаконная дочь нечистого и человек, превращенный в осла с помощью колдовских чар, предоставляли отличный повод, чтобы устроить новое аутодафе. Наверняка Эдерра будет вести наблюдение за инквизитором, и, таким образом, они с Бельтраном непременно ее найдут. Грозный Саласар и его подручные стали для нее единственной зацепкой. В этот момент ее не волновало, что Саласар жесток и опасен, теперь именно он и его свита превратились в нить, которая приведет ее к дорогой Эдерре.

Однако за те несколько недель, в течение которых Май неотступно следовала за Саласаром, не вполне ортодоксальные действия инквизитора Логроньо ее несколько озадачили. Даруя прощение тем, кто признавался в предосудительных сношениях с дьяволом, Саласар занимался тем, что упорно доказывал кающимся, что они никогда не видели ни Сатану, ни кого-либо из его приспешников и что на самом деле их вводило в заблуждение их же собственное буйное воображение. Однажды она увидела, как инквизитор погладил по головке пятилетнего малыша: тот плакал, потому что родители заставили его сказать, что он-де помощник дьявола. Он поцеловал малыша в лоб и подарил ему леденец, а родителям сказал, что, ежели будут пугать ребенка рассказами о ведьмах и демонах, он лично препроводит их прямиком в темницу, чтобы они узнали, что значит настоящий страх.

Май не запомнила, в какой именно момент это случилось, только она поняла, что Саласар начал ей нравиться и что теперь, после нескольких недель упорного преследования, она перестала его бояться.

Иньиго пришел в себя, когда солнце уже взошло. Голова у него раскалывалась от боли. Он с трудом поднялся, обеими руками опираясь на дерево, которое служило ему спинкой на протяжении нескольких часов, пока он был без сознания. Ему стоило невероятных усилий сосредоточиться и вспомнить, кто он такой, где находится и что делает в глухом лесу. Он отыскал обратную дорогу скорее благодаря инстинкту, нежели знанию, и на заплетающихся ногах добрел до здания, в котором инквизитор с помощниками расположились в Сантэстебане, как раз в тот момент, когда группа людей, обеспокоенных долгим его отсутствием, готовилась отправиться на поиски.

– Я видел голубого ангела, – пробормотал он, растерянно улыбаясь, и это было единственное объяснение, которое он успел дать Саласару, падая без чувств ему на руки.

Ему удалось изложить более или менее внятную историю только после того, как он проспал четырнадцать часов кряду, проглотил омлет из двух яиц с салом, кусок яблочного пирога и сделал добрый глоток старого вина. Выслушав его рассказ, брат Доминго заявил, что именно приверженностью к выпивке и объясняется происхождение подобных небылиц.

– Ах ты, деревенщина! Ты же знаешь, я никогда не пью вина, – вскричал Иньиго.

– Никогда? А что ты сделал минуту назад, а? – возразил Доминго, который страшно волновался за приятеля, пока тот пропадал неизвестно где.

– Это чтобы восстановить силы! Тебе обидно, что ангелы выбрали меня, чтобы явиться предо мной, а не тебя. Ишь разобиделся!

– Ну ладно, хватит болтать, Иньиго! – раздраженно воскликнул Саласар. – Ты самого Иова можешь из себя вывести. Расскажи-ка лучше, что ты обнаружил.

– Отпечатки копыт лошадей и следы ног пятерых человек. Я смог ясно различить среди них следы Хуаны. Она выскочила из дома, споткнулась, упала на землю, поднялась и побежала в сторону моста. Думаю, у нее было что-то не в порядке с правой ногой, может, она хромала или что-то в этом роде, потому что через каждые два или три шага правая нога у нее подгибалась и она ставила боком стопу.

– А остальные следы? – поинтересовался брат Доминго. – Наверно, это четыре колдуна, гостившие у нее в доме. Загнали ее в угол, гнались, чтобы поймать, привязали камень к ноге, сбросили в реку и…

– Есть еще кое-что, – прервал его Иньиго. – Я также обнаружил следы задних ног козла.

– Козла? – удивился Саласар.

– Самца-козла, – прошептал Доминго де Сардо зловещим тоном. – Вот и окончательное доказательство. Сатана убил Хуану де Саури.

– Однако они были необычными, – Иньиго пустился в объяснения, увидев замешательство на лицах Саласара и Доминго, – то есть следы задних ног козла не были, строго говоря, следами. Иногда, когда они не находились в движении, они отпечатывались полностью, но во время движения волочились по земле. Кроме того, они шли строго параллельно человеческим следам, гораздо большим по размерам. А еще я обнаружил ногу козла-самца в доме.

– Сатанинские знаки, сатанинские знаки! Нет сомнения, я их узнаю! – воскликнул Доминго де Сардо, с озабоченным видом меряя шагами комнату.

– Я сунул ногу, которую обнаружил в доме, в котомку.

– У тебя не было никакой котомки, – с осуждением бросил Доминго. – Ты ее потерял?

– Я ее не терял, – растерянно произнес Иньиго. – Наверняка у меня ее отнял голубой ангел.

– А на что, по-твоему, голубому ангелу сдалась твоя котомка? – парировал Доминго.

– Не знаю, может, вещи складывать?

– Что складывать? Ореол, в котором будет спускаться на землю, чтобы предстать пред тобою? Думаешь, ангелам больше нечем заняться, как только воровать котомки у смертных?

– Это невыносимо. – Саласар выглядел крайне удрученным. – У тебя страшная рана на голове, Иньиго, помнишь, как ты ее себе нанес?

– Нет, – сказал он, поднеся руку к затылку и морщась от боли.

– Кроме того, твоя одежда вымазана каким-то жиром, знаешь, что это такое?

– Нет.

При каждом отрицательном ответе Иньиго Доминго все больше мрачнел.

– Не будем впадать в панику, – сказал Саласар примирительным тоном. – Я отдал твою одежду аптекарю. Он сумеет определить, что это за вещество.

– Крест! – вспомнил Иньиго. – Его я не клал в котомку! – Он нащупал на шее завязанный узелком кожаный ремешок, потянул за него и вытащил на свет деревянный крестик. – Вот он! Есть! Крест! – закричал он с нервным смешком. – Я нашел его на земле у моста.

Саласар схватил крест, не дожидаясь, пока Иньиго его снимет, и даже не дав ему времени встать со стула. Он чуть ли не волоком подтащил его к тому месту, где отпевали тело Хуаны, и там в присутствии большого скопления народа и невзирая на возмущенные взгляды падре Боррего Солано взял руку покойной и приложил крест к ране на ладони. Все было так, как он и предполагал: налицо было полное совпадение креста с отпечатком.

VIII
О том, как изготовить мазь для полетов, сделать так, чтобы люди доброжелательно отзывались о нас в наше отсутствие, и как узнать, что мы имеем дело с ведьмой

К этому времени большая часть жителей Сантэстебана уже перестала скрывать возмущение подозрительными методами сумасбродного инквизитора Саласара, а его неожиданный выход на сцену во время прощания с покойной окончательно убедил их в том, что у этого человека с головой не все в порядке. Как раз в тот день на отпевании собралось все селение. Тело женщины находилось в доме дочери Хуаны, и друзья, соседи и знакомые, даже те, кто не был близко с ней знаком, явились выразить свои соболезнования. Мужчины со скорбными лицами толпились в доме, тихо переговариваясь между собой и чувствуя, что они бессильны защитить матерей, жен и дочерей от подобного надругательства. Один из них предложил организовать ночной дозор: собрать группу молодых людей, вооружиться дубинами, мотыгами и факелами и расправиться со злодеями, чтобы отомстить за бедную Хуану. И даже если не удастся кого-либо поймать, это все же лучше, чем сидеть сложа руки и скрежетать зубами от бессилия, к тому же такое решение позволит выплеснуть накопленный гнев. Все согласились с этим мнением.

Что касается женщин, то они, обряженные во все черное, походили на стаю ворон. Вокруг соснового гроба с четырьмя огромными свечами по углам были расставлены стулья, на которых они сидели часами: молились, перебирая четки, плакали, потому что многим смерть Хуаны давала возможность поделиться собственным горем, не имевшим отношения к гибели женщины или к угрозе со стороны ведьм. Дочь покойной, наоборот, не выказывала никаких чувств, она молча смотрела в одну точку, застыв на стуле в одной позе, без слез и вздохов, даже когда приходской священник Боррего Солано пришел выразить ей свои соболезнования и взял за руку, понуждая подняться. Он подвел ее к открытой двери, чтобы она подышала свежим воздухом, в надежде, что она очнется, и при этом нашептывал ей на ухо, что ее мать, он-де уверен, уже предстала перед Господом.

К счастью, когда Саласар совершил свой торжественный выход на сцену, обхватив Иньиго за шею, оба находились уже за пределами дома, и им не привелось увидеть, как инквизитор взял покойную за руку, сравнил ее рану с деревянным крестом и выразил удовлетворение полным соответствием его с отпечатком.

Это происшествие чуть было не возвело Хуану в разряд мучениц, и после похорон женщины ее достоинства в глазах соседей приумножились многократно; все забыли о ее человеческих слабостях, и любой предмет, к которому ей случалось прикоснуться, тут же становился святыней. Соседи не ограничились тем, что оделись в черное: их балконы еще целую неделю были обвязаны черным крепом в знак траура, а еще они сделали себе повязки из кусочков одежды покойной и ставили за нее свечи в церкви, прося заступиться за них, жалких смертных, испытывавших на себе гнев самого дьявола, словно Хуана была святой.

Саласару пришлось иметь дело с неуравновешенным священником и перепуганными жителями, открыто выражавшими неверие в то, что его методы позволят освободиться от власти демонов. Дескать, этот инквизитор совсем не похож на своего предшественника, который посетил их пару лет назад. Тот, вне всяких сомнений, выглядел более кровожадным, что как раз и требуется для такого рода занятия. Не спрашивая ничьих советов, эти люди выставили из собственных домов всех колдунов, поверивших обещаниям эдикта, поскольку были убеждены в том, что именно они виноваты в смерти Хуаны и всех несчастьях, обрушившихся на их край.

Знать они ничего не хотели о королевском указе, обязывавшем их предоставлять тем кров. Прибывшие для покаяния были вынуждены останавливаться в окрестностях селения, укрываясь в пещерах, потому что, пока они ждали церемонии примирения, зарядили дожди. В результате жители переполошились еще больше: посреди ночи они видели мелькавшие среди деревьев огни костров и воображали себе, что где-то неподалеку устраивают шабаш. В панике сельчане начали запасаться крестами, мощами святых, печатными иконками, а на ночь снова стали отводить детей в церковь, что окончательно вывело из душевного равновесия священника Боррего Солано.

– Мы теряем время, пытаясь узнать, как умерла Хуана де Саури, – убеждал Саласара брат Доминго. – Она мертва, и тут уже ничего не поделаешь. Нам следовало бы сосредоточиться на поимке колдунов, ее убийц, у которых душа грязнее, чем смердящий хвост нечистого. Нет сомнения в том, что это их рук дело. Люди взаправду их видели. Мне доводилось слышать похожие истории. Узнаю их приемы, уж мне-то известно, на что они способны.

Брат Доминго де Сардо не был новичком в вопросах, касавшихся сатанинской секты. Ему уже приходилось сопровождать инквизитора Валье во время предыдущего Визита инквизитора в эти края, два года назад, и всю прошлую зиму он обличал ведьм перед любым слушателем, которому нервы позволяли выдержать леденящие душу истории. Францисканец был человеком замкнутым. Он вечно чего-то опасался и ежедневно втайне от окружающих занимался исполнением разного рода мелких ритуалов.

Он не переступал порога, не пробормотав «Аминь», не ложился в постель, не окропив простыни святой водой, и боялся разжевать кусок хлеба перед тем, как проглотить, неважно, был ли он освящен или нет, потому что считал его телом Христовым. Если по не зависящим от него причинам он не мог проделать какой-то обряд, то невыразимо страдал, будучи уверен, что с ним или с миром обязательно произойдет нечто ужасное.

По причине тучности, глубоких залысин и вечно озабоченного лица Доминго выглядел старше своего возраста. Саласар внушал ему уважение. Еще до личного знакомства с инквизитором он уже много слышал о нем и представлял себе человеком внушительным, важным, твердым – точь-в-точь Господь Всемогущий. Однако временами ему приходилось прилагать огромные усилия, чтобы понять и принять некоторые поступки и речи Саласара, которые, с его точки зрения, совершенно не вязались с его должностью и духовным званием.

– Дорогой брат Доминго, – медленно произнес Саласар, – и в смерти Хуаны, и в ее обстоятельствах есть некая тайна. Хотя я и уверен, что эта женщина в последние минуты жизни была не одна, у меня есть основания полагать, что она бросилась в реку сама, без чьей-либо помощи, по крайней мере физической. Я также не думаю, что она упала в воду в результате несчастного случая. Уточнение обстоятельств и выяснение того, чьи следы ведут к мосту наряду со следами Хуаны, ни в коей мере не является потерей времени.

Щеки Доминго де Сардо вспыхнули румянцем негодования, однако ему удалось взять себя в руки.

– Чьи же это еще могут быть следы? – спросил он подчеркнуто сдержанным тоном. – Это колдуны! Они ее и толкнули. Даже следы козлиных копыт остались, какие вам еще нужны доказательства? Не знаю, чего вы добиваетесь, ваша милость, но думаю, вы противоречите своим же собственным доводам. С одной стороны, вы вроде бы намекаете, что благочестивая Хуана де Саури бросилась в реку по собственной воле, то есть добровольно лишив себя жизни. Но с другой стороны, такой человек, как вы, сеньор инквизитор, – он подчеркнул последнее слово, красноречивым взглядом указав на церковное облачение Саласара, – никогда не позволил бы, чтобы наложившая на себя руки женщина через пару часов после этого была похоронена в освященной земле.

– Такой человек, как я? Такой человек, как я, – задумчиво повторил Саласар. – Кто я такой, если не тот, кто пришел в этот мир, чтобы пытаться понять, зачем живет смертный? Я тот, кто обязан убеждать в существовании вечности тех, кто старается не отступать от заповедей Божиих, кто заставляет их верить в справедливое воздаяние каждому по делам его и что каждого праведника ожидает награда, а каждого злодея – наказание. Но в то же время я – человек, всего-навсего человек, вот кто я такой. Иногда это не вяжется с моим предназначением, ибо мой долг – лить бальзам веры на раны тех, кто склонен во всем сомневаться и считает, что все мы рождены лишь затем, чтобы умереть и никогда не возродиться. Моя же задача – уверять в том, что их ожидает жизнь вечная и личное бессмертие. Неужели ты полагаешь, что я могу лишить семью Хуаны такого утешения, как вера в жизнь вечную и лицезрение Бога Всевышнего? Я никогда этого не сделаю, Доминго. Кто угодно, только не я!

Саласар развернулся на каблуке и медленно пошел прочь, тогда как его помощник с растерянным видом продолжал смотреть ему вслед. Инквизитор пытался вспомнить, почему он дал согласие на участие в этой миссии. Несколько лет назад, когда у него появились первые колебания в вере, он начал читать философов и согласился с Сократом, что невозможно быть счастливым, действуя вопреки собственным убеждениям. И тогда он постарался освободиться от готовых представлений, усвоенных еще в детстве, чтобы позволить душе, уму и сердцу найти обоснование своим собственным взглядам.

Он искал в мудрости древних ответы на вопросы, которые люди ставили перед собой уже не одно столетие. Однако, овладев всеми доступными его пониманию знаниями, он не обрел умиротворения, которое царило в его душе до того, как в ней поселились сомнения. Он прочел даже те книги, которые не должен был читать. Писания людей, размышлявших над теми же вопросами и потому обреченных вместе с их книгами на гонения, а то и вовсе приговоренных к смерти. Он добыл эти тексты, невзирая на опасность быть пойманным с поличным, но не в силах был совладать со снедавшим его разум любопытством.

Но вскоре ему стало ясно, что чем больше он читает, тем больше вопросов и сомнений у него возникает. Всех знаний мира стало ему мало для того, чтобы оценить всю безнадежность существования человека в огромной, бесконечной Вселенной, в которой он является всего лишь незаметной песчинкой. Что было до возникновения мира, сколько времени это продолжалось и чем был в то время занят Господь Бог?

Саласар пошел в своих размышлениях еще дальше, к началу всех времен, к началу Бога, этого Высшего Существа, сотворившего все на свете, которое тоже должно было быть создано в определенный момент. Эта мысль потрясла его до глубины души, и начался самый мрачный этап его жизни, когда он полагал, что раз универсум не детерминирован и люди совершенно свободны в выборе пути, значит, человек представляет собой то, что он сам из себя творит, а мир начинается рождением и завершается смертью любого живого существа. И эта мысль так больно его ранила, что он решил отложить в сторону вопрос о природе Бога и сосредоточиться на изучении природы дьявола.

Люцифер, то есть несущий свет, любимый ангел Бога, был изгнан из рая, поскольку был не в меру самостоятелен в суждениях, как, впрочем, и сам Саласар. С тех самых пор, как Бог прогнал Люцифера от себя, тот превратился в Сатану, его антипода, противника. Саласар в большей степени ощущал родство с этим исполненным сомнений антагонистом, нежели с Высшим Существом, присутствия которого он в этом мире не чувствовал вообще.

Когда главный инквизитор Бернардо де Сандоваль-и-Рохас обрисовал ему ситуацию, в которой оказались инквизиторы Валье и Бесерра, прочитал их отчаянные письма, в которых говорилось о сатанинской секте, не оставлявшей в покое северный край и выводившей из равновесия его жителей; когда Саласар узнал о том, что демон творит в этих краях, о чуме, голоде, граде, о морских бурях, разбивавших корабли о берег, он почувствовал, что у него еще есть надежда. Может, ему не дано напасть на след Бога, зато представился случай найти дьявола. Если это воплощение порока действительно существует, если его злой волей творятся все несчастья на земле, если в извечной ожесточенной борьбе между добром и злом Сатана выходит победителем, значит, не все еще потеряно и есть надежда. Если дьявол существует, то только потому, что существует Бог, а если Бог существует, он вновь научится в Него верить; покорится, безо всяких рассуждений, его непостижимой воле и возглавит борьбу со злом. Саласар был в этом твердо убежден.

Но ему пришлось удостовериться в том, что люди в большинстве своем выдавали желаемое за действительность и видели то, что хотели видеть. Поиски истины были делом небезопасным, поскольку, если стремиться к этому по-настоящему упорно и настойчиво, существует риск найти ее в действительности. Он был готов продолжать поиски, несмотря на трудности, с которыми предстояло столкнуться на этом пути, однако на данном этапе все было окутано мраком неизвестности, а его сомнения только усилились. Этим вечером Саласар удалился в опочивальню в полной уверенности в том, что самый верный способ лишиться утешения – это попытаться понять «почему».

На следующий день Саласар отправился к дочери Хуаны. По чистой случайности, просматривая записи, сделанные во время Визита, в поисках имен четырех подозреваемых, он установил, что за неделю до своей трагической гибели Хуана де Саури просила о встрече с ним, и аудиенция должна была состояться чуть ли не в день смерти. Секретарь, сделавший пометку о встрече, не помнил, чтобы она говорила, по какому поводу собирается встретиться с инквизитором, и Саласар почувствовал себя заинтригованным. Хуана де Саури не подозревалась в колдовстве, скорее, наоборот, поэтому ее желание поговорить с ним не могло быть связано с эдиктом о прощении.

Он пару раз постучал в дверь дома дочери Хуаны, ответом ему была полная тишина. Однако он заметил, как дрогнула занавеска на окне, а за ней – чьи-то глаза, с подозрением следившие за ним сквозь неровное стекло.

– Негоже честной христианке отказывать в гостеприимстве представителю святой инквизиции, – громким голосом укорил ее Саласар, – тебе об этом известно, не так ли?

Худая женщина лет сорока открыла дверь, без слов приветствия повернулась и пошла впереди инквизитора к столу, где, указав ему на стул, сама села напротив.

– Ведьмы убили мою мать, – с неожиданным вызовом сказала она.

– Добрый день, – подчеркнуто вежливо поздоровался Саласар. – Поверь, я разделяю твое горе.

– Хотите перекусить? – В этот момент женщина, похоже, расслабилась и отбросила настороженность.

– Я хочу только получить ответы на свои вопросы.

– Год назад моя мать давала показания против ведьм, и с тех пор ее жизнь превратилась в настоящий кошмар.

– Почему твоя мать хотела меня видеть?

– Не понимаю, о чем это вы толкуете.

– Твоя мать попросила о встрече на следующий же день после моего приезда сюда. Мы бы с ней встретились, если бы Господь не принял ее в свое лоно, прежде чем она смогла переговорить со мной. Известно, что она хотела сказать мне?

– Нет.

– Уж не лжешь ли ты мне?

Женщина мгновение сидела молча, глядя себе под ноги и как бы не слыша вопроса.

– Нет, – выдавила она из себя наконец.

– Этот крест принадлежал твоей матери?

Саласар положил на стол деревянный крест, найденный Иньиго рядом с перилами моста и совпавший с отпечатком на правой руке Хуаны. Инквизитор хотел узнать, принадлежал ли крест покойной, или злоумышленники вынудили ее взять его и сжать, возможно, с какими-то ритуальными целями. Женщина взглянула на крест, и на глаза у нее навернулись слезы.

– Моя мать, – проговорила она с чувством сожаления, – всегда носила его на шее.

– Если это послужит тебе утешением, знай, что она сжимала его в последние минуты жизни.

Дочь Хуаны закрыла лицо руками и разрыдалась, как ребенок. Саласару показалось, что он угадал причину ее тревоги, и он постарался найти в своем сердце слова утешения:

– Твоя мать вручила себя Господу. Все можно исправить, выказав раскаяние в последнюю секунду, – он вздохнул, – и он принял ее в Царствие Небесное. Не тревожься.

Саласар встал со стула и направился к двери, но, прежде чем открыть дверь, обернулся, чтобы спросить:

– Только один последний вопрос: твоей матери по какой-нибудь причине было трудно ходить?

– Я вас не понимаю…

– Какой-нибудь врожденный недостаток? Приволакивала правую ногу? Какое-нибудь увечье, из-за которого она была вынуждена хромать? Не знаю…

– Моя мать передвигалась без труда, сеньор.

Инквизитор вышел за дверь, так и не добившись от дочери Хуаны каких-либо объяснений, но почувствовал, что та что-то скрывает. Он отправился в обратный путь, испытывая явное разочарование. К счастью, у дверей резиденции его поджидал аптекарь из Сантэстебана: тот выполнил его поручение и определил состав жирной мази, которой была пропитана большая часть предметов одежды, бывшей на Иньиго в день встречи с ангелом. Результат подтвердил его подозрения. Выводы были совершенно определенными: на одежде обнаружены следы цикуты, мандрагоры, руты, паслена, белены, свиного жира.

– Все эти травы относятся к семейству пасленовых; данные растения, если их использовать со знанием дела, могут вызвать слепоту, потерю памяти, ощущение легкости тела да еще видения, – сообщил ему аптекарь. – Мази на одежде хватило бы, чтобы привести в беспамятство быка.

– А свиной жир зачем? – спросил Саласар.

– Просто составная часть мази, чтобы легче было ее втирать. Растения вроде белены, дурмана или мандрагоры, помимо прочих, используют, чтобы усыпить больного, которому предстоит сделать болезненную операцию. Обычно, когда их действие прекращается, больные рассказывают диковинные вещи. Рассказывают, будто долетели до луны, танцевали до утра. Хотя в действительности не вставали с постели, – с улыбкой добавил аптекарь. – Растения надо просто-напросто отварить, растереть, смешать со свиным жиром и втереть в кожу больного. Этого достаточно. Тело впитывает в себя вещество, и человек теряет ощущение действительности.

– Кто еще знает о подобном влиянии этих растений?

– Врачи, аптекари вроде меня, лекари, знахари. Это отнюдь не секрет.

– Любопытно! – задумчиво произнес инквизитор.

Несмотря на то что все прорицания в отношении Май до, во время и после ее рождения указывали на то, что она незаконная дочь дьявола, девочке так и не удалось проявить выдающиеся способности в колдовстве, чародействе или знахарстве.

– Видно, ты уродилась в мать, – говорила Эдерра, глядя на нее с некоторой долей разочарования. – Жаль, принимая во внимание то, чем мы занимаемся.

Эдерра считала, что какой-нибудь особый талант, например умение проделывать цирковые трюки или угадывать будущее, могли бы принести им дополнительный доход на сельских ярмарках. Если Май и обладала каким-то близким к магии даром, так это способностью запоминать, а затем без запинки выдавать по памяти рецепты, с помощью которых Эдерра лечила простуды, снимала боль зубную или в спине, ускоряла заживление ран, рубцов и язв на коже, умела превращать в красавицу самую поблекшую женщину или изготавливать волшебное средство, благодаря которому люди начинали хорошо отзываться о человеке в его отсутствие.

Май нравилось это средство, оно было простым в изготовлении: следовало сорвать календулу в первой половине сентября, завернуть в это растение лавровый лист и волчий зуб, подобранный в пятницу на рассвете, а потом достаточно было сложить это все в мешочек из зеленой тафты и все время носить с собой, не расставаясь.

Май уже несколько лет носила свой узелочек из зеленой тафты, хотя люди никогда не говорили о ней ни хорошо, ни плохо. Она была так мала ростом, жалка, незаметна и безобидна, что порой ее охватывали сомнения в части своего происхождения. И она задавалась вопросом, неужто она и вправду дочь Сатаны, шумного любителя поспорить, каким описывала его Эдерра.

Иногда она сама проверяла себя. Приходила в церковь и садилась на лавку где-нибудь в последнем ряду. Руки у нее холодели и становились потными, пока она ждала, не отрывая глаз от пола, конца службы. Стоило священнику положить открытый требник на алтарь, чтобы таким образом помешать любой ведьме, оказавшейся в стенах храма, выбраться наружу, Май, дрожа, со страхом приближалась к порогу. Осторожно выдвигала вперед правую ступню, затем колено, потом бедро. И в результате оказывалась на улице без малейших препятствий со стороны сверхъестественных сил. И все-таки Эдерра продолжала настаивать на том, что Май, вне всякого сомнения, дочь дьявола. Она тысячу раз рассказывала ей историю ее рождения и обо всех зловещих знаках, которые его сопровождали.

Вроде бы молоденькая матушка Май уверенно заявила об этом, когда ее живот начал обретать не свойственные девицам очертания, и ей пришлось сознаться перед родителями и соседями, что Сатана прятался в лесу неподалеку от селения Лабастиде д’Арманьяк и однажды вечером, когда она собирала хворост, ее изнасиловал. От этого соития она забеременела. Бедняжку мучили жуткие кошмары и бросающие в холодный пот видения: она-де своими ушами слышала разговоры, которые коварное создание вело со своим отцом-дьяволом в глухую ночную пору. Они, мол, сговаривались навлечь несчастье на селенье, вызвать раздоры между семьями, замутить воду в источнике, наслать порчу на скотину и погубить урожай.

Женщина поведала о том, что существо, подраставшее у нее в утробе, было женского пола, она, мол, точно знает, поскольку слышала его визгливый голос, со смехом объявивший ей, что одна из них двоих умрет во время родов. Вдобавок девчонка еще и пинала изнутри в живот, только из удовольствия ее попугать, когда та сидела себе спокойно.

История вызвала смятение во всей округе. Соседи собрали совет с целью решить, что же предпринять в этом необычном случае, и совет постановил: дьявольское существо должно быть умерщвлено сразу же после появления на свет, прежде чем успеет выполнить все свои ужасные обещания. Они воспользовались присутствием Эдерры, предлагавшей в тех местах снадобья, бальзамы и другие лекарственные средства собственного изготовления, и уговорили ее принять роды и умертвить младенца.

Эдерра никогда раньше не бралась за такую неблагодарную работу. Она много раз принимала роды, и обычные и сложные, как у людей, так и у животных. Она даже пыталась спасти женщин, которые, доверившись невежественным ведуньям, позволяли впрыснуть себе в утробу яблочный уксус, поскольку те их уверяли, что, мол, таким образом освободят их от необходимости вынашивать ребенка, зачатого вне брака. Некоторые предпочитали покинуть земную юдоль, лишь бы избежать позора и не родить ребенка без мужа, и выбирали способ, уносивший их жизнь с потоком крови.

Эдерра зачастую уже ничего не могла с этим поделать. Но ей ни разу не приходилось сталкиваться с таким нравственным выбором. Она думала, что сможет это сделать. Заглянула в глаза испуганной девушке, которая молила о помощи и бормотала обрывки молитв в надежде обрести душевный покой, и поверила в ее искренность и необходимость предать смерти дьявольское отродье, утопив его в ближайшем водоеме, как только оно разразится первым плачем.

Когда по всем признакам роды должны были вот-вот начаться, Эдерра была уже готова проделать все, что от нее требовалось. Девушка корчилась в схватках, обливалась потом и истошно кричала. Ребенок упорствовал и не торопился появиться на свет. Казалось, ему было заранее известно, какая участь его ждет на земле, и поэтому он изо всех сил упирался в животе матери или брыкался до тех пор, пока из лона с шумом не отошли воды. Но ребенок все не показывался, что, несомненно, было своего рода вызовом. Повитухи, как могли, давили на живот девушки, в то время как несчастная выла от боли. Существо, в ней созревшее, вцепилось в ее лоно, разрушая его изнутри.