355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Автор Неизвестен » Русь Богатырская: былинные сказания » Текст книги (страница 7)
Русь Богатырская: былинные сказания
  • Текст добавлен: 6 августа 2017, 17:00

Текст книги "Русь Богатырская: былинные сказания"


Автор книги: Автор Неизвестен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Добрыня в Киеве

 
Ох, и наболело Добрыне
Вечным изгнанником скитаться,
Вечным скитальником бродяжить.
Тут ещё тоска одолела:
«Где теперь матушка родная?
Как-то живёт она да может?
Где-то сестрица Малка,
Милая голубка Малуша?»
Вздумалось Добрыне заявиться
В славный престольный город Киев.
Думает сам себе Добрыня:
«Верно, всё старое забыто —_
Кто теперь меня тут узнает?
Кто догадается нынче,
Что я боярёнышей когда-то
Наглых побил да спесивых?
Верно, уж и судьи давненько
Вымерли-гниют во могилах!
Кто теперь судить меня станет?
Кто теперь о старом воспомянет?»
Взял загусельщик гусли,
Прибыл гусляр в стольный Киев
Ранним весенним утром:
«Буду-де по городу гуслярить
Я по торгам, по базарам!
Буду наведываться тайно
К матери своей одинокой!»
Гусли гусляр настроил:
Хочет киевлян он потешить.
В Киеве – видит он – праздник:
Толпы, народ нарядный.
Что во столице за праздник?
Князь вокняжается новый:
Красное Солнышко Владимир
Нынче венец получает!
 
 
Вот гусляру-то удача,
Вот гусляру-то случай!
Есть где ему поразвернуться
Да и показать своё уменье.
Вышел Добрыня на площадь.
Встал не на виду, а в затишке.
Тронул Добрыня струны,
Грянул он громкую славу
Князю Владимиру-Солнцу.
Песня полилась на площадь;
Вот уже по улицам льётся,
По переулкам дальним
Переливается, витает.
В рокоте гуслярном-перезвонном
Тонут колокольные трезвоны.
Перед таким играньем
Замер весь праздничный Киев.
Перед Добрыниным пеньем
Стихли все праздничные звуки.
Князь молодой Володимир
Песню Добрынину услышал,
Гуслям многозвонным внял он.
«Кто? И откуда? Найдите!
Мне гусляра приведите!»
 
 
Быстро посыльные встали.
С позывом глашатаи вышли.
Скоро Добрыню отыскали,
К князю привели во палату.
«Кто ты, гусляр-песнопевец?
Из каких родов-городов ты?»
 
 
«Я каких родов? И не знаю.
Я городов не помню.
Я человек безродный.
Я – одинокий скиталец.
Я ведь отверженец давний.
Может быть, под Киевом где-то
Мать моя мается, роба,
В тяжкой кабале из-за долгу.
Может, и в живых её нету!»
 
 
Выслушал Владимир признанье:
«Песельник ты славный да дивный.
Гусли твои волшебны!
Песня твоя – удивленье!
Ты за твои за песни,
Ты за твои за гусли
Больше отверженцем не станешь!
Будь ты песнивцем славным
И во пирах, во походах
Песни слагай в нашу славу.
Русь восславляй святую.
Матерь твою отыщем,
От кабалы избавим!»
 
 
Встретился и с матерью Добрыня.
Радости было много.
Плакала от счастья старушка.
Плакала и рыдала,
Сыну своему говорила:
«Княжья-то любовь да ласка —
Нам она, сынок, бедоносна!
Нам, горемыкам, горемычна!
А из палат-те княженецких
Лучше бы тебе удалиться!
Ох, терема да палаты —
Больно от них много горя:
Милую твою сестру Малушу,
Дочь мою Малку загубили.
Где она, сердечная, ныне?
Нет её нигде и в помине!
Нет моей Малуши-дорогуши!
 
 
Нынче, сынок мой Добрыня,
Нынче я плачу-рыдаю.
Нынче и радуюсь я вместе.
Радуюсь радостью великой:
Радуюсь – вот ты вернулся!
Радуюсь я и за Малку!
Только не знаю, эту радость
Видит ли она, моя кровинка?
Может, и в живых её нету...
Где-то лежит в чистом поле...
Вымыли дожди её кости...
Поросли в глазницах ковылины...
 
 
Так и не знает Малка:
Ейный-то сердечный сыночек,
Мой-то невиданный внучек...
Ах, я внучонка не видала!
Ах, я его не годовала!
Ах, я его и не знавала:
Малого не пеленала,
В люлечке не качала,
В глазоньки его не целовала...
Малка, и сама-то сыночка
Видела ты недолго:
Мало ты его миловала,
Мало ты грудью кормила,
Мало теплом материнским
Ты его своим согревала!
Ты, моя Малуша-горюша,
Ты ведь была только роба,
Роба-холопка-рабыня!
 
 
Ох ты была бы, Малуша,
Всё ещё жива бы да здорова,
Ты бы ведь радостью хоть поздней,
Инно потешила бы душу.
Вот я, старуха-бабка,
В первый раз сегодня внука
Взрослого да сильного видала:
Грозного-могучего владыку!
Ведай про тайну, Добрыня:
Сын твоей родной сестры Малёнки,
Твой единокровный племянник —
Нынче он стал на княженье
Киевским князем великим!
Ты за него, Добрыня,
Сварогу молись и ратуй,
Пусть ему небо здоровья
Многие лета дарует;
Пусть да он князем справедливым
Княжит на киевском престоле,
Да и за народ стоит горою:
Супроть бояр да за холопов
Да ещё богов наших русских
Не променял бы на грецких –
Так теперь меняют их бояре!
 
 
Как это сталось, Добрыня?
Так, видно, богиня Судьбина
Малке судьбу насудьбила.
Малка по этой судьбине
Робою стала у Ольги.
Властная владычица Ольга.
Ольга – могутна могучанка,
Робкая роба Малка —
Преданна-честна-покорна –
Строгую княгиню покорила:
Ключницей Ольга Малку
Сделала доверенной своею
И до палат допустила.
Ольгин-то сын, юный княжич,
Сын Святослав суровый
С Малкою тайно и слюбился.
Только от Ольги тайна
В тайне держалась недолго.
 
 
Тут-то княгиня рассердилась,
Тут-то княгиня возъярилась:
Выгнала Малку с позором:
Выгнала из княжеского дому.
Сыну Святославу запретила
С Малкою больше встречаться:
Княжеской-де крови да с холопской
Не посмешать-ста от любленья.
Ай же могутная княгиня —
Времечко она проглядела,
Сроки-то она пропустила:
Малка родила сына
И нарекла его: Владимир
По уговору с Святославом.
 
 
Силы у юного князя
С матерью бороться не хватило:
Не отстоял он Малку,
Не оградил от напасти.
Силы у князя Святослава,
Силышки доброй достало
Право отстоять своё на сына:
Ольгину властную силу
Князь Святослав тут пересилил,
Твёрдой попрал он ногою
Нечеловеческий свычай:
Роб-де от робы и родится,
Будто бы холоп – от холопки.
Князь приневолил мать Ольгу
Взять на воспитанье внучонка:
Княжичем признать его заставил.
Вырос Владимир, и сына
Князем его отец поставил
В Новгороде Великом.
 
 
В Киеве нынче Владимир!
Сел на престол первопрестольный.
Пусть полухолоп он по крови!
Только холопская кровь та
Силы-то княжеской, видно,
В нём не убавила нисколько!
Видно, с холопскою той кровью
Стал он других князей княжистей:
Нынче он над ними-то и княжит!
Ты ему служи, Добрыня,
Преданностью-верой-правдой!»
 

Тугарин Змеевич

 
У того ли Абескунского моря,
У широкого Хвалынского просторья,
У Ифильского устья-развилья, —
Там в саду при дворце в беседке
Под алмазной-золотой под крышей
Прохлаждался царь тугарский Воська.
Он восточному писал властелину
Ярлыки скорописны и хвастливы:
 
 
«А я царь-володарь над Тугарьей,
Над Тугарьей да над всею Козарьей,
У меня под рукой полмира,
А тебе, Властелин Восточный,
Остается другая половина:
На две по́лы подлунное царство
Мы с тобою нынче поделили,
Над вселенной мы с тобой – два владавца.
 
 
Моя власть – от бога Саббаота,
А мой царский род от Ятета;
Да от сына его Тугара,
Да от внука его Козара.
А я ныне, единый царь тугарский,
Володычествую над Козарьей,
А тебе я, повелитель восточный,
И защита твоя и оборона.
Без меня бы белые русы
Завладели бы давно всем Востоком,
И твоё покорили бы царство.
 
 
А живут эти белые русы
На полночь от Абескунского моря,
Да на запад от реки Ифиля.
То строптивый народ и опасный.
По морям ходить русы горазды,
А я их до́ моря не пускаю,
А я их на войне истребляю.
 
 
Мы с тобой, Властелин Восточный,
Против русов должны съединиться:
Нам, тугарам, они – угроза,
И тебе – превеликая опасность.
Ты пришли мне своих батыров».
 
 
Не прислал царь восточный батыров,
А прислал он Тугарину-Воське
Мудрована-чародея Тарисея.
Вместе с ним – таково посланье:
 
 
«Присылаю тебе на помощь
Силу сильную – сильнее батыров:
Тарисей – Чернобогу слугатай‚
Восприял он от Мо́рока моро́ку,
Светлый мир чёрной хмарой морочит,
Чёрной чарой Тарисей чародеит.
 
 
Он – ведун и червонец-чернокнижник,
Он владеет нездешней силой,
Он тебе – дар великий, Тугарин!»
 
 
Поучал чернокнижник Воську:
«Ты, великий Тугарин-повелитель,
Изучил я по чёрным книгам:
Народилась звезда-угроза,
Воссияла она над Русью,
Супротив тебя, Тугарина-Воси,
Супротив всего тугарского роду,
Супротив всего козарского царства.
И нет воина иного в мире:
Только сам ты, царь козарский Тугарин,
Победить звездину эту в силе!»
 
 
Испугался Тугаретин, струсовался,
Затряслись у Тугарюги поджилки,
Дробной дрожью застучали зубы,
Вся тут царская спесь позаткнулась,
Позапала под страхом дрожливым:
 
 
«Я не трус, да боюсь кровавой сечи:
Кровь рудая одна меня пугает,
Ни копья, ни меча не поднять мне,
На коне усидеть не смогу я,
Перед воином вражьим с оружьем
Пробирает трусца меня до пяток.
У меня же есть вои-воеводы,
Мне они всегда победу приносили,
И храбры и буйны в ратных сечах,
На войне заменять мне их неча,
Не пойду себе на беду я,
Пусть они крушат звезду молодую!»
 
 
Отвечал Тарисей трусовиту:
«В чёрных книгах прочитал я писанье:
Супротив той звезды нарождённой
Воеводы, твои хваты слабоваты,
Все бессильные батыры-задиры.
 
 
Ты готовься в поход, Тугарин-Вося,
Пораженья в бою не бойся:
Я вражо́ю моею ворожбою
Из предбудущего выведал все сведы,
И тебе всё уготовил для победы,
По знатьбе колдовской знаменитым
Станешь ты неодолимым силовитом.
 
 
Ты ведь родом сын от змея Офиллы,
Наберись по-змеёвски силы:
По моим по заклятьям-зарокам
Стань кикиморой-змеем-смоком,
И на Русь тебя Морок забросит
По ночам на спящих людях кровососить.
Ты от русской крови будешь пьяным,
Но вернешься силачом-великаном.
 
 
Страх исчезнет твой от чары волшебной,
Будешь полон ты силы сокрушебной.
Для тебя в подземельях запрятан
От отца конь огненно-крылатый.
Ты на нём – говорю, не боюсь я:
Одним махом разделаешься с Русью.
 
 
А звезда та – твоя врагиня,
От твоей могуты она загинет:
То Алёшка Попович, русский витязь,
Вы один на один с ним боритесь.
По моим чернобожьим книгам
Ты сразишь его единым мигом,
 
 
Да к тому он ещё недоросток‚
Обессилить его мне просто:
Он – трехлеток, ему на горе
Я с отцом его ещё поссорю,
И прогонит его папаня,
А в изгнанье-то Алёшка завянет,
В битве будет не годен через годы».
 

Алёша Попович и сестра

 
Из—за лесу, из-за гор, из-за да́лечья,
Из-за города Волынца, из-за Галичья,
Ясный сокол в чисто поле повылётывал,
Белый кречет во раздолье повыпархивал,
Выезжал-вылетал удача-мо́лодец,
Добрый мо́лодец Алёшенька Попович сын,
Юн сам на коне – славен сиз орел,
Борзый конь под ним – лютый лёва-зверь.
 
 
А и до́роги доспехи на могучих плечах:
А куяк-чешуя[12]12
  Куяк-чешуя – наборные латы из кованых пластинок по сукну.


[Закрыть]
из чиста́ серебра,
А кольчуга-та из красна золота,
А шелом на голове да с забралами
На булата откован из оцельного,
И не мнётся, и не гнётся, и не ржавеет,
Изукрашен он златом-жемчугом.
 
 
А копьё у Алёши долгомерное,
Днём на солнышке оно огнём горит,
Ночью свечкою ярой светится.
А на левом бедре – сабля острая,
Широка, длинна, харалужная[13]13
  Харалужный – стальной.


[Закрыть]
,
Лук тугой у Алёши разрывчатый —
По излучине полосы булатные
Ради крепости да поврезаны,
Тетива у лука – жилы сохатные[14]14
  Сохатый – лось.


[Закрыть]

И не рвутся, и не мнутся, и не трескаются,
А рога-концы из красна золота.
 
 
Добрый конь под Алёшей поскакивает,
Он броду за реки не спрашивает,
Скачет с берегу да на берег конь,
Он от моря до моря за полдня пролетит.
 
 
Наезжал богатырь на кряко́вист дуб,
На дубу, на суку чёрный ворон сидит,
Он пограивает, да пока́ркивает,
С но́ги на́ ногу ворон пересту́пывает,
Перья чёрные понапра́вливает,
А и ноги, а и нос – они огнём горят,
А из круглых очей искры сыплются.
Чёрный ворон на Алёшу поглядывает,
А не лиха ли ему он награивает?
 
 
А и это Алёше за беду пришло,
За великую досаду показалося.
Вынимает из налучня свой лук тугой,
Из колчана Алёша – калену стрелу,
Калену стрелу на лук понакладывает,
Да тугую тетиву понатягивает,
В чёрна ворона понапра́вливает.
 
 
Позавыли рога у туга́ лука́,
Заскрипели полосы булатные...
Вот застру́неет она, тетива-струна,
Вот с неё возлетит калена стрела.
 
 
Чёрный ворон тут испрове́щился
Языком он русским, человеческим:
«Гой еси ты, удача добрый молодец!
Не стреляй ты меня, чёрна во́рона,
Не рони пера по полю чистому,
Не окрапливай кровью у дуба листа, —
Моей гибелью сердце не возрадовать,
Моей крови, ворониной, не пить тебе,
Моим мясом тебе не сытиться,
Надо мной душой не утешиться.
А скажу я тебе дело богатырское:
Возъезжай ты на гору на высокую,
Посмотри ты на раздолья на широкие,
Угляди-усмотри три черна́ шатра,
Перед чёрными шатрами – беседина,
На беседине сидят три тугарина,
Три собаки, три пса, три козарина,
Лиховастые три наездника,
Перед ними во путах – красна де́вица,
То ведь русская полоняночка!»
 
 
И за те слова Алёша спохватается,
Не просвистнула стрела там перёная,
Не простру́нела тетива-струна,
Не довыли рога у туга́ лука́,
Опустилася богатырская рука,
Не повыстрелил Алёша в птицу вещую.
«А спасибо тебе, чёрну во́рону, —
Указал мне на дело богатырское!»
 
 
Разретивилось сердце молодецкое,
Он и бил коня по крутым бедрам, —
Из боков ала кровь источается,
Белый конь под Алёшей возвивается,
Возлетает он на гору на высокую,
На вершину, на синюю, на каменную.
Увидал Алёша: три шатра стоят,
Три врага сидят, три тугарина, —
Перед ними-то – красна девица,
Полонёна, унесёна, повыкрадена,
Вся в опутьях белая лебёдушка.
 
 
Ниспускался Алёша, устремлялся к шатрам,
Не доехавши да стал выслушивать:
Проливала девица слёзы горькие,
По трубчатой косе да слёзы скатывались.
А девица косе да приговаривала:
«Ты коса ли моя руса косонька!
Ах, бывало то мне, молодёшенькой,
В парной баеньке мыла маменька,
Она мыла-чесала буйну голову,
Заплетала мне косу русую,
А сама-то косе приговаривала:
 
 
«Ты коса ли, коса девья русая,
Ты кому, коса, подостанешься —
А ты князю ли, ты боярину ли,
Ты крестьянину ли, землепахарю,
Ты купцу ли, гостю торговому ли?»
 
 
Доставалась коса моя русая,
Не боярину, не князю, не крестьянину,
Доставалась ты, руса косонька,
Трём поганым, трём тугарам, трём козаринам»
 
 
Сам большой тугарин утешал-речевал:
«Ты не плачь, не плачь, красна девица,
Не рыдай, наша белая лебёдушка,
В дележе ты, лебёдка, мне достанешься,
Я возьму тебя за сына старшего,
Станешь ты у меня да мне невестушкой,
Станешь ключницей и замочницей
Хоронить-беречь моё богатство-добро»,
 
 
Этих слов красна девица не слушает,
Пуще плачет, а слёзы в три ручья бежат.
А тут средний тугарин утешал-речевал:
«Ты не плачь, не рыдай, красна девица,
Я возьму тебя за сына меньшего,
А ты будешь моя младшая невестушка.
Изнасыплю я кучу золота,
Чиста серебра, скатна жемчуга...»
 
 
И того-то девица не дослушивает.
Ещё пуще возрыдает, горше слёзы льёт.
А тут деву тугарин утешал меньшой:
«Ай не плачь, ты не плачь, красна девица,
Не рыдай, наша белая лебёдушка,
А я замуж тебя да возьму за себя,
Будешь ты моя молодая жена.
У меня есть сабля не обно́влена,
Обновлю я саблю да о шею твою!»
 
 
Эти речи Алёша не дослушивал,
Он три чёрные шатра да повыкрушивал,
Он первого тугарина конём стоптал,
Он второго тугарина копьём заколол,
Он третьего ссаблил саблею.
 
 
Он и брал девицу младокрасную,
Брал за правую руку да за белую,
Возгорался обнять и женой назвать.
 
 
Поразжалобилась красна девица:
«А не честь твоя молодецкая,
А не удаль твоя богатырская,
Не спросить ни имени, ни о́тчины...»
 
 
Спохватается Алёша, сомущается:
«Ты отколь, девица, отколь, красная,
Ты с каких родов, ты с каких городов,
От какого отца, которой матери?»
 
 
Отвечала Алёше красна девица:
«Я от батюшки попа от Ростовского,
Я вечор гуляла во зелёном саду,
А из чистого поля из далёкого
Набегали-налетали три тугарина,
Три козарина-собаки, три наездника,
Полонили меня, красну девицу,
На дуван[15]15
  Дуван – у казаков сходка для дележа добычи.


[Закрыть]
увозили в поле чистое».
 
 
Вспохватился Алёша, добрый молодец:
«Гой ты, де́вица, душа красная,
А ведь ты мне, девица, – да родная сестра.
Было дело-то былью давнею.
На роду порчуны меня испортили,
Отец-матушка возненавидели,
Трёх лет в чисто поле поотправили,
Оставляли одного-одинёшенького
Сиротинкой-былинкой-неокрепинкой.
 
 
Одолели меня ры́ды плакучие,
Обессилили слёзы текучие.
А по полюшку да тому чистому
Пролагал борозду пахарь-сеятель,
Он сошкой пахал да кленовенькой,
На ступистой на кобылке на соловенькой.
В белом Белый Полянин да меня услыхал,
Он сиротство-печаль ту мою увидал,
Подходил, говорил таковы слова:
 
 
«Отвалитесь вы, ры́ды плакучие,
Да обсохните, слёзы горючие,
Воссияй на небе, солнце красное,
Улыбнись ты, младенец, свету белому.
На роду твоем, вижу я, написано:
Удальцом-борцом быть удатным тебе,
Богатырствовать во славу светлой Руси.
А тебе подарю я жеребчика
От кобылки моей от соловенькой,
Коня белого неезжалого,
Необъезженного трехлеточка.
Будет он слугой да и верным тебе.
Ты не плачь, не журись, ты возрадуйся:
Я сажаю тебя на бела коня,
И проснутся в тебе силы богатырские,
И трехлеточком и на трехлетнем коне,
А ты витязем станешь, воителем.
 
 
Поезжай теперь на горы на Сиверные,
Там брат мой, кузнец, – он откует тебе
Богатырские доспехи все воинские.
 
 
А и верно: на горах тех на Сиверных
Осбрунился там я, оборужился,
И с тех пор на Руси и богатырствую».
 
 
Свой рассказ Алёша дорассказывал,
Вороных коней козарских поотвязывал,
Красно золото, жемчуг-се́ребро
Из шатров на них приторачивал,
А родную сестру он к себе сажал,
Привозил её к Ростову-городу‚
У ворот городских останавливался,
Целовал девицу на прощаньице,
Говорил сестре таковы слова:
 
 
«Меня род-племя не в любви держал,
Отец-матушка возненавидели,
Я сниму тебя, сестра, с коня белого,
Я даю тебе трёх вороных коней.
На конях-то поклажа дорогой цены:
Скатен жемчуг да злато-се́ребро —
То законная добыча богатырская,
Отнята у нахвальщиков, лихих козар,
У собак-тугар псов-наездников.
 
 
Ослезили они очи девичьи,
Исстрадили-измучили тебя, сестру,
Пусть да будет всё тебе во приданое,
Плата малая за горе за великое,
За все муки, за все пережитки твои.
 
 
Ты бери, сестрена, трёх вороных коней,
Со поклажею, со богачеством,
Ты явись-объявись на отецкий двор!»
 
 
Возрыдала девица пуще прежнего,
И просила она, больше плакала:
«А не надобно трёх вороных коней,
Ненавистно мне козарское богачество,
А надобен мне ты, брательник мой,
Воротись-примирись к отцу-матери!»
 
 
«Не поеду я с тобой, сестра родимая, —
Отец-мать меня однажды отстудили,
А другой-то отстуды мне не ждать-принимать!»
 
 
Отбывала сестра одна без брателка.
Отцу-матери дома рассказалася:
«А на горе мне, не в минучий час,
Набегали на нас три набежника,
Три тугарина, три козарина,
Уносили-унесли меня в далёкую даль,
За меня дуван задуванили:
А кому во владу подостанусь я?»
 
 
А на ту пору́ наезжал богатырь,
Под ним белый конь, он белее дня,
На нём латы-оружье солнцем светятся,
Меч-копьё воссияют ясным месяцем.
 
 
Витязь первого козарина конём стоптал,
А второго козарина копьём сколол,
А третьего – саблей ссаблил он.
 
 
Снял опутья с меня, от плену вызволил,
А то был богатырь – мне родимый брат,
Удалой-молодой да Алёшенька.
Я звала-звала, долго плакала,
А домой со мной он не поехал ведь,
Воротился опять в поле чистое».
 

Алёша Попович и Тугарин Змеевич

 
Ах, победа-победа Алёшина,
Отчего не веселишь ты, не радуешь
Удалецкого сердца молодецкого?
 
 
Ах, грусть-тоска да знакомая
Огрустила снова сердце молодецкое,
Ах былая кручина окручинила,
Опечалила печаль раны старые.
 
 
И куда уйти добру молодцу
От былой от неправды отца-матери?
Снова витязю забыться в богатырском бою!
 
 
В чистом поле Алёша думу думает:
«А поеду я во стольный Киев-град.
Попрошу я у князя у Владимира
Богатырской службы да по смелости,
Всё по смелости моей да по доблести.
Разверну плечо молодецкое,
Разгоню печаль я тоску свою,
Или голову сложу во честном бою.
 
 
Выбирай, добрый конь, путь-дорогу сам
Ты ко стольному граду Киеву».
Коник сметлив, догадлив, на побежку скор,
Прямоезжих путей ему не спрашивать,
По окольным путям не пытать, не плутать,
Он прыг, он скок, он в короткий срок
Доносил богатыря без путей, без дорог,
опускался перед городом Киевом.
 
 
Повстречался Алёше стар-матёр скоморох,
Старичище седат-бородат Зная́й:
«Ты куда спешишь, добрый молодец?»
 
 
Отвечал Зная́ю Алёшенька:
«Я спешу-тороплюсь в стольный Киев-град,
Я – на службу ко князю Володимиру!»
 
 
«Опоздал ты, удача добрый молодец,
Ныне Киев-град сдан без бою врагу.
Налетел Змей Тугарин на святую Русь,
Он грозой грозил стольну Киеву:
«А я Киев-град, я взятьём возьму,
Терема-дворцы я на дым спущу,
Я княгиню Гореславу Королевичну
В полюбовницы я себе обольщу,
Володимира-князя я слугой обращу,
Будет князь мне верным слугатаем.
На пирах с Гореславой мне служить-подносить!»
 
 
Испугался угрозы Володимир-князь,
Не скликал богатырей славных витязей,
Сам сдавался без бою, без се́ченья.
Ныне Змей Тугарин во дворцах-теремах
За хозяина хозяинует там,
Обольстил-прельстил Гореславу Змей,
За столом сидит, с ней целуется,
Сам Владимир-князь им прислуживает!»
 
 
Было бедко Алёше от сведки такой,
Распалился на бой богатырь молодой:
«Мне тугар-те бить не учиться стать!
Я конём стопчу, я мечом ссеку,
Я стрелой разорву, я во прах сотру,
Я развею прах, я – по всем ветрам,
По всем ветрам, по всем ви́хорям,
От тугарина, от козарина
Ни следа, ни наследка не останется!›
 
 
Скоморох Зная́й Алёшу выслушивал,
Головою с упреком покачивал:
«Гой еси, удалой ты, Алёшенька,
Смельства-удали очень много в тебе,
Много храбрости, много доблести,
Ты не силой возьмешь – ин напуском,
Лих Тугарина Змея тебе тем не взять:
Не берет его калена стрела,
И не колют акинаки[16]16
  Акинаки – короткие кинжалы.


[Закрыть]
харалужные,
Не секут его ни мечи-кладенцы,
И ни сабли не рубят булатные,
И ни копья не пронзают долгомерные,
Ни копыта не сминают Змея конские,
Змей Тугарин Змеевич ничем не сразим,
А ведь сам зато на летучем коне,
На летучем, на крылатом, все жжёт и палит:
У коня-то ли того у Змеёвичева
Грива пламенная, крылья огненные!»
 
 
Раззадорился Алёша пуще прежнего,
А в задоре Алёша – он хвастливым был,
Порасхвастался уда́лой похвастью:
«Не пугай ты меня, скоморошище.
Моя воинская доблесть не уступчива,
Богатырская смелость не упадчива,
Боевая отвага не украдчива,
А свалю-погублю я козарина,
Либо я сложу буйную головушку,
Да и пусть мои очи молодецкие
Не увидят позорища над Русью святой!»
 
 
Отвечал Алёше скоморох Зная́й:
«Много буести, Алёша, в тебе,
Носят храбрые мысли твой ум и тебя
На великое на дело витязенское,
Да сдержи ты безумную смелость свою,
А возьмися за разум да во́йми мне:
 
 
У Тугарина-то Змея козарского
Есть одно у него да место слабое —
В лоб-то Змея Тугарина убить нельзя,
Да слаба козарская поты́лица.
И не честь тебе хвала молодецкая
Погибать-согорать во змеёвом огне,
Будет честь-хвала молодецкая
Изловчиться, ударить по затылку ему,
Не мечом, не булатом, хоть бы палкою,
Хоть бы посохом, хоть подорожной клюкой,
От удара такого богатырского
Змей козарин Тугарин испустит дух!»
 
 
Молодой да смелый Алёшенька,
А на тот на миг он догадлив был:
Утишил своё сердце богатырское,
Усмирил свою буесть воинскую,
Уж не хочет красоваться он доспехами,
И сказал Алёша скоморошине:
 
 
«Ты снимай своё платье скоморошное,
Одевай ты моё богатырское,
Ты бери и коня, и всё оружье моё,
А оденусь я по-скоморошески,
Да возьму твой посох, скоморошью клюку!»
 
 
Так сказано, да так и сделано:
Скоморох с богатырём переоделися,
Они одёжею переменялися.
Скоморох Зная́й – он сел на коня,
Сам Алёша пошел с подорожной клюкой.
А клюка-то она и не проста была,
А в клюке-то вес девяносто пудов.
 
 
Говорил на прощанье Алёше Зная́й:
«Ты возьми ещё гусли скоморошные,
На честном на пиру у Володимира
Пригодятся тебе мои гусельки!»
 
 
«Я бы взял твои гусли, скоморох Зная́й,
Да владеть-играть не умеючись:
Отродясь не бывал я загу́сельщиком!»
«А беда невелика в том, Алёшенька,
Мои гу́сельцы-те самогудные:
Они сами рокочут, они сами поют.
Ты умей только мыслию смыслити, —
Мои гусли сами подпоют тебе;
Ты умей только чувством счувствовати, —
Подыграют-подгудят гусли чувствам твоим.
А от гуслей моих – мысли смы́сленнее,
От яровчатых – все чувства счу́вственнее!»
 
 
Тут с Алёшей Зная́й расставалися.
Приходил Алёша в славен Киев-град.
Попадал богатырь на почестен пир,
На почестен – не честен, на посра́мищен:
Пир во гриднице у Владимира,
Да хозяин на нем – не Владимир-князь.
 
 
Видит видище витязь невиданное,
Слышит слышище Алёша неслыханное:
За почётным за княжьим золотым столом
Восседает не сам Володимир-князь —
Там Тугарин Змей величается,
Над боярами-князьями изгаляется,
Со княгиней Гореславой Королевичной
Змей милуется да целуется,
Обнимает Гореслава Тугарина
На глазах да у мужа Володимира.
А Владимир Тугарину прислуживает,
Яства, мед, вина Змею поднашивает.
 
 
Заявился скоморох на этот пир на срамной.
Он Тугарину Змеёвичу не кланяется,
Поклоняется поясно Владимиру.
«Ты скажи, государь Володимир-князь,
Есть ли место скомороху на таком на пиру?»
 
 
Володимир-князь заикается,
От испугу словами подавляется.
Змей Тугарин на Алёшу рассержается:
«Ты откудова, невежа деревенщина,
Ты слугу привечаешь, места спрашиваешь,
А меня, государя, не желаешь признать?»
 
 
Скоморох тут Змею выговаривал:
«Змей Тугарин, ты собака, а не князь-государь,
А собака-та лает – ветер носит тот лай,
Не с тобой, пёс, беседа – со Владимиром!»
 
 
Змей Тугарин Змеёвич возъяряется,
За кинжал харалужный хватавается,
В скомороха с хрюком-рёхом кидавается.
 
 
Млад Алёшенька увертлив да ухватлив был:
Увернулся, ухватил то кинжалище —
Тяжело, велико, востро лезвие
Серебром чистым к черню припаяно,
Серебра на припой пошло двенадцать пудов.
 
 
Удивился Змей, бельма вытаращил.
«У тебя, скоморох, и холопий вид,
Зато сила, видать, богатырская,
А тебя я за это пожалую,
Я слугой тебя верным сделаю,
Будешь ты мне служить верой-правдою.
И даю тебе место почётное:
Ты поди, ты садись хоть и подле меня,
А другое место – супротив меня,
Третье место – садись, куда захочется!»
 
 
Отвечал скоморох Тугаретину:
«Рядом с князем сидеть Володимиром
Раньше было место почётное,
А сидеть да со Змеем Тугарином
Нынче стало место позорное.
А не сяду‚ Тугарин, я ни рядом с тобой,
А не сяду, Тугарин, супротив тебя,
А я сяду за печкой за мура́вленкой.
Раньше место было само низкое тут,
Нынче стало оно самое почётное».
Сел Алёша за печку за мура́вленку.
 
 
Приносили повара на блюде лебедя,
Принимал-подавал его Владимир сам,
И хватал-глотал, с костьём заглатывал
Одного за другим лебедей-те Змей —
Успевай, повара, да нажаривать,
Торопись, Володимир, ко столу подносить.
 
 
А Алёшенька-скоморошинка
Во своём углу приговаривает,
Подпевают ему гусли самогудные:
«Гой вы, косточки вы лебяжие,
Позаткните собой глотку вражью вы,
Подавись-поперхнись ты, Тугарин Змей,
Задохнись-растянись, за столом околей, —
По-собачьему да по-волчьему;
Никому бы псу и не помочь ему!»
 
 
Лебедь жарена у Тугарина
Позаткнула Змеине всю гортанину.
Змей-то давится, пастью хамкает.
Принимались отливать аж лоханкою.
Не одна лохань залита́ в гортань.
Вота будто тут Змей отутовел.
 
 
Избранился Змей не по-хорошему,
Он сказнить велит скоморошину.
Тут Алёшенька и не скрывается,
Своим именем и прозывается:
«Я‚ Алёша Попович, это я, богатырь,
Истреблю тебя, Змея, во честном бою!»
 
 
Рассмеялся Тугарин, распотешился:
«Много лет я искал да выспрашивал,
Где Алёшка Попович, богатырь на Руси?
Говорилося: он будто смел да силён;
Вышло: кроха из крох, скоморох, худ и плох.
И меня, да такой, вызывает на бой!
 
 
А ведь я тебя, Алёшка, глотком сглону,
А ведь я тебя, Алёшка, огнем спалю,
А ведь я тебя, Алёшка, в песок сотру!
Да с пировли мне уходить не пора.
 
 
Эй, Владимир-слуга, выставляй борца,
А я выставлю супротивника.
Буде мой поборет – ты отдашь мне в заклад,
В отсеченье Алёшкину голову,
Буде твой поборет – ты Алёшку бери,
Посади его во глубок подвал!»
 
 
Совершился торг, согласился князь,
Поязался Владимир Тугарину
Услужать и головой, хоть Алёшиной.
 
 
Да взыграла душа богатырская,
Да восстала гневая Алёшина:
«А не надо, Владимир, утруждать себя —
Выбирать борца-поединщика,
Это сам я пойду на потешный бой,
Сам я выберу себе и козарина,
Я тебя выбираю, Тугарин Змей,
Хочешь – здесь и начнём битву-се́ченье,
Хочешь – выйдем на бой в поле чистое,
Уж потешиться – так смертной схваткою!»
 
 
Не замедливал Алёша, нож выхватывал,
Тот козарский-тугарский булат-кинжал.
Испугался Тугарин, стал упрашивать:
«Мы давай с тобой, Алёша, побратуемся:
Будешь ты на Руси моим наместником!»
«Ах, свиное ты рыло, ах, поганый козар, —
Неподкупно богатырство русское,
Непродажны русские витязи,
Хочешь – бой принимай здесь во гриднице,
Хочешь, пёс, – выходи в поле чистое.
Будем биться с тобой мы один на один!»
 

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю