Русь Богатырская: былинные сказания
Текст книги "Русь Богатырская: былинные сказания"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Добрыня и Маринка
Матушка Добрынюшке говаривала:
«Свет мой сыночек, Добрынюшка!
Скоро мне, Добрынюшка, восемьдесят лет!
У меня на рученьках внучонка нет!
Ты ещё, Добрынюшка, холост-неженат.
А тебе, Добрынюшка, за сорок пошло!
Я тебя, Добрынюшка, сын мой, оженю:
Я тебе, Добрынюшка, невесту найду!
Ты теперь во славе молодец, в чести!
Ай да ты, Добрынюшка, послушай меня:
Ты обходи подальше улицу,
Ты объезжай ту Чёрную!
Там живёт Маринка Кандаловна,
Там зла колдунья-волшебница.
Там эта Маринка тебя завлечёт;
Там эта Маринка тебя изведёт,
Со свету белого она сживёт!»
Вышел тут славный Добрыня на двор.
Думушку задумал он крепкую,
Крепкую думу неотвязную:
«Эта Маринка погубительница —
Дюка погубила-отравила она...
Мне обегать её, волшебницу, –
Это идет не к лицу молодцу!
Еду я на улицу Чёрную!
Там её, волшебницу, боем убью!
Там её, змеевку, с земли сотру!»
Матушки Добрынюшка ослушался.
Скоро Никитьевич коня седлал.
Быстро удалый со двора скакал.
Выехал на улицу на Чёрную.
Все терема, все дома оглядел —
Видит в окошечке Маринку он!
Тут со коня Добрыня спешился.
Вынул Никитьевич свой лук тугой.
Выстрелил в Маринку-чародейницу.
Выломал оконницу стекольчатую.
Вышиб причалины серебряные.
Только Маринку стрела не взяла.
Только бесовку не тронула.
Вышла Маринка, чертыхается;
Лихо на Добрынюшку ругается:
«Что за невежа на двор наезжал?
Что за невежа в окно стрелял?
Выломал оконницу стекольную;
Вышиб причалины серебряные;
Выбил глядельце зеркальное!»
Глянула Маринка на Добрынюшку
Чёрным взором своим колдовским...
Кудри у Маринки чёрные.
Плечи у Маринки белые.
Кудри по плечам рассыпаются,
Очи прямо в сердце вонзаются...
Думал Добрыня лук поднять.
Загадал Добрыня стрелу достать —
Выстрелить во чародейницу.
Только исчезала сила в руках!
Только застоялась мысль в голове!
Только расслабели ноги резвые!
Вдруг против воли он сел на коня,
С улицы Чёрной прочь повернул!
Тут-то Маринка повыскочила,
Быстро из терема повыбежала.
Понахватала беремя дров,
Дровец сухих-белодубовых.
Кинулась ведьмуха на следы:
Ох, на следы на Добрынины.
Вырезала горячие...
Клеткой поленья складывала,
Поразожгла огнём палящим их;
Бросила в пламень Добрынины следы;
Их она бросала, заговаривала:
«Сколько тут жарко дрова горят,
Столько бы горел и Добрыня по мне!
Столь бы по Маринке Никитич сгорал!
Сколько тут сохнут следы в огне,
Столько бы сох и Добрыня по мне!»
Взяло Добрынюшку лихое взятьё —
Сердце зарезало пуще ножа,
Днём-то Добрыня ни хлеб не ест!
Ночью-то Добрыня ни сном не спит!
Тянет Добрынюшку на улицу,
Тянет его всё на Чёрную.
Взял тут Добрынюшка коня седлал.
Стрел себе во колчан запасал.
Меч да копьё – все оружье собрал.
Едет он на улицу на Чёрную!
Глянула Маринка, увидела;
Лихо злоехидина хихикнула;
Высунулась в окошечко вся —
Ну в одной рубашке и без пояса.
Манит Добрынюшку заманивает.
Молодца себе заговаривает.
А про себя думу думает:
«Вот теперь Добрыня в моих руках!
Вот я теперь его не выпущу:
Клячей оберну водовозною —
Буду на молодце воду возить!
Сделаю вороной пустопёрою —
Будет Добрынюшка падаль клевать!
Оберну Никитьевича туром гнедым —
Пусть его, Добрыню, охотник убьёт!»
Витязь Добрыня околдованный,
Он, обезволенный, к ведунье шел.
Вспыхнула Маринка от радости,
Чёрные заклятья выкрикнула,
Выголосила чародейница,
Туром гнедым она Добрынюшку,
Доброго молодца обёртывала.
Обернула-выгнала в полюшко;
Выгнала в леса дремучие,
Выгнала в болота топучие!
Ходит там тур – золотые рога.
Радуется ведьма-волшебница!
Радость в ней злая кипежом кипит.
Радость в ней злая паром парит.
Радость в ней злая огнем горит!
Слышит кипеж тот Горыниха.
Чует пар тот Змеиха-Змея.
Видит огонь тот Змеюжина.
Быстро смекнула-догадалася;
Нет его на свете, Добрынюшки!
Тут-то Змеиха Горыниха
Снова из пещер своих вылётывала.
Снова принималась на Русь летать,
Снова для змеёнышей людей таскать!
Думает думу Илья Муромец,
Всё атаман себе раздумывает:
«Где это Добрыня пропадьём пропал?
Что с Добрынею случилося?
Снова Змея стала в Киев летать —
Надобно мне тут на бой выходить!»
Вот снарядился в поход Илья.
Выехал во поле чистое.
Пестрая сорока впереди его
Скоками, глянь, запоскакивала,
Лётами заперелётывала —
Обогнала ведь сорока Илью,
Пёстрая, далёко оставила!
Выгнала сорока из чащи лесной
В полюшко тура златорогого.
Села сорока туру на рог.
Стала сорока нашёптывать:
«Ты меня, Добрынюшка, замуж возьмёшь!
Ты на мне, Добрынюшка, женишься!
Буду тебя оборачивать
На ночь я во доброго молодца!
Буде не выполнишь волю мою —
Я на охотника тебя загоню,
Я под стрелу тебя подгоню!»
Тур головой золотой тряхнул,
Пёструю сороку с рог смахнул.
Тут его сорока гонять принялась,
Пёстрая, на гибель заганивать:
Хочет тура на Илью нагнать;
Пусть его, тура, подстрелит Илья;
Пусть его Илюшенька, Добрыню, убьёт!
Только Илюшенька догадливый –
Он, осторожливый, не стал стрелять.
Золоторогого не стал губить.
Выстрелил в сороку – подшиб на лету!
Тут-то с сороки и спади колдовство:
Перед Ильёй не сорока лежит!
Кровь-то из раны не сорочьей бежит:
Это – Маринка Кандаловна!
Тур златорогий вокруг Ильи
Прыгает-вьётся-увивается.
Разум у Ильи озаряется:
«Это не тур, а человек перед ним».
Стал Илья Муромец требовать:
«Ты расколдуй, Маринка, витязя».
Злится Маринка, противится.
Силится слово-проклятье сказать:
Заколдовать Добрынюшку,
Туром оставить его навек.
Сила у Маринки перед смертью слаба.
Сила у живого Ильи велика.
Не дал Маринке Илья сказать
Слово-заклятье последнее.
Вынудил Маринку Илья Муромец
Расколдовать Добрынюшку!
Выполнила волю богатырскую
Злая Маринка во беспамятстве...
Вот и совершилось совершение:
Тут был тур – золотые рога,
Стал Добрыня добрый молодец!
Это Маринка и увидела,
Злянка заизвивалася,
Злобство в ней огнем загоралося,
Жгучим-горючим пламенем.
В жгучей-горючей озлобине
В пепел сгорела Маринка вся.
Тут ей, Маринке, и конец пришёл!
Последний бой со Змеихой
Говорит Владимир Красно Солнышко:
«Хорош у нас нынче, счастливый день —
С нами все богатыри святорусские,
И Добрыня Никитьевич вернулся к нам!
Только мне-то, Владимиру, невесело:
Одна у меня была племянница,
Что любимая Купава дочь Путятична,
Да и ту унесла Змеина лютая
Во свою во пещерную змеинницу.
Кто из вас, богатыри святорусские,
Из беды мою племянницу повыручит,
Из полона народ весь повысвободит,
От Змеихи Русь святую навек оградит?»
И восстал Добрынюшка Никитьевич:
«Ты Владимир – князь стольнокиевский!
У меня с атаманом Ильей Муромцем
Ин великая заповедь положена:
Мне поехать в бой со пещерной Змеёй,
Победить её, Змеиху Горыниху,
Чтоб не стала она Русь бедой бедить!
Я поеду сейчас на Горынь на реку.
Я поеду на бой со Змеёй лихостной.
Я поеду, все полоны повысвобожу.
Я поеду-привезу твою племянницу,
Что любимую твою Купавушку!»
Дома матушка Добрынюшке говаривала,
Дома матушка Добрынюшке наказывала:
«Ах, ты душенька, Добрыня сын Никитьевич!
А не езди ты на гору Сорочинскую!
Не топчи ты малых змеёнышей!
Не тебе выручать полону русского!
Ещё после той да беды лихой
На тебя я, сын, не нагляделася!
А и ты опять ведь на смерть идёшь!»
Не послушался Добрыня родительницы.
Он Сивка своего да осёдлывал.
Собирался на гору Сорочинскую —
Выручать от Змеи полону русского.
Подавала мать Афимья Александровна,
Подавала Добрынюшке плёточку:
«Как придёт тебе, Добрыня, неминуча беда,
Этой плёткой, Добрыня, ты коня стегай:
Меж ушей Сивку, меж ног, не жалей!
Он тогда от беды тебя повынесет!»
Вот Добрыня-богатырь на Горынь-реке.
С поля на поле он перескакивает,
С горки на гору перемахивает.
Давит-топчет Добрыня злых змеёнышей.
А змеёныши-младёныши укусливые.
Все зубастые да подточливые.
Подточили у Сивки они щёточки,
Понависли на ноги коню доброму.
Больше Сивка не может ни подскакивать,
Ни с ног змеёнков стряхивать.
Добрый молодец на Сивку осержается
И за плётку материнскую хватается.
Он и бьёт Сивку промежду ушей.
Он и бьёт Сивку промеж передних ног.
Он и бьёт Сивку промеж задних ног.
Тут Сивка-конь стал подскакивать.
Тут Сивка борзый стал попрядывать.
Тут Сивка стал с ног отряхивать,
Давить-топтать лютых тех змеят:
Потоптал-придавил до единого!
Налетела на Добрынюшку Горыниха.
«Ай, Добрыня ты сын Никитьевич!
Ты зачем это нарушил свою заповедь?
Ты зачем это забыл да про наш уговор?
Ты зачем потоптал моих змеёнышей?»
Рассержался-кричал Змее Добрынюшка:
«Не сама ли ты, Змеиха злющая,
Не сама ли ты, Змея окаянная,
Не сама ли ты нарушила первая,
Не сама ль переступила ты заповедь:
Не летать чтобы на святую Русь,
Не красть, не таскать люду русского!
Начала ты летать, ты красть, ты таскать!
А теперь я, Добрыня, тебе смерть принёс!»
Ну лих взмолится Змеиха Горыниха:
«Уж ты славный богатырь, ты Добрынюшка!
Я отдам да повыпущу весь русский полон!
Я отдам тебе Купаву Путятичну!
А положим мы с тобой ещё новый завет:
Не вступать ни в худой, ни в хороший бой!
Инно миром поладим, Добрыня, с тобой!»
«Ты послушай, Змеина злорадная,
Мне теперь, Добрыне, не пятнадцать лет!
Я теперь воробей ин ведь стреляный!
Ты словами меня не умасливай!
Если хочешь, вступай в битву честную!
А не хочешь, подставляй свои хоботы:
Разом я и порублю их булатным мечом!»
Зачинался-загорался великий бой:
Борьба со Змеёй – драка-се́ченье.
По три дня подряд да по три ноченьки,
И без роздыху трое суточек.
Стрелы травленые да калёные
Не сразили Добрыню Змеихины.
Не пронзили Добрыню копья острые,
Не посекли его мечи булатные.
Добрый молодец в битве выстоял.
Вот уж снёс-отсёк он, Добрынюшка,
У Змеихи последнюю голову!
Отрубил-разрубил последний хобот ей.
А и тут из Змеины кровь рекой полилась.
Вот час лилась, вот два лилась —
Не уйти от ливня Добрынюшке!
Вот день, вот другой все льётся-течёт,
Заливает поток кровавый, страшный всё:
Утонуть в том потоке Добрынюшке!
А Добрынюшка свет Никитьевич
Догадался догадкой богатырскою:
«Нет, не выдаст меня земля русская!»
Он и брал копьё Мурзамецкое.
Он бил копьём о сыру землю.
Он бил-ударял-приговаривал:
«Расступися ты, мать сыра земля!
На четыре расступись ты на четверти:
Пожри-поглоти кровь змеиную!»
Расступилась тут мать сыра земля:
Пожрала-поглотила кровь Змеихину!
Пробирался-опускался Добрынюшка
Во пещерные во норы во глубокие.
Находил-выводил он весь русский полон.
А последней – Купаву Путятичну.
Говорила Купава Добрынюшке:
«За твою за услугу за великую
Назвать бы тебя, Добрыня, батюшкой.
Назвать тебя не хочу я так.
Назвать бы тебя разве братцем мне.
А и братцем называть не желаю тебя!
А хочу, а желаю, Добрынюшка,
Я назвать тебя другом – мужем своим!
Ах, ведь ты в меня, Добрынюшка, не влюбишься!
Ты на мне, богатырь, не женишься!»
«Молодая Купава дочь Путятична!
Ты, Купавушка, роду княжнецкого,
Я – крестьянского роду, холопского:
Мне, Купава, тебя полюбить нельзя!
Мне, Купава, на тебе пожениться нельзя!»
Илья Муромец и Идолище поганое
Из-под ельничку, из-под березничку,
Из-под частого из-под орешничку,
Выходила калика перехожая.
У калики костыль – девяносто пудов,
На калике шапка – сорок пять пудов!
О костыль калика подпирается,
Под ним мать сыра земля прогибается.
На моленье калика идёт-бредёт.
Ой, ты старое-матёрое Иванище.
Отмолилося-отпостилося
И домой оно воротилося.
Проходило матёрое Иванище
Мимо славного Царь-города.
А с Царём-городом велика беда
Случилася-приключилася:
Одолело его войско поганое.
Подходило тут могучее Иванище.
Видит: турченко-богатырченко.
Не задумалось могучее Иванище:
Посхватило оно за кудри чёрные,
Оттащило турку́ в поле чистое!
Принялось басурманина выпытывать:
«А скажи ты, басурманин, без утаечки:
Кто над войском поганым тут началует?
Кто начальничает, воеводничает?»
Отвечал басурманин Иванищу:
«Тут начальничает-воеводничает
Превеликое могучее Идолище...
Наше Идолище росту рослого:
Ровно на три сажени на печатные!
Во плечах-то он на косу сажень,
Между глаз телёнок уляжется.
А глазищи-то как лоханищи!
Головища-то как пивной котёл!
А носище-то как корчажище!»
Как схватило тут могучее Иванище
Басурманина оно за руку,
Кидавало его в поле чистое.
Разлетелись басурманские косточки.
А поганую-то рать басурманскую
Обошла тайком калика перехожая.
Выходила калика в чисто полюшко,
Повстречала калика Илью Муромца.
«Здравствуй, здравствуй, калика перехожая!
Уж и где это, калика, я тебя видал?
Уж и где это, калика, я тебя слыхал?»
«Коротка твоя память, Илья Муромец!
Сорок лет назад да со пяточком
Ещё ты видал меня, ты слыхал меня,
Что во том ли во славном во Муроме:
Обучал я тебя играть на гусельках,
Как мальчишкой ты сидуном сидел.
А забывчив ты, Илья Муромец!»
«Ты прости меня, могучее Иванище,
Позабыл тебя, ведь позапамятовал.
И тогда ты был ведь седат старик.
Ан гляди: жив-здоров, и могуч, и силён!
Сколько лет тебе, могучее Иванище?»
«А лета мои не усчитаны;
На усчёте, Илья, перепутаны!»
«Ах ты сильное-могучее Иванище!
Ты отколь идёшь, ты куда бредёшь?»
«Я иду-бреду со молитвы-поста!
Проходил ещё мимо Царь-города!»
«А скажи мне, могучее Иванище,
Все ли там в Царь-городе по-старому?
Все ли в нём теперь да по-прежнему?
Как живёт православный цареградский парь?»
«А живёт-то, я думаю, невесело:
Одолели басурманы поганые —
Столько силушки там понагнано;
Не объехать ту силу и на борзом коне,
Ясну соколу не облететь её.
В божьих храмах там кони кормятся!»
«Ой, ты сильное-могучее Иванище!
Басурманов ты, чай, побил клюкой?»
«Не побил клюкой басурманов я:
Там засело поганое Идолище.
Где там с Идолищем мне расправиться!»
Рассердился на калику Илья Муромец:
«Ах ты, старая собака ты трусливая!
У тебя, старый хрыч, силы с три меня!
Только смелости и на четверть нет!
Ты давай-ка мне, трусливое Иванище,
Своё платье ка́личье-подорожное,
Надевай моё богатырское.
Ты бери моего коня доброго.
Хоть ты езди на нём, хоть ты водом води!»
Разувалось-раздевалось Иванище;
Поменялося одёжей с Ильёй Муромцем.
Стал Илья сам ка́ликой перехожею.
В руки взял ту клюку на девяносто пудов.
В Царь-город заявился скорёхонько.
Вот идёт по царьгородским улицам,
Престарая калика предревняя,
Со клюкой бредёт насугорбленная;
Голосит-кричит зычным позывом:
«Ах ты, царь Константин Боголюбович!
Дай мне милостыню ты спасённую.
Полно мне, калике, по дворам ходить —
У окошечек подаянья просить!
Мне пора, калике, и душу спасти!»
Возгремел-воззычал тот ка́личий крик,
Тот ка́личий крик, богатырский зык.
Терема-дворцы пошатилися;
Хрустали во оконницах потрескалися;
На сырую на землю посыпалися.
Ин от этого покрику ка́личьего,
От того от громогласья от зычного
У поганища того Издолища
Вся поганая душа трепыхнулася:
Проняла-взяла страхота-лихота.
Во царёвом-то золотом дворце
Сидит Идолище да рычит-мычит:
«А скажи, Константин Боголюбович,
Из какой страны, из какой орды
Ты зазвал, не спросил богатыря сюда?»
«Я не звал, не просил богатыря сюда!
И зашёл-то не витязь, не боец-удалец,
Ан калика зашла перехожая:
Она старая, она утлая;
Ходит-бродит, по домам перебирается!»
«Ай же ты, Константин Боголюбович!
Принимай ты калику перехожую,
Накорми ты калику наусыт-сытно,
Напои ты калику наупой-пьяно!»
Царьгородский Константин Боголюбович
Зазывал к себе калику перехожую.
Принимал-разглядал да и радовался:
«Мне не красное солнце пораспёкло теплом!
Мне не млад светел месяц осветил светлом
Тёмну ноченьку, ночь холодную,
Обогрел-осветил мне Илья Муромец:
От беды меня он повыручит,
От напрасной смерти повызволит!»
Зазывало поганое Идолище
Во дворец златой калику перехожую.
«Ты скажи мне, калика стародревняя,
Староветхая да горбатая:
Из какой ты земли, из какой ты орды?»
«Я из той земли, я из той стороны,
Я из матушки из святой Руси!»
«Ах ты, русская калика перехожая,
Кто таков у вас Илья Муромец?
Чем он славен стал на святой Руси?
Как он ростом велик? Как он толстом толст?»
«Ростом наш Илья – он ровным с меня!
Толстом наш Илья – он таков, как я!
Чем он славен на Руси – ты узнаешь ещё!»
«А помногу ли Илья разом хлеба ест?
А помногу ли он зелена вина пьёт?»
«Хлеба ест Илья по три калачика!
Зелена вина пьёт он на три пятачка!
На три пятачка да все медные!»
«А какой ему чёрт эку славу кладёт?
Я б такого Илью на ладонь посадил,
А другой-то Илью враз прихлопнул бы —
Тут со вашего Ильи только блин бы стал!
А вот я, скажу, – богатырище!
А вот я, скажу, – велико Идолище,
Хлеба ем зараз по три печи я!
Пью вина зараз по три бочки я!
Щей хлебаю зараз из целой яловицы[24]24
Яловец – большой горшок, до случая стоящий без дела.
[Закрыть]!
Погляди, каков я богатырище!»
Отвечал Илья на такую речь:
«Как у нашего попа у ростовского,
Как была-то корова обжориста;
И обжориста и опивиста:
Много ела она, сильно много пила —
Опилась да объелась, ажно треснула.
И тебе ни поганому да треснуть так!»
Эти речи не слюбилися Идолищу.
Ухватил он ножище-кинжалище
И бросал во Илью да во Муромца.
А Илья-то на ножку повёртлив был:
Он увёртливый-поворотливый —
От того ножа Илья отскакивал,
От кинжалища он отпрядывал,
Во стороночку увернулся Илья.
С воем-свистом кинжал пролетел-прогудел.
Попадал он во стену во каменную.
Во стене он проломину проламывал.
Дверь железную с ободвериной
Из простенка-стены выворачивал.
Убивал наповал своих двенадцать князей.
А тогда богатырь Илья Муромец
Говорил поганому Идолищу:
«Ты узнай теперь, поганое Идолище:
Чем славен на Руси Илья Муромец —
Он славен тем, что врагов он бьёт,
Супостатов убивает, как я тебя!»
И к поганому Илья подскакивал.
И клюкой по башке его охаживал.
Замотало головой поганище,
Заморгало глазищами, захамкало.
А и тут Илья не замедливал:
Ухватил-подхватил за ноги Идолища,
Уволок его на широкий двор;
Уволок его он на ратный простор;
Там стояла, бывала басурманская рать.
Стал поганым Илюшенька помахивать,
Басурманов бить да приговаривать:
«Вот, ребята, оружье по плечу пришло!
А и крепок поганый на жилочках!
Жиловат басурманный на прожилочках.
Он не рвётся, гляди, и не тянется,
На костях, на хрящах, не ломается!»
В три часа перебил всех поганых Илья.
Воротился к Константину Боголюбовичу.
Царьгородский Константин казака привечал:
«Славный ты казак, Илья Муромец!
Ты живи у нас во Царь-городе!
Ты стань у нас воеводою!»
«А спасибо, Константин Боголюбович!
На привете, на добром на слове твоём!
Только я уж вернусь на святую Русь!»
Тут Илюшенька и поклон держал.
Распрощался с Константином Боголюбовичем.
И пошёл он встречаться с Иванищем,
А Иванища там и след простыл!
Не хватило у калики терпежу подождать:
Отправлялася она во стольный Киев-град.
В город шла она, калика, не воротами:
Прямиком через стену перешагивала!
Становилась калика середь городу,
Закричала калика во всю голову.
С теремов верха порассыпались.
На столах питья все повыплескались.
Выходил тут Алёша, поповский сын.
Брал он палицу в руки булатную.
Бил калику Алёша по головушке.
А каликушка стоит ин не встря́хнется.
Его жёлтые кудри не своро́хнутся.
Выходил ещё Добрынюшка Никитьевич.
Брал Добрынюшка да червлёный вяз,
Бил калику Добрыня по головушке.
А калика стоит и не встря́хнется,
Его жёлтые кудри не своро́хнутся!
Тут все богатыри перепугалися,
От Иванища разбегалися.
Заходило Иванище в царев кабак.
Заказало вина на последний пятак.
Не упьянилося, не упилося!
С пятака оно только раззадорилося‚
Заложила тут калика перехожая
Коня доброго Ильи Муромцева.
А и тут калика не пьяна была.
Больше прежнего раззадорилася.
Заложило Иванище доспехи все
Богатырские Ильи Муромцевы.
А и тут ещё не упилось оно,
Не упьянилось, не удоволилось,
Пуще прежнего раззадорилось!
Выходила калика на широкий двор,
Подходила ко глубокому ко погребу.
Со крюков замки посрывала все,
Двери кованые вон повыставила,
По двору пошвыряла-пораскидывала
Бочки с пивом-вином повыкатывала.
А и тут выпивоха напивалася,
Окарач приползла на кабацкий порог.
Захрапела калика перепойным сном!
Целовальнички поразахались.
О пропитом вине порасплакались,
Побежали ко Владимиру, разжаловались:
«Уж ты, батюшка, ты Владимир-князь!
К нам неведомый богатырь пришёл.
Попросил вина старина на пятак,
Выпивал его на многие тысячи!
Пропивал богатырь снаряженье своё,
Пропивал он коня богатырского.
А на том богатырь не успокоился!
Подходил к погребам он, ко винницам,
Замки-двери он все повыставил,
Бочки с пивом-вином на двор повыкатил.
Перепился-приполз окарач в кабак.
На пороге уснул непробудным сном!»
Отвечал целовальникам Владимир-князь:
«Разбудите, приведите вы ко мне его!»
Воротились целовальники во свой кабак.
Принимались будить калику спящую.
Кулаком ему по горбу стучат —
Спит калика, храпит, не откликается!
И поленом его бьют-стучат по хребту —
Спит калика, храпит, не отзывается!
Кирпичами-каменьями-кременьями
Бьют калику нежалухой целовальнички.
Просыпается калика, поднимается.
От великого гнева разъяряется.
Почала по кабаку она похаживать
Да дубовой столешницей помахивать:
Всех прибила калика целовальничков.
Выходила калика на улицу.
Разгулялася, и сильна, и пьяна:
Тут и встречного, и поперечного
Покалечила народу немало она.
А на ту пору, на то времечко
Воротился во Киев Илья Муромец.
Он калику перехожую отыскивал,
Зычным голосом Иванище окликивал.
Испугалося Ильи Иванище:
Стало тише воды, стало ниже травы!
Говорил Илья таковы слова:
«Ах ты, старая собака ты трусливая!
Богомольная, лихпрокудливая!
От поганых-те ты, собака, сбежал!
А калечишь, собака, своих же людей!
По святым местам, собака, шляешься,
Сам, как скот, собака, напиваешься!»
Тут Иванище припонурилось:
«Ты прости, Илья, поразошёлся я!
Разгулялся я! Не сдержался я!
С кем греха, Илья, не случается?
Если было бы не грешить, не пить —
Так и не было бы грехи замаливать!
Заскудели бы соборы богомольные!
Забеднели бы попы соборные!»
