Текст книги "Современная проза Сингапура (Сборник)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Шестой. А до конца дня еще целых четыре часа!

Мы пошли к лифту.

– Не прощаюсь, – сказал я. – Похоже, парень, совсем скоро я помогу вам поставить рекорд.

Я еле доплелся до машины – ноги дрожали.

– И это еще только рассвет двадцать первого века! – со скорбью вырвалось у меня.

ДАДЛИ П. де СОУЗА

ХВАТКА

Перевод С. Ромашко

Это был один из тех дорогих баров, которые появились при новых шикарных отелях, растущих по всему городу словно грибы. На темных стенах тускло поблескивали огромные алюминиевые диски, напоминавшие злобные глаза какого-нибудь фантастического чудовища из книги Азимова. Мы сидели под одним таким глазом, неподалеку от освещенной ниши, где трудился пианист. У него был тоскливый вид человека, занимающегося бесполезным делом. Девушка в свитере за соседним столиком вертела в руках пачку дорогих сигарет и искоса поглядывала на входную дверь. Вокруг пианиста расположилась компания японских бизнесменов. Они оживленно о чем-то спорили, не обращая ни малейшего внимания на изливавшиеся на них звуки. Глаза пианиста постоянно блуждали по залу, будто он надеялся, что все-таки найдется кто-то, кто перехватит его взгляд, подойдет к нему, похлопает по плечу и скажет: "Передохни, дружище. Давай-ка я побренчу, а ты выпьешь стаканчик виски с содовой".

Я подумал: вот, должно быть, пытка – играть так каждый вечер. И вспомнил одного приятеля, недавно побывавшего в Лоронг-Ампате {Лоронг-Ампат – квартал веселых домов в Сингапуре.}. Он уже было скинул брюки, как вдруг почувствовал, что женщина, ожидавшая его в постели, не вызывает в нем никакого желания. А та все подгоняла его криками: "Давай, давай!" И чем больше она его подстегивала, тем меньше ему хотелось лезть к ней в постель. В конце концов он заплатил ей и убежал, почувствовав облегчение только на улице.

Себастьян, который на днях вернулся из шестимесячной поездки в Штаты и теперь красовался только что отпущенной бородкой, прервал мои размышления:

– Неплохое местечко, правда? А вон сидит хорошенькая птичка.

Девушка в свитере поспешно закурила, скомкала пустую пачку и раздраженно взглянула в нашу сторону.

– Она напоминает мне одну особу, – проговорил Себастьян, многозначительно растягивая слова, – которую я встретил в Международном центре.

Он покачал в руке стаканчик рома с кока-колой и поднял бровь, как бы предупреждая, что готовится поведать еще одну главу из "Героических деяний Себастьяна Томаса". Мы выслушивали его рассказы – ведь нам ни разу не выпала возможность побывать в таких замечательных местах, где он бывал, и не хватало нам его бесшабашности, чтобы вытворять то, на что только он один был способен.

– Случилось это во Фриско... – начал было Себастьян и запнулся, раздраженный вопросом Чуна, который поинтересовался, где находится это самое Фриско.

Я быстро вмешался:

– Так сокращенно называют Сан-Франциско. Себастьян хмыкнул, как будто говоря: "Есть все же в этой дыре человек, понимающий, что к чему".

– В субботу вечером в этом Международном центре собирается уйма всяких студентов-иностранцев, которые очень даже не прочь поживиться по женской части. Они подпирают стены в танцевальном зале, слоняются по коридорам, толпятся у автоматов с кока-колой. Но в основном пялятся на хорошеньких курочек, с которыми удается потанцевать везучим хлыщам. – Он проглотил остатки рома, поставил пустой стакан на стол и уставился на девушку в свитере – только тут я заметил, что свитер ажурный и сквозь него все видно.

Себастьян всего несколько дней как вернулся домой и был для нас героем. Я считал своим долгом угощать его, раз уж он согласился составить нам компанию. Я заказал еще одну порцию для Себастьяна.

– Слушайте, а эта девочка, может, ждет, чтобы кто-нибудь начал к ней клеиться? – предположил он, указывая на девушку за соседним столом. Но прежде чем мы осмелились высказаться по этому поводу, он продолжил рассказ: – В этот раз я немного опоздал. И вот что я сделал. Идти в танцевальный зал глазеть, как эти самодовольные парнишки выделывают свои па, смысла не было, и я пристроился у входа. Занял, так сказать, стратегически важный пункт. Смотрю – поднимается по лестнице этакая хипиня: волосы нечесаные, обтрепанная кофта до колен, потертые джинсы – и тащит здоровую кожаную сумку, с которой не на танцы, а куда-нибудь на пикник в самый раз идти. – Он кивнул в сторону девушки в свитере.Лицо у нее было как у этой: задумчивые глаза, волосы до плеч под Джоан Баэз, полные губы... Я повернулся к ней и бросил небрежно: "Можно подумать, что вы собрались в путешествие автостопом, а не на танцы" – и показываю на сумку. "Да, мне много чего приходится нести". – "Ха! И что же это?" – "Книги по дзэну, например". Надо сказать, я не очень-то балдею от всех этих дел с религией, знаете, переселение душ, карма, женское первоначало и прочая чепуха. Но я понял, что за это можно зацепиться, и говорю: "Уйдем отсюда и побеседуем о дзэне. Там в саду обстановка очень располагает к размышлению – кто знает, может быть, нам повезет, и мы будем сидеть под деревом Бодхи {Бодхи – в буддийской мифологии дерево, под которым будда Шакьямуни достиг духовного просветления.}. Во всяком случае, все эти танцы-манцы не очень-то подходят для духовного бдения". И мы пошли в сад.

В этот момент принесли ром для Себастьяна. Он сгреб стакан в толстый кулак, поднес его ко рту, и губы у него задвигались, как у золотой рыбки. Я с тоской смотрел на пустеющий стакан и думал: еще два пятьдесят.

Он чмокнул и продолжал:

– Эта девочка оказалась порядочной балдой. Принялась мне рассказывать, чему у кого из мудрецов она научилась и как прошла через все ступени транса. Потом речь зашла об одном корейце, который знал какое-то священное слово, именно то, что было ей нужно. Кореец назначил ей встречу в каком-то там месте, ночью. У парня хватка что надо. Он обставил все так, словно это была встреча с самим Буддой... Вам, ребята, есть чему поучиться у него, у этого корейца. Пока она мне все это рассказывала, я положил ей руку на плечо и нежно так целую ее в щечку. А она все долдонит свое, будто ничего и не замечает. Похоже было, что собеседник ей вовсе не нужен... Так вот, встреча была назначена где-то в пригороде. Кореец жил в мансарде, в одном из домиков общежития университетского городка. Дом был старый, вокруг темно и тихо, у дома – заросший сад. Пока она шла наверх, ей казалось, что в доме никого нет. Но дверь мансарды сразу открылась, только она постучала. Первое, чем поразила ее комната, которую она увидела, – огромное окно в дальнем конце. В углу стояла узкая кровать, небрежно прикрытая одеялом. Как только она вошла, этот парень схватил ее и бросил на кровать. Она начала сопротивляться, отскочила в другой конец комнаты и разбила окно. Принялась звать на помощь, но бесполезно. Кореец твердил ей, что все уехали на каникулы и поэтому на мили вокруг нет ни души. "Вот так меня изнасиловали, – сказала она простодушно. – Но, посоветовавшись со своими духовными наставниками, я решила никуда не заявлять, ведь зло остается в совершившем его, а не переходит на жертву, которой зло причинили, так что само преступление и есть наказание для преступника. Я осознала, что нужно преодолеть случившееся внутренними силами, обрести нарушенную гармонию души". – "Такая, значит, с вами приключилась история, – говорю я, подбираясь к медным кнопкам, но она меня останавливает. – И какие же он вам дал объяснения?" – "Он вообще ничего не объяснил..."

Себастьян прервал рассказ, медленно оглядел нас и задумчиво покачал головой.

– Единственное, что она получила от корейца, – не объяснения, а счет за разбитое окно. Как вам это нравится: этот тип насилует девчонку и еще предъявляет ей иск за ущерб, нанесенный его жилищу. Ну и кто он после этого?.. Да, так вот она и продолжает: "Нет, я совсем не против сексуального экстаза. Но он мог бы попросить меня, ведь правда? В конце концов, мы познаем истину через наши чувства. Танец, например, тоже ступенька на пути к экстазу. Но он, кажется, нуждался в насилии... Не знаю..." Тут я понял, что с этой малюткой можно попроще, нечего особенно выламываться. Потанцуем, а там и до экстаза будет недалеко. Так что я ни о чем уже больше не беспокоился и потащил ее в танцевальный зал. Там она принялась скакать, дрыгаться и барахтаться так, будто тонула в этом море движущихся тел и отчаянно пыталась выплыть. "Как вам моя хореографическая импровизация?" спрашивает, но я сделал вид, что не расслышал.

К этому времени Себастьян прикончил уже седьмую порцию рома с колой и, похоже, готов был осилить еще столько же. Даже с пятьюдесятью долларами в кармане я чувствовал себя не слишком уверенно и поэтому, взглянув на таинственный глаз, таращившийся на нас из-за спины Себастьяна, как бы невзначай спросил:

– Может быть, ты дорасскажешь по пути домой?

Была еще причина, почему я не хотел больше задерживаться. Все рассказы Себастьяна неизбежно заканчивались описанием любовной победы со всеми техническими подробностями по "Кама-сутре", которые должны были наглядно представить его достоинства. Все это, конечно, интересно, но он впадал при этом в раж, начинал представлять все в таких лицах, что наверняка привлек бы внимание к нашему столику по меньшей мере половины зала.

Себастьян уходить не торопился. Девушка за соседним столом все еще сидела одна. Себастьян вытащил пачку сигарет и пустил ее по кругу, сказав, как мне показалось, громче, чем было нужно:

– Закурим перед уходом.

Мы взяли по сигарете, а он неожиданно повернулся и запросто заговорил с девушкой в ажурном свитере:

– А вы, мисс? Не хотите закурить?

Девушка улыбнулась, помедлила, слегка встряхнула головой и взяла сигарету. Это, сообразил я, было началом еще одного из героических деяний. Мы постарались убраться как можно незаметнее – было ясно, что наше присутствие будет только мешать.

Когда мы выходили из зала, Чун тихонько толкнул меня локтем. Я обернулся. Себастьян сидел рядом с ней, делая пассы сигаретой, как будто это была волшебная палочка. Она бессмысленно улыбалась, держа стакан. Эта рассеянная улыбка, казалось, отражалась в тусклом блеске огромного алюминиевого глаза, выступавшего из темноты.

ВОН ХОНЛУН

ДУХ КАМНЯ

Перевод Е. Новицкой

Кадон был сирота. Его отец умер три года назад, когда Кадону было шестнадцать лет. А мать – еще раньше. Она умерла в тот день, когда родился Кадон. Отец Кадона часто напоминал ему, что он очень любил свою жену и что прожили они вместе очень недолго – и все из-за Кадона. Роды были трудные.

Отец Кадона старался, растил сына, как мог, но Кадон чувствовал особенно по вечерам, когда умирающее солнце бросало мягкий золотистый свет на их деревянную хижину, – что порой отец желал, чтобы Кадон и вовсе не рождался. Тогда его жена была бы рядом и он, наверное, был бы немножко счастливее. И всякий раз, когда Кадону казалось, что стареющий отец думает об этом, он любил и уважал его чуточку меньше.

Отец Кадона мог бы научить его всему, что должен знать молодой человек, но не научил. Так что Кадон скоро совсем разлюбил отца. Он привык заботиться только о себе самом да о своем желудке, так как понял: забота о ближних пустая трата времени.

Когда умер отец Кадона, вся деревня пришла утешать его в этом горе. Но Кадон не очень горевал и позволил людям помочь ему лишь потому, что так было удобнее. Зато потом он редко встречался с ними – только когда чувствовал, что действительно нуждается в их обществе.

Он жил сам по себе. У него был маленький огородик и несколько цыплят. Однако вскоре ему стало не хватать еды и денег. Поэтому он устроился садовником в городе, который был совсем недалеко от его деревушки.

Впрочем, работа в городе Кадону не нравилась. Ему, конечно, платили, но недостаточно. Да и работать приходилось весь день.

Однажды, возвращаясь в деревню, Кадон вспомнил, что дома кончились дрова. А без дров обеда не сваришь. Он надумал собрать сухих веток. Но как назло попадались только большие.

Он искал под кустами и деревьями, пока не набрел на громадный камень. Тут он решил немного отдохнуть, главным образом из-за прохладной тени огромного дерева, чьи ветви нависали над камнем.

Мимо камня Кадон проходил каждый день, но раньше как-то не обращал на него внимания. А это был и в самом деле громадный камень – стоя рядом, Кадон даже не видел его верхушки. Метра три высотой, никак не меньше. А вокруг валялись камни маленькие – с человеческую голову.

Отдохнув немного, Кадон снова принялся собирать хворост. Теперь ему везло, и скоро он набрал целую охапку.

Вдруг над головой его раздался птичий щебет. Он посмотрел наверх. На дереве, под которым лежал камень, было большое гнездо. Интересно, есть ли там яйца? – подумал Кадон.

Он уже давно не ел птичьих яиц, а очень их любил. Он прикинул, как бы взобраться на дерево. Попытался влезть на камень, но тот был слишком гладкий. Тогда он вскарабкался по стволу, а потом медленно пополз вверх по длинной толстой ветке.

В гнезде сидели две черные птицы и сердито кричали на него. Когда Кадон протянул руку, они взлетели и стали яростно клевать его острыми клювами. Но Кадон отогнал их. На дне лежало четыре больших яйца. Вот так удача, обрадовался Кадон. Он съест их на обед!

Кадон огляделся. Сквозь листья была видна река, тихо журчавшая неподалеку. Вода в ней была грязно-коричневая. Осторожно спускаясь по ветке, Кадон вдруг заметил под собой что-то странное. Он присмотрелся. В самой середине камня зияла огромная дыра. Вот чудеса! С земли камень казался целым. Кто бы мог подумать, что там такая дырища!

Однажды, несколько дней спустя, ему стало скучно, и, поужинав, он решил прогуляться по деревне. Светила большая круглая луна. Небо было усыпано звездами. Всюду играли ребятишки. На веранде деревянного дома пенгулу, сельского старосты, сидели взрослые и дети. Кадон пошел туда.

Увидев Кадона, пенгулу приветливо поздоровался и предложил посидеть с ними. Кадон в ответ улыбнулся немного натянуто и уселся на деревянном полу.

Кадон знал, что радушие этих людей неискреннее, потому что он сторонился их. Но все же остался послушать беседу.

– А дух реки, пенгулу? – спросил мальчик по имени Масдан. – Ты ведь хотел рассказать о нем. Расскажи, пожалуйста.

– Расскажи, расскажи, пенгулу! – закричали и другие дети. Пенгулу и остальные взрослые улыбнулись.

Пенгулу указал на реку, в которой отражались луна и звезды. Вдоль реки темнели кусты и кокосовые пальмы.

– Река живая, – сказал пенгулу. – Она как большая змея. Она спит и бодрствует. Она может быть счастливой. Может – печальной. Она может спасти нам жизнь, а может и отнять ее у нас. А в сердце реки – дух, дух реки. И мы должны его слушать.

– Но река же не умеет говорить! – воскликнул Масдан.

Кадон взглянул на Масдана. Ему было всего двенадцать лет. Он был большой шалун и озорник, но добрый мальчик.

Пенгулу улыбнулся:

– Умеет. Если прислушаться, то можно услышать, как дух реки поет, когда она счастлива. А иногда – лениво бормочет. А когда сердится – ревет. И у тебя на сердце легчает, когда ты со своими бедами приходишь к ней. Дух есть. Он поговорит с тобой, если ты присядешь рядом. А иногда он говорит с тобой в твоих снах.

Масдан и его друзья слушали затаив дыхание.

– Но дух реки не единственный наш друг, – прибавил кто-то. – Есть еще и дух деревьев, дух цветов, дух урожая, дух дороги. Всех не перечесть...

– Да, – согласился пенгулу, – их очень много, и все они станут нашими друзьями, если мы будем их слушаться. Но если мы их рассердим, могут сделаться нашими врагами.

Мальчики кивнули. Потом они простились с пенгулу и остальными – было уже поздно – и побежали домой.

Кадон тоже пошел домой. Дорогой он раздумывал о том, что сказал пенгулу. А сам-то он верит в духов? Пожалуй, верит, но больше от страха, чем почему-либо еще.

Отец учил его: нельзя гневить духов. Если нужно было срубить дерево, полагалось сначала попросить прощения у духа деревьев. Если приходилось идти одному ночью, надо было просить защиты у духа дороги. Иногда Кадон думал: а что случится, если срубить дерево, не попросив прощения у духа деревьев? Свалишься замертво? Превратишься в бревно?

Хижина Кадона, так же как и остальные, стояла на сваях. Он поднялся по деревянным ступенькам и вошел в дом. Улегся на циновку. Лежать было жестко. Лунный свет проникал сквозь дыры в крыше. У Кадона не было денег починить или заменить ее, поэтому он всегда боялся дождя.

Кадону не спалось. Он долго смотрел на дыры в потолке. Потом оглядел свои немудреные пожитки и проклял себя за нищету и одиночество. Неужели у него никогда не будет еды вдоволь, приличной одежды, новой хижины и денег?

Вдруг он вспомнил про огромный камень. Дыра! Духи, о которых рассказывал пенгулу! Разве не может быть духа камня? Если односельчане верят во всех этих духов, они обязательно поверят и в духа камня. А если дух камня попросит их о чем-нибудь, они обязательно выполнят его просьбу. Они не посмеют разгневать духа.

На следующее утро Кадон встал очень рано. Раньше, чем солнце. И побежал к камню. Он попытался запрыгнуть на него, но не смог. Попробовал влезть камень был слишком гладкий. Оставался один путь. По дереву.

Кадон вскарабкался на гигантское дерево и осторожно пополз по ветке, пока не оказался над самой верхушкой камня. Он глянул вниз, и ему стало страшно. Камень был далеко-далеко. Спрыгнешь – чего доброго, ноги переломаешь.

Но, поборов страх, он покрепче ухватился за ветку и начал опускаться, пока не повис на руках. Теперь до камня оставались метра полтора, не больше. Кадон отпустил ветку.

Он упал на камень и чуть не потерял равновесия. Но удержался. И вдруг поймал себя на том, что просит прощения у духа камня за то, что вторгся в его владения. Ему было не по себе – а вдруг дух и вправду тут живет.

Робко-робко подполз он к краю отверстия и заглянул внутрь. Дыра была огромная. Дно устилали сухие листья, осыпавшиеся с дерева. Еще там валялись маленькие камушки.

Кадон осторожно спустился в дыру. С перепугу ему так и мерещилось, что вот-вот перед ним появится разгневанный дух камня. Но дух не появлялся. Кадон сел на сухие листья – теперь верхушка камня была высоко над головой. Вот удача! Ему уже не терпелось осуществить задуманное – он решил не откладывать до завтра.

Вечером Кадон снова прибежал к камню. Вокруг никого не было. Он влез на дерево и во все глаза стал смотреть, во все уши слушать, не идет ли кто-нибудь по дороге. Вскоре послышались голоса, а потом он и увидел двоих стариков, идущих между кустов. Они были еще довольно далеко. Кадон быстро соскочил на камень и, молясь о том, чтобы не встретиться в дыре с настоящим духом, спрыгнул в нее.

Голоса приближались. Кадон ждал затаив дыхание. Вдруг его осенило. Он схватил два маленьких камня и принялся стучать одним об другой. Этот звук громко отдавался в ночной тишине.

– Что, что это? – услышал Кадон голос одного из стариков.

– Н-не знаю, – ответил другой.

– Кто, кто это? – спросили оба испуганно. Кадон не ответил. Он продолжал стучать.

– Звук идет из камня, – прошептал один старик.

– Сердце, – проговорил другой еле слышно, – это бьется сердце камня.

И старики испугались еще больше. Кадон застучал сильнее. Звук стал громче.

– Я – дух камня, – сказал Кадон очень низким голосом. – Подойдите ко мне.

Старики нерешительно шагнули вперед. Они держались за руки. От страха ладони у них были холодные как лед.

– Чего ты хочешь, о дух? – спросили они робко. – Пожалуйста, не делай нам зла. Мы старые люди. У нас жены и дети. Кто о них позаботится?

– Вам нечего бояться, если вы и все жители вашей деревни поступят так, как я велю. Я и мои детки проголодались. Принесите нам самое хорошее мясо, самые хорошие фрукты и самые хорошие овощи. Принесите все это завтра в это же время. Понятно?

Старики закивали. Потом один из них спросил:

– А где же твои детки, о дух?

– Детки? Мои детки – это маленькие камушки, что так уютно устроились рядом со мной. Они тоже хотят есть, – сказал Кадон. – Идите домой и расскажите в деревне все, что слышали. И не забудьте: если завтра у меня не будет обеда, не миновать вам страшных несчастий.

Старики бросились бежать со всех своих слабых, гнущихся ног. Кадон расхохотался. Глупое старичье, перепугались до смерти! Умора, да и только. Он уже стал придумывать, чего потребует в следующий раз, как вдруг услышал голоса людей, идущих со стороны деревни.

Голоса приблизились к камню. Кадон замер в своем убежище.

– Этот камень, Рахад? – услышал он голос пенгулу. – Ты здесь слышал голос?

– Да, пенгулу, – ответили сразу оба старика. – А маленькие камушки его детки.

– Может, все-таки вам померещилось? – строго спросил пенгулу.

– Нет, – твердо ответили старики. Кадон снова взял камни и постучал.

– Слушайте, – прошептал Рахад.

– Да-да, слушайте, – сказал второй старик. – Это бьется сердце духа камня.

– Почему вы здесь? – спросил Кадон очень низким голосом. – Почему вы тревожите мой сон? Отправляйтесь обратно в деревню и больше не беспокойте меня сегодня.

– Камень говорит, пенгулу! – воскликнула какая-то женщина.

Люди с трепетом и ужасом смотрели на камень. Стук сделался еще громче.

– Идите домой, – повторил Кадон. – А завтра вечером принесите мне и моим деткам самую лучшую еду.

– Повинуемся, о дух камня, – сказал пенгулу.

И пенгулу увел своих односельчан домой. Дорогой все только и говорили, что о камне, о духе и о том, как билось его сердце.

А Кадон поверить не мог, что так просто провел всю деревню, даже старосту. Он прямо лопался от удовольствия. Теперь он получит все, чего пожелает. Он не будет красть, он не какой-нибудь воришка. Люди сами отдадут все, что ему нужно.

Назавтра Кадон не стал обедать. Торопясь к камню, он мечтал, какой пир устроит из той еды, что принесут ему односельчане. По небу, заслоняя луну и звезды, тяжело ползли черные тучи. Только бы дождя не было, думал Кадон.

И вот наконец он услышал: идут мужчины, женщины, дети. Вся деревня. Они тащили подносы с мясом, фруктами и овощами. Люди приблизились к огромному камню и поставили подносы на землю рядом с ним. Потом все замерли, а пенгулу вышел вперед и сказал:

– О дух камня, мы пришли, как ты велел. Мы принесли тебе самую лучшую еду.

Кадон немножко постучал камнями. И только потом заговорил низким голосом, каким говорил за духа.

– Я доволен, – сказал Кадон басом. – Я вижу хорошую еду. Я и мои детки хорошо пообедаем сегодня. Вашу деревню ждут удача и счастье.

Небо прорезали вспышки молнии, освещая его на мгновение. Грохотал гром. Если они сейчас не уйдут, я попаду под дождь, подумал Кадон.

– А теперь отправляйтесь домой, – велел он. – Еду оставьте. И принесите новую через два дня.

Видя, что собирается гроза, пенгулу поторопился увести людей. И никто не заметил, что маленький Масдан не пошел со всеми, а спрятался за кустами. Все в деревне знали, что он большой озорник. Но он был еще и очень любопытный. Ему хотелось посмотреть, как едят духи. Явятся в человеческом образе и станут жевать и глотать, как люди? Или еда с подносов вдруг исчезнет сама собой?

Холодный ветер продувал кусты. Масдан очень замерз и уже думал, не пойти ли ему домой. Он боялся, что ждать придется долго, и тогда он попадет под дождь. А если он промокнет, родители его отругают.

Снова сверкнула молния и ударил гром. Упали первые капли дождя. Масдан решил бежать домой. Он вылез из своего укрытия и вдруг увидел, что над самой верхушкой камня появилась голова. Масдан чуть не закричал от страха.

Потом показалась пара рук. Затем плечи, туловище и ноги человека. Масдан увидел, как человек присел на корточки, быстро огляделся, выпрямился и легко спрыгнул на землю. Потом вынул из-за пазухи мешок и быстро побросал в него мясо и фрукты.

Масдан смотрел разинув рот. Человек был ему явно знаком. Масдан твердо знал, что встречал его раньше. Но где и когда, никак не мог вспомнить. Тут небо над камнем осветила молния. И Масдана осенило. Это же Кадон!

А Кадон пустился бежать по раскисшей дороге в деревню. Масдан за ним. Так они добежали до самой хижины Кадона. Масдан нашел дырочку в ее деревянной стене и заглянул внутрь. Он увидел, как Кадон, смеясь, открыл мешок и отправил в рот большой кусок мяса. Затем положил часть еды на большую тарелку и стал оглядываться, ища, куда бы спрятать мешок. Наконец он улыбнулся, подошел к большому деревянному сундуку в углу и сунул мешок туда. А сверху поставил сундучки поменьше.

Дождь лил вовсю. Масдан со всех ног бросился домой. Он вымок до нитки, и родители уже собирались хорошенько его отругать. Но Масдан, захлебываясь, стал рассказывать им, что он видел.

Сначала родители не хотели ему верить. Но они знали, что он, хотя был большой озорник, никогда не врал. И в конце концов поверили.

– Надо немедленно рассказать об этом пенгулу, – сказал отец Масдана. Пусть он решит, что делать с Кадоном.

Его жена согласилась. И, хотя дождь лил как из ведра, они тут же побежали к пенгулу и рассказали ему обо всем, что видел Масдан.

Пенгулу очень рассердился, что Кадон провел всю деревню.

– Мы должны проучить его, да так, чтобы он век помнил, – сказал пенгулу. – Но как?

Он надолго задумался. Масдан и его родители молчали.

– Придумал, – наконец произнес пенгулу и зловеще улыбнулся. – Пусть дух встретится с духом. Пусть один дух напугает другого. Кадон проклянет тот день, когда появился на свет, – так мы его проучим.

Через два дня Кадон снова отправился к камню. Эти два дня он сытно ел. А теперь пришло время требовать новую порцию и, пожалуй, немного денег, решил он.

Кадон влез на дерево, прополз по ветке. Потом начал опускаться, пока не повис на руках. Он уже собирался спрыгнуть, как вдруг услышал стук, доносящийся из камня. Сердце духа!

Кадон похолодел. Стук стал громче. А потом понесся отовсюду: от камней, от кустов, от деревьев, реки... И делался все громче и громче. А Кадону становилось страшней и страшней. Тело его тяжелело и тяжелело. Наконец пальцы его разжались, и он упал на камень.

А тем временем из дыры поднималось страшное чудище. Отвратительнее существа Кадон в жизни не видел. У него было длинное безобразное лицо. Нос и рот свернуты набок. Белые волосы до пят. А одежда – чернее черной ночи.

Оно устремило на Кадона длинный-предлинный белый палец. Кадон закричал, потерял равновесие и упал с камня. Лежа на земле и дрожа от страха, он увидел, что страшилище стоит на камне, продолжая указывать на него пальцем. Стук стал еще громче.

– Ты! – произнесло жуткое существо. – Ты посмел воспользоваться моим именем! Посмел воспользоваться моим домом! Ты посмел напугать этих простых людей, чтобы насытить свою жадность! Я – дух камня. Ты назвался моим именем. Так стань таким же, как я. Ты будешь безобразным и отвратительным, и всюду люди будут бросать в тебя камни и прогонять тебя.

– Нет, нет! Только не это! – взмолился Кадон. – Пожалуйста, прости меня. Я никогда больше так не буду.

– Поздно, – сказал дух. – Уноси-ка ноги отсюда, пока цел, а не то я превращу тебя в камень. А мертвым камнем быть еще хуже, чем таким безобразным, как я. Ну, живо!

Стук стал еще громче. Кадон поднялся и с громкими воплями побежал прочь. Вслед ему полетели большие и маленькие камни. Большие камни почти не попадали в него, зато маленькие ударяли по ногам, по рукам, по туловищу. Кадон завопил еще громче и побежал еще быстрее, так быстро, как только могли нести его подкашивающиеся от страха ноги.

Дух спрыгнул на землю. Снял маску. Это был пенгулу! А из-за деревьев и кустов, с берега реки поднялись другие жители деревни – мужчины, женщины и дети – с маленькими камушками в руках.

Масдан подбежал к старосте.

– Пенгулу, ты видел, как удирал Кадон? – воскликнул он. – По-моему, он больше никогда не осмелится вернуться в нашу деревню или так же подшутить над кем-нибудь еще.

Пенгулу и все остальные засмеялись.

– Он никогда не вернется, Масдан, – сказал пенгулу. – Я даже не знаю, когда он остановится. – Потом, глядя на маску, которую держал в руках, добавил: – Хорошо, что у меня сохранилась эта маска. Ее подарил мне дед. Он привез ее с одного из островов Индонезии. Мужчины там надевают такие маски, когда идут сражаться с врагами. Они верят, что, взглянув на эту маску, их враги так испугаются, что не смогут драться.

– Еще бы, – согласился Масдан.

– Пойдемте домой, – сказал пенгулу. – И пусть история с большим камнем послужит всем нам уроком.

КИРОН ХЭДДОК

В ТУМАНЕ ГРЕЗ

Перевод М. Тименчика

День старика, едва лишь он просыпался, начинался с приступов кашля. Вставал он до солнца, и серые струйки пара от его дыхания завивались узорами в прохладном утреннем воздухе. В неизменной голубой стеганой куртке и мешковатых штанах приветствовал он наступающий день улыбкой своих золотисто-бурых губ.

Это опий, уверял он. От опия кашляю. И он шумно отхаркивался и отплевывался, непрестанно посмеиваясь и потряхивая головой, будто рыжий воробышек. Пергамент его кожи запечатлел всю историю жизни: в паутине морщинок, жилок и рубцов на лице проступали страницы величественного эпоса. Своими мутно-голубыми глазами, подслеповатым, но ничего не упускающим взглядом он не столько обозревал окружающее, сколько чуял его: он принюхивался к окружению, ко всему происходящему, чуть не вдыхал его, а затем сплевывал под аккомпанемент опийного кашля, в котором прослушивались обертоны скрытого смеха. Затаенный смешок неизменно журчал в его речи, точно голос тех рек, что текут по холмистым равнинам его Китая.

Его часто можно было застать на пороге квартиры, сидящим в своей голубой куртке и напевающим что-то себе под нос на неведомом диалекте; костлявые руки его нежно поглаживали одна другую, словно стирая приметы времени, жесткая седая щетина, двигаясь в ритм песне, топорщилась вокруг рта, вся в рыжевато-бурых отливах – свидетельство его долголетнего романа с опием. Острые колени прижимались к груди как бы в попытке уберечь ту малую толику тепла, что вырабатывали токи жизни в их замирающем беге по макаронинам кровеносных сосудов.

И всегда этот шумный, грохочущий кашель, буквально раздирающий взрывной внутренней силой скорлупу его грудной клетки... Он, как гармошка, сжимался всем телом, затем разворачивался и вновь опадал. Все от опия, щебетал он по-птичьи, переводя дух. Опий повинен в этом кашле.

Жил он с дочерью и зятем в их двухкомнатной квартире на десятом этаже муниципального дома, высоко над землей, чересчур высоко для его костлявых птичьих ног. Его шестеро внуков спали на полу перед телевизором, а старику отвели кушетку – вынужденная уступка возрасту. За долгие годы темно-зеленый кожимит обивки впитал в себя сероватую патину, что лежала на всем: мебели, стенах, людях. Со временем, видно от многолетнего соприкосновения с ней, покрылся этим налетом и старик: серость тускло отсвечивала на его волосах седом стриженом пушке (вернее, на том, что от него осталось) – и на коже. Та же серость, что въелась во все поры и трещины его толстых, будто граненых, кривых ногтей.