Русь Богатырская: былинные сказания
Текст книги "Русь Богатырская: былинные сказания"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Бой Алёшин со Змеем Тугарином
Выезжал Змей Тугарин в поле чистое —
Латы, шлем, броня, кольчуга колдовские на нём:
Не пронзает броню калена стрела,
Не сечет шелома булатный меч,
Не прокалывает лат копьё тяжёлое,
Не берет кольчуги сабля острая,
Ни кинжал, ни акинаки харалужные.
Сам Тугарин-козарин – великан на коне,
А под ним – конь крылатый, крылья огненные.
Впереди – два серых волка, да два вы́жлока[17]17
Выжлок – ищейка, гончая собака.
[Закрыть],
Позади-то летят два чёрных ворона.
Выходил на бой Алёша без кольчуги, без лат,
В скоморошной одеже да с гу́слями,
Да за поясом кинжал, да скоморошья клюка.
На Алёшу Тугарин надвигается,
Волки-вы́жлоки ощеряются,
Конь крылатый огнём разгорается,
Чёрны вороны нависаются.
Распинал волков Алёша, выжлоков,
Раскидал Алёша чёрных воронов,
в руки брал Алёша гусли самогудные‚
Возвышал к небесам богатырский глас:
«Небеса, моё небо синее!
Я иду под тобой на неравный бой.
Собери ты, небо, тучи грозные,
Громы-молнии‚ ветры-ви́хори,
Ты пролей из туч частый-крупный дождь,
Ты пролей, пролей ливень ливистый,
Ты залей-затуши гриву пламенную,
У тугарского коня крылья огненные,
Ты сорви-отнеси их ветром-ви́хорем!»
Рокотали-звенели под Алёшин зов
Самогудные гусли звончатые.
От великого слова-рокота
Пробуждалося небо синее;
Собирали небеса тучи грозные,
Надвигали со громами да со молниями,
Опрокидывались частым-крупным дождём,
Потухали огни под ливнем-проливнем.
Стал не жарок жар у огнистых крыл.
А и тут он, Алёша, изворотлив был,
Подбегал – не замедливал к Тугарину,
Закричал сквозь небесные грохоты,
Заглушал все громы, ветры-ви́хори:
«Ты, Тугарин Змей, ты Змеёвич сын,
Почему уговора не выдерживаешь? —
Сговорились мы биться один на один
А ты вывел за собой рать великую!» ‚
Обернулся Тугарин, поглядел назад
Тут Алёшенька да очень скорым был,
Поворотливым да догадливым,
Ухватил он клюку подорожную,
Размахнулся, ударил по заты́лице
Повалился на землю Тугарин Змей.
И на грудь ему Алёшенька заскакивал,
Вынимал-заносил тот тугарский кинжал.
А Тугарин Змей да и очувствовался,
Стал Алёшеньку он неправдой корить:
«Не по правде ты вёл, Алёша, бой,
Непочестно богатырству русскому
да губить врага коварством-хитростью!»
Отвечал тут Алёша Тугарину:
«У врага не искать мне правды-истины,
Не тебе корить да коварством меня.
А не ты ли, козарин, в безоружного
Да разил меня этим кинжалищем —
Этот нож я теперь и обращу на тебя.
И не я тебе, псу, отрезаю башку,
Отсекает её твой кинжал, ты сам!»
Обезглавил Алёша Тугарина. .
Поднимал башку у чудища огромнейшую,
Подходил ко крылатому Змеёву коню,
К торокам её приторачивал[18]18
Тороки – ремешки позади седла для пристежки.
[Закрыть],
Отправлялся в Киев на тугарском коне.
А из терема златоверхого
Гореслава глядит Королевична,
Все глядит-поглядает в поле чистое,
Все ждёт-поджидает друга милого,
Полюбовника Змея Тугарина.
И кричит-зычи́т она с радостью:
«Едет, едет Тугарин, мои сердечный друг,
С поля чистого, с битвы-се́ченья
Он везет за седлом приторочену
Поотсе́ченную голову Алёшкину!»
Поглядел из окошечка косявчатого
Робким взглядом Володимир-князь
И не знает сам: что поделать ему —
То ли радоваться, то ль кручиниться?
Не то с грустью князь, не то с радостью
Говорит Гориславе Королевичне:
«Не Тугарин это едет с боя-се́ченья,
То Алёша Попович на тугарском коне
Едет к нам с головою Тугариновой!»
Гореслава без стыда запричитывала,
Широкими рукавами заразмахивала:
«Деревенщина, Алёшка, ты засельщина,
С милым другом-то да разлучил меня,
С молодым моим Тугарином Змеевичем!»
Эти речи Гореславины бесстыдные
За досаду показались Володимиру,
Приказал он Алёшу поче́стно встречать,
Сам сказал Гореславе Королевичне:
«И тебя я, потаскуха заморская,
Не оставлю без награды моей княжеской
Я навек соединю тебя с Тугарином...»
Алёша Попович и Илья Муромец
Проговаривал Алёшенька дружинушке своей:
«Гой вы, витязи удальцы-молодцы,
А кипит в нас сила богатырская,
А горит в нас удаль молодецкая,
А поищем мы дела себе по плечу!»
Друг друга вопрошали младовитязи:
«Не поехать ли нам во Смоленск славен град?
Не поехать ли да во Чернигов нам?
Не поехать ли в стольный Киев-град?»
И на то ответствовал Алёшенька:
«А нельзя нам поехать во славный Смоленск —
Там калашницы хороши-пригожи,
А пекут они калачики расчудные:
По калачику съедим – ещё захочется,
По другому съедим – так и по третьему
Затоскует-заболит молодая душа.
Не расстаться, не уехать из Смоленска тогда.
И пройдёт про нас‚ молодцев, слава худа!
А нельзя нам поехать и в Чернигов-град,
Хороши там девушки-черниговки:
Заглядимся на них да загуляемся,
Позабудем про дела про богатырские —
И пройдет о нас слава ещё хуже той,
От востока пройдёт и до запада.
Не поедем и в Киев – у Владимира там
На пировле-то позапируемся,
Потеряем от вина разум-головы —
И пройдет про нас слава самохудшая
По вселенной всей, по исцелине.
А поедем мы во дозорный поход,
Буде встретим нахвальщика-ворога —
Вступим в славный с ним богатырский бой;
А не встретим – постреляем гусей-лебедей!»
Было сказано так, да так и сделано.
Миновала дружина славен город Смоленск,
И Чернигов, и Киев стороной прошла.
А и тут на пути да на поприще
Повстречалася рать половецкая.
И страшна, и грозна надвигалася,
Красен Киев полонить похвалялася.
Сказовал тут Алёша Попович млад:
«Уж ты гой еси, дружинушка хоробрая,
То приспело нам дело, и немалое:
Понапустимся мы на вражью рать,
На хвастливую, на половецкую‚
Упасём от беды стольный Киев-град —
Наша выслуга не забудется.
А пройдёт про нас славушка великая,
И дойдёт до Ильи она до Муромца.
Не дошедши старик нам поклонится».
Развернулся Алёша со дружиною.
Завязалася битва долгая.
И не выдержала сила половецкая,
Разбежалася рать великая,
И по полю, и за поле, за пески, за кусты.
Дело славное свершили добры молодцы:
Поочистили дорогу прямоезжую.
И сказал Алёшенька соратникам:
«А не стыдно нам теперь и на людей поглядеть,
А поче́стно появиться в стольном Киеве –
Послужили верой-правдой мы Владимиру!»
В чистом поле на дороге – там не дым дымит,
Не туман по земле расстилается,
И не гром гремит, и не ветер гудит,
То гремят, то гудят кони добрые,
Из-под ног от копыт пыль столбом пылит —
Это едет дружинушка Алёшина.
Впереди-то дружины не огонь горит,
Не заря-свет, не солнце занимается,
Впереди летит слава богатырская,
От востока проходит и до запада.
Долетела до Смоленска, до Чернигова,
Прошла славушка повсюдно и до Киева.
До горы она дошла и до Черниговки,
До того ли до холма до окатистого,
До тоя ли до березоньки кудрявыя,
До того ли до шатра белополотняного,
До стар казака Ильи Муромца.
В один час дошла, в один миг пришла
До Владимира и до Ильи она,
Эта слава одна, и одним светла,
Да по-разному славушка встречена.
Илья Муромец сын Иванович
Сам с собой говорит да дивуется,
Он заглазно дружинушке кланяется:
«Добры молодцы, храбрые витязи,
Вы-тко ездили дорогами далёкими,
Поочистили пути прямоезжие,
Поразбили силу-рать половецкую,
До меня-то вы с Алёшей не доехали,
От меня слова доброго не слушали,
Видно, ехать мне самому в Киев-град!»
В эту пору да в это времечко
Говорил князь Владимир таковы слова:
«Не по мысли мне Алёшка поповский сын.
Эта выслуга да не по думе мне,
Эта слава да не по сердцу идет.
У меня на то спросу не спрошено,
Не моею думой дело сделано...
Запереть ворота, стены-крепости,
Заложить все заставы городо́вые,
Не пускать Алешку со дружиною!»
У закрытой заставы, затворённых ворот
Со стены одно дружинушка услышала:
«Тебе в Киев, Алёша, не приказано,
К Володимиру будет отказано!»
Повернулася дружина опечаленная.
От ворот поворот такой не радостен.
А куда теперь ещё путь держать?
В поле травушки поприклонилися,
Алы цветики испоблекли все,
Затуманилось солнце красное,
Кони-лошади да понурилися —
Нога за ногу запинается,
Голова к земле опускается.
Ах, дороженька, ты под врагом была,
А свободна теперь да поочистилась
От того ли от Алёшеньки Поповича.
А по ней-то навстречу богатырь спешит,
Он спешит-поспешает-торопится,
Илья Муромец сын Иванович.
А и тут богатыри повстречалися.
Говорил стар казак таковы слова:
«А спасибо вам, удалые витязи,
За победушку за вашу за ратную.
А вы чем, богатыри, опечалованы?
Али радость вам ваша не радостна?»
«А спасибо за привет твой, атаман Илья,
И победа нам – радость радостна,
Да у князя мы во немилости:
Нам к Владимиру явиться изотказано!»
«Гой вы, добрая дружинушка хоробрая,
Вы вертайтеся со мной в Киев-град,
Честью встретит вас Володимир-князь!»
«Ай мы были уж у Киева употчеваны:
От ворот поворот нам указан был.
Не проси, не поедем мы назад, Илья!»
В миг един атаман был у Киева.
Он застав-крепостей открывать не просил,
У ворот приворотников не спрашивал,
Через каменные стены перемахивал,
Доезжал до двора до Владимирова,
Ко тому ко столбу ко точёному,
Ко тому ли колечку золочёному,
Ко тому терему княженецкому.
Забегает Илья на резное крыльцо,
В сени новые, гридню светлую,
Бьет челом стар казак ниже пояса:
«Уж ты здравствуй, князь стольнокиевский,
Поздравляем с победою немалою,
Залетали ли сюда ясны соколы,
Добры молодцы с Алёшенькой Поповичем?»
Отвечал Илье Володимир-князь:
«Да бывал тут Алёшка поповский сын,
А до дому я не допускал его!»
Атаманов сказ спокойнёхонек был:
«Собери-тко-ся‚ князь, ты почестен пир,
Позови на пир Алёшу со дружиною,
Посади-тко-ся Алёшу повыше всех,
Одари всю дружину щедрее всех –
Ведь пошла о ней славушка немалая
По всей земле, по всей исцелине...
Ты пошли послом Добрынюшку Никитьевича,
Он Алёше, Добрыня, – крестовый брат,
Он, Алёша, Добрыни не ослушается».
И поехал Добрыня по Алёшу послом.
Не дошедши, Добрыня низко кланялся:
«Уж ты гой еси, Алёшенька Попович млад,
А поедем-ко-ся в красен Киев-град —
Ведь зовет тебя на пир Володимир-князь
Хлеба-соли есть, пива с медом пить!»
А тут витязи изотказывались:
«Не поедем мы к собаке Володимиру —
Не умел встречать при приезде нас,
При отъезде звать не к лицу идет!»
Неотступен Добрынюшка Никитьевич:
«Ай, поедем мы, Алёша, со дружиною, —
Отказали вы князю Володимиру,
Не отказывайтесь на богатырский зов:
Ведь зовёт атаман Илья Муромец,
Да зовёт и Дунаюшка Иванович,
Да зовёт и Василий Игнатьевич,
Да все витязи зовут святорусские!»
Откликался-соглашался Алёшенька:
«Отказал я псу Володимиру,
Да важнее князя богатырский зов.
Вороти, дружина моя верная,
Лошадей-коней в стольный Киев-град!»
Прилетали соколики ясные.
Привечал-говорил Володимир-князь:
«Многолетно здравствуй, ясный сокол наш,
Богатырь Алёша со дружиною!
Победили вы много супостатов-врагов,
Не пустили полонить стольна Киева.
А пожалуем мы села вам с приселками,
Города с пригородками-посадами,
И казна не закрыта теперь будет для вас.
Вы пожалуйте, гости, во застолицу,
Будет место вам самое почетное.»
Отвечал Алёша Володимиру:
«Поздно, князь, откупаться, задабривать нас.
И не надо нам сёл с приселками,
И не надо городов с пригородками,
И не надо ни золотой казны,
Захочу – тебя, Владимир, я и так прощу,
Захочу – и коней поверну я прочь...
Расходилося сердце богатырское.
Не во гриднице, не во княжеской
Созову я богатырство святорусское.
Будет воля твоя – и отпустишь нам
Пива пьяного, меду стоялого,
А не будет воли – мы и так уйдём!»
Закручинился Владимир, опечалился, да
Богатырского слова изломить нельзя.
Отпускал Владимир все просимое.
Уезжали дружины богатырские
В чисто поле на свой, на богатырский пир.
Оставался Владимир со боярами.
Данило Ловчанин
В небесах – солнце красное,
На земле – Володимир молодой,
Ясен сокол Святославович:
Он для всей святорусской земли —
Князь – Ласковое Солнышко.
После ратных походов и сеч
Ныне мир и покой на Руси:
Поутишены крикливые,
Позамолкли строптивые,
Покорёны непокорные.
Призапали печенеги во степях,
Замирилися ятваги при морях;
Землям западным – гроза, сам Оттон
Оробел перед Владимиром:
Не пойдет войной на светлую Русь.
И на той ли да на радости
Володимир Красно Солнышко
Созывал гостей со всех волостей:
От холопа мужика-вахлака[19]19
Вахлак – дождевой пузырь, здесь неуклюжий, грубый.
[Закрыть]
До боярина вельможного
Сокликал на весёлый, славный пир.
Пировляне разгулялися,
Языки поразвязалися,
Распахнулись души хмельные,
Под задор порасхвасталися,
Пуще прочих боярская спесь
У бояр распузырилася.
Лихо каждый один над другим
Похвальбищей возвышается.
Этот пузом да несметной казной,
Этот грузом корабельным да женой,
Тот владеньями окольными,
Тот заморскими диковинами.
Ай тих один детина, молчалив,
Не спесив, не криклив, не говорлив.
В летний полдень во зелёной во траве —
Не без жухлой былиночки;
На веселом, на разгульном на пиру
Не без мо́лодца кручинного.
Да и что попристрело с тобой,
Буй Данило свет Денисьевич?! —
На ловитвах добычлив ты:
В синем небе на гусей-лебедей,
В чистом поле, в тёмном лесе на зверей —
Ты ловец, ты стрелец-удалец,
Батьку старому – гордость-сын,
Разудачливый охотник Ловчанин.
Ах, что с добрым молодцем:
На пиру один печален-молчалив,
И ничем не выхваляется?!
Пало на душу унынье-тьма,
Сердце чуем започувствовало
Неминучую-лихучую беду.
Что ты ноешь, сердце, ноем-тоской?
Ты скажи-поведай разуму:
Ты какою скорбью скорбной скорбишь?
Да молчит бессловесное,
Да кручиною безвестною томит!
Володимир Святославович —
Очи зорки соколиные,
Повороты-речи скорые,
А по роду – от мужички сын:
Очи видят широко-далеко,
А душа-та разволнованная,
Ей печаль-тоска чужая больна,
А мужичкиному сыну спесь чужда —
Он вставал, подходил, говорил:
«Гой, Данилушка Денисьевич,
Не твои ли мысли храбрые
Носят разум твой на важные дела,
Не твои ли стрелы с лету бьют
В небе птицу, зверя – в тёмном лесу,
Не твои ли плечи буйные мечом
Рассекают врага на две полы —
Почему ты наш весёлый пир
Скорбью скорбной опечаливаешь?
Аль тебе у нас невесело?
Аль ты беден, нет казны у тебя?
Али нет молодой жены?
Аль твой добрый конь да клячей стал?
Аль вносилось платье цветное?
Всё я дам тебе – встань возвеселись!
Выпей чару из моих княжьих рук!»
«Выпью чару княженецкую
Из твоих рук, Красно Солнышко,
Не найду на дне радости!
Не обижен богом-господом я,
Не обойден твоей милостью.
Дом мой – чаша полная,
Есть хозяйка, молодая жена!
Есть она и золотая казна,
Конь мой не изъездился,
Цветно платье не сносилося!
Да душа моя тоской удручена,
Скорбью чёрною она омрачена —
Отпусти меня с миром, князь!»
Уходил с веселенья Данил.
Шум-гром-смех-спор-разговор.
На пировле веселяги веселы.
Позагружены яствами столы.
Круговые чаши пенятся.
В шумен час восподнялся князь —
Тишина повисла в гриднице,
Слово молвит Красно Солнышко:
«Гой вы, гости вы, братья-князья,
Все бояре именитые!
Вы все переженены,
Я один только холост – не женат!
Поищите вы сужёную мне,
Расхорошую-пригожую —
Где она есть, невестонька моя?
И лицом и очами ясна,
Лебединою статью статна,
Смыслом-разумом-умом сверстна‚
Знает грамоту русскую —
Вам такую будет радостно назвать
Государыней-матушкой,
Мне – женой милой-ласковой».
Пировляне посмутилися,
Онемела застольщина,
Языки поотнималися,
Мысли в тупь поиступилися,
Приутихли застольники.
Тут Мишук Пересмякин сын, —
Шебала-та[20]20
Шебала (шабала, шабалда) – бестолковый пустомеля, болтун; шабалдить – болтать, молоть вздор.
[Закрыть] умом-разумом пуста,
А душонка злобой лихою полна,
Он, малявка, и повскочи,
Слово-гнусь да и повыскажи:
«Свет ты, батюшка Владимир-князь,
Див-чуд я повидывал,
По белу свету поезживал,
Многотою раскрасавиц повстречал:
И княжён, и королевичен,
И царевен из разных стран.
Есть которая красива и статна,
Слово выронит – на ум глупа.
Есть которая умом сверстна,
Статью-ростом – глянь на поступь: не статна.
Ай да, Солнце ты Красное
Володимир Святославович,
Не за морьями морянскими,
Не за горьями горянскими,
Есть рядом, под Киевом,
Красота несказанная —
В мире не было и нет нигде такой,
И не будет до скончанья веков!
Вот была бы княгиня тебе,
Вот бы нам её звать-величать
Государыней-матушкой:
Умом-разумом она сверстна,
Красотою несказанною дивна,
Статью женскою степенна и статна,
и горазда на всякие дела
Василиса Микулична —
Молода жена Данилина,
Ловчанина-охотничка,
На пирах твоих молчальничка!»
Воскипел Володимир-князь,
Возъярилася неистово душа
На речуги на бесстыдные,
На мыслюхи на Мишуковы:
«Подлый пёс ты, Мишутище!
Низким словом испоганенным
Как посмел ты мне, князю, ветать:
У жива мужа жену отнять?
За неслыхань за невиданную,
За скабрезные измыслы твои
Я велю тебя судить-казнить,
В землю-матушку живьем зарыть!»
А Мишака – изворотлив он:
Злым родился, сам во узах со злом —
Чернобогу злотворному
Возносил заклятье Мороку.
По заклятище-молитве таковой
Сердце, думы Володимиру
Заморочил чёрный Морок Чернобог.
Распалил мечтану княжескую:
В полупьяне да в тумане колдовском
Дивно-дивная возгрезилася
В марной маре-обаяне ему
Ин во всей женской прелести —
Василиса Микулична.
Взволновался дух и разум померк,
Слово гневное застыло в устах:
Непотребству Мишакиному
Ни укора, ни покора больше нет.
Пересмякин сын в ураз пересмекал —
Он на гнусть ту провор-лиховор,
Снова начал подлый свой разговор:
«Ну ин, батюшко Владимир—князь,
Не во зло слово молвлено:
О тебе озабочено!
Погоди меня судить-казнить,
Прикажи слово вымолвить...
Не о том я хочу тебе сказать —
Не жену у живого мужа взять.
Ино я о том хочу речевать,
Нам Данильчишку надо испытать —
Не задумал ли худого чего
Против князя Володимира, тебя?
Что за думу он в себе затаил?
Что за умыслы хмурые унес?
Мы пошлём-ка во‚ поле на луга,
Мы его – на Леванидовы,
Там – ко ключику Гремячему,
Ко колодезю Холодному.
Повелим отловить-поймать
Белогорлицу-пташицу‚
Да орла сизокамского,
Да убить зверя лютого льва.
Белогорлицу – в горницу:
На обед твоей милости!
А орла обучить-посадить
На высокий терем княжеский!
Повелим там Денисьевичу
Шкуру снять со льва убитого,
Принести к тебе во гридницу
Да постлать на кирпичен пол!
Для сторожи вышлем в полюшко
Богатырскую дружинушку.
Ты доверь это дело, князь, мне!»
А вот это Володимиру
Словцо показалося,
Безрассудно полюбилося.
И возрадовался князь, приказал
Наливать чашу хмельную,
Подносить её Мишаточке:
«Будь, Мишаточка, по-твоему!»
Догадался Илья Муромец:
Ведь худое затевается;
И вставал он скоро-наскоро,
Говорил смело-насмело:
«Уж ты, батюшка Владимир-князь,
Изведешь ясна сокола,
Не поймаешь белой лебеди!»
Рассердился князь, разгневался:
«Знай сверчок свой шесток, атаман!
А за эти за крамольные слова,
За слова неумильные,
Посадить его, собаку Илью,
В погреба во глубокие,
В подземелья подкаменные,
Во застенья безоконные!»
Князь садился на стул за стол.
Брал перо золочёное,
Сам писал да выписывал
Ярлыки скорописчатые,
Посылал их с Мишаточкой
С Пересмякиным к Даниле во дом.
Подъезжал-подлетал посол
Ко двору ко Данилиному.
Зашумел-загремел-застучал;
Прорывался Пересмякин сын
Прямо в спальную-горенку
К Василисе Микуличне.
Говорит жена Данилина:
«Что, невежа, не отецкий сын,
Ты во двор безопасышно,
Во палату безослышишно
Воезжаешь-ворываешься?»
Отвечает Мишак Пересмяк:
«Не своею вольной волею,
Волей княжеской великою!
Прислал меня батюшка-князь
С ярлыками скорописчатыми!»
Положил он, Мишак Пересмяк,
Ярлыки на стол смелёшенько,
Повернулся скорёшенько.
Принималась Василисонька
Перечитывать-обдумывать.
Догадалася-додумалася:
Для чего и к чему все они?!
На лица переменилася.
Залилась слезами горькими!
Скидавала платье женское,
Надевала молодецкое.
В чисто полюшко повыехала,
Друга милого отыскивала:
«Ты надеженька, надежа моя!
Ты надежа, сердечный друг!
Свет Данилушка Денисьевич,
Вот тебе от князя-солнышка
Ярлыки скорописчатые!
Нам с тобою свиданьице
Остается теперь одно! „
Мы поедем на широкий на двор,
Проведём наш последний день!»
Вопрошает Данилушка:
«Почему наш последний день,
Дней у бога-то много впереди!»
«Дней у бога-то много, да у нас
Остается один только день,
Наш последний остатний денёк!»
«Не последний, Василисонька, денёк!
Я задачу княженецкую,
Я поеду и выполню!
Ино дело для меня таково —
Не опасный, не тяжелый это труд:
То утеха для молодца,
Удалая для доброго!»
«Ты, падежа, мой сердечный друг!
Лих иное позадумано:
Извести тебя измышлено!»
«А напрасны тревоги твои,
Василиса Микулична!‚
Ин измыслить и найдется кому,
Извести меня некому.
Кроме брата родимого,
Ин Никиты Денисьевича,
Кроме брата крестового,
Ин Добрынюшки Никитьевича,
Кроме славного казака,
Ин Ильюшеньки Муромца —
Одолеть меня нет богатыря!
Эти трое – сильнее меня.
Да они ли пойдут на меня?!
Мы пойдём на свой широкий двор,
Мы захватим там малый колчан,
Мал колчанец калёных стрел;
Погуляем в чистом полюшке,
Постреляем серых утушек,
Да половим гусей-лебедей,
Да пернатых перепёлочек!
Уж ты любка-голубка моя,
Ненаглядная любонька,
Мы пойдем, моя любушка‚
На луга Леванидовы,
Ко ключу тому Гремячему,
Ко колодезю Холодному.
Мы поймаем белогорлицу
Ко столу княженецкому.
Мы изловим того сизого орла,
Орла сизокамского,
Да посадим его в Киеве
На высокий конёк-верхушек,
Там на терем белокаменный.
Мы найдём, мы убьём зверя-льва,
Привезём шкуру львиную,
Разостелем во тереме
На кирпичен пол во гриднице,
Во подарок Красну Солнышку.
А потом мы вернемся домой –
Из чего тут кручиниться?
Да о чем тут печалиться?»
Подъезжал Данил Денисьевич
С Василисой Микуличной
К своему двору широкому.
Говорил да приказывал:
«Ты неси, моя верная жена,
Мал колчанец калёных стрел!»
Приносила Василисушка
И не мал, а велик колчан.
Рассержался Данилушка:
«Чего ради, не отецкая дочь,
Ты меня ослуша́ешься?
Али большину хочешь взять?»
Молода жена прогневалася:
«Знаю место я бабское
И не думаю о большине.
Ан и меньшина семейная
Тоже молвит ино слово в лад:
Тебе стрелочка лишняя
Пригодится во честном во бою!»
И приехал Данилушка
На луга Леванидовы,
Ко ключу тому Гремячему,
Ко колодезю Студеному,
Он поставил-развернул-укрепил
Там шатёр белобархатный,
Оставлял Василисушку,
На охоту отправился!
Отправлялся-уезжал Ловчанин,
Да назад-то он млад и погляди
Во стороночку во Киевскую.
Увидал-то: от Киева-то
Не белы снежки белешеньки
Залегли-забелелися.
Догадался и Денисьевич:
«На меня, на Данилушку‚
Сила-рать идет великая!
Знать, я князю стал ненадобен!
Почему я ненадобен?»
Пролилась у Денисьевича
Из очей горевая слеза.
Вынимал тут Денисьевич
Из ножон острый меч-кладенец.
Разъярил коня борзого,
Полетел он на силушку.
Он готов порубить-погубить
Все полки князя Киевского.
«А спасибо тебе, женушка:
Ты не зря велик колчан принесла —
Верно: стрелочка лишняя
Пригодится мне в честном бою!»
Ещё видит Денисьевич:
Там из города из Киева,
Там не два слона слонятся,
Не два дуба шатаются.
Это слонятся-шатаются
Два могучих витязя.
Пригляделся Данилушко,
Присмотрелся Денисьевич —
Видит: брат его Никитушка
На него идет боем-войной!
А ещё поглядел-посмотрел —
Инда там и крестный брат,
Сам Добрынюшка – и тот в бой идёт;
В бой идет да неправедный!
И повесил добрый молодец
Удалой буйну голову:
«Знать‚ и правда, господь на меня
За грехи мои прогневался,
Володимир-князь осердился:
Братья вышли супротив меня!
Лихо. Где это видано,
Уж и где это слыхано,
Чтобы брат на брата боем пошел?»
И Данилушко вспешился.
Отпустил боевого коня.
Сам воскликнул громко-нагромко:
«Да не быть междоусобице»
и берёт добрый молодец
Ин копьё в руки острое.
И размахом богатырским он
В землю матушку всаживает
Половину копья тупым концом.
А на острый конец, на копьё,
Добрый молодец сам валится.
Распорол груди белые,
Позакрыл очи ясные.
Подъезжали тут два богатыря.
Увидели – прослезилися.
Постояли – наплакались.
В Киев-град воротилися
И сказали Володимиру:
«Закатилася ясная,
Не взойдёт звезда восточная,
Не воскреснет Данилушка!»
Володимир не печалится,
Стольнокиевский радуется,
С места борзо он вскакивает,
Ходко-быстро побегивает.
Живо поезд он пособрал,
Да послов-поезжан послал.
Не замедлил и сам прикатил
К Василисе во коляске золотой.
Целовал-миловал вдову.
Говорила молодая вдова:
«Не целуй меня, Владимир-князь:
У тебя уста кровавые!
У меня‚ душа печальная
Без друга, без милого,
Без Данилы без Денисьевича!»
Уговаривал Владимир-князь,
Успокаивал печальницу:
«Гой еси, Василисушка!
Попройдет туча тёмная,
Воссияет красно солнышко!
Ты пойди-нарядись-уберись
В подвенечное платьице,
С жемчугами платье белое!»
Уходила Василисушка.
Наряжалась в платье белое
С жемчугами подвенечное.
Воротилась ко Владимиру,
Говорила таковы слова:
«Уж ты, батюшка, Владимир-князь,
Ты пусти-отпусти меня
Распроститься со милым дружком,
Со Данилою Денисьевичем!»
Отпускал её Владимир-князь.
Посылал в провожатые .
Двух могучих-сильных витязей.
Подходила Василисушка
Ко милому-дорогому дружку,
Поклонилась Данилушке
До земли она Денисьевичу.
Не рыдала, не плакала,
Таково слово молвила
Удалым-славным витязям:
«Гой еси вы, добры молодцы,
Святорусские богатыри!
Вы пойдите ко Владимиру,
Вы скажите князю-батюшке:
Не пройдёт туча темная,
Не взойдёт красно солнышко!»
Вынимала Василисонька
Из потайника булатный нож.
Молодую грудь колола себе
Против сердца ретивого.
На милого друга падала.
Воротились посланники,
Сказывали Владимиру:
«Извели мы ясна сокола!
Не поймали белой лебеди!»
