Текст книги "Современная проза Сингапура (Сборник)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Куан Мэна отправили в регистратуру оформить больничные документы на отца. Он подписывал какие-то бумаги, заполнял бланки и думал – сколько мороки. Вот где забываешь о болезни. Пока Куан Мэн ожидал еще каких-то бумаг, он рассматривал очередь, скопившуюся перед кабинетом врача. Некоторые явно попали в уличные аварии. Куан Мэн увидел человека, голова которого была кое-как обмотана пропитавшейся кровью тряпицей. Вид больных и раненых вызвал приступ слабости у Куан Мэна. Его поташнивало. Да еще родственники бледные, встревоженные. Он жалел родственников больше, чем самих больных исключая того человека с замотанной головой. У того не было ни кровинки в лице и кожа выглядела серой, как зола. Куан Мэну хотелось закричать: да посмотрите же, ну обратите же внимание на него! Почему доктора не примут его без очереди?! Но Куан Мэн молчал и молча заполнял бумажки, касающиеся его отца.

Потом Куан Мэн поднялся в палату. Перед дверью жались мать, тетка, братья и сестры. Они сказали, что в палате сейчас доктора смотрят отца. Куан Мэн передал палатной сестре заполненные бланки и стал ждать вместе со всеми. Никто не разговаривал.

Наконец один из врачей вышел из палаты и подошел к ним.

Не надо волноваться, сказал доктор, потому что волнение не поможет больному. Делать пока ничего не нужно, нужно набраться терпения и ждать. Только время покажет, что будет дальше. И не лучше ли им отправиться домой? Делать пока ничего не нужно. Куан Мэн поблагодарил врача. Мать заявила, что она все равно останется с отцом, и попросила Куан Мэна увести детей домой. Они могут прийти вечером, в посетительские часы. Куан Мэн не стал спорить и повез всех домой в такси.

Дома он принял душ и переоделся. Сел на диван, взял "Ивнинг мейл" и попробовал читать. Не читалось – даже комиксы были неинтересными. Взял одну из книг Бун Тека, но сосредоточиться на Сартре оказалось еще трудней. Квартира была странно пустой и очень просторной. Младшие тоже почувствовали это – они испуганно притихли, почти не разговаривали между собой, а если говорили, то полушепотом. В пять часов старшая из девочек, Сюи Лин, которой еще не было пятнадцати, по собственному почину приготовила чай и бутерброды. Она неожиданно превратилась в маленькую женщину, в маленькую маму, в ее лице появилась спокойная серьезность. Куан Мэн обвел глазами младших братьев и сестер, усевшихся вокруг кухонного стола, – они все показались ему старше и серьезней. Кроме самого младшего – но ему и было-то всего шесть лет. Он один вел себя шумно, как всегда.

Вечером Куан Мэн взял с собой Куан Кэя и младшую из девочек, Сюи Хун, в больницу. Сюи Лин осталась дома присматривать за остальными. Она сказала, что накормит их и приготовит ужин. Поэтому они должны вернуться домой вовремя, к ужину, и нужно сказать матери, чтобы мать не беспокоилась и что она, Сюи Лин, справится с хозяйством. Куан Мэн с уважением посмотрел на сестру.

В больнице им сообщили, что отец пришел в себя, но говорить пока не может. Его нельзя беспокоить, при нем нужно меньше разговаривать. Куан Мэну объяснили, что у больного парализована правая сторона тела.

Куан Мэн подошел к постели отца и заглянул ему в лицо. Отец смотрел широко раскрытыми глазами, но явно никого не узнавал. Глаза были тусклыми, а взгляд рассеянным, и смотрел он куда-то вдаль. Как новорожденный младенец, пришло в голову Куан Мэну. Ему неожиданно сделалось стыдно оттого, что он видит своего отца в таком виде. Он быстро вышел в коридор покурить.

Больница была переполнена посетителями. Они шли толпами, целыми семьями, неся цветы, таща кошелки с фруктами. Куан Мэн отметил, что чаще всего больным приносили виноград. Ну что же, думал он, болезнь касается не одного человека, а многих. И дело это обычное. Надо только удивляться тому, что обычно люди проходят мимо больниц и им кажется, будто это особые заведения, с которыми у них нет ничего общего. Куан Мэн тоже проходил мимо больниц, и вдруг – его собственный отец попал в одну из них, и больница стала близкой. Теперь она была теснейшим образом связана с его жизнью. Как давнишний знакомый. Нет, больше того. Как старый друг. Вот так, нежданно, входит в нашу жизнь неведомое. Смерть, например. Тогда все меняется. И говоришь ей – здорово, старина.

ГЛАВА 23

После ужина Куан Мэн вышел на балкон. Дул легкий ветерок, было нежарко и приятно. В прозрачных сумерках небо выглядело далеким и бездонным огромная пустота, которую невозможно себе представить.

Куан Мэн сидел, размышлял о том, что может ждать его в будущем, но он больше не тревожился. Он вспомнил, как вела себя Сюи Лин. Совсем как взрослая. От этой мысли он почувствовал тепло и силу в груди.

Подошла мать – так бесшумно и незаметно, что Куан Мэн не сразу осознал ее присутствие рядом с собой. Увидев ее, он вскочил.

– Садись, ма!

– Не хочется, я постою, – ответила она.

Оба долго стояли в молчании. Куан Мэн понимал, что мать пришла поговорить с ним, и давал ей время собраться с мыслями, найти слова.

– Тебе теперь придется содержать семью, – выговорила она наконец.

– Конечно, ма, – мягко ответил он.

– Ты старший. На тебе вся ответственность.

– Я понимаю, ма.

– Отца разбил паралич. Он больше не сможет работать, ты понял это?

– Понял.

– А тебе так мало лет, – вздохнула мать. – Совсем еще мальчик, а тут все это свалилось на тебя.

– Ничего, ма. Ничего. Ты только не волнуйся.

– Ребенок почти. – Мать посмотрела на него. – Тебе бы сейчас радоваться жизни, а ты должен думать обо всей семье. Не балует нас судьба.

– Не надо говорить об этом, ма.

– Наверное, ты прав. Наверное, не надо. Ты ведь и сам все понимаешь, Мэн? – Мать пыталась заглянуть в его лицо.

Куан Мэн кивнул. Не понимаю я всего, думал он. Никто не может все понять. Просто случаются разные вещи – и все. Что ж тут понимать? Просто случаются.

– Совсем ты еще молодой. Отцу и мне, нам так хотелось, чтоб жизнь твоя сложилась хорошо, чтобы ты был счастливым. Отец мало разговаривал с детьми, но он так мечтал, так мечтал, чтоб у нас все было хорошо. Ты не знаешь, как он расстраивался, когда ты кончил школу, а работы не было. Он показывать не хотел, до чего это его огорчало. Все себя винил, а я ему повторяла: ну что ты глупости какие говоришь. А он свое: сумел бы я заработать побольше, отправил бы Куан Мэна в университет. Это бы ему дало хоть какие-то шансы в жизни, он говорил. И все время ругал себя.

– В чем же он виноват? – сказал Куан Мэн.

– И я ему твердила: ты ни в чем не виноват. Я говорила: раз семья вместе, никто не болеет, все сыты и крыша есть над головой, надо бога благодарить, и все. Но ведь ты отца знаешь – не религиозный он человек. И спрашивает меня: за что благодарить бога?

Аминь, хотелось сказать Куан Мэну. Отец прав. За что благодарить бога?

– И тут это случилось... – Мать смотрела в темноту. – Даже если он поправится, все равно работать он больше не сможет, отец наш. Вся надежда на тебя, Мэн, на тебя одного.

– Все будет хорошо, ма.

– Один ты у нас. Остальные совсем дети. Даже Куан Кэю еще так долго учиться! Тебе одному придется всех тянуть, Мэн.

Куан Мэн молчал, вслушиваясь в речь матери, которая текла так тихо и медленно, будто мать вытягивала каждое слово откуда-то из глуби внутри себя.

– Наше счастье, что отцу хоть кое-что причитается по фонду взаимного обеспечения. Раз он больше не может работать, теперь ему выдадут эти деньги. Надо бога благодарить за этот фонд – хоть некоторое время будем обеспечены.

За что благодарить бога? – еще раз подумал Куан Мэн. Бог тут совершенно ни при чем. И хозяин, и служащие каждый месяц вносили отчисления в этот фонд, выдавались из него деньги только при выходе на пенсию, в случае инвалидности или смерти – тогда их получала семья.

– Пойду займусь хозяйством, – вздохнула мать. – Ты уж побудь дома сегодня вечером, а? Мало ли что может случиться. Вдруг отцу хуже станет.

– Не беспокойся, ма. Я никуда не собираюсь. Не беспокойся. Лучше отдохни.

Мать кивнула и медленно пошла в комнату.

Куан Мэн опять опустился на плетеный стул. Никуда он не пойдет. Он теперь не будет так часто уходить из дому по вечерам. Это понятно. Он закурил, выдохнул дым в небо и долго следил, как струйка дыма растворялась и превращалась в ничто.

Квартира была уж очень тихой в этот вечер. Лежа на своей кровати, Куан Мэн не слышал даже дыхания остальных членов семьи. Единственный звук жизни в ночной тишине – сонное дыхание. Уютный домашний звук. Он вслушивался в тишину, пока не заснул.

В ту ночь ему снилось, будто он снова маленький.

ГЛАВА 24

Через три недели отца выписали из больницы. Доктор сказал, что он теперь может находиться дома, только надо иногда вызывать участкового врача. Отец был еще очень слаб, но уже мог проковылять несколько шагов на костылях. Два раза в неделю его надо было возить в поликлинику на физиотерапию. С работой пришлось распроститься на другой день после выписки. Отец получил от фирмы любезное письмо, в котором говорилось, что фирма высоко ценит его долгую и верную службу, желает ему всяческого благополучия и долгих лет жизни. Фирма готова выплатить ему деньги по фонду.

Куан Мэн никак не мог потом припомнить, когда он впервые испытал это чувство. Наверное, на другой день после того, как отца положили в больницу. Он был на работе, сидел за своим столом, как вдруг его охватил панический ужас. Ладони мгновенно покрылись холодным потом. Ужас нахлынул внезапно, когда Куан Мэн был занят своими обычными делами и не было ровно ничего, что могло бы стать причиной ужаса. Ужас был вызван мыслью о том, что его могут выгнать с работы. Куан Мэн вдруг перепугался – ведь он может остаться без работы. До той минуты Куан Мэн относился к работе неприязненно – все время терзался оттого, что она не давала ему никакого удовлетворения. Теперь он боялся лишиться ее. Сама мысль об этом привела его в отчаяние, какого он никогда раньше не знал. Позднее он понял, что как раз этот ужас, панический ужас перед жизнью, превращает людей в маленьких перепуганных людишек: в покорных клерков, год за годом тянущих тоскливую лямку. Куан Мэн понимал, что делает их такими, потому что теперь он и сам мог считаться маленьким перепуганным человечком, дрожащим за свою работу. Что станется с семьей, окажись он на улице?! Эта мысль вызывала у него пароксизм ужаса.

Болезнь и инвалидность отца сузили горизонты жизни Куан Мэна. Его хватало, только чтобы ходить на работу, после работы – домой, опять на работу, опять домой. Он сидел вечерами дома и совсем перестал пить. Он перестал читать книги, взятые у Бун Тека. Он перестал понимать, почему они раньше казались ему интересными. Теперь он позволял себе только одну роскошь – сигареты. Да и то поймал себя на том, что старается курить поменьше и докуривать сигарету до самого конца – пока окурок не начнет обжигать пальцы. До самого краешка. Сигарета стала предметом роскоши, и ею надо было дорожить.

Однажды вечером в квартиру вошла Анна. Она ни разу прежде не бывала у Куан Мэна. Куан Мэн сконфузился и торопливо потащил ее гулять.

– Почему ты не сказал, что у тебя болен отец, Мэн? – спросила Анна.

– Сам не знаю. Просто не до того было. Не сердись.

– Я волновалась. Ты пропал и так долго не появлялся. Я поняла, что случилось что-то.

– Не сердись.

– Я не сержусь, Мэн! – Анна заставила себя улыбнуться. – Теперь я все поняла. Мне очень жалко твоего отца. Такое несчастье для всех вас.

Они шагали мимо деревьев на углу, мимо соседей, вышедших подышать. Куан Мэн здоровался со знакомыми. Они отвечали. Дошли до большой улицы, и, хотя место для прогулки было совсем неинтересное, дальше идти не хотелось.

– Ты совсем перестал разговаривать, Мэн, – сказала наконец Анна.

– Правда? Извини.

– О чем ты думаешь?

– Думаю? Ни о чем особенно. Я вообще не думаю.

– Это все из-за твоего отца, Мэн? Он не ответил.

– Это, наверное, ужасно. Мне так жалко и тебя, и всю вашу семью.

Куан Мэн чуть было не сказал – спасибо. Потом решил, что спасибо в таких случаях не говорят, и, не найдясь, что же сказать, промолчал.

– А сейчас он как, Мэн? Твой отец?

– Нормально, – ответил он. И добавил: – Он жив.

– Он ходит?

– Немножко. На костылях.

– Но он может поправиться, как ты думаешь?

– Не знаю.

– Бедный! Трудно, наверное, ходить на костылях.

– Не знаю, – повторил Куан Мэн.

Посредине проезжей части валялся собачий труп. Собаку, должно быть, задавило машиной или автобусом. Проезжающая машина задела дохлую собаку колесом, которое издало тошнотворный хлюпающий звук. Собачьи внутренности протянулись по асфальту, как низка сосисок. Налетели мухи – небольшое, плотное, живое облачко заклубилось, насыщаясь.

Куан Мэн и Анна отвернулись. Остановились на углу.

– Может, зайдешь со мной к Бун Теку и Мэй Ай? – предложила Анна.

– Не хочется. Извини.

– Ты не извиняйся. Тогда, я думаю, лучше мне пойти домой.

Куан Мэн молчал.

– Может быть, как-нибудь выберем время и повидаемся?

– Да, – согласился он.

– Ты не расстраивайся так, Мэн.

– Ладно.

– И не изводи себя.

– Хорошо.

– Ну прощай.

Анна легонько дотронулась до его правого локтя.

– Привет!

– Всего хорошего.

– Привет.

К ужину пришел дядя Чеонг. Ели молча, изредка перебрасываясь незначащими словами. Потом мать убрала тарелки, подала кофе. За кофе говорил один дядя Чеонг. Он обо всем и обо всех расспросил и начал выяснять, не может ли он помочь. Впервые в жизни Куан Мэну показалось, что дядя Чеонг утомителен. Куан Мэн не сомневался, что дядя искренне хочет помочь, но через секунду он вздохнет и скажет: конечно, если б не его собственная семья, где он единственный кормилец, он мог бы сделать больше, а так... Ему нужно говорить: мои собственные семьи, подумал Куан Мэн, вспомнив двойную дядину жизнь: две жены и у каждой по шестеро детей. Ханжа, выругал его Куан Мэн про себя и тут же устыдился – дядя был человеком незлым. Если бы отец Куан Мэна умер, дядя наверняка наскреб бы деньжат и помогал бы. Куан Мэн нечаянно обменялся взглядами с отцом. Оба улыбнулись – каждый прочел мысли другого.

Когда дядя ушел, Куан Мэн вышел на балкон и закурил одну из своих драгоценных сигарет. Дядин приход вызвал у него тоску. Ну зачем люди лезут не могут оставить нас в покое? Гораздо лучше было бы, если бы о семейной беде знали только сами члены семьи, только те, кого это действительно касается.

Куан Мэн поднял голову и удивился – над балконом сияла почти полная луна. За многоквартирным домом напротив поднималось неясное свечение от городских улиц и домов, залитых светом. Дом напротив – зеркальное отражение их собственного дома – рисовался силуэтом в ярком серебристом освещении.

Он услышал царапающий звук и обернулся – на балкон выбирался отец. Куан Мэн видел его напряженное, исхудавшее лицо, странный, мягкий взгляд больного человека. Отец печально улыбнулся.

– Луна-то какая, – заметил он.

– Да, па.

– Пошел бы пройтись.

– Некуда.

– В молодости всегда находишь, куда пойти, – улыбнулся отец.

– Да нет, некуда мне ходить, – повторил Куан Мэн.

– Ты стал часто сидеть дома. Так тоже нельзя. Нужно иногда и развлечься. А ты, по-моему, ни разу никуда не ходил с тех пор, как я заболел. Наверное, соскучился уже по своим друзьям.

– Да нет, па. Мне и тут хорошо.

– Глупости. Ты молодой парень, Мэн. Нельзя тебе сиднем дома сидеть. Нельзя допускать, чтобы то, что случилось, испортило тебе всю жизнь.

– Не надо говорить так, па.

– А что не надо? Это правда – я тебе испортил жизнь.

– Нет.

– Да. И я это знаю. Я виноват, Мэн. Виноват, что у тебя такая паскудная жизнь, и все это из-за меня.

– Не надо, па!

– Я должен сказать правду. Мы с тобой никогда раньше не разговаривали, Мэн. Мне трудно было высказаться.

– Понимаю.

– Действительно понимаешь. – Отец внимательно разглядывал Куан Мэна.

Куан Мэн заерзал под взглядом отца. Отец рылся в кармане.

– Мэн, возьми и погуляй сегодня. Отец сунул ему в руку десятку.

– Не надо, па.

– Бери.

– Нет, па. Не хочу. Не нужно мне.

– Возьми. Прошу тебя, возьми, – умоляюще выговорил отец тихим голосом.

Он на секунду сжал руку Куан Мэна и заковылял на костылях обратно в освещенную комнату.

Выбравшись на улицу, Куан Мэн устремился к деревьям на углу. Он присел на корточки в их густой тени и разрыдался. Впервые в жизни Куан Мэн по-настоящему плакал. Детские слезы не в счет – дети плачут не так, как мужчины. Куан Мэн плакал почти как мужчина. Плакал обо всем, что было, и о том, что будет дальше.

С десятью долларами в кармане Куан Мэн пошел в "Счастливый бар". Пил, смотрел, как матросы танцуют с девушками, слушал песни китаянки с горящими глазами, и все его существо билось в такт сумасшедшему барабанному ритму.

Поздно, совсем поздно он вышел на Эспланаду, на свою Эспланаду. Его вечерние корабли – ночные корабли теперь – еще светились огнями, но они больше не манили его. Он не уедет. Никогда не уедет. Просто пойдет домой. Неожиданно его окликнули. Он не сразу понял.

– Извините, молодой человек. Перед ним стояла старая англичанка, туристка, судя по виду.

– Извините, молодой человек. Не покажете ли, как пройти к "Рэфлс-отелю"?

Куан Мэн все еще не понимал. Вдруг он ответил:

– Да, мадам. Иду, как можно скорей. И зашагал в сторону.

Старая англичанка посмотрела вслед удаляющейся фигуре и недоуменно покачала головой.

РАССКАЗЫ

ЛИ ГОЛЯН

ПОДМОСТКИ

Перевод М. Елагиной

В зале были только мужчины.

Они пришли сюда, в своих сандалиях, заплатив доллар за билет, и глаз не отрывали от сцены. Под потолком в огнях крутились и жужжали вентиляторы, похожие на большие белые цветы. Под ногами валялись обрывки газет с последними сообщениями о партизанской войне. Но мужчины, пришедшие в театр, пялились на сцену, которая в свете прожекторов напоминала гигантский аквариум. Никогда еще в этом городе не бывало такого ревю.

На сцене, сменяя друг друга, танцевали группами три-четыре девушки, обнаженные по пояс, и мужчины затаив дыхание следили за каждым их движением. А иногда одна из девушек переходила на невысокий помост, который тянулся от рампы в глубину зала. Это был гвоздь программы. Кто-нибудь из публики непременно пытался потрогать танцовщицу – и тогда в зале раздавался смех.

Ровно в половине двенадцатого все заканчивалось. Каждый вечер мужчины уходили, чтобы завтра прийти снова. С ними никогда не было ни жен, ни дочерей. Они стыдливо шли к выходу осторожными шагами и, встречая знакомых, посмеивались, чтобы скрыть смущение. Занавес падал – и они возвращались назад, в мир своих забот, в мир грязных комнатушек, еще более одинокие, чем всегда.

В тот вечер Мей Фэн выглядывала из-за кулис, грациозно постукивая по полу левой ногой. Отсюда виден был кусочек сцены. Она чувствовала, как от тяжелого зноя из-под мышек ползли холодные тонкие струйки.

На сцене в огромном шаре света пела А Юн. Она то и дело размахивала руками, словно отбивалась от грубого натиска труб. Гулко рассыпалась барабанная дробь. Певица вращала глазами, пела громко и напористо, пытаясь подражать своей любимой кинозвезде.

Мей Фэн не могла без смеха смотреть, как А Юн сражается с музыкантами.

Дирижер нервно взмахивал палочкой, всем своим видом показывая, что единственная цель его жизни – отогнать певицу от микрофона. А Юн всегда убегала униженная и клялась, что ни за что больше не будет петь с этим оркестром. Мей Фэн частенько сочувствующе похлопывала ее по плечу после выступления.

До выхода Мей Фэн оставалось еще целых полчаса, но она не отходила от кулис, боясь прозевать свою очередь. В перерывах она подбегала к доске, в который раз изучала программу, потом снова бросалась к кулисам, задыхаясь от волнения.

Ноги ее никак не стояли на месте. Она беспокойно притоптывала, что-то мурлыкая себе под нос, чтобы хоть немного успокоиться. Когда оркестр заиграл быстрее, она повела бедрами и стала отрабатывать шаг. Она была уже в костюме. Подрагивали стебли золотистой, как мед, тростниковой юбки. До пояса тело ее было обнажено. Такая стройная девушка, с широким лицом и продолговатыми глазами. Груди большие и белые. Крепкое гладкие тело дышало детской непорочностью.

Она была молода... И главное – очень любила танцевать.

Еще совсем недавно она танцевала, поливая бобы в огороде за отцовской лачугой. Потом их с дедушкой и бабушкой переселили в "новую деревню". Там она уже не танцевала днем на улице: не было укромных уголков и ноги с трудом ступали по жесткой каменистой земле. Да и часовые из-за ограды слишком жадно поглядывали на нее. Зато когда спускалась ночь, она танцевала дома перед лампой, а дедушка смотрел на нее, улыбался и кивал головой. А когда земля становилась холодной от дождей, дедушка приглашал своих старых друзей. Они пели протяжные песни, полные мира и тихой радости. Нежно играла мандолина, глухие дрожащие звуки летели из флейты. В темной маленькой комнате она слушала их, замирая от счастья. Лишь чуть слышное покашливание бабушки иногда нарушало гармонию. И ей хотелось бежать к ним и танцевать для них. И жизнь казалась такой прекрасной!

Однажды в деревню пришла толстая женщина в дорогом шелковом платье. Умеет ли внучка танцевать? – расспрашивала она дедушку. Да, она прекрасно танцует. Толстуха пообещала платить ему каждый месяц. Посоветовались с бабушкой и решили, что это все-таки лучше, чем "кое-что другое"... Ей велели обмакнуть большой палец в чернила и приложить к каким-то бумагам, а потом она ушла вместе с женщиной, не поднимая глаз на часового у ворот. Покидая дедушку, она знала, что помогает ему, и не огорчалась. Ведь там она будет танцевать! Когда ее попросили раздеться, она слегка оробела. Но кругом все танцовщицы сбрасывали одежду и надевали костюмы. Так же сделала и она. Потом это вошло в привычку. На сцене ее ослепляли огни, и она не видела публику. Но как чудесно было танцевать каждый вечер! Богатая толстуха была от нее в восторге...

– Мей Фэн, иди сюда! Скорей!

Кто-то звал ее.

Она оглянулась и увидела танцовщицу Руби Хо, которая сидела на пустой корзине из-под фруктов, как-то странно приподняв одну ногу.

Мей Фэн подбежала к ней.

– Что случилось?

Нагнулась, взглянула внимательно: длинный кровавый порез шел от большого пальца к середине ступни.

– Ой! Ужасно! Где ты так порезалась, Руби?

– Ч-черт! Сколько раз говорила ему, чтобы не разбрасывал осколки по сцене! Скотина! Почему б ему не выдумать трюки поновее?

– Кому, Руби?

– А ты не знаешь! Этому безмозглому фокуснику! Он только и умеет, что грызть стаканы, а потом выплевывать осколки на пол. Вот и сегодня заплевал всю сцену, а мне ни слова. И никто как назло не подмел. Я их ногами вымела, лучше метлы. Ой, до чего ж больно!

– Я принесу воды.

– Ничего, кровь уже подсыхает. Фу, как нелепо!

Мей Фэн знала, что у Руби Хо нелады с фокусником. Этот невысокий толстяк носил массивные очки и все время протирал их яркими носовыми платками, которых у него было множество. Он умел делать разные забавные штуки. Глотал рыбу, задерживал ее в глотке, а потом, к всеобщему удивлению, выпускал в большой стакан с водой. Грыз стаканы, ел крошечных живых змей и еще проделывал такое, отчего Мей Фэн становилось не погребе: отрезал собственный язык и передавал его в публику. Специально для этого у него было раскрашенное розовое блюдце. Как-то раз он никак не мог найти это блюдце, и ему пришлось пустить по рядам отрезанный язык в плоской жестяной банке. Но эффект был уже не тот. После номера он заметил, что Руби Хо поглядывает на него и злорадно усмехается. Он пришел в ярость и закричал, что это она украла блюдце. Руби Хо никогда не простит ему такое. Это произошло при Мей Фэн, но она не знала, как поступить, и промолчала.

И до этого случая Руби Хо с фокусником ссорились не один раз. Смешно было смотреть на их стычки. Чего-то друг в друге они не выносили, и Мей Фэн чувствовала это. Но не могла понять, что же тут на самом деле.

А Мей Фэн нравился фокусник. Он был веселый и добрый. Чем-то напоминал ее дядю, который, бывало, мастерил ей игрушки. Потом дядя исчез, как раз перед тем, как пришли солдаты и переселили их в "новую деревню"... Она подолгу разговаривала с фокусником, если Руби Хо не было рядом. Не хотелось злить ее – у Руби был скверный характер.

Теперь вот Руби Хо осыпала фокусника упреками. Мей Фэн встревожилась:

– Ты уверена, что это он? Я точно знаю, он еще не выходил сегодня на сцену. Сбегаю за водой?

– Да он это, глупышка, он. И никто иной. Не надо воды.

– Руби, а если твоя рана не заживет, ты ведь не сможешь больше танцевать сегодня. Что скажут зрители?

– Ничего!.. Слушай, цыпленок, ты выйдешь вместо меня.

– Да ты рехнулась! Меня засмеют!

– Им понравится, дурочка. Думаешь, они приходят сюда полюбоваться на такую старуху, как я? Нет, они идут глазеть на молоденьких. Они пришли смотреть _на тебя_!

– На меня? Странно! Ведь ты танцуешь куда лучше.

– До чего ж ты тупа! Думаешь, они выкладывают свой драгоценный доллар за мой танец? С таким же успехом они могут платить своим женам, чтобы те перед ними танцевали! Они пришли смотреть _на тебя_! Какая же ты иногда дура.

– Руби, ну пожалуйста, не злись! Ты и с порезанной ногой отлично станцуешь. Ты когда танцуешь, кажется, будто в тебе сидит какая-нибудь фея или даже ангел. Я никогда так не смогу, честное слово!

– Не будь дурой, какой там ангел! Это – ну я не знаю, как сказать, это, наоборот, грязное что-то... Ох, глупенькая! Я так устала! Похоже, мне придется передохнуть пару вечеров. Устала я от этих фокусников, от этой толпы, от толстого барабанщика, который пялит на меня свои поросячьи глазки. Ох, до чего же я устала!

Мей Фэн была поражена. Она никогда не представляла себе, что Руби Хо может говорить с такой горечью, с таким отчаянием. Невероятно: Руби устала от танцев... Ведь она звезда! И как вообще можно устать от танцев?

Видно, здорово обозлилась на фокусника, раз так говорит. Она внимательно посмотрела на Руби Хо. У Руби были крепкие груди и прямые плечи, и она совсем не выглядела усталой. Злой – да.

Мей Фэн всегда было приятно смотреть на здоровое и сильное тело Руби Хо. Ни одной морщинки. Живот – как туго натянутый кусок шелка с матовым отливом над пупком. Округлые бедра. Из-за низкого пупка талия казалась еще тоньше. Ноги длинные и гладкие. Да, тело у Руби Хо было безупречное.

На первых порах Руби давала ей советы, как ухаживать за телом. Как мыться, делать массаж, втирать в живот подогретое масло ночью после представления. Как закутывать груди в горячее полотенце после каждого выступления. Какую пудру выбирать и как, умело водя по коже двойной скрученной ниткой, избавляться от волосков на лице. Какие покупать мази и травы, чтобы придать коже красивый оттенок. Руби часто говорила, что тело требует такого же ухода, как роскошный автомобиль богача. Но у Мей Фэн не было для этого ни охоты, ни терпения.

Ерунда – все это беспокойство о теле! В деревне ни одна девчонка не думает об этом. Но она не смела перечить.

Она хотела только танцевать. Танцевать, а не заботиться о теле.

И все-таки какой счастливый случай! Выступить вместо Руби... Боги сегодня улыбаются ей, улыбаются улыбкой того толстого Будды, которого она вырезала из журнала и наклеила на свой сундук. Как чудесно танцевать вместо Руби! Нет, наверное, Руби со злости просто дурачит ее, мстит за дружбу с фокусником. И Мей Фэн спросила нерешительно:

– Ты в самом деле не хочешь больше выходить, Руби?

– Нет, глупышка, нет.

– Я ведь не знаю, как танцевать под ту мелодию, как делать твои па!

– Какие па?

– Ну те, которые ты делаешь, когда выходишь на помост. Я никогда туда не выходила. Что ты чувствуешь там? Я так волнуюсь. Научи меня скорее, прямо сейчас! Ох, да я же не смогу так сразу все заучить!

– Брось дрожать, дурочка! Я эти па выдумываю на ходу. Не бойся, цыпленок, придумай что-нибудь свое. Не теряй времени. Они все равно не заметят никакой разницы. Хочешь – раскачивайся, хочешь – прыгай, им это безразлично.

– Я правда могу танцевать сегодня на помосте? Правда? А у меня получится? Я бы рада, только скажи – я смогу?

– Да-да. Делай все, что тебе вздумается. Как же я устала, устала! Да делай ты все что угодно!

– Ой, Руби, спасибо тебе, спасибо!

Мей Фэн трепетала от волнения. Скоро она выйдет на сцену, а потом будет танцевать на помосте. Пусть они убедятся, что никто не танцует лучше ее! По правде говоря, она уже пробовала танцевать на помосте, но об этом никто не знал. По утрам, когда все еще спали на раскладушках за сценой, она танцевала перед пустым залом, представляя себе бурю восторженных аплодисментов, улыбки и кивки, такие же добрые, как дедушкины.

И вот ее час настал!..

– Не благодари меня, цыпленок. Сделай милость, принеси воды. Все-таки она мне понадобится.

Мей Фэн метнулась, схватила тряпку, подержала ее под краном и вернулась к Руби. На бегу она заметила, как какие-то незнакомые мужчины с важным видом прошли через железную дверь служебного входа. Потом собрались тесной кучкой у кулис. Они украдкой выглядывали на сцену. Она видела, что многие танцовщицы, отдыхавшие на пустых ящиках, медленно кружась, пошли на выход из-за кулис. Незнакомцы пожирали женщин глазами и по-дурацки гоготали. Держались они очень самоуверенно. Должно быть, из полиции или влиятельные люди, знакомые хозяина. Вскоре они заметили их с Руби и заулыбались. Она тоже улыбнулась в ответ и покраснела от смущения. Один из мужчин, приземистый и упитанный, в дорогом европейском костюме, отделился от группы и неторопливо направился к ним. Его большой живот перетягивал узкий кожаный ремень с золотой пряжкой. Он подошел вплотную, и его рука бесцеремонно опустилась на плечо Руби Хо. Он тихо заговорил, то и дело поглядывая на Мей Фэн жадными горящими глазами. В его голосе слышались нежные, почти просительные нотки. Потом, повернувшись к ней, широко улыбнулся.

– Руби, ты не представишь меня?!

Он произнес имя Руби Хо грубоватым басом.

Руби Хо подняла глаза. На ее лице была скука. Она сделала вид, будто только что заметила Мей Фэн.

– Мей Фэн, это господин Чао. Щедрый покровитель и приятный джентльмен. У него много разных автомобилей.

– Что ты болтаешь, – смеясь, перебил ее господин Чао, – я не так уж богат.

– Здравствуйте, господин Чао.

Мужчина тут же выпрямился и расплылся в улыбке. Он часто дышал, и золотая пряжка подрагивала на свету. Вытянув из кармана увесистый портсигар, он открыл его толстым пальцем и предложил Мей Фэн тонкую белую сигарету. Она с извиняющейся улыбкой покачала головой, нагнулась и принялась вытирать кровь на ступне Руби Хо.

Мужчина все еще стоял рядом, совсем рядом с ней, она чувствовала на себе его пристальный взгляд, видела острые носы начищенных кожаных ботинок. Вскоре послышались его слова: