Русь Богатырская: былинные сказания
Текст книги "Русь Богатырская: былинные сказания"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
Василий Игнатьевич и Скурла-царь
Что случилося с князем Владимиром?
Опоили его зельем-бесивом:
Возбесился-лишился князь великий ума.
А кто опоил-обесноватил его?
А не люди его зельем-поилом,
Не бесовка-колдунья, не волшебница,
Опоила его власть великая,
Довела до беснованья беспредельная:
Княжья власть его порчей испортила,
На дурное самодурство ум истратила.
Разогнал бесноватик всех витязей,
Удалил от двора дружину русскую.
Кто куда богатыри поразъехались.
Славен был святорусский богатырь на Руси —
Храбрый витязь Василий Игнатьевич.
Славен силой был, славен мужеством,
Славен смелостью и отвагою,
Славен сметкою, военной хитростью.
Слабоват был Василий Игнатьевич
Ох ко чарочке да с зелёным вином.
А пошли богатыри от Владимира —
Не остался при князе и Васильюшка:
Покидал он службу богатырскую,
Покидал он самоправца Володимира.
Закатился Василий во царёв кабак.
Пропил там своего коня доброго.
Пропил он там своё платье цветное.
Пропил он всё оружье богатырское.
Всё пропил-спустил с себя до ниточки.
Был Василий Игнатьевич – гроза богатырь.
Стал пропойца: Васька пьяница.
Да и сам-то Владимир Красно Солнышко —
Он и так, он и сяк выпивать не дурак:
Он пьёт, он льёт, он посуду бьёт;
Дескать, пить на Руси-то веселье еси!
Едет стар казак Илья Муромец.
Собирает он из розни дружинушку.
Наезжает на шатёр белобархатный.
Во шатре – шесть удалых-славных витязей.
И сидят-то они, прохлаждаются,
В шашки-шахматы развлекаются,
А оружье ржою рыжей изъедается.
Говорит богатырям Илья Муромец:
«Добры молодцы, русские витязи!
Не довольно ли нам бездельничать?
Не довольно ли нам своё оружье пылить —
Отдавать его на съедение рже?
Не пора ли нам на заставу встать,
Не пора ли собраться всей дружиною?
Зануздаемте, славны витязи,
Оседлаемте своих добрых коней!
Положим себе мы залог большой:
Чтоб по русской земле никогда-нигде
Чуженин-богатырь не проезживал бы;
Чтоб неверная рать не прохаживала;
Чтобы под нашим под стольным славным городом
Встала грозная застава богатырская;
Чтоб ни конному врагу и ни пешему —
Ни проезду, ни проходу на святую Русь!
Постоим мы за веру, за отечество!
А без вас, богатыри, осиротеет Русь.
Налетят враги, разорят враги!
Мужиков они всех повырубят!
А поля да нивы все повытопчут!
Церкви божие попалят-пожгут!»
Отвечали поляницы Илье Муромцу;
«Уж ты славный казак, атаман-богатырь!
Ты оставь эти речи, Илья Муромец!
А не будем мы ни коней седлать,
Ни садиться, ни ехать в поле чистое!
Мы не будем стоять за отечество!
Мы не будем стоять за стольный Киев—град!
Мы не будем стоять за церкви божие!
Мы не будем беречь Володимира!
У тебя, атаман, копьё длинное —
Достаёт оно далеко врага!
У тебя, атаман, память короткая:
Покороче носу воробьиного!
Позабыл ты, Илья, позапамятовал,
Как князь Володимир нас не миловал;
Как он удалых русских витязей
Изгонял-казнил, ни во грош ставил нас!
Позабыл ты, как Володимир-князь
Погубил ни за чтохоньки Сухмана!
Позабыл ты, как Володимир-князь
Погубил Ловчанина Данилушку,
Погубил его жену Василисушку!
Позабыл ты, как Володимир-князь
На погибель тебя самого, Илья,
Во глубок подвал да засаживал
И песком тебя замуровывал!
А чего теперь нам ждать ещё?
Чем пожалует нас Володимир-князь?
Много есть у него и князей и бояр,
Он их кормит, поит, он их жалует!
Они любы ему, кособрюхие!
А мы не любы, богатыри, ему!
Не поедем мы больше богатырствовать!»
Приходила пора, худое времечко:
Поле чистое затуманилося,
Небо ясное позатучилося,
Солнце красное попритенилося.
Из-под той ли берёзки кудреватыя,
Из-под кустика Леванидова,
Выбегали три тура одинаковые.
По лесам бежали туры одногнёдые,
По полям перебегали одношёрстные,
По горам они скакали златорогие.
Добегали они до моря синего.
В море синее туры бросалися.
Доплывали до Буяна до острова.
А навстречу нм турица однорогая.
А тем турам она – родная матушка,
«Ой вы, туры мои одногнёдые!
Где вы, туры мои, были, что видели?»
Отвечали ей туры златорогие:
«Мы шли, мы бежали через чисты поля!
По лесам, по горам перебегивали.
А мы были во городе во Шахове;
Побывали мы, туры, во Ляхове.
Сорочинское поле поперёк прошли,
Куликовское – с угла на угол.
А мы чудушка нигде не видывали.
А мы вышли да там повыбежали
На поля, на луга на подкиевские,
Мимо Киева о полночь прошли —
Тут увидели мы диво дивное,
Тут услышали чудо чудное.
На Днепр на реку под стольным Киевом
Выходила девица младокрасная.
Выносила она книгу велику-толсту,
Заходила она с книгой по колен в реку...
А ещё того поглубже – выше пояса...
А ещё того поглубже – по белую грудь.
Становилася к камню серому.
Книгу клала на него, приклонялася.
И стояла перед книгой от зари до зари,
И читала её от доски до доски.
Она сколько читала – вдвое плакала!»
Отвечала турица однорогая:
«Ой вы, глупые туры, дети малые!
Несмышлёные-неразумные!
Не девица выходила младокрасная;
Не она читала, слёзно плакала.
Это плакала стена городо́вая —
Над собой она чует невзгодушку,
Да над Киевом, ох, великую.
Ох, великую беду, зло погибельное!
Поднимаются ветры буйные.
Надвигаются тучи чёрные!»
То идет Скурла-царь под стольный Киев-град.
Выезжает собака в поле чистое,
Выбирает он место высокое.
Строит-ставит собака Скурла-царь шатры.
Хорошо он, пёс, шатры повыстроил;
Красным золотом верхи повыкрасил.
Он берёт перо скорописчатое.
Он берёт бумажку хрущатую
Пишет Скурла ярлык, скору грамоту.
Выбирает-призывает татарина.
«Поезжай-ка поди ты, татарин мой,
В стольный Киев ко князю Владимиру.
Станови коня середи двора,
Заходи бесспросно во гридницу.
Ты по полу пройди, как гром прогреми.
Ко Владимиру, как грозу пронеси.
Повернись-развернись – все скамейки свали.
Растолкай все столы белодубовые,
Постащи с них скатерти браные,
Посвали с них яства все сахарные,
Положи ярлык перед Владимиром,
Повернись без слов, скоро вон пойди!»
Басурман-посол – он коня седлал,
Он скакал через заграды подорожные,
Через те ли валы надземельные,
Через те ли стены городо́вые.
Прискакал-прилетел да проламывался,
Кидавал ярлык перед Владимиром,
Учинял разгром по-приказанному.
Нашумел-нагремел, сам вон пошёл.
Увидал ярлык Володимир-князь —
Задрожали тут руки у солнышка,
Заморгали глаза у князя грозного,
Затряслась борода поседелая.
В ярлыке супротивник домогается:
«Я иду, Скурла-царь, на святую Русь!
Приказую добром стольный Киев сдать!
Если я добром этот город возьму,
Самого тебя, Владимира, помилую!
Не отдашь подобру ты Киева —
А я боем его, я взятьём возьму!
Самого тебя, князя, под меч пошлю;
Отсекут тебе голову буйную!»
Потерял слова Володимир-князь —
Приутихли бояре кособрюхие.
Нет хороброй-могучей дружинушки;
Нет защитников теперь у Киева.
Ты куда идёшь, Владимир, собираешься?
Для чего вдоль по Киеву слоняешься?
Повстречайся ему большая подсушина.
Подсушила-то ту подсушину
Жизнь холодная, жизнь голодная.
И от ветра подсушина качается.
Гордый-грозный князь уж и этой рад.
«Здравствуй, здравствуй, большая подсушина!»
«Уж ты здравствуешь, солнышко Владимир-князь!
Что ты нынче идёшь не по-старому?
Что повесил ты буйну голову,
Что потупил свои очи ясные?»
«Ты послушай меня, большая подсушина:
Понависла над Киевом невзгодушка‚
Понадвинулась на Русь да великая.
Ты не знаешь ли, большая подсушина,
Где защитника богатыря найти?»
«Ах, солнышко, Володимир-князь!
Ты не с нами думу думаешь – с боярами.
Пусть они тебе и поспособствуют!»
Ещё больше пригорюнился Владимир-князь.
Он пошёл-побрёл вдоль по Киеву.
Попадал в глухую закоулину.
Повстречал там среднюю подсушину.
Ох худа, худа ты, подсушина!
А Владимир-князь её спрашивает:
«Будь здорова ты, средняя подсушина!»
«До здоровья ли подсушине, Владимир-князь?
Что ты сам-то, батюшко, идёшь не так:
Не по-прежнему, не по-старому —
Плечи княжеские поопущены,
Твоя буйная головушка повешена?»
«Ох, беда пришла бедущая, подсушина!
Скурла-царь грозится город Киев взять.
Меня, князя Володимира, под меч послать.
Ты скажи, не утай, подсушина,
Где найти мне могучего богатыря?»
«А ведь ты, Владимир-князь Красно Солнышко,
Ты не с нами думу думаешь – с боярами.
Пусть они тебе и поспособствуют!»
И опять побрел Владимир-солнышко.
Он забрёл-зашёл во смрадную трущобину.
Повстречал там малую подсушину,
Доконала-добила горемыку нужда:
На подсушине и рубашонки нет —
Волоса торчком, борода клочком.
Повстречал-попривечал князь подсушину.
Рассказал ей про своё горе-бедствие.
Попросил и ещё совета-помощи.
А подсушина не отказалася.
Подавала она князю такой совет:
«Ты иди-тко-ся, Володимир-князь,
Во князёвы зайди во свои кабаки,
Во кружала те государевы.
Отыщи ты там место запойное.
На запойном-пропойном месте печь стоит,
Бела печь стоит, на ней камень лежит,
А на камне – пропивоха пропивущая.
Спит питух-питок без рубахи-порток —
Он тебя из беды, князь, повыручит!»
Приходил Володимир во питейный дом.
Он на белой на печке на муравлянке,
Он на сером на голом на камени,
Увидал пропивалу-пропойщика:
Под одною спит дерюгою-рогожею.
За столами сидят голи кабацкие.
Они бражничают-забавляются,
Над пропойной головой насмехаются:
«Васька-пьяница – горькая пропоица —
Всё спустил-заложил на зелёном вине:
Коня доброго, сбрую конскую,
Всё оружье, и шлем, и шапку бархатную,
И сапожки козловые-сафьянные!»
На пьянчужку глядит Володимир-князь —
Узнает в нем Василия Игнатьевича,
Да того ль богатыря святорусского.
«Гой еси, ты удалый добрый молодец.
Молодой ты, Василий сын Игнатьевич!
Тебе полно спать, а пора вставать,
От великого хмелю очувствоваться!»
Не внимает Василий речи княжеской.
Повернулся Василий на правый бок.
Подложил под ушко он левый кулак.
Захрапел Василий пуще прежнего.
Князь будит его, не добудится.
За головушку Владимир хватается,
Над пропоицей убивается.
Помогли ему голи кабацкие —
Растолкали-разбудили подтычинами.
Пробуждался-просыпался пропойничек.
Призывал-умолял его Владимир-князь:
«Ты проснись-отоспись, ты восчувствуйся,
Добрый молодец Васильюшко Игнатьевич!
Послужи ты мне верой-правдою:
Ты избавь стольный Киев от лихой беды!»
«Уж и рад я служить, хоть и жизнь положить!
Не могу ино встать, головы поднять!
Ох, буйная моя головушка —
Ох, болит-шумит-разрывается!
Ох, трещит-гудит разлетается!»
Догадайся тут Володимир-князь —
Он возьми и поднеси чару полную
Для поправки Василию зелена вина;
Для запивки – турий рог меду сладкого;
Для заедки – калачик бел-крупищатый.
Васька чарку пьёт, приговаривает:
«Не омылось моё сердце ретивое!
Не проя́снилась буйная головушка!»
Повторял-подносил на опохмельице
Володимир-князь ещё два раза.
После третьего подношеньица
Васька чарку пьёт-приговаривает:
«Вот омылось моё сердце ретивое!
Прояснилася-возвеселилася
Удалая моя, буйная головушка.
А теперь я могу и за Киев стать.
Только встать-то пойти Ваське не с чего:
Ни креста у меня нет, ни пояса,
Ни рубашечки бел-полотняной!
Ни коня у меня, ни конюшеньки!
Ни тугого лука, ни стрел-колчана!
Богатырской нет у Васьки палицы,
Ни копья у меня бурзамецкого!
Ни кольчуги, ни шлема, ни медных лат:
На зелёном вине всё было пропито,
В государевом кружале позаложено!»
Красно Солнышко Володимир-князь —
Он воззвал-приказал услужателям,
Тем кабацким своим целовальникам:
«Вы сидельцы мои, целовальники!
Вы отдайте всё Васеньке безденежно!
Воротите ему всё безвыкупно!»
Не заря на востоке занимается –
В бой Василий удалой собирается.
Он седлал-уздал коня доброго,
Он скакал-летел в поле чистое,
На высокую гориночку заскакивал,
В поле ворога он угадывал,
Не раздумывал, не разгадывал,
Вынимал лук-стрелу, приговаривал:
«Ты возвейся-возлети, калена стрела,
Залети, стрела, в поле чистое,
В золочёный шатёр да ко Скурле-царю.
Ты убей-прострели три головушки
У поганого у Скурлы самолучшенькие!»
Возвилась-возлетела калена стрела,
Пролетела выше дерева жарового,
Пронеслась пониже облака ходового.
Угодила ко Скурле в золочён шатёр.
Прострелила-убила три головушки,
А у Скурлы-царя самолучшенькие:
Сына, зятя да дьячка того выдумщичка.
Он Скурле, дьяк, не родняк, не свояк —
Он не родственник, он не свойственник.
Да на выдумки дьяк был хитёр-быстёр.
Оттого Скурле дьяк был дороже всех!
Испугался Скурла-царь, задрожал-закипел.
Он кричит-зычит, разузнать велит,
Трем искателям-узнавателям
Привести к нему виноватого.
Васька-пьяница с поля чистого
Воротился опять во царёв кабак.
Бросил лук-колчан, снаряженье всё;
Сам сел за стол, пировать пошёл.
Пьет-пирует он сутки первые,
И вторые сутки не насытится.
Ещё пьёт богатырь и на третий день.
А бояре о том и поразведали.
Доносили они Володимиру:
«Уж ты гой еси, наш батюшка-князь!
Васька-пьяница – он пирует-пьёт,
Ратным делом он не заботится,
Хочет Скурле продать стольный Киев-град!»
Володимир находит Ваську-пьяницу.
«Гой еси ты, Васильюшко Игнатьевич!
Ты пропойством пьёшь-пропиваешься‚
Ратным делом ты не заботишься!
Изменить, видать, ты замыслил мне!»
Тут Васильюшко рассержается,
Говорит он в сердцах Володимиру:
«А не жаль мне вора князя Володимира!
И не жаль князей-бояр всех брюшинннков.
А мне жаль по Киеву бедных вдов.
Да кому о них заботушка положена,
Тем и слажено будет дело всё!»
Отправлялся Василий Игнатьевич
В поле чистое, на зелены луга.
Захватил три бочки-сороковочки:
Зелена вина, пива пьяного,
А во третий-то меду хожалого.
Осмотрел-оглядел поле чистое:
Не выводит ли Скурла свою рать воевать?
Тишина была в поле, спокойствие.
Принимается Васильюшко бражничать.
И до крепкого сна упивается.
И пускает он громкий-богатырский храп,
И сыскатели-узнаватели
На спящего и натыкалися.
Подползли к шатру ночью тёмною,
Приносили опутья шелковые
Да наручники железные-кованые.
Оковали-связали-опутали
Ваську пьяного с головы до ног.
Доставляли Василия Игнатьевича
Ещё сонного да опутанного
Ко тому ли ко Скурле в золочён шатёр.
Скурла радуется да приплясывает,
Ваську сонного он разбуживает:
«Нынче, Васенька, ты у нас в руках!
Нынче Васеньке не уйти от нас
Из цепей-кандалов, из наручников!»
Похвальба эта, похвастушечка
Добру молодцу за беду пришлась.
Принимался Васильюшко потягиваться,
Распрямляться да поворачиваться.
Тут опутины все и полопались.
Тут наручники все и потрескались.
Встал Васильюшко на ноги резвые.
Скурла-царь стоит, сам дрожмя дрожит.
Васька-пьяница ухмыляется.
«Уж ты, Скурла-царь, ты прости меня
По великой моей по большой вине.
Я убил-погубил-застрелил у тебя
Твоего сынка, твоего зятька‚
Да ещё дьячка того выдумщика!
Ах, болит моя буйная головушка.
И трещит жильё подколенное.
И трясутся мои руки белые.
Ты, Скурла-царь, опохмель меня —
Перейду к тебе и на службу я!»
Горька пьяница речи выговаривает.
Скурла-царь эти речи выслушивает,
На хмельные на речи полагается,
Великой радостью возвышается.
Наливает Василью зелена вина...
Думал Скурла, наготовил питья на три дня.
Васька выхлебнул за единый вздох.
«Ай, Скурла, ты басурманский царь!
Дай мне силу твою сорок тысячей!
Я пойду-подступлю с этой силою!
Я возьму-полоню стольный Киев-град!»
Эх, возрадовался басурман Скурла-царь.
Он дает Ваське силы сорок тысячей.
Подступает пропойца под Киев-град
С тою силою басурманскою,
Говорит он им таковы слова:
«Вы идите, татары, в стольный Киев-град.
Вы берите-казните всех князей да бояр:
Бейте-вешайте-выгребайте у них
Красно золото, чисто серебро.
Да не сметь вам трогать Володимира,
Да не трогать вам Любаву Володимировну!
Ещё чернедь-мужиков вам не сметь рубить!
Ещё вдов да сирот вам не сметь губить!
Коли вы, басурманы, ослушаетесь —
Не сносить вам, басурманы, своих бритых голов!»
И вошли татары в стольный Киев-град.
Они били-рубили-вешали,
Всех князей да бояр повывели;
Понаграбили злата-серебра.
А и вдов-сирот принялись убивать.
А и чёрных мужиков подряд вырубливать.
Увидал Василий Игнатьевич.
Из шатра спешил, он выскакивал.
С ходу-бегу на коня он запрыгивал.
На дыбы добрый конь поднимается
Сива грива у коня расстилается,
Хвост трубой у него завивается.
Изо рта у него пламя мечется,
Из ноздрей у коня искры сыплются,
Из ушей у коня дым столбом валит.
Налетел да Васильюшко Игнатьевич
На татарскую силушку несметную —
Он конём топтал, он копьём колол,
Он мечом её всю повырубил,
Самого царя Скурлу пополам рассёк.
Забирал понаграбленное золото,
Закричал-заорал на весь Киев-град;
«Эй вы, чёрная голь, мужичья киевская!
Уж вы, большие, уж вы средние,
Уж вы малые все подсушины!
Вы идите-берите золоту казну,
Жемчуга-серебро, всё богачество.
Ешьте-пейте, которые голодны!
Одевайтеся, которые холодны!»
Пораздал казну Василий Игнатьевич.
Поспешил ко Владимиру в горницу.
А Владимир-то – он сидит-дрожит,
С белым светом князь уже прощается:
Ждёт меча над головой басурманского.
Говорит ему Василий Игнатьевич:
«Гой еси ты, Владимир Красно Солнышко!
Не сиди, не дрожи, не прощайся ты
С белым светом, князь, прежде времени;
Вся беда прошла-миновалася:
Злы вороги все повыкрошены.
Все повырублены, все повытоптаны,
Сам Скурла мечом рассечён пополам.
А бояре-князья все повырезаны!
Будет славно теперь на белом свете жить!›
Не успел досказать Васька-пьяница,
Не успел домолвить слова последнего,
А из всех дверей – по семи зверей —
Поползли тут бояре толстопузые.
Самозлейшие бояре и целы-здоровы:
От татар, от беды лих попрятались,
Красным золотом да повыкупились!
Все на белый свет показалися,
На свои места посадилися.
Володимир-князь стольнокиевский
Хочет Васеньку дарить-миловать:
«Удалой ты, Василий Игнатьевич!
А спасибо тебе за службу верную:
Ты от злых ворогов нас повыручил!
От лихой беды поизбавил Русь!
Уж и чем теперь наградить тебя?»
Зашипели бояре косопузые:
«Прогони ты, Владимир Красно Солнышко,
Из палат своих Ваську-пьяницу.
А нам более Васеньки не надобно!
Пусть теперь будет Васеньке отказано!»
Говорит на то Василий Игнатьевич:
«Уж ты, солнышко Володимир-князь,
Вам я, Васенька, ещё понадоблюсь!»
Не на падали поразграялося,
На пировле непотребной табуньё-вороньё,
Расшумелися бояре, разгуделися:
«А нам более Васеньки не надобно.
Пусть теперь будет Васеньке отказано!»
И не вытерпел Василий Игнатьевич,
И вскочил он на ноженьки на резвые,
Похватал он столешники дубовые
Толстобрюхих бояр всех побил-погубил!
Мамаево побоище
Наезжало царище Мамаище,
Выходило, голосило-вопило оно:
«Эй вы, мурзы мои, слуги борзые,
Кто умеет разговаривать по-русскому?»
Мурза-бурза один подвыскакивал —
Он стар, горбат, наперед покляп,
А носище крючком, а лицище сморчком,
Бородёнка клочком, а губищи трубой,
Волосьё на башке редковатое,
А глазищи те вороватые.
Голосище-то хриповатое:
«Уж ты гой еси, царище Мамаище,
И по-русскому, и по-немецкому,
По-всяковскому умею подъязычивать,
Растулмачивать, перетолковывать!»
«Поезжай, мурза мой сын татарович,
Приказуй от меня Илье Муромцу:
Пусть платит мне дани-выходы
И сдается без бою-кроволитья в полон!»
Вестник злобный-чумовой на коня скакал,
На Илью налетал, на богатырский стан,
Прорывался, на стол ярлыки кидал.
Брал Илья, читал, их прочитывал,
Перечитывал да причитывал:
«Охти мне, охти мне, охти мнеченьки!
Ай, не вёшна вода пообтопила нас,
Ай, не зимняя вьюга снегов нанесла,
Обложил нас царище Мамаище
Без числа да без сметы силой воинской.
Ох, платить-не платить дань выходы,
Откупаться ли от бою кроволитного?
Ты, Алёшенька, свет Попович млад,
Ты немилостивого позадари посла!..»
Выходил стар казак из бела шатра.
Видит: небо в облаках всё заоблачено,
Оно тучами все затучено.
Высока гора, да вершинушка
Вся туманами затуманена.
Велика судьба, да ино грудь-душа
Вся заботами иззабочена.
«Налетайте вы, ветры буйные,
Восповейте вы, вихри грозные!
Поразвейте все тучи чёрные,
Засияй над Русью красно солнышко,
Только мне не сиять больше, старому!
Ах ты, старость, ты, старость, невесёлая,
Невесёлая старость, ты, глубокая,
Старость грузная да на триста лет,
Что на триста лет да пятьдесят годов!
Ты застала меня, старость старая,
В чистом полюшке, во ковыльной степи,
Настигала меня хищным коршуном,
Налетала ты чёрным вороном,
Да и села на мою буйну голову!
Где ты, молодость молодецкая?
Воспокинула ты старинушку,
Улетела ты, моя молодость,
За леса, за моря ясным соколом!»
Илья Муромец Добрынюшке наказывал:
«Ай, Добрыня ты свет Никитьевич,
Ты садись за бумагу, поспеши-напиши
Тридцать позывов русским витязям!
Ты, Михайлушко свет Данилович,
Ты призывы по Руси развези-разнеси,
Созови всю дружину на почестный пир,
На последнее побоище с татарами!»
Принимал Михаил по́звы скорые,
Легкой белкою на коня скакал,
Серым зайчиком по полям бежал,
Белым кречетом Ловчанинович
Облетал богатырей да со по́званью.
А Добрыня по наказу атаманову
На усчёт вражью силу усчитывал.
Воротился-привез весть нерадостную:
«Ай, же ты, стар казак Илья Муромец,
Я привез – не привез тебе сметицу:
Чтоб ордынскую силу описать-сосчитать,
Надо тридцать три скорых счи́таря,
Надо тридцать три быстрых пи́саря,
Надо времени три года, три дня!»
Собралась-солетелась Русь дружинная.
Говорил Илья Муромец речь такову:
«А не медлить нам, дружина святорусская,
Не давать нам царищу Мамаищу
К битве прежде нас изготовиться.
Мы вперёд пойдём, мы ему привезём
Дани-выходы боем-се́ченьем!
Сам первым я еду в силу-орду.
Засвистит когда Святогоров меч,
Зазвенит моя кольчуга серебряная,
Загудит быстра калена стрела,
Заревут рёвом татарове.
Вы садитесь тут на борзых коней,
Вы скачите на силу на неверную,
Вы падите, налетите со всего рывья,
Вы секите-рубите со всего плеча,
Вырубайте-досекайте до едина врага!»
Ходко-быстро возлетал стар казак на коня.
От земли добрый конь отделяется,
Над равнинными над степнинами,
Над долинами-горами надстилается,
В становище ко Мамаю прорывается.
А Мамаище на девяти скамьях
Измещается при девяти столах,
Бородища из трех волосин-ветлин,
А глазищи-то из двух чернущих котли́н,
Он толстущими губищами шлепает:
«Аль потолще мне Русь не припасла посла?
Как поправились вы там, как покаялись?
Все ль дороги, все ль постои поустроили?»
Безо спеши сказовал Илья, без торопи:
«Мы управились, мы покаялись,
Повстречать орду с почетом изготовились,
Есть конюшни для коней, терема для гостей!»
Ухмыльнулося царище Мамаище:
«А не глуп ваш, всё во опонял, Илья Муромец,
А каков он на толст, а высок ли на рост?»
«Ты глянь на меня, царь Мамаище:
Он у нас Илья всем весь, как я:
Он и ростом, и толстом, и величеством!»
«Это что ещё за богатырь за такой?
Я с такой мелкотой и не пошел бы на бой:
Я такого Илью – тьфу: верёвкой совью,
В три дуги согну, во песок сотру!»
Эти речи Илье не показалися.
Молодецкое сердце раскипелося,
Раззадорился Илейко, разретивился,
Вынимал он свой Святогоров меч,
И сносил ему, Мамаищу, голову.
Зачинал Илья богатырский бой.
Засвистел тогда Святогоров меч,
Зазвенела кольчуга серебряная,
Загудели стрелочки каленые,
Загремела палица булатная.
Заревели ревом татарове.
Позаслышала дружина, поднималася,
На поганых басурманов припускалася.
Начиналось великое побоище
На Дону, на Непрядве, – Куликовское.
Первым в битве головушку буйную
Положил за Русь Пересвет-богатырь.
Восклицал-воззычал Илья Муромец:
«Мы ли, братцы, будем горевать-бедовать?
На миру богатырю и смерть красна —
И красна эта смерть Пересветова!
Кто падёт вот такою смертью красною,
Тот навеки бессмертным становится!»
Возмахнул стар казак Илья Муромец —
Он рукой своей богатырскою.
Засвистал-заблистал мечом-молнией.
Засверкали мечи у всей дружинушки,
Зазвенели кольчуги серебряные,
Запосвечивали шлемы золочёные,
Засияли щиты богатырские,
Заповзвизгивали тетивы на луках,
Запосвистывали стрелочки калёные,
Загремели палицы булатные,
Заревели басурманы поганые:
Сила русская ломит татарскую!
А татарове гнутся и ломятся,
Да назад – лих стоят, а не пятятся.
Тут Добрыня-провор строй рвёт да – вперёд:
Сколько рубит мечом, вдвое топчет конём,
Не берёт, не сечёт его ни меч, ни копьё.
Вдруг конь под Добрыней вспотыкается,
А Добрыня на коня осержается,
Он и бьёт коня до мяса чёрного,
В стременах над ним приподнимается.
В этот миг перед Добрыней богатырствующим
Смерть грозная проявляется,
Голозубая, лихобойная:
«Стой, Добрыня, ты понаездился,
На свой на век набогатырился!»
Духом падает Добрыня, ин спрашивает:
«Кто ты есть такой? Богатырь ли ты?
Царь-царевич ли? Королевич ли?
Из какой ты земли? Из какой орды?
Прочь с пути, дай творить дело правое!»
Отвечает страхолюдница Добрынюшке:
«Я не царь, не король, не царевич я,
Лихо всех богатырей, королей, царей
Во Вселенной всей я всех сильней!
Я – смерть твоя и за тобой пришла,
По́лно ратиться тебе, молодечествовать!»
«Ай, же, смерть моя, смерть престрашная!
Как возьму я себе саблю острую,
Отсеку тебе пустую голову!»
Тут смерть в ответ расхохоталася,
Мать сыра земля восколебалася, —
«Не гордиться бы, богатырь, тебе,
Перед смертищей не похваляться бы:
В мире силы грознее грозной смерти нет.
Кайся! К гибели уготовь себя!
Вынимаю вот пилья невидимые,
Достаю ножи наострённые,
Подсеку тебе жилочки становые,
Выну душу из тела богатырского!»
Возмолился Добрыня к душегубице:
«Пощади меня, смертья всесильная,
Дай сроку мне на один хоть год!
Сокрушим-ста мы силушку татаровичью.
А тогда до тебя я и сам приду,
Буйну голову я и сам сложу
Под пилья-ножи твои невидимые!»
Умолить-то смертину не умолишься,
Сроку-воли у неё не упросишься.
«Я не дам тебе жизни и на день на один!»
«Дай мне времени, смертья, хоть на два часа!»
«Я не дам тебе ни мига единого!»
Доставала тут пилья зубчатые,
Вынимала ножи наострённые,
Подсекала смерть Добрыню, приговаривала:
«Мой сегодня день, пированьище:
Я Добрынюшку-то да в этот миг подсеку,
Погублю в другой Илью Муромца!»
Позасекла смерть Добрынюшку Никитьевича.
Повалился Добрыня со добра коня.
Усмотрел-углядел Илья Муромец
Это бедствие всепечальное,
Позвал-приказал молодцу Ермаку:
«Ты послушай, Ермак Тимофеевич!
Пал Добрынюшка во честном бою,
И татаровичи одолевают там.
Ты иди, Ермак, ты встань головой,
Замени ты Добрынюшку Никитьевича,
Окрыли осиротелую дружинушку!»
Удалой-молодой буря-витязь Ермак
Прилетал-ставал за Добрынюшку,
Окрылял-возрождал у дружины дух.
А в ту пору на Алёшу на Поповича
Понадвинулася силища да страшная,
И не гнётся та сила и не ломится,
И назад-то она ведь не пятится.
И погиб тут Алёшенька в неравном бою.
Углядел-узрел Илья Муромец:
Хлыном хлынула татарская несметица.
Призывал Илья Васюту Игнатьевича:
«Ты иди-тко, Васюта, укроти-утиши,
Что-то больно там татары расшумелися!»
Не ослушался Василий Игнатьевич:
Укротил-утишил басурманщину.
А тут-то все цари поганые
Позамыслили, позадумали.
Сговорились погубить главный корень Руси:
Навалилась орда на самого Илью.
И смертиха-страшилиха повысунулась,
На пути перед Ильей повызнялась:
«По́лно ездить, старик, – понаездился!»
Твёрдым духом не падал, громко зыкнул Илья:
«А кто ты есть и откудова?
Ты – силач-богатырь? Ты владыка ли?
Для чего мне указы указываешь?»
Рокотала-громыхала в ответ карга:
«Я не царь, не король, не силач-богатырь!
Я – последний твой миг, я – смерть твоя!»
Илья Муромец про себя твердит:
«На бою мне смерть ведь не писана!
Мне бы смерти в лицо поглядеть – не сробеть,
Смелым по́глядом и победить её!
Открывайся, смерть, ты курносиха,
Рокотуша-старуха, пустоглазиха,
Посмотрю на тебя: какова ты есть?
Не замедливай! Нету времени мне —
Одолели басурманы, злые недруги!»
Громыхнула вражина смехом-рокотом:
«Старичище мне заприказывал!
Лих не знает стар да не ведает:
На моё лицо не взглянуть никому,
Ино взглянешь – обомлеешь стыдной о́бомленью!»
Осерчал-зазычал Илья неистово:
«Ах, безносиха! Лихоглазиха!
Я взгляну и пересилю твою смертную
Неудольную образинищу!»
И сохватывал Илья рукою мужественной
Покрывалину с лиходеихи.
И воззрилась на него смертина лютая,
И разит, и мертвит зраком-ужасом.
А не будь же он плох, неустрашимый Илья,
Он глядит на смертищу и не смаргивает,
Страхом-трепетом не сокрушается.
И взыграла-вскипела молодецкая кровь,
Возросла-возвеличилась в Илье душа,
От бесстрашья удалого – гордость смелая.
И немеет смертиха перед буйным бойцом,
Опускаются ручищи костлявые,
Обвисают во старухе кости сохлые,
А в зубастом рту застревают слова.
Пальцы цепкие да погремучие
Пильев-зубьев-ножей не захватывают,
Наточённых-наострённых не удерживают.
А Илья-то – он отвагою всё полнится,
Он во все глаза смотрит смерти в лицо:
«Ты, иссохлая ведьма стародряхлая,
Плохо знаешь, мало ведаешь про русский люд!
Не туда пришла, не того нашла,
Сторонись, каргуха, изомну-растопчу,
Уноси ты костищи свои ветхие —
На бою мне, Илье, смерть не писана!»
И окреп Илья сильным духом своим.
И ударил по коню, и размял-растоптал
Душегубную свою супостатицу.
И почуял он вдруг легкоту на душе,
Ликованье-отвагу безудержную.
Засвистел Ильин пуще прежнего меч,
Зазвенела кольчуга звонче старого,
Загремела громче палица булатная,
Заревели с перепугу татаровичи.
Задрожали-побежали короли-цари.
Впереди других борзый царь Кучум
От Ильи спешит, сам криком кричит:
«А не дай нам бог воевать на Руси,
На бою, на войне с русским встретиться.
Заречёмся мы и на Русь ходить,
А и детям закажем, а и внукам своим,
Нашим правнукам и праправнукам!»
А на ту пору к Илье Муромцу
Подлетал-подскакал удалой Ермак.
«Ты дозволь, атаман, за Урал пойти,
За Уралом, за Камнем добить-сокрушить
Все остаточки там татарские.
Пусть плодиться им будет не от кого,
И да пусть же Русь и на все времена
Воевать-разорять будет некому!»
И повыпросил дозволенья Ермак.
За Уралом, за Камнем, татаровичи
И не ждали они, и не чаяли
Гостя славного, гостя буйного,
Удалого Ермака Тимофеевича.
Но пришел он, Ермак, неотвратной грозой,
Понадвинулся за горы каменные,
На Тобол, на Иртыш, на Сибирку-реку,
Разражался он, и проливался он
Ветром-вихрем, громом-молнией,
Тучей огненной над татарами.
И погибли, сгорели, в прах развеялись
Вековечные супостаты-враги,
Приневольники-притеснители,
Разорители те святой Руси.
Слава славному, непобедимому
Богатырству русскому извечному,
Добру молодцу Илье Муромцу,
Удалому Ермаку Тимофеевичу!
