Текст книги "Ведьма и инквизитор"

Автор книги: Нерея Риеско

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Благодаря Лерма город пережил бурный период расцвета и великолепия, в результате которого превратился в самый что ни на есть современный город: все нововведения, начиная с мощения улиц, разбивки парков и заканчивая прокладкой водопровода из аргальских источников, немало способствовали его украшению. Кроме того, была вырыта сеть подземных переходов, соединявших между собой королевские дворцы с некоторыми церквями и монастырями, что превратило почву под городом в подобие сыра «грюйер». Королева часто хаживала по ним, посещая окрестные монастыри. Маргарита, во всем придерживаясь благочестивых обычаев, любила заниматься рукоделием с монахинями и даже обряжала своих кукол в ряски послушниц ордена святого Кирция, находя в этом несказанное удовольствие.

Число жителей Вальядолида чуть ли не в одно мгновение выросло пятикратно. Улицы заполнились самым разным народом: чиновниками, аббатисами, адмиралами, писцами, артистами, стражниками, слугами, ремесленниками, дамами, дворецкими, приорами, пажами, проститутками и работорговцами. Лерма все так устроил, что королю ни на минуту не могло прийти в голову, будто переезд в Вальядолид был ошибкой, и даже подготовил театральные представления. На подмостках королевского дворца или в тени королевского сада самые известные комедианты королевства разыгрывали пьесы Лопе де Веги, Тирсо де Молины. Организовывались пышные маскарады, во время которых подавали лоснящихся от жира запеченных свиней с красным яблоком в зубах и жареных быков, начиненных птичками, которые, в свою очередь, были нафаршированы изюмом.

Подобные празднества могли продолжаться при дворе целый день. По утрам музыканты, особым образом рассаженные среди кустов дворцового сада, играли на струнных инструментах, дабы усладить слух прогуливавшихся гостей; после обеда устраивались бои быков, к неудовольствию королевы Маргариты, которая, впервые в жизни оказавшись на корриде с ее атмосферой отваги и смерти, лишилась чувств. Никакие объяснение на помогли ей понять, что это за удовольствие – мучить несчастное живое существо до тех пор, пока оно не упадет мертвым, обливаясь собственной кровью. По вечерам запускались фейерверки, освещавшие яркими сполохами ночное небо, в то время как оборванные подданные их королевских величеств наблюдали, стоя по другую сторону дворцовой ограды, как мерцающие искры салюта через мгновение исчезают в ночном воздухе, и спрашивали себя, сколько же заплачено денег за эти шутихи и огненные молнии и сколько семей могли бы на них прокормиться.

В своей вотчине Лерма жил припеваючи. Он очень быстро сколотил огромное состояние, включавшее в себя денежные доходы, земельную собственность и недвижимость, и установил тесные отношения с самыми знатными местными семействами, в частности с Энрикесами. Это был, несомненно, лучший момент его жизни.

Мадрид же, можно сказать, осиротел. Это не замедлило сказаться на численности его населения. Утрата статуса столицы привела к экономическому упадку, который выразился в небывалом падении цен на земельные участки и здания. Герцог де Лерма воспользовался ситуацией и скупил огромное количество недвижимости в самых престижных районах бывшей столицы, как раз в той зоне, у которой в будущем намечались хорошие перспективы развития, например в Прадо-де-Аточа и Прадо-де-Сан-Херонимо.

Однако положение герцога начало усложняться. Он всячески старался избежать войн, в которые могла быть втянута Испания. Все знали, что дело тут вовсе не в миролюбивом характере, скорее, он просто осознавал, что королевская казна не вынесет расходов на очередную войну. В силу этого он постарался ускорить заключение мира с Голландией. Он искал причины сокращения населения и экономического кризиса, но не находил ответа. Он упорно закрывал глаза на то, что большая часть королевского состояния расточалась им же в виде несчетных милостей, раздаваемых людям, которых он считал для себя полезными, а также тратилась на приобретение титулов и земельных наделов для членов его многочисленного семейства. И это было одним из самых главных его прегрешений.

Вскоре население ощутило на себе, что всего золота Америки недостаточно для покрытия расходов королевства, а королевский дом не на что содержать. Пошли разговоры о необходимости увеличения налогов, однако Кастилии в этом отношении уже был нанесен достаточно большой урон, с нее нечего было взять. Тогда герцог начал склоняться к идее пополнения казны путем давления на другие регионы. Однако королевства португальское и наваррское самостоятельно распоряжались своими доходами и не были заинтересованы в том, чтобы делиться ими с герцогом Лерма.

Вначале разговоры об истинных причинах, толкнувших его на авантюру с переездом двора, не слишком интересовали Саласара. Он не придал большого значения переезду в Вальядолид. Его мать была оттуда родом, а он должен был повсюду следовать за двором, поскольку по-прежнему состоял на службе у дона Бернардо де Сандоваля-и-Рохаса, но главное – Саласар таил в глубине души горячее желание сопровождать королеву Маргариту, куда бы та ни направлялась. Саласар делал это из чистого эгоизма. Королева стала бальзамом на его душевные раны. От одного ее присутствия он впадал в состояние умиротворения, его характер смягчился. Ему было достаточно того, что они дышат одним воздухом. И он был счастлив, когда подобная близость позволяла ему обменяться с ней несколькими словами или же ему предоставлялся случай служить ей в качестве исповедника. В этом случае он неоднократно ловил себя на мысли, что пропускает мимо ушей ее слова, упиваясь одним звуком ее журчащего голоса. Однако наступил момент, когда Саласар не смог остаться равнодушным к тому, о чем она шепотом поведала ему по секрету.

– Я не боюсь расправы, – однажды призналась ему королева. – Я решила объявить себя защитницей справедливости. Вы хотите мне помочь?

– Я сделаю все, о чем вы попросите, – проговорил он.

И тогда Саласар понял, что, если он и вправду хочет помочь этой женщине, ему придется предложить ей нечто большее, чем общие фразы о рае обетованном добрым христианам и об уготованных злодеям адских муках. Пришло время действовать. Саласар стал собирать сведения о людях, готовых поддержать королеву Маргариту, и встретился с алькальдом Грегорио Лопесом Мадерой, который, в свою очередь, свел его с неким Хуарой: этот человек был прекрасно осведомлен о темных делишках герцога и его секретаря. Планы королевы по разоблачению фаворита начали осуществляться.

Смелость Маргариты поразила Саласара. Он с восхищением рассматривал ее портреты, сосредоточившись на лице, поскольку терпеть не мог пышных королевских одеяний, украшенных драгоценными камнями и воланами, он был уверен, что они совсем не в ее духе. На самом деле ей пристало ходить в свободной белой тунике, с распущенными волосами, без короны – такой тяжелой, – освободив руки от груза многочисленных перстней. Ее нежный и доверчивый вид контрастировал с внутренней силой, совершенно неожиданной в этом в хрупком теле девочки-королевы. Он почувствовал гордость за нее и, вероятно, в подражание ее отваге согласился стать третьим инквизитором трибунала Логроньо.

Когда его покровитель Бернардо де Сандоваль-и-Рохас предложил ему вожделенный пост, он сомневался, следует ли ему принять его, поскольку в тот момент его единственным желанием было остаться при дворе на случай, если он понадобится Маргарите. Однако и продолжать притворяться было бы нечестно. В глубине души ему хотелось, чтобы облегчение, которое испытывала благодаря его помощи королева, послужило бы и ему самому. Она старалась улучшить мир, а он всего лишь, сложив на груди руки крестом, наблюдал за ее действиями. Вот тогда-то он и решил, что ему хочется, чтобы в мире, в котором она живет, существовал милосердный Бог, и он почувствовал готовность его отыскать. Поэтому он и принял пост третьего инквизитора Логроньо, хотя это казалось несообразным его нынешним взглядам. Он был уверен, что ему не удастся найти Бога до тех пор, пока он лицом к лицу не встретится с дьяволом.

Поэтому он попрощался с королевой Маргаритой, дав слово часто писать ей, а та пообещала ему делать то же самое. В этот момент он, как всегда, сохранял вид сурового пастыря и никак не проявил своего огорчения: на его бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул. Однако, повернувшись к государыне спиной и зная, что она его уже не видит, он почувствовал, как сжалось сердце: это было предчувствие беды, которое он принял за боль расставания. Впоследствии он понял – это сердце подсказывало ему, что он никогда ее больше не увидит.

В Сантэстебане уже начало клониться к закату солнце, и Саласар уже с трудом сдерживал желание узнать, что же написала ему королева. Он повременил еще немного и пошел переговорить с Иньиго и Доминго, чтобы поручить им подготовку к завтрашней церемонии примирения. Затем приказал четырем другим помощникам, чтобы они рано утром отправились в Элисондо и, не теряя времени, начали исповедовать желающих, ускорив тем самым выполнение миссии. Затем пожелал всем спокойной ночи.

Саласар вернулся в опочивальню с приятным ощущением, что выполнил все дела, намеченные на этот день. Налил себе бокал старого вина, ловя ноздрями поднимающийся от него сладковатый аромат, и поудобнее устроился на стуле. Вскрыл конверт, но прервался, чтобы сделать глоток и задержать на мгновение во рту янтарную жидкость. Он наслаждался звуком разрезаемой бумаги, ее бархатистостью и белизной, все эти мелкие, незначительные детали доставляли ему несказанное удовольствие. И погрузился в чтение письма.

Некоторые слова ему пришлось разгадывать. Прожив в Испании уже несколько лет, королева Маргарита еще не вполне овладела чуждым ей языком, однако послание было понятным. Она снова была беременна. Рождение ребенка ожидалось в сентябре. Она объясняла, что какое-то время хотела бы посвятить заботе о новорожденном, она желала бы ухаживать за ним сама, как поступала со своими предыдущими детьми, и при этом заверяла его, что продолжит начатую борьбу против герцога де Лерма, его секретаря Кальдерона и интриг их обоих. Маргарита писала, что считает себя матерью не только тех детей, которых произвела на свет, но также матерью своих подданных, матерью справедливости.

«Умоляю, ваше преосвященство, вы наверняка находитесь ближе к Богу, чем ваша скромная раба, помолиться за меня», – просила его королева в конце своего письма.

Саласар опустился на колени перед распятием, висевшим на стене рядом с кроватью. Он взглянул на Христа умоляюще, почти со страхом, боясь, что распятый может бросить ему в лицо какое-нибудь обвинение. Он скрестил пальцы, оперся на них лбом и помолился за нее и за крошечное живое создание, созревавшее в ее теле, собрав всю веру, какую мог, несмотря на то, что проклятый демон еще не принес ему утешение своим появлением.

Май узнала о том, что Саласар с помощниками уже закончил допросы подозреваемых и что через несколько дней они завершат свое пребывание в Сантэстебане церемонией прощения грешников. Значит, очень скоро они покинут здешние места, и ей надлежит быть готовой следовать за ними. Она отыскала траву полынь, сплела из нее длинную веревку и обвязала вокруг талии на манер пояса. Его надо носить два дня и, как только он впитает в себя запахи тела, сварить. Отваром этим омыть ноги, что снимает усталость в пути. Затем она взяла Бельтрана под уздцы и повела к одной из рек, протекавших неподалеку от Сантэстебана. Она старалась не пропустить ни одного источника воды по дороге, если хотела, чтобы ослик принял свой изначальный человеческий облик.

С тех пор как Май себя помнила, Бельтран всегда присутствовал в ее жизни под видом глупого животного, который никак не соответствовал его личности. Прибыв в новое место, Эдерра и Май первым делом отправлялись к ближайшей реке, озеру или ручью, чтобы окунуть Бельтрана, чему тот упорно противился, поскольку из всех черт, свойственных ослам, единственной, которая в нем укоренилась, было упрямство. Эдерра говорила, что это указывало на то, что Бельтран наверняка окажется своевольным и в человеческом облике.

– Впрочем, как и большинство мужчин, – уточняла она.

Обе женщины заводили его в воду, чтобы она покрыла ему хребет и большую часть шеи, но им так и не удалось хотя бы на мгновение его расколдовать и вернуть ему человеческий вид.

Эдерра тысячу раз рассказывала Май историю его превращения. По ее словам, Бельтран родился человеком и двадцать лет был скоморохом. Ходил по городам и весям, зарабатывая на жизнь своими песнями и рассказами, пока однажды ненастной ночью судьба не закинула его на постоялый двор, который держали две беззубые старухи, они-то и предложили ему на ужин сыр. Стоило Бельтрану его отведать, как он почувствовал слабость, комната поплыла перед глазами, и он упал как подкошенный.

Когда он проснулся на следующий день, то, потянувшись, вместо зевка издал ослиный рев и почувствовал непреодолимое желание пожевать сено из лежавшего рядом тюка. Судя по всему, это было частью колдовского заговора, к которому нередко прибегали старые ведьмы, чтобы превращать в ослов наиболее крепких физически постояльцев, позволив им при этом сохранять человеческий разум, но лишив дара речи. Ведьмы воспользовались способностями Бельтрана, водя его с ярмарки на ярмарку и заставляя проделывать скоморошьи трюки. Пока одна била в бубен, другая просила публику выбрать наугад два числа от одного до девяти, чтобы Бельтран указал сумму, ударяя копытом в землю. Он никогда не ошибался, и люди отбивали себе ладони, хлопая ему.

Превратив Бельтрана в осла, обе ведьмы заработали на этом кучу денег. Один богатый сосед, убедившись в выдающихся способностях осла, решил предложить им за него внушительную сумму, которую старухи приняли, предупредив, что Бельтрана, дабы он подольше оставался заколдованным, следовало держать подальше от воды.

Судьба распорядилась так, что Эдерре пришлось лечить тяжело больную жену этого человека, и тот, в уплату за ее услуги, подарил ей чудесного осла, объяснив происхождение его замечательных способностей. Эдерра сжалилась над Бельтраном и тут же завела его в воды первого же озерка, которое встретила по дороге, однако ничего не произошло. Ей было известно волшебное заклинание, которое позволяло человеку превращаться в свое удовольствие в животное, однако оно действовало на короткое время. Нужно раздеться догола и положить две крупинки ладана на лампу, затем следует поклониться луне, повторяя акер, акер, акер,и натереть тело от корней волос до большого пальца каждой ноги маслянистой жидкостью, изготовленной из цикуты. И в этом случае у человека вырастают устрашающий черный клюв, огромные крылья и он может с карканьем взлететь в воздух.

Вскоре Эдерра поняла, что колдовство, к которому прибегли старухи в отношении Бельтрана, ей не по зубам. Чары этих двух были гораздо сильнее, чем ее, недаром же они водились с сами дьяволом. Она догадалась, что не всякая вода годилась для избавления от колдовства; задача состояла в том, чтобы найти нужную воду. Поэтому она не упускала малейшей возможности окунуть Бельтрана в любую реку, пруд или озеро, встречавшиеся по пути, уверенная в том, что рано или поздно набредет на волшебную воду, способную расколдовать скомороха.

Так или иначе, Бельтран, похоже, был доволен своим положением, и единственным признаком беспокойства было его увлечение счетом: стоило ему услышать два числа, он тут же их складывал и бил о землю копытом. Благодаря ослику Май приобрела поразительную способность к подсчетам и научилась бойко складывать и вычитать в самом раннем возрасте.

X
О том, как избавиться от сладострастных снов, помочь при боли в животе, узнать еще до рождения поп ребенка, очистить лицо от сыпи и сделать щеки румяными, навсегда избавиться от волос на теле и добиться того, чтобы лесные духи наделили нас мудростью

Миновала уже неделя с тех пор, как Хуана де Саури удостоилась христианского погребения, но Саласар знал, что жители Сантэстебана, отчасти по вине неугомонного священника Боррего Солана, все еще не предали эту историю забвению. Они продолжали ее обсуждать, и в результате обстоятельства гибели женщины начали искажаться, приобретая самые невероятные черты. Стоило кумушкам собраться вместе, как они обязательно заводили об этом разговор, невзирая на присутствие детей. Тем лучше, так они быстрее узнают о происках ведьм, и те не застанут их врасплох. Судили-рядили, кто же убийца да как нашли тело, о бесовских знаках, которые при этом обнаружили, и призывали гнев Божий на головы злодеев.

Педро, плотник, рассказывал, что Хуана уже давно знала об ордах ведьм, обернувшихся волками, которые преследовали ее по ночам, воя, как одержимые, а ведь никто ее не слушал, бедняжку, и вот, поди ж ты, что получилось. Диего, точильщик, в свою очередь, уверял, что четыре человека из семьи будто бы раскаявшихся, остановившейся в доме Хуаны в ожидании прощения, просили его наточить нож огромнейших размеров, которым безжалостно нанесли несчастной более дюжины ударов. Без толку было объяснять, что Хуана утонула, потому что никто не мог понять, в чем это противоречит версии Диего. Но, вероятно, самую дикую историю поведала Мадален, портниха, утверждавшая, что якобы видела, как Хуана носилась над селением в ночь накануне гибели верхом на метле вместе с другой ведьмой, которая вцепилась ей в волосы и бесцеремонно спихнула вниз, когда они оказались над рекой. И вроде бы ведьма, удостоверившись в том, что Хуана утонула, улетела, выделывая пируэты в небе, корча насмешливые мины и заливаясь хохотом, от которого волосы вставали дыбом.

Мужчины покрепче и помоложе, которые после погребения Хуаны организовали в селении ночное дежурство, каждую ночь обходили дозором улицы группами по три человека, вооружившись палками и вилами. Свет их факелов угадывался даже за закрытыми ставнями и вместе с пересвистом, с помощью которого мужчины через определенное время общались друг с другом, дабы удостовериться, что все в порядке, успокаивал самых боязливых. Несмотря на это, Саласар опасался, что в любой момент кто-нибудь из прибывших еретиков столкнется с ночным дозором, и один косой взгляд вызовет бурю отмщения, которая закончится кровопролитием. Поэтому, убедившись в том, что все лица, значившиеся в его списках, уже допрошены, он решил как можно скорее провести церемонию примирения, хотя в глубине души предвидел грядущую неудачу. Церемония должна была явиться завершением первого этапа его изысканий, а он так ничего себе и не доказал.

За те пять недель, что Саласар с помощниками пробыл в Сантэстебане, он исписал более ста листов, в которых подробно изложил все, что произошло с момента его приезда, минута за минутой. Он проделал это с невероятной тщательностью. Записал все вопросы и ответы, не оставив без внимания выражение лиц кающихся и реакцию священника, которую охарактеризовал как проявление нетерпимости. Однако в его заметках нигде не содержалось ни одного прямого указания на существование сатанинской секты. Об этом он уведомил письмом главного инквизитора и своих коллег в Логроньо.

Это на первый взгляд могло показаться удачей, но у него, наоборот, вызвало досаду. Саласару хотелось бы увидеть, как человек прямо у него на глазах превращается в ворона, свинью, кота или любое другое животное; обнаружить в ночном небе женщину, летающую над домами верхом на метле; осмотреть одну из тех дьявольских жаб, о которых все говорили, будто они наблюдают за смертными, обрядившись в одеяние принца, изготовленное по меркам их уродливых тел. Но ничего подобного не случилось. Дьявол никак не обнаружил своего присутствия: не нашлось ни заросшего шерстью тела, ни даже зловонного дыхания. Саласар был разочарован: в конце-то концов, чего ради он сюда ехал?

Утро дня, назначенного для проведения церемонии примирения, было сияющим и ярким. Июльское солнце разогнало те немногие облака, которые еще оставались на небе после недавних дождей, и жара выгнала жителей из домов, как это бывает с улитками в начале весны. Было решено, что самым подходящим местом в Сантэстебане, где могла пройти церемония, призванная поставить заключительную точку в эдикте о прощении, был зал для собраний. Требовались достаточно просторное помещение и скромная обстановка, чтобы вместить в себя представителей власти, толпу любопытных, верующих из соседних деревень, претендентов на помилование, а также Саласара с помощниками.

Еще перед рассветом инквизитор распорядился, чтобы несколько крепких парней отправились в церковь и принесли оттуда огромный деревянный алтарный крест и все скамьи. Их перетащили, одну за другой, в зал собраний, вместе с крестом, возглавившим процессию, а жители выглядывали из окон, как это бывает при выносе из церкви святого покровителя селения. Иньиго и Доминго расставили свечи по углам зала и соорудили алтарь из длинного массивного дубового стола, который служил письменным столом во время допросов и анатомическим в тот день, когда Саласар отважился произвести вскрытие Хуаны. Его накрыли на манер скатерти белым полотном, прикрывшим ножки, по углам поставили свечи, а посередине – вазу с желтыми маргаритками.

За два часа до начала церемонии скамьи уже были заполнены народом. Многие стояли в проходах и в конце зала, а менее расторопным пришлось довольствоваться малым, толкаясь на крыльце в надежде на то, что нестройный хор голосов передаст из уст в уста все, что происходит внутри. Кающихся поместили в первом ряду, они были отделены от представителей власти центральным проходом, и, как только установилось молчание, Саласар начал свою речь, поблагодарив всех за присутствие, а также за интерес и внимание, оказанное ему в течение последних недель.

– Вслед за актом примирения, – заверил он, – все несчастья, обрушившиеся на этот край, исчезнут навсегда. Зло продолжает существовать, когда мы прилагаем усилия к тому, чтобы оно существовало, – вот так загадочно закончил он свое выступление.

Затем брат Доминго де Сардо отслужил мессу, и Саласар попросил раскаявшихся вставать с мест, когда он будет называть их по имени. Он зачитал вслух их признания, одно за другим, а затем дал им возможность подтвердить сказанное. Все так и поступили, заявляя, что прибыли сюда по доброй воле, без принуждения, движимые исключительно желанием получить прощение. Саласар оглядел собравшихся, призвав их последовать примеру этих мужчин и женщин и публично сознаться, если они оговорили соседей. Приходский священник Боррего Солано вскинулся на своем кресле. Никто не поднялся. Вслед за этим была проведена церемония примирения, во время которой колдуны публично отрекались от своих ошибок, и с них было снято отлучение от церкви. Саласар сообщил, какое наказание им выпало.

– Мужчины и женщины, вернувшиеся в стадо Господа, нашего Отца Всемогущего, – торжественно произнес он. – Благодаря милости Господней вы были прощены, а в качестве наказания вам надлежит в течение девяти месяцев десять раз в день читать «Отче наш» и десять «Две Мария», а также поститься по пятницам, моля Господа о прощение за ваши многочисленные прегрешения.

Напоследок прощенным было сделано строгое внушение и предупреждение, что, если те возьмутся за старое, им не будет никакого снисхождения, с ними поступят по всей строгости закона, как с людьми, так и с их имуществом.

– А это означает… – Саласар прервался на полуслове, прищурил глаза и обвел присутствующих суровым взглядом. Люди затаили дыхание, послышались лишь сдержанное покашливание и плач ребенка в конце зала. – Костер! – воскликнул он, заставив встрепенуться тех, кто смотрел в пол, чтобы не встретиться глазами с инквизитором. – Искупительный огонь! И разумеется, конфискация всей собственности.

Инквизиционные трибуналы пополняли свой бюджет за счет имущества, отобранного у осужденных, и одно время преследование богатых выкрестов являлось исключительным правом святой инквизиции. Любой потомок иудея или мусульманина находился под подозрением в ереси, однако к описываемому моменту количество и тех и других сильно сократилось. Отныне преследованиям подвергались двоеженцы, ясновидящие, приверженцы Лютера и колдуны. Обвиненный был обязан передать свое имущество и вдобавок оплатить расходы по своему содержанию в тюрьме святой инквизиции.

Саласар взял серебряное кропило и окропил присутствующих святой водой. Побрызгал на блудных детей, на жителей деревни, представителей местной власти и на священника Боррего Солано, который тоже сидел в первом ряду; вода попала ему в глаз, вызвав пощипывание, словно это был уксус. Саласар двинулся по проходу, брызгая направо и налево, дошел до дверей и покинул пределы здания, собираясь обойти главные улицы Сантэстебана вместе с еле поспевавшим за ним братом Доминго, который нес ведерко со святой водой. Тем самым все обрели защиту от дьявольской угрозы, очистились от прегрешений и были приняты обратно в лоно матери-церкви, как это и обещал инквизитор. Господь Всемогущий выиграл битву с Сатаной, его блудные дети и грешники вернулись в его стадо. Господь пребывал в мире со своими овцами.

Отныне это было свершившимся фактом: дьявол окончательно изгнан из Сантэстебана, и все как будто были счастливы.

– Полагаю, я говорил достаточно убедительно. Они согласились со мною, вам так не кажется? – с гордостью сказал Саласар, не дожидаясь ответа Иньиго и Доминго, прежде чем удалиться в опочивальню. – Можете складывать вещи, через пару дней мы уезжаем.

Иньиго никак не мог уснуть. Он продолжал думать о голубом ангеле, уверенный в том, что тот находится где-то близко. Сколько бы Саласар ему ни втолковывал, что это всего лишь сновидение, вызванное специально подобранными травами, сваренными, растертыми и смешанными со свиным жиром. Послушнику такое объяснение казалось слишком упрощенным. Ну как можно объяснять чудо действием животного жира, а значит, всего лишь грубой материи?

С каких это пор свиной жир приобрел свойство возносить человека так близко к небесам? Его память навсегда запечатлела образ ангелоподобной, почти невесомой волшебницы, изгиб ее крутого бедра, очертания стройных ног, изящную форму подбородка. Стоило сосредоточиться, и ему начинало казаться, что он чувствует ароматное дыхание на своем лице, прикосновение ее шелковистых волос и тепло ладоней на своем теле. От этого видения у него начинало щемить под ложечкой, в промежности возникала сладкая истома, в горле пересыхало, и он начинал ловить ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Простыни, на которых он спал, вдруг разрастались и с шелестом обволакивали тело, лаская каждую его пядь. Они лишали его воли, баюкая и заставляя предаться власти неуемных движений рук, которые, как было ему известно, с рассветом нового дня заставят его стыдиться самого себя. И тогда, испытывая глубочайшее раскаяние в том, что не устоял перед искушением плоти, он давал себе обещание, что это никогда больше не повторится.

Он вспомнил, какое средство применяла бабушка, чтобы он и братья по ночам не становились жертвами сладострастных снов. По ее словам, подобные действия грозили привести к тому, что они могли ослепнуть, покрыться болячками, или же с ними сразу случится и то и другое, не говоря уже о вечном проклятии, к которому дело и шло. Женщина брала тонкую свинцовую пластинку, рисовала на ней крест, вырезала его, а по ночам клала мальчишкам на живот, чтобы они спали с ним в объятиях, препоручив себя Богу. Однако в этот момент у Иньиго не было под рукой свинцового креста для противодействия похотливым снам, к тому же ему так и не удалось заснуть. Его мучения были до ужаса реальными.

Он встал с постели и распахнул ставни. Было еще темно. Крестьяне уже не обходили дозором улицы с факелами и пересвистом. Приезжие, которые утром были приняты обратно в лоно матери-церкви, уже отправились в обратный путь, туда, откуда пришли, и в глубине леса уже не мигали огни костров. Саласар оказался прав: страсти улеглись, все пребывали в покое и согласии. Мир был погружен в сон, отдыхая после испытанного облегчения, словно ребенок, несколько дней подряд страдавший от колик в животе и которому наконец догадались дать отвар ромашки и тимьяна, высушенных на чердаке и благословленных во время утренней мессы в день святого Иоанна. А вот с ним самим обстояло все наоборот.

Возбуждение заставило Иньиго открыть окно настежь, ночной ветерок лизнул ему щеки, но он все еще ощущал снедавшее его пламя желания. Он решил прогуляться, чтобы прогнать грешные мысли, навеянные небесным созданием. На цыпочках вышел из резиденции и зашагал по дороге, которая вела к темневшему в отдалении лесу. Серебристый свет луны растекался по макушкам деревьев, словно воск по свече, наполняя лес фантастическим сиянием, которое при других обстоятельствах, возможно, произвело бы впечатление на послушника, но только не этой ночью. Он брел куда глаза глядят, положившись на чутье охотника, которое отец развивал в нем с самого детства, ступая по траве, которая все еще оставалась мокрой после прошедших недавно дождей, вдыхая запах листвы и мха. Все это, вместе взятое, создавало сходство с морской глубиной.

Он уловил это не сразу, лишь спустя какое-то время. Когда слух привык к тишине, он начал различать стрекот цикад, уханье филина, едва слышное шебуршание грызунов, занятых поисками шишек и орехов. И вдруг уловил человеческий голос, своего рода мелодию, напев без слов, который доносился до него приглушенным, ослабленным шумом листвы. Он двигался осторожно, прячась за деревьями с учащенно бьющимся сердцем, опасаясь колдунов, которые все еще не покинули здешних мест и как раз сейчас могли собраться на шабаш. И тогда он узрел его наяву и во плоти. Это было никакое не наваждение, вызванное противной мазью, как уверял его Саласар. Это был он, его голубой ангел, чье невесомое тело совершенно четко вырисовывалось в свете луны, в то время как сам он, подняв руки к небу и прикрыв глаза, медленно кружился и напевал что-то мелодичное под внимательным взглядом своего сказочного скакуна. Он был точь-в-точь таким, каким запечатлелся в его памяти.

Пока ровесницы Май учились танцевать, готовить и ублажать мужа, она упражнялась в важнейшем искусстве распознавания по именам всех лесных духов и постигала магические свойства луны. В некоторых местах Испании ее называли солнцем мертвых, и Эдерра никогда о ней не забывала, поскольку во многих заговорах ей придавалось огромное значение.

– Луна освещает покойников, – объяснила она Май, – смерть в растущей четверти безошибочно указывает на то, что жизнь в потустороннем мире сложится хорошо, независимо оттого, насколько несчастным покойный был в этом.