Текст книги "Русь Богатырская: былинные сказания"

Добрынина женитьба

 
Ты светись, небо ясное!
Золотись, солнце, на небе!
Добрый молодец идёт во поход —
Кровь играет, а душа в нём поёт!
Ох, поле ты чистое;
Ох, ветры вы буйные!
Что ты, поле, принесёшь нынче мне?
 
 
Вон там, вон летит удалой
На меня богатырь молодой.
Ну что ж, мы и встретимся!
Ну что ж, побогатыримся!
Только мал для Добрынюшки
Богатырь мне – не ро́внюшка:
Супротив меня он крошечка;
Крошка маленькая-крошечная!
Мне не драться, не биться с таким —
Только шуткой пошутиться с ним!
 
 
Наезжал на Добрынюшку
Богатырь-богатырёночко.
Ох, мало богатырёночко!
Всё лицо позакрыто у него.
Лишь одни блестят глазёночки.
Ну блестят, ну поблескивают!
Из-под шлема посверкивают:
Знать, Добрыню подзадоривают.
 
 
«Это что ж, молодец, ты меня —
Для чего подзадориваешь?
Вот сшибу-ка я тебя со коня,
Вот сшибу на сыру землю!»
 
 
Тут берёт Добрыня палицу —
Он палицу нелёгкую!
Он – палицу на триста пудов.
Метит палицей легонечко
Подшибить он мальчоночку:
Потревожить маленько паренька —
Повалить со коня озорника!
Ударяет Добрынюшка,
Ударяет во полсилушки —
Не убойной силой, маленькою,
Поляничку удаленькую.
 
 
Поляничка невеличка, да она
Из седла не выскакивает,
Со коня не упадывает!
На Добрынюшку поглядывает!
Всё глазенками посверкивает,
Озорными поблескивает.
«Это что ещё за притчина? —
Удивляется Добрынюшка. —
Али мало силы стало у меня:
Я мальчонка не сшиб со коня!
Неужели я изъездился?
Неужели я истратился?
Неужели я избился со Змеёй?
Неужели я простился со своей
Богатырскою силушкой?»
 
 
Позадумался Добрынюшка.
Видит, дуб стоит кряковистый,
В два обхвата этот дуб вековой.
Подъезжает богатырь удалой,
Бьёт по дубу он палицей.
Богатырским ударом одним
Расшиб дуб по ластаньям[25]25
  Ластанья – щепки, лучина, дрань, лоскутья.


[Закрыть]‚
Разбил весь по щепочкам!
«Вижу: сила у меня, как была!
Значит – смелость не по-прежнему!
Наберусь-ка я смелости,
Напущусь на мальчишечку!»
 
 
Вот повыехал Добрынюшка
Вновь навстречу мальчоночку.
А мальчонка озорует перед ним:
На коне-то он вертится,
Под удар он сам просится,
Всё глазёнками поблескивает,
Удалыми подзадоривает.
Рассердился Добрынюшка,
Рассердился во полусердца,
Бьёт мальчонку во полусилы,
Бьёт его со всею смелостью
Богатырскою палицей!
Ан опять недоросточек
Со коня не упадывает.
Из седла не выпрядывает,
На Добрынюшку поглядывает,
Всё глазёнками поигрывает,
Озорными поблескивает.
 
 
«Это что ещё за притчина?
Али доблести мало у меня?
Я мальчонку не сшиб со коня!
Аль в полях я поизъездился?
Аль в боях поизбился я?
Аль повыдохся я с этой со Змеёй?»
 
 
А и тут Добрынюшка
Ко сыру дубу подъезживает —
В три обхвата дуб кряковистый.
Богатырскою палицей
По сырому дубу бьёт по тому.
Расшиб дуб по ластаньям,
Разбил весь по щепочкам.
«Ну ин сила-то есть во мне!
А я крепок, богатырь, на коне!
И душа горит смелостью,
Полыхает она доблестью!»
 
 
А мальчонка озорной, продувной —
Всё Добрынюшку поддразнивает,
На коне всё тут вертится,
Под удар сам просится.
А и тут он, Добрынюшка,
Не на шутку рассержается.
И со всей своей силою,
И со всей своей смелостью
Бьёт с размаху богатырь озорника!
 
 
Лих победа опять не велика:
Поляничка невеличка, да она
Из седла не выскакивает,
Со коня не упадывает,
На Добрынюшку поглядывает,
Всё глазёнками поигрывает,
Озорными поблескивает.
Ай, Добрыня удалой, что с тобой?
Не годишься ты, Добрынюшка, на бой!
 
 
А мальчонка-то вертится,
Он вокруг да всё кружится,
Со Добрынею заигрывает,
Он Добрынюшку поддразнивает.
Тут Добрыня и решается,
Достает храпы[26]26
  Храпы – железные крючья на веревках.


[Закрыть] длинные:
«А поймаю-ка на храпы я мальца,
Поопутаю в опутья наглеца!»
 
 
Ну мальчонка догадливый —
Ускакал в поле чистое!
Не Добрыне отступать в борьбе –
На коне он как припустится...
Ан и всадник тот мал, да удал:
Ой, да и ускоклив он!
Ой, да и увёртлив он!
Легче ветра в чистом полюшке поймать.
Наконец-то богатырь матерой,
Удалой ли Добрынюшка,
На того вертуна-скакуна
Храпы длинные накидывает
Да к себе его притягивает:
Ах и тут плох Добрынюшка:
Не хватает в нём силушки —
Ведь у этого мальца-резвеца
Сила как у Добрынюшки!
 
 
Ой, нет, да ещё и сильней!
Ой, нет, да ещё и живей!
Двое рвутся, двое тянутся:
Богатырь матерой с молодым...
Вдруг как дёрнет юнец за конец
И срывает Добрынюшку —
Да на землю молодца с жеребца!
 
 
Инно вышло молодой паренёк —
На груди он у Добрынюшки!
Вынимает кинжалище
Да заносит над Никитьевичем,
Сам глазами всё поблескивает,
Озорными поигрывает:
«Ты скажи мне, добрый молодец,
Удалой богатырище!
Из каких ты родов-городов,
Как тебя ещё звать-величать?
Надо знать мне, кого я победил,
Чтобы мне на пиру во хмелю
Было чем и похвастаться!»
 
 
Взбунтовалась у Добрыни душа,
Раскипелась богатырская кровь —
У него у лежачего
Силы вдвое поприбавилося.
Вот Добрыня изловчается,
За кинжалище хватается,
Да за то богатыренково‚
И ломает у кинжалища клинок,
А руки не порезывает:
Ведь Добрынюшку Никитьевича
Ни железо, ни булат не берёт!
 
 
Воспрядает во Добрынюшке
Боевой богатырский дух:
Он мальчоночку и скидывает,
Сам на ноженьки воспрядывает.
Началась богатырская борьба;
Борьба-рукопашечка.
А во схватке-рукопашице
У младого супротивничка
И посбейся шлем серебряный.
Выпадали из-под шлема волоса —
Выпадала девичья коса!
Русы волосы ветер разметал,
Все Добрынюшке лицо закидал.
Тут и бросил Добрыня борьбу:
Перед ним краса девица,
Молодая пересмешница.
«Здравствуй, здравствуй, Добрынюшка!
Здравствуй, здравствуй, Никитьевич!
Я давно тебя поискивала,
За тобой давно поезживала!
Я – Настасья Микулична,
Молодая дочь Микулина.
Мне назвать тебя батюшкой?
А я батюшкой тебя не назову!
Мне назвать бы да братцем тебя?
А я братцем тебя не назову!
Мне назвать бы да мужем тебя?
А я мужем тебя назову:
Ты в меня, Добрыня, влюбишься!
Ты на мне, Добрыня, женишься!..»
 
 
На пиру, да на свадебке,
На честном на пированьице,
Уж и так да было весело,
Уж и так да было радостно!
Был в отцах сам Владимир-князь!
Ещё дружкой на свадебке
Был весёлый Алёшенька,
Сам Алёшенька Леонтьевич!
Уж да дружка тот дружил да дружил!
Дружка душу свою положил:
На Настасью Микуличну
Наглядеться ох, не мог! Ох, не мог!
Дружка страшною хворобой занемог —
Без Настасьи Алёше не жить!
Как теперь он с братом будет дружить?
 
 
И случилось во Киеве горе,
Ох большое великое несчастье;
Не приехал из поездки богатырской
Молодой Поток, не вернулся.
Ждали долго, изождали все жданки.
Надо ехать, искать Потока.
 
 
Собирался на поиски Добрыня,
Собирался Никитьевич скоро.
Он с семеюшкой своей прощался,
На прощанье с Настасьей целовался,
Говорил ей слова таковые:
«Как пробуду я в походе три года,
Ты жди меня три года, Настасья.
Не вернусь и ещё три года —
И ещё ты жди, дожидайся!
А за эти шесть лет не дождёшься.
Ты, Настасьюшка, душа моя, свободна!
Хочешь, так ты живи одна вдовицей;
Хочешь, замуж выходи по любови,
Только ты не выходи за Алёшу.
Ведь Алёшенька Попович смелый —
Он приходится мне братцем крестовым.
А крестовый братец пуще родного!»
 
 
Он уехал, богатырь, в чисто поле.
Он уехал во поход надолго.
Он уехал не на пир, не на забаву;
Он – на страдное витязенство.
 
 
Едет, едет богатырь под синим небом.
А навстречу ему – пошехонец;
Пешеходный старик старый странник.
У Добрыни он милостыню просит.
У Добрыни ничего с собою нету:
Есть один для обеда припасец.
Поделился Добрыня с пошехонцем.
«Ты куда, добрый молодец, едешь?»
 
 
«Еду я во далёкие страны,
Еду я в незнакомые царства,
Еду я в чужие королевства.
Потерялся Поток – богатырь наш...
То ли голову сложил во бою он...
То ли бьётся он один со врагами...
Еду я на поиск за Потоком.
А не знаешь ли ты, старый странник,
Не видал ли ты где Потока?»
 
 
«Не видал я нигде Потока:
Ино знаю одно: заколдован.
Заколдован злой Лиходеей.
Где сыскать – не скажу тебе, Добрыня!
Да узнать-то про то и неможно...
Разве только в Заколдованном царстве?»
 
 
«Ты скажи мне, дедушка, поведай:
Как попасть в Заколдованное царство?
Я, Добрыня-богатырь, туда поеду!
Я, Добрыня-богатырь, про всё узнаю!»
 
 
«Далеко тебе, Добрыня, добираться!
Доберёшься – трудно увидеть!
А увидишь – понять-думать долго!
Буде ты доберёшься, увидишь
И поймёшь и всё уразумеешь —
Как назад тебе, Добрыня, вернуться?
Широки туда пути-дороги,
Да назад-то узки очень двери!»
 
 
«Доберусь, и пройду, и увижу!
И пойму‚ и всё уразумею!
И вернусь из Заколдованного царства!
Всё закрытое открыть я должен,
Одолеть все трудное обязан!
Как пройти мне в Заколдованное царство.»
 
 
Рассказал пошехонец Добрыне
Про дорогу в Заколдованное царство.
Распрощался богатырь со старцем
И путём своим трудным поехал.
Побывал он в 3аколдованном царстве.
До всего он добирался, всё увидел.
Всё он разумом своим размыслил
И на белый свет обратно вернулся.
Знает всё теперь Добрыня о Потоке,
Знает: как колдовство с него сняти.
 
 
В чистом поле, в стороне далёкой
Одинокий стоит горючий камень.
Сиротеет камень сиротою,
Он слезится светлою слезою.
Он слезится в дожди-непогоды.
Он слезится и под жарким солнцем.
А проходят возле камня люди —
Эти слезы за росу принимают.
Плачет-плачет горючий камень.
А не камень это слёзно плачет:
Это плачет Поток злополучный.
Находил его Добрыня Никитич
На далёком каменном безлюдье.
Он разведал в Заколдованном царстве:
Возродить из камня можно Потока,
Надо камень тот через плечи,
Через голову, назад себя, бросить.
Станет камень опять человеком.
 
 
Добрый молодец Добрыня Никитич
Поспешал-подходил-принимался
За своё богатырское дело.
Он до пояса камень поднял —
По колен увяз сам Добрыня
В каменистое-кремнистое ложе.
Не хватает у Добрыни силы
Камень тот через себя перебросить.
Илью Муромца Добрыня призывает.
 
 
Из далёкого чистого поля
Илья Муромец спешит-поспешает.
Вот берется Илья за каменище.
Он до плеч его только поднимает,
Перебросить за себя его не может.
Сам по пояс Илья угрязает
В каменистое-кремнёвое ложе.
Кто-то может этот камень осилить?
 
 
Высоки небеса над Русью.
Зелены поля-луга-долины.
И богаты города и просторы.
Ограждают терема и палаты
Белокаменные с башнями стены.
Выходил на русское раздолье,
Выходил на поля и пашни,
Выходил на зеленые нивы
Славный пахарь-богатырь Микула
Со своей невеликой сумкой,
Со своею тягой земною.
 
 
И услышал он голос тревожный,
И услышал он призыв беспокойный:
Илья Муромец звал Микулу‚
Призывал он вызволить Потока
Из колдуньиного каменного плена.
Внял призыву пахарь Микула,
Поспешил Селянинович на помощь.
Приходил он к заколдованному месту.
Брал Микула чарованный камень.
Приподнял-положил его на плечи.
Собрал всю свою пахареву силу.
Вызнял[27]27
  Вызнял – поднял.


[Закрыть] камень Микула высоконько,
Через голову его перебросил.
Он кидал-приговаривал, Микула:
«Впереди ты меня ещё – камень!
Позади меня стань человеком,
Человеком стань Михаилом,
Славным витязем Потоком могучим!»
 
 
Падал камень за спиной у Микулы.
И слетели чародейкины чары:
Обратился камень в Потока.
Тут и радости было много!
 
 
В чистом поле, по зеленому раздолью
На коне едет Добрыня Никитич.
Добрый конь под Добрыней вспоткнулся.
А Добрыня на коне встрепенулся:
«Ты чего это на ровном-то месте,
Перед чем это ты вспоткнулся?
Аль учуял беду надо мною?»
 
 
«Чую, чую беду над тобою,
Над твоей, Добрыня, головою:
В этот час в славном Киеве стольном
Совершается, Добрынюшка, свадьба!
Ведь твоя-то жена, Добрыня,
Ведь твоя-то Настасья, Никитич,
За Алёшу Поповича выходит!»
 
 
«Неужели моя Настасья
Позабыла меня, моя люба?
Ведь прошло поры-времени немного:
Ведь всего – десять дней и два года!»
 
 
«Нет, не десять дней и два года,
А двенадцать лет пролетело!»
 
 
«Что ты, конь мой, несешь враницу!
Десять дней – в Заколдованном царстве,
Да два года поисков-поездок
По Руси, по окрайнам, по странам!
Вот и все наши, конь мои, сроки!»
 
 
«В Заколдованном царстве, Добрыня,
Протекает за сутки по году!
Если пробыл ты там десять суток,
Значит, здесь десять лет миновалось.
Десять лет чародейных да два года
Всех других наших поездок с тобою —
И двенадцать лет прошло с отъезда!
У меня ещё есть, Добрыня, силы!
Если силы последние отдам я —
Доскачу ещё до Киева ко сроку!»
 
 
И отдал тут конь свои силы.
И принёс он ко времени Добрыню.
Добрый конь у ворот, у дома,
У Добрыниного пал бездыханным!
 
 
Видит матушку Добрынюшка Никитьевич:
Слёзно плачет Афимья Александровна,
Слёзы горькие роняет на земелюшку
Да всё смотрит на дальнюю сторонку.
Воскричал тут Добрыня громким гласом:
«Государыня свет моя матушка!
Отложи ты ворота решётчатые,
Ты встречай-привечай сына милого,
Ты – Добрыню своего из поля чистого!»
 
 
Поглядела Афимья Александровна,
Разрыдалася пуще прежнего:
«Отходи от окна ты, голь кабацкая!
Не шути надо мной, над старухою!
Уж и так меня горе замаяло,
Задавило, горюху, злосчастное.
Кабы дома был мой Добрынюшка,
Не дал он надо мной бы надсмехаться тебе!»
 
 
А Добрыня стоит да своё твердит:
«Уж ты, свет моя матушка родимая!
Отложи ты ворота решетчатые,
Ты Добрыню встречай, сына милого!»
 
 
Пригляделась к оборванному путнику,
Утвердилась во своем Афимьюшка:
«Отойди ты с добра, оборванщина!
Ты не смейся над старухой горемычною.
А то выйду на широкую улицу,
Я нечестно тебя от окна провожу!»
 
 
«Государыня матушка родимая!
Почему ты не хочешь признавать меня,
Своего ин Добрыню Никитьевича?»
 
 
«А какой ты Добрыня, бродяжина?
У Добрыни на ноженьках чёботы:
Расписные со скрипом – зелён сафьян!
У тебя они – рваные-заплатанные!
У Добрынюшки у Никитьевича
Было личико белое-румяное!
У тебя-то, бродяга чумазая,
Вроде яблока печёного посморщилось;
Посерело от пыли‚ как в печной золе.
У Добрынюшки были глазоньки:
Очи ясные-соколиные!
У тебя – провалились-затуманилися!
У Добрынюшки кудри желтые:
Кольцо в кольцо завивалися!
У тебя, гляди, голь кабацкая:
Волосищи-то они седатые,
По плечам порассыпались лохмотьями!
У Добрынюшки походка молодецкая!
У тебя, горбун, – стариковская!»
 
 
«Ох, ты, матушка, мать любимая!
За двенадцать-то походных лет
Прирвались мои сафьяновые чёботы!
Заморщинилось лицо белое!
В бурях-грозах да ветрах-вихорях
Помутилися очи ясные;
Поседели-развились кудри жёлтые!
Постарел-посерел, весь повылинял,
Похудел твой сын Добрынюшка Никитьевич!
Поистёрлося платье цветёное!
Износилося тело молодецкое!»
 
 
«Подойди ко мне, ты бродяжинка!
Покажи ты плечо свое правое!»
 
 
Подходил Добрыня к окошечку,
Открывал своё плечо правое.
На плече у него была зна́тебка —
Там родимое было пятнышко.
И признала его родна матушка.
Тут старуха-то стародряхлая
Своей старости не услышала:
Побежала-заспешила на улицу;
Добрынюшку брала за руки,
Целовала-миловала-провожала его,
Дорогого сыночка в чисту горницу.
 
 
«Уж ты, матушка, мать родимая!
Почему я не вижу да любимой семьи —
Дорогой жены Настасьи Микуличны?»
 
 
«Ох‚ Добрынюшка, ты мой милый сын!
Ты радельник мой, ты страдальник мой!
Нет у нас её, Настасьи Микуличны!
Нет у нас её да горюшицы!
Нет у нас её да твоей жены!
Нет у нас её да моей дочери!
Как прошло тогда три года времени —
Не явился ты из чиста поля...
И ещё прошло три года времени —
Не вернулся ты опять, сыночек, к нам...
И пришёл тогда Алёшка свататься!
Принимался он баями забаивать,
Подговорами Попович подговаривать:
«Ты пойди ты, Настасья, во замужество:
За меня ты, за Алёшу, Микулична!
Ведь прошло поры-времени уж все шесть лет —
Не вернётся Добрыня, не приедет он!»
 
 
Отвечала Настасья Микулична:
«Ай. ты смелый, Алёша Леонтьевич!
Ты пойди с добра с моего двора!
Прождала я Добрынюшку из поля шесть лет —
Прожила я всю заповедь мужнину.
А теперь я кладу ещё женину.
Буду ждать я Добрыню и ещё шесть лет!
Не придёт, не вернётся Добрынюшка —
А тогда моя воля вольная:
Порешу – захочу, то и вдовой живу!
По-иному задумаю – замуж пойду!»
 
 
Тут Алёшенька – он невесел стал,
На прощанье сердитое слово сказал:
«Хоть туляешься, Настасья, ты виляешься,
За иного-то замуж не достанешься!
Будешь ты за мной, за Алёшею».
 
 
Как прошло поры-времени двенадцать лет,
Тут Алёшка опять приходил-твердил:
«Я вернулся, говорит, из поля чистого.
Находил я там Добрыню Никитьевича:
Там лежит Добрыня в поле поизрублен весь!
Он лежит-то, Никитич, поиссечен весь!
Не дождать тебе его, Настасьюшка!
Выходи за меня во замужество!»
Отвечала Настасья Микулична:
«Не пойду за тебя во замужество!»
 
 
Не пошла она своею волею,
Увели её насильно силою!
Ведь сам тут был сватом Владимир-князь.
Говорил он ей таковы слова:
«Молодая Настасья Микулична!
Не пойдёшь ты добром, своею волею,
Приневолим тебя и неволею
За Алешёньку замуж за Поповича...
Буде станешь упираться, я власть покажу:
Не позволю тебе жить во Киеве —
Я отдам тебя за татарченку,
За лихого выдам за татаровича!»
 
 
«А пойду я хоть и за татарченку!
Не пойду за Алёшку Поповича!»
Да не вышло, Добрынюшка, по-ейному!
Прямо брали её за руки белые:
Уволили во церковь соборную —
Повенчали с Алёшей Поповичем.
Повенчали-то, может, час назад!
А теперь там пировля развеселая...
Отказалась я туда и на пир идти!»
 
 
Говорит Добрынюшка Никитьевич:
«Мы с Алёшенькой в чистом полюшке
Ведь крестами менялись-браталися.
Ано младший брат да у большего
Взял уводом-насильем жену увёл!
Уж ты свет, государыня матушка,
Ты неси моё платье скоморошное.
Ты найди мои гусельки яровчатые,
На которых я на свадьбе Настасье играл!»
 
 
Отправился Добрыня на свадьбу ту.
А в палаты не пускают скомороха на пир.
От ворот оттолкнул он приворотничков.
От дверей отпихнул он придверничков.
Все железные крючки повыломал.
Он все цепи-затворы на порыв порвал.
Заявился скоморох на почестный пир.
И поклоны ведёт там по-писаному;
Разговор ведёт по-очестливому:
«Укажите мне, люди добрые,
Где тут место моё скоморошное?›
 
 
Шептуны тут Владимиру нашёптывают,
Всё наушники князю наушничают,
Наговорники наговаривают:
«Как он шёл, скоморох, Владимир Солнышко?
Он шёл-заходил, не докладывал!
Он сторо́жу всё поотпихивал!
Он замки, все запоры повыламывал!»
 
 
А гусляр тронул струны золочёные,
Звонко струночки на гусельках заструнели —
Услыхал-позабыл князь нашёптыванья:
Усадил он матерого скоморошину
На почётное место скоморошное.
Говорил этот пришлый скоморошина:
«Гой еси, князь Владимир стольнокиевский!
Ты дозволь мне сыграть игру первую,
Песню звонкую про святую Русь!›
 
 
Заиграл Добрынюшка Никитьевич —
Ой, да все на пиру приуслушались,
Молодые скоморохи приудумались:
«Ай, игры такой мы не слыхивали.
Ай, пенью такому не воймовали[28]28
  Воймовать– внимать, внять.


[Закрыть]!
Ай, такого гусляра мы не видывали!»
А Настасья сидит свет Микулична,
Про себя такову думу думает:
«Ох, игра-то мне знакомым-знакома!
Ох, голос у певца – мне родным-родной!»
 
 
Доиграла-вопросила скоморошина:
«Володимир – князь стольнокиевский!
Ты дозволь мне сыграть и вторую игру‚
Чтоб потешить мне князя Алёшеньку!»
 
 
Заиграл Добрыня развесёлую:
Удалую-боевую-пересмешливую.
А гости все запосмеивались,
Дружным хохотом расхохоталися.
Лишь один только жених сам Алёшенька
Песню слушает да сам хмурится!
Хмуро хмурится, сильно сердится!
А игра-то была ну игровиста:
Сами ноги под неё в перепляс идут!
Под ту игру скоморохову
Сам Владимир-князь да пустился в пляс!
А Настасья-то свет Микулична
Всё глядит на скомороха, думу думает:
«А похож скоморох на Добрынюшку —
Он игрой, он ухваткой, он и пеньем своим!»
 
 
Позакончил весёлую игрец-веселец.
«Ты дозволь, князь Владимир, и ещёжды сыграть —
Мне потешить княгинюшку Настьюшку!»
 
 
Заиграл скоморох песню долгую.
Невесёлым заиграл, грустным наигрышем.
Он пел, он звенел: струны плакали!
У весёлых гостей слёзы капали!
Пел Добрыня – скоморох на пиру в тишине.
Пел о верности он, о братской дружбе пел.
О жене, о разлуке, о далёких путях...
И рыдали-горевали струны звончатые...
Струны звончатые с говорочиком...
Слёзы льются из очей ручеёчиком...
Позабыла Настасья Микулична
Про Алёшу, про свадьбу, про Владимира.
Устремилася очами в скоморошину.
Эта песня-душа – вся Добрынюшкина!
Только сам-то скоморох – не Добрынюшка он!
 
 
Кончил песню Добрыня печальную.
Говорил тогда Володимир-князь:
«Уж ты гой еси, удалой скоморох!
Мы ведь песен таких ещё не слыхивали,
Кроме как от Добрыни Никитьевича!
Да сложил наш Добрыня буйну голову,
В чистом поле пал наш Никитьевич!
Хоть печальная песня, скоморох, твоя
Пропевалася не ко времени:
Не ко свадьбе-веселью, не к гулянью она,
Да испей, скоморох, чару полную
От меня во здоровье князей молодых!»
 
 
Тут встал-наливал сам Владимир-князь
Чару полную зелена вина.
Разводил он медами стоялыми
Да с поклоном подносил скоморошине.
Чару брал скоморох, только пить не стал.
«Ты, Владимир—князь стольнокиевский!
Принимаю от тебя подношеньице
За награду, за дар великий княжеский!
А хотел бы и сам сделать нынче я дар
Обручённой княгине Настасьюшке.
Только нечем дарить скоморошине:
Ни именья, ни гроша – только гусли да душа!
А дарил бы душу – ей душа не нужна!
А дарил бы я гусли – не гуслярка она!
У меня нет другого подарочка,
Чем моя дорогая эта чарочка!
Ты дозволь, Володимир Красно Солнышко,
Подарю я Настасье этот дар дорогой!»
 
 
Золотой перстенёк, да по тайности,
Опустил в чару пенную Добрынюшка.
Подавал-говорил он Настасьюшке:
«Ты, княгинюшка обрученная!
Ты прими от скомороха забродящего
Дорогой мой такой вот подарочек:
Эту чару прими зелена вина!
Если хочешь добра – так пей до дна!
А не хочешь добра – так не пей до дна!»
 
 
Молодая Настасья чару пенную
Принимала-выпивала до донышка.
Прикатился к устам золотой перстенёк:
Обручальный-венчальный перстенёчек тот!
Им с Добрыней она поменялася!
Им с Добрыней она обручалася!
Им Настасья-то обещалася
Одному быть верной Добрынюшке!
 
 
Тут да стукнет Настасья Микулична
Золотою чарой о столешницу;
Тут да прыгнет она ко скоморошине
Через яства-питья, через стол золотой;
Тут да схватится за плечи за Добрынины‚
И сказует она Володимиру:
«Гой еси ты, Владимир стольнокиевский.
А не тот мой муж, что со мной сидел
А тот мой муж, что напротив стоит —
Долгожданный мой Добрынюшка Никитьевич!»
 
 
Припадала головушкой к Добрынюшке,
Говорила Настасья Микулична:
«Ты прости меня, любимая державушка,
Что пошла я за Алёшу за Поповича!
Пересилили меня сильные,
Приневолили люди могучие!
А насилье творил сам Владимир-князь.
Он насилье творил, он угрозой грозил,
Что повыгонит меня вон с родины,
Что мне места не даст в нашем Киеве!»
 
 
Отвечал ей Добрынюшка Никитьевич:
«Дорогая Настасья Микулична!
Я прощу тебя по женской глупости,
Не по глупости, так по слабости:
Ведь насильным уводом увели тебя.
Да Алёшу Поповича простить не могу!
Ведь, Алёша, ты – мне крестовый брат;
А крестовый брат – пуще кровного.
Не прощу я и князя Володимира:
Взялся он тут за дело не княжеское!»
 
 
Подходил Добрынюшка Никитьевич
Ко тому столу пировальному,
Он хватал тут Алёшеньку Поповича,
Он хватал его за кудри жёлтые,
Он хватал, через стол его вытаскивал.
Распахнул он одежду скоморошную,
Вынимал он шалыгу подорожную.
Начал он шалыгою ухаживать,
Да словами Алёше приговаривать:
«Инда лих ты, Алёша сын Леонтьевич,
Ты зачем свою смелость богатырскую
Да пустил её на дело на подлое?
Ты зачем про меня обманну весть привёз?
Ты зачем слезил мою матушку,
Ты зачем скорбил Настасью Микуличну?»
 
 
А Владимир-то князь стольнокиевский —
Он Добрынюшки опасается,
Он по горнице в круги бегает,
Куньей шубонькой укрывается,
Из-под шубки он робко выкрикивает:
«Удалой Добрынюшка Никитьевич,
На пиру драться – дело нехорошее!»
 
 
А и в этот час да в ту минуточку
Появилися тут во гриднице
Ещё три богатыря, три могучие:
Илья Муромец, Михаил Поток
Да и сам Микула Селянинович.
Поглядел Илья, вразумлять начинал:
«Богатырь удалой ты, Добрынюшка,
Утиши свое сердце молодецкое,
Не убей ты, Добрыня, из-за женщины,
Не убей богатыря святорусского!
Он хоть силой не силён, так напуском смел,
Он напуском смел, да он в битве умел.
Ты бросай свою шалыгу подорожную,
Ты бери свои гусли звончатые,
Ты сыграй, ты спой, богатырь удалой,
Про свои про великие подвиги,
Про святую Русь богатырскую!
Позабудем про горести старые,
У нас есть теперь радости новые:
Вместе с нами и Добрыня Никитьевич,
И Поток Михаил сын Дунаевич.
Пусть на радости такой пойдёт пир горой,
Всему русскому люду веселеньице,
Нам, витязям, примиреньице!»