Русь Богатырская: былинные сказания
Текст книги "Русь Богатырская: былинные сказания"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Вольга и братья Ливики
У Чимбала – короля того немецкой земли
Жило-было два любимых племянника,
По прозванью два брата, два Ливика.
Говорят королю два брата Ливика:
«Ах, ты, дядюшка наш, ты Чимбал-король,
Повелитель над всей немецкой землей,
Дай ты силы нам по сорок тысячей,
Дай казны золотой по сту тысячей —
Мы пойдём-гульнём по святой Руси,
Мы пойдём-дойдём и до Киева
Ко тому ли ко Вольге Всеславьевичу.
Как душа-то у нас разгоралася,
Как плечо-то у нас раззуделося,
Бранный пир пировать захотелося!»
Говорил в ответ тот Чимбал король:
«Молодые вы, два брата Ливика,
Я вам силы не дам, я оружья не дам,
Ни копья, ни коня‚ ни полушечки
Из моей королевской золотой казны.
А не ехать вам на святую на Русь
На почестный, на бранный, на кровавый пир!
Вы послушайте, племяннички, – для вас мой рассказ.
Ох была пора, я ин был силён —
На учёт не учесть и на счёт не счесть,
Такова была моя сила-армия.
Молодецкой во мне было удали
Не про вас, про таких добрых молодцев!
Эту силушку я потерял-погубил,
Удаль прахом пошла, поразвеялася!
Отчего моя удаль вся прахом пошла,
На каких ветрах поразвеялась?
На каких полях моя силушка
Порастеряна, порастрачена?
Ох, пригублена моя силушка
На святой на Руси вся великая!
Ветры русские поразвеяли
Мою удаль всю, молодечество!
Сколько сил на Руси я ни наживал,
А назад ничего не приваживал.
Да и сам-то я только тем и рад бывал,
Что хоть целыми ноги уволакивал.
Лучше дам я вам, два брата Ливика,
Силы сильной всей сорок тысячей.
Поезжайте с ней в землю Ливонскую,
Много золота в ней, много се́ребра,
Много есть бессчётной золотой казны.
Вам достанется всё с бою малого,
С некровавого добудется се́ченья!»
Как давал-выдавал братьям Ливикам
Ихний дядюшка тот Чимбал-король
Силы ратной одной сорок тысячей.
Отпускал их во землю во Ливонскую.
И пришли туда два брата Ливика,
Королевских тех два племянника.
Города огнём все прошли-пожгли,
А поля-то конями повытоптали.
И погнали они из Ливонской земли
Добрых молодцев строй за строем в ряд,
Красных девушек да – толпицами,
Молодых молодушек – вереницами.
Навалили телеги ордынские
Красна золота, скатна жемчуга,
Чиста се́ребра да несчётной казны.
Выезжали два брата Ливика
Во далёкое поле чистое.
Пораскинули шатры чернобархатные.
И на той на великой на радости
Начинали пить-есть-веселиться они.
Разошлись братовья, порасхвастались;
«А не честь нам хвала молодецкая —
Не поехать ещё и на святую Русь:
На почестный пир к Вольге́ Всеславьевичу.
А поедем мы, повоюем Русь —
Не такою добычей удобычимся!»
Скоро-быстро два Ливика соскакивали,
Сокликали дружину, выступали в поход.
И гудит, и звенит, и стучит, и бренчит
Рать немецкая-удалая,
Скороходливая-ловковитая.
На конях стрельцы – они поскакивают,
Шустро сабельками все помахивают.
Из тугих луков в небо постреливают.
Не доедучи до Вольги Всеславьевича,
Принялись зорить за селом село;
За деревней деревню на дым пускать.
Они топчут и жгут и в полон берут,
Пахарей-мужичков повырубливают.
Расходились два брата, два Ливика:
Разгулялись они гулевой гульбой.
Во шатре своем чернобархатном
Они пьют-едят, прохлаждаются
Да удачами своими похваляются.
А на ту пору́, на то времечко
Далеко вдали, у иной земли
В чистом поле князь Вольга Всеславьевич
Во шатре своем белом опочив держал.
Прилетела к нему малая пташечка
Из далекого краю разорённого.
Да садилась на шатёр белополотняный,
Начинала петь-жупеть, выговаривать:
«Ой, ты Вольга-князь свет Всеславьевич!
Спишь-храпишь ты, князь, не пробудишься:
Над собою невзгодушки не ведаешь;
Из немецкой земли понаехали,
Налетели к тебе гости незваные:
Пришли два брата, два Ливика.
Принялись они за селом село,
За деревней деревню на дым пускать.
Они топчут и жгут и в полон берут,
Чёрных пахарей повырубливают.
И на той на великой на радости
Они пьют-едят, прохлаждаются;
Над тобою, князь, надсмехаются!»
Просыпается Вольга Всеславьевич
Скоро вскакивает на ноги резвые.
А душа-то у него разволновалася,
Богатырская кровь расходилася.
Брал-хватал он ножище-кинжалище.
Он бросал-кидал о дубовый стол.
Пробивало ножище-кинжалище
И дубовый стол, и кирпичный пол;
На сажень уходило во землюшку.
Сам себе Вольга-князь тут жаловался:
«Ах ты молодость моя, золота пора!
Был-то мастер я в молодых годах
По полям серым волком поскакивать,
По крутым горам – горностаюшком,
По морям, по волнам – щукой-рыбою.
У меня ли головушка состарилась,
Молодецкое сердце изоржавело,
Кудри русые поседатели!
Серым волком теперь не скакать по полям,
По крутым по горам – горностаюшком!
Полечу-ка я чёрным вороном
К братьям Ливикам на повыглядок!»
Полетел Вольга́ чёрным вороном
Во далёкий стан к братьям Ливикам.
Покружился он день до вечера;
Всё повыглядел, всё повысмотрел:
Где полки́ стоят, где коней пасут,
Где хранится оружье военное.
Рать немецкую Вольга повысчитал,
Борзых коней он всех повыписал.
Улетел на реку на Смородинку.
Собирал-сокликал девять тысячей
Добрых молодцев против Ливиков.
Собиралася дружинушка, слушала —
Ей князь свой наказ да наказывал:
«Ты дружина моя добрая-хоробрая!
Ты послушай, дружина, что я повелю:
Вырезайте вы щепочки все липовые —
Они будут вам, братцы, жеребьями.
Всяк на жеребье себя подписывай
Да кидай на реку на Смородинку.
Я по жребью да по липовому
Прочитаю судьбу-жребий каждому!»
Братья делали дело повелённое.
Вырезали они жеребья липовые.
Свои надписи на них понадписывали,
Покидали на реку на Смородинку.
У одних жеребья камнем тонут ко дну!
У других жеребья супротив быстрины,
Супротив быстрины по воде плывут!
А у третьих жеребья по теченью идут!
Как встал тут Вольга Всеславьевич,
Рассказал он дружине о же́ребьях:
«У которых жере́бья камнем канули,
Утонули в реке во Смородинке —
Тем на битве бойцам убитыми быть.
Выходите такие дружиннички:
Не ходите со мной на поле бранное!
У которых бойцов по Смородинке
Супротив быстрины жере́бья пошли —
Тем на битве на этой быть ранеными!
Выходите и эти дружиннички,
Не ходите со мной на поле бранное!
У которых жере́бья по воде пошли,
Тем на битве быть невредимыми!
Выходите за мной в поход, на бой
Только те, у которых по Смородинке,
По теченью жере́бья понеслись-пошли!»
Брал Вольга с собой три тысячи.
Не дорогой, не путём, ночью тёмною
Подводил он дружинушку к Ливикам.
Укрывал бойцов в тайную укрывину,
Говорил он дружине таковы слова:
«Вы послушайте, братцы, слово моё.
Проберитесь вы ночью тёмною
В этот ратный стан невидимками.
Вы тетивочки у луков вражеских
Изорвите все да повырвите.
Остры сабли у врагов ин повыломайте.
Все железные мечи у них повыщербите;
Для себя отберите оружьице,
Сохраните себе самолучшенькое!
Ещё с тем самолучшим оружьицем
Проберитесь на пастьбу лошадиную.
Добрых ко́ней у врагов вы повыглядите,
Для себя самолучших повыберите,
Всем остатьним глоточки повырежьте.
Ранним утречком ждите знак от меня.
На сыром на дубу чёрным вороном
Там возграю вам я во первый раз, —
Вы седлайте скорёхонько добрых коней!
Во второй раз возграю чёрным вороном, –
Вы садитесь-ка, братцы, на добрых коней!
А возграю ещё я во третий раз,
Вы летите-рубите силу вражескую!»
Обернулся князь чёрным вороном,
Полетел во стан ко братьям Ливикам.
Угулялись-уходились вражьи воины —
Загодя свои победы отпраздновали.
Спят-храпят, трудной думушки не думают.
Они тешатся, они видят сны:
Будет завтра раздолье погулять-потоптать
За сто верст кругом землю русскую!
Во шатре своём спят и два Ливика.
А над ними на дубу Вольга бдит – не спит!
Зачиналося утро раннее.
Тут возграял Вольга чёрным вороном —
Просыпались от грая братья Ливики.
Из шатра своего они повыскочили
Да на ворона глаза повыпучили:
«Ах ты чёрный, ты ворон, что ты каркаешь?
Ты упалый-усталый, ты на чью на беду?
Старый ворон, награешь ты беду на себя:
Скоро мы поберем да туги луки;
Накладём на тетивы калёны стрелы —
Мы застрелим тебя, чёрна ворона!
Мы прольём твою кровь по сыру дубу,
Пораспустим твоё перье по чисту полю!»
Во второй раз возграял чёрный ворон в ответ.
Рассержалися больше братья Ливики:
«Чёрный ворон, с чего ты раскаркался?
Ты на чью на беду тут возграялся?
Старый-дряхлый-упалый – на свою на беду:
Мы прольём твою кровь по сыру дубу,
Пораспустим твоё перье по чисту полю!»
А и в третий раз возграял чёрный ворон ещё.
А и тут-то два брата Ливика,
Подхватили они трубы медные,
Похотели затрубить сбор на смертный бой.
Трубы медные не трубят – не гудят!
Это Вольга их за ночь позабил-позалил —
Он травой, он водой, он сырой землёй!
А на ту пору, на то времечко
Удалая дружинушка Вольгина
На конях, на рысьях налетела она
На военный, на ратный, на немецкий стан.
Поднялись-повскакали вражьи воины.
Побежали они ко оружьицу.
Да оружье – оно всё попорчено,
По полям-лугам поразмётано.
Похватались они и за добрых коней —
У коней-то все глотки повырезаны.
Братья Ливики посмутилися,
Прочь с Руси они покатилися
Со дружиной своей со немецкой-то
На уход пошли, на убег побегли.
Понастигла их дружинушка Вольгина,
Всех повысекла, всех повырубила.
Брату Ливику – брату старшему —
Оба глаза стрелой в бою повыстрелило.
А младшему брату Ливику —
Обе ноги ему да повыломало.
Посадили безногого меньшего
На безглазого брата старшего
И отправили во землю немецкую,
Ко тому ли ко дядюшке Чимбал-королю.
Вольга-князь отправлял-приговаривал:
«Ты, безглазый брат, неси безногого!
Ты, безногий, дорогу показывай.
Да и встречным ещё и поперечным всем
К нам на Русь, сюда дорогу заказывай!›
Приходили два брата, два Ливика
На неметчину ко Чимбал-королю.
Увидал да племянничков дядюшка,
Похватался король за головушку:
«Ах вы, ах мои любезные племяннички!
Говорил я вам, удалым молодцам, —
Не ходите вы на святую Русь!
Не бывайте у Вольги Всеславьевича!
Знает он языки ворониные!
Знает Вольга языки все птичие!
Знает он у людей все помыслы!
У него только помыслов узнать нельзя!
И узнать нельзя, и победить нельзя!
Ах, и что же вы, племяннички, наделали?
У меня была сила – рать великая!
А теперь-то я остаюсь ни с чем!
Обесславленный-обессиленный!
Да и вы получили увечье себе;
Да несчастье – на веки на вечные!»
Царь Возвяг и последний подвиг Вольги
Волга-матушка, ты русская река,
Широка, глубока, велика.
В старину было глубокую,
Да за Волгой за широкою
Объявился там царь Возвя́г,
Царь Возвя́г сын Таврульевич.
Он сидит на стуле-бархате
На златом, на ременчатом;
Злые замыслы обдумывает:
Как пойти ему на светлую Русь,
Разорить, полонить, покорить?
Ино вдруг перед задуминой‚
Перед этою озлобиной,
Царь Возвя́г захирел-заболел.
Проняла его хвороба, довела;
В три дуги да поскрючила,
В три погибели Возвягу свела.
Он не спит, он не ест, он не пьёт,
Он от боли извивается,
Он вопит надрывается.
А ведь стонет от Возвяги народ.
А Возвягу и погибель не берет.
Жив злодей, не окочурился!
Поселилася давно в нём смерть,
Забралась невидимкою.
В нем свила гнездо уютливое.
Изнутра его ворочает.
Изнутра ему кости грызёт,
Крутит-вертит-переламывает.
Царь Возвяг корчей корчится,
В три дуги изгибается.
Затрясла его трясучка-лихота.
Затошнила-задушила тошнота.
А и тут у Возвяги-царя
На руках когти выросли,
Изо рта клыки вылезли.
Он себя когтями рвёт и дерёт,
Сам назад перегибается.
Он до пяток башкой достаёт,
В ноги с рёвом вгрызается.
Ну забило-закидало его,
На кровати заподбрасывало.
То ли чад, то ли дым, то ли пар
Заклубился удушливый.
Ан из клубов и повыросла
Одноглазая гремучая змея.
Глаз горит и поблескивает.
А над глазом у змеи – хохолок.
Хохолком змея потряхивает.
За змеюгой-одноглазиной
Смерть сама из пара выросла,
Дыроносая костлявиха.
На Возвягу Смерть уставилася
Пустоглазым тёмным поглядом —
Звягу ест она им поедом.
Кости жёлтые-высохлые
Друг о дружку побрякивают;
А костлявиха покрякивает.
Занесла над Возвягой она
Косу острую-убойную.
Навела на Возвягу она
Ту змеину одноглазую.
Возмолился к ней царь Возвяг,
Запросил пощады-милости.
Отвечала смерть-костлявиха:
“Я дам тебе, царь Возвяг,
дам тебе пощаду милостивую
И навеки от погибели спасу,
Если примешь ты в сердце своё
От змеи‚ моей дочери,
Одно семечко змеиное!»
Царь Возвяга возрадовался
От костлявихиной дочери
Принял гнусное семечко
Он – змеиное в сердце своё.
Принял он, восстал и выздоровел.
И своей избавительнице
Говорил таковы слова:
«Чем тебя одарить-наградить?
Ты моя благодетельница!
Что захочешь, то и спрашивай —
Всё отдам за избавленье тебе
От того часа смертного!»
Отвечала Возвяге Смерть:
«Ничего мне не надобно!
Мне одна только надобна
Чаша крови младенческой.
И возьми-тко ты, царь Возвяг,
Заколи сына единственного.
Нацеди чашу крови из него,
Выпей чашу эту дочиста.
Напои в себе змеёныша,
Что наро́дится из семени,
Из змеиного засеянного.
Этим ты и окупишь мою
Для тебя услугу верную!»
«У меня, благодетельница Смерть,
Сына нет, а дочь единственная!»
«Как змеёныш в тебе вылупится,
У тебя и сын народится!..
Напоишь ты змеёныша
Этой кровью сыновнею —
Станет змей в тебе хранителем,
На войне оберегателем.
Будет он тебя хранить-оберегать:
От любого оградит богатыря!
Не страшна для змеёныша
Ни калёная-перёная стрела,
Ни копьё долгомерное,
Ни булатная сабелька,
Ни тяжёлый-железный меч,
Ни свинцовая палица! —
Говорила Смерть Возвяге-царю. —
Ты страшись-берегись, ты беги
От того человека, Возвяг,
От того, который в смертном бою‚
Может в битве, может в се́ченье
Без раздумья жизнь и голову
Положить за мать-родительницу!»
Наступило утро раннее.
Выходил из почивальни царь Возвяг.
Выходил он рад-радёшенек‚
Он здоров-здоровешенек!
Полетела слава скорая.
Царь Возвяг пооправился,
От хворобы повыздоровел.
Заварились во дворце кутежи,
Началися лихие грабежи,
Кутежи бесшабашные,
Грабежи сильно страшные.
А не зря, а не зря у царя
В сердце семя змеиное
На посев на злой посеяно!
Время шло, с ним исполнил Возвяг
Всё со Смертью по до́говору.
Народился сын единственный —
Загубил, не пожалел он его:
Тёплой кровью младенческой
Воспоил Возвяг змеёныша в себе.
Стал змеёныш помогать ему
На бесчинных насильничествах.
Ныне Звяга со змеёнышем
Ни в каком не победим во бою:
Ни засечь того змеёныша,
Ни убить, ни застрелить его нельзя:
Не брала его, гадёныша,
Ни калёная-перёная стрела,
Ни копьё долгомерное,
Ни булатная сабелька,
Ни тяжёлый-железный меч,
Ни свинцовая палица!
И раздумничает Возвя́г:
«Как пойти войной на светлую Русь?
Если мне со полдён пойти —
Там я с Вольгою встречуся.
Вольгу я не пытал на войне.
Слух идёт о нём по всей земле,
Что его победить нельзя.
Не пойду со полдён я на Русь!
А пойду-ка я на светлую Русь
Со полуночи‚ с севера».
Как пошёл на окол Возвяг,
Взял он город за городом.
На удаче распотешился
И на стуле, на бархате
Он сидит, суды рассуживает,
Он ряды свои разряживает,
Прихлебателей одаривает:
Награждает их и жалует.
Всех прислужников князей да бояр,
Перебежчиков-изменников
Он деревнями, он сёлами
Ублажал, всех поместьями,
Городами с пригородками.
Он Фому дарит То́кмою,
А Ерёму – Красным городом.
Гордея – он Вологдой,
Ахрамея – Васильем-на-Плесу.
Одарил, стал всех чествовать.
Царь Возвяг сын Таврульевич —
Он на стуле, на бархате,
На камке на черевчатой,
Он сидит да он честью честит:
Костылищем размахивает,
Во всю силу охаживает
По боярским бородам, по усам,
По согнутым по ихним горбам,
По прижатым к земле головам,
По сверкающим синим плешам.
Все дары раздарил Звяга-царь.
Тверь одну не подарил, поберёг.
Приготовил богатую
для любимого для зятюшка,
для Щелкана для Дудентьевича.
На делёжке Щелканища
На той не случилося.
Ездил он, ездил зять, лиховать,
Ради чёртова правежу,
Ради дани да выходу,
Брал Щелкан сын Дудентьевич,
Брал он с поля по колосу —
До последнего колосика;
Брал он с улицы по курице —
До последнего цыпленочка;
С мужика брал по пять рублей.
У которого пяти рублей нет,
У того он дитя заберёт.
У которого дитяти нет,
У того он жену заберёт.
А жены у которого нет,
Он того самого заберёт.
У Щелкана не выробишься,
Со двора вон не вырядишься!
Воротился Щелканище:
«Дорогой ты мой тесть Возвяг!
Ты чужих бояр ожаловал —
Ты их селами-поместьями,
Городами-пригородками,
Позабыл только, тестюшко,
Про любимого про зятюшку!»
«Дорогой мой зять Щелканушко!
Зять Щелкан сын Дудентьевич!
Не забыл я, упомнил тебя,
Я припас-уберег городок:
Одарю тебя, Щелканушко,
Одарю Тверью славною.
Тверью-городом богатою!»
Ах, рад был Щелканище,
Веселился Дудентьевич.
Поспешал-добирался он
Вновь до чёртова правежу,
Принимался для Возвяги-царя
Снова брать дани-выходы.
Проклинают Щелканища
Все и всюду его походя:
«Ах, пропал бы ты про́падом,
Сквозь землю провалился бы.
Ох, остыть бы тебе, злодей Щелкан,
На булатном на ножичке,
Ох, на остром бы остыть на копьё!»
Полетели до стольного
Вести-жалобы до Киева,
Все до Вольги Всеславьевича:
«Ты избавь нас, повыручи,
Вольга свет наш Всеславьевич,
Ты избавь нас от Щелканища‚
От пса кровожадного,
людомора живоглотного.
От его ли от пра́вежу
Нет ни жизни, ни роздыху-
у Щелкана не выслужишься,
Со двора вон не вырядишься!»
Собирается Вольга-князь
На Щелкана на Дудентьевича,
На того на Возвягу-царя‚
На Возвягу Таврульевича.
Вольга к Твери приближается,
А Щелканушко кончается.
Вольга в Тверь, за ворота, заступил.
А Щелканище дух испустил.
Спознавал об этом царь Возвяг,
Соскочил он со столика,
Захватил гузно в горсточку,
Полетел он воробышком!
Далеко залетел Возвяга,
Далеко сел за Волгу с перепугу.
А что же теперь ему делать?
А и что же ещё ему замыслить?
И припомнил тогда царь Возвяга
Уговор-разговор со Смертью:
Ведь его тот выкормыш-змеёныш
Оградит от любого человека,
Упасёт от погибели верной.
Упасёт-оградит: ведь не найдётся
Никакой супротивник, не решится
Ради матери жизни лишиться.
Сам Возвяга – он в том уверен.
Да и нету уж матери у Вольги:
Вольга сам стал старенький старец –
Мать у Вольги давно скончалась.
Значит, Вольги Возвяге не бояться!
Значит, Вольги Возвяге не страшиться!
И вставал-поднимался Возвяга.
И с походом он выступал на Вольгу.
Начиналось великое сраженье.
Добирался князь Вольга до Возвяги.
Извергает Возвяга из пасти
Ядоносного змеёныша на Вольгу.
И вступает со змеёнышем Вольта
Во решительный поединок.
Оперённую стрелу из лука
Выпускает Вольга на змея —
Прямо в голову ему попадает.
Не поранен стрелою змеёныш —
Не разбит, не расколот череп:
Отлетела стрела и упала.
Улыбнулся злорадно Возвяга.
Долгомерным копьём во змея
Ударял князь Вольга с разгону.
Не заколот и копьем змеёныш!
Поломалось о змеиное жало
И на землю копьё упало!
Засмеялся Возвяга лихо!
Вынимал меч булатный Вольга,
Ударял он мечом по змеищу —
Разлетелся на брызги меч булатный!
А и цел-невредим змеёныш!
Захихикал Возвяга зловредный.
И свинцовою палицей Вольга
Ударял во всю силу по змеюге.
Да распалася палица на капли.
А змеёныш-то жив, и готов он
Острым жалом вонзиться в Вольгу.
Царь Возвяга злоедно хохочет,
Говорит он победные речи:
«Князь! Пришел к тебе конец неминучий!
Ты мне лучше в полон сдавайся!
Я тебе жизнь дарую, Вольга:
Укрощу я дите свое – змия!
Он тебя не сразит тогда, Вольга!»
Отвечает Возвяге Вольга:
«Нет, не сдамся тебе в полон я!
А дите твое, Звяга‚ а змеюгу
Укрощу-удушу я рукою!»
«Не тебе удушить его, Вольга!
Только тот удушить его в силах,
Кто за мать, за родительницу, может
Положить свою голову без страха!
У тебя в живых матери нету!
За кого ты свою голову положишь?»
«Ах ты царь, ты Возвяг, просчитался:
Русь моя – мать моя родная! .
она – эта мать моя – бессмертна!
За неё и готов положить я
Жизнь и голову свою за Русь святую!
Не меня, а тебя неминучий
От меня настигнет миг смертный!»
Тут змеёныша Вольга хватает
Да из пасти у Возвяги вырывает.
Пал Возвяг обессиленный на землю.
Наступил на него князь Вольга.
И погиб под стопой его Возвяга.
А змеёныша Вольга рукою
Могутною-богатырскою душит.
Ядоносец, злорадный гадёныш
Извивается в корчах предсмертных.
Весь яд он и всю свою силу
Собирает во змеином жале.
Исторгает змей жало из зева,
Поражает он, жалит Вольгу.
От ужаленья втрое силы
Прибывает в руках у Вольги:
Разрывает Вольга змея на части,
Погубителя страшенного губит
Да и сам упадает бездыханным!
Слава вечная воину Вольге!
Добрыня изгнанник
У Добрыни мать – холопка-подневольница:
Всю жизнь во холопах подневолилася.
Подрастал млад Добрыня в бедноте да нужде.
Ох ты ох, нужда! Ох ты бедствие!
Где младому разойтись? Поразгуляться где?
Уж как было Добрыне да пятнадцать лет.
Захотелось белый свет поглядеть-посмотреть.
Уходил Добрыня в поле чистое.
Повстречал молодой там боярских детей.
Потешались они играми дворянскими
Да забавами княженецкими.
Увидали Добрыню боярёныши,
Принялись изгаляться-смеяться над ним:
«Вон рабочич-роб, раб идёт-бредёт!
Работу́-скудноту на плечах несёт!
Мы возьмём в раба да стрельнём в раба!
А нам за раба не отвечать никогда!»
Похватали тут дети боярские,
Тот лук, тот стрелу, этот нож, там копьё.
Принялись они в Добрынюшку Никитинца
стрелять, и кидать, улюлюкать-свистать.
И на копьях булатных злую смерть метать!
А Добрынюшка не сробел молодой.
От калёных стрел поувертывался.
От ножей поотбился шапкой худенькой.
А булатные копья на лету половил.
И пошел на боярских пересмешников.
Он зашёл в толпу помаленечку,
Повернулся Добрыня потихонечку.
Тут и стал по ним да похаживать,
Да мучителей своих похватывать.
Хватит за ногу – ан прочь нога.
Хватит за руку – да ведь прочь и рука.
Хватит за голову – голова долой!
Н насмешнички поиспугалися,
Кто куда от Добрыни разбежалися.
И князьям да боярам понажаловались.
Поздним вечером Добрыня заявился домой.
Со слезами сынка повстречала мать,
С гореваньями-причитаньями:
«А с чего я сижу, мать несчастная?
Сирота теперь сижу да бесприютная!
О тебе ли моё, родимо дитятко,
Я сижу да проливаю слёзы горькие!
Ты отколь в мире, горе, объявилося?
Ты зачем, злое горе, да прилётывало?
Ты – не с синего моря холодного.
Ты – не с жёлтого песка того голодного.
Вышло, горе, ты из города стольного.
У дубовых дверей не стучалося!
Ты не по мосту красной девушкой —
Залетело в окно чёрным вороном!
До заутра, ох, к сыну милому
Понагрянут ещё судьи немилостливые.
Заберут его в темницу заключебную.
Ты жемчужинка моя ненаглядная!
Ах, зачем тебе было ещё трогать бояр?
Будь вы прокляты, злодеи супостатные!
Слышу, точите ножи да всё булатные
На любимого на сына на Добрынюшку!
Ох-ти мне, ох-ти мне да тошнёхонько!
Кабы взять те ножи навострённые —
Не дала бы вам, злодеи живоглотные,
Над сыночком моим вам надругиваться!
Распорола бы вам груди душные!
Да повынула бы сердце с печенью!
Распластала бы их я на мелки куски,
Отвалила бы в корыто свиньям в месиво!
Тёмна ночь тебе, сын Добрынюшка,
Не для сна теперь, не для отдыха!
Тёмна ночь для ухода от врагов тебе!
Слышу, как идут, как постукивают.
По двору тебя они поискивают...
Ты иди-уходи‚ ты болезный мои!
Сокрывайся-одевайся тёмной ноченькой.
Ох, безродного тебя, изгнанника,
Отрываю-вынимаю из сердечушка!
Уж и кто теперь, ягодиночка,
В ночь осеннюю приютит тебя?
Обогреет-приголубит в стужу лютую,
Кто покормит-насытит во голодный час?
Уходи ты скорее, Добрынюшка!
Слышу, как идут, как постукивают!
По двору как злодеи побрякивают!
Ты иди, ты спеши, моя болиночка!
Ах, зачем я на муки породила тебя?
Ах, зачем произвела да на белый свет?
Будут грозы-дожди да полоскать тебя,
Ветры буйные продувать-сквозить,
Зимы лютые замораживать,
Жары летние изнурять, палить.
Ты не вздумай, Добрыня, покупаться в Днепре
Не задумай раздеваться, купаючись,
Чтобы беды над тобой не стряслось бедовой...
Ах, прощай ты прощай, моё дитятко!
...Слышу, как идут, как постукивают!
По двору как злодеи побрякивают!»
То не вор, то не тать, не злодей-душегуб,
Не разбойничек-подорожничек
Ночью тёмною прокрадается,
По бёзлюдным путям пробирается:
Юный отрок в изгнанье Добрынюшка
От боярской от мести сокрывается —
Он уходит от суда кривосудного.
Ты прикрой молодца тёмна ноченька‚
Не повыдай его лихим догонщикам!
Далеко от людей в поле чистое
Удалился юнец в безопасицу.
Там под утречко приютил его
Част-ракитов куст у Днепра у реки.
Утомлён-заснул млад Добрынюшка
На убогой-худой на дерюжинке
Да под матушкиной покрывалинкой.
Заряница заря загоралася,
Красным золотом рассыпалася
По туманным местам, по листам-кустам,
По ковыльным растинкам-былиночкам
Скатным жемчугом понавесилась.
Только спит, всё спит одинок беглец,
Под ракитовым кусточком отторженец.
Поднималося на небо солнце красное.
Заряницыны убранства все повысушило.
Порассеял туман бог Стрибог – ветерок.
Просыпается Добрыня к середине дня.
Не стонал, не тужил от напасти лихой.
Ой, ты, молодость, дело юное!
Дело детское, беззаботное.
Для тебя ль, молодинка, Днепр-река по колен!
Для тебя ли по пояс море Русское.
Для тебя ли беда – то под ветром туман.
Гореванья – росиночки под солнышком.
Для тебя все заботы – пыль дорожная:
Попылит-постолбит да уляжется!
Смыть беду-вереду в добрый час молодцу —
Освежиться—умыться водой ключевой.
Подходил тут Добрыня ко Днепру ко реке.
В нём журчит струя, струйка первая,
И мальчонку к себе она приманивает.
А тут солнышко полудённое
Припекает жарою-истомою.
«А зачем умываться, коли можно мне
Искупаться всему во Днепре во реке?!»
Позабыл тут Добрыня материнский заказ:
Без одежды во Днепр не входить во реку.
Поразделся Добрынюшка скорёшенько.
Всю одежицу запрятал под камушек.
И заплыл-поплыл млад днепровской струей,
Струйкой первою, струйкой тихою.
Разошелся Добрынька, распотешился;
Все запреты позабыл материнские.
Он из первой заплыл во вторую струю.
Подхватила она да понесла его.
А Добрыня от удали песню запел.
Услыхали эту песню берегинюшки —
Русалинки днепровские подводницы.
Услыхали-увидали затейницы.
Они песней удалой позаслушались;
На Добрынюшку позагляделися —
красотой молодой восхитилися.
Захотелось берегиням с юным отроком
Поиграть-поплескаться-позабавиться.
Стайкою белою ко мальчоночку
и подплыли-окружили Добрынюшку.
Вот тут-то оно и веселье пошло.
Берегини с Добрыней заигрывают.
На мальчонку озорницы поплёскивают.
Да водой ключевой они побрызгивают
И туда и сюда его подталкивают.
А Добрынюшка-то он ловок и быстр:
Успевает от всех и отплёскиваться,
От веселых русалок отбрызгиваться,
От всей резвой толпицы отталкиваться.
Оттого задор всё задорнее‚
А весельице всё веселистее.
Вот так-то игруньи шутят шуточки.
Вот так-то шалуньи шалят шалости.
Раззадорься тут млад да – во третью струю!
А тогда берегини испугалися:
Не пускают Добрыньку, задерживают.
Он, удалый, берегинюшек не слушается:
Он и волю их переволивает;
Он и силу их пересиливает;
Он плывёт по Днепру на серёдочку
В эту самую быструю во третью струю!
И взыграла-взволновала-забурлила струя.
Заходили по ней волны грозные.
Из-под первой волны дым столбом столбит!
Из средней волны искры сыплются!
Из-за третьей волны синь-огонь сечёт,
Обдаёт Добрыню жаром-пламенем.
Добрый молодец не устрашается!
Вдруг от слышит зов с громким хохотом:
«Эй ты молодец! Ты, безусый юнец!
Ты и что за удалец‚ ты и что за пловец,
Если ты не доплывёшь до моря Русского!
На девятой волне не искупаешься,
Ты со мной‚ стариком, не посравняешься!» —
Вызывал-рыковал то сам старец Днепр.
прогремела-разнеслась эта речь по земле,
По всей земле да по всем морям.
Услыхала её зла 3меёвина,
Овдовелая Змеиха Горыниха.
А Добрынюшка – он и мал да удал!
Он на грозный на вызов и ответ свой дал:
«Слушай, Днепр, старый дед, – не из робких я!
Поплыву и до моря до Русского!
Искупаюсь на его на девятой волне!
Поравняюся и силою с тобой, стариком.
Мне-ка Днепр – по колен, море – по́ пояс!»
Оробели тут берегинюшки:
Позамолк у них смех да шуточки.
А Добрыня над ними и посмейся тогда:
«Уж куда резвота ваша делася?
Уж куда всё веселье потерялося?
Берегинюшки, днепровские дочери,
Ещё что вы приуныли на седом на Днепре?»
А и тут-то берегини все воспрянули,
Позабыли остерёгу осторожливую.
Вновь-опять началась игра-забавушка.
И плывёт, и плывёт Добрыня к морюшку.
Вот и море, оно – вот уж близко, видно:
Волны чёрные воздымаются
И стеной водяной воздуваются.
А на волнах тех – шапки белые.
А за морюшком туча темная
Поднималася, надвигалася.
Не для цве́сти она, не для радости!
Кабы туча та грозовая была —
Во громах бы она изгремелася
Да во молниях бы иссверкалася!
Кабы туча та дождевая была —
Пролилась бы она частым дождичком,
Издождилася, истощилася,
Безделухой над Добрыней прокатилась бы!
Кабы туча та ветровая была —
Вся на ветры бы поизвеялась!
Ах‚ не туча то позатучилася:
Вылетела из гнездовья погани́ца Змея.
Поганиха Змеиха Горыниха,
Там услышала, там узнала она:
Ведь теперь-то Добрыня на Днепре один.
Погубить Змея замыслила Добрынюшку!
Увидали берегини, сдогадалися:
За Добрынею молодые похваталися.
Увлекли они мальчонку из третьей струи.
Увлекли они мальчонку из второй струи.
Увлекали берегини, приговаривали,
Своего отца они упрашивали:
«Уж ты, Днепр, ты Днепр, ты наш батюшка!
Уноси ты Добрыню от лихой беды!
Помоги ему уйти от Горынихи!»
Повернула струя днепровская‚
Понесла она Добрыню с берегинями
Ко тому ко заветному ко бережку.
А Добрыню Змеиха настигает, грозит:
«Ох‚ и долго я быванья такого ждала!
Стерегла я удачливого случая:
Где бы это мне Добрыню повидать-повстречать?
А теперь-то Добрынюшка в моих руках!
А какой ты, Добрыня, смерти хочешь себе?
Если хочешь, тебя я огнём пожгу!
Если хочешь, тебя я в Днепре утоплю!
Если хочешь, тебя я мечом засеку!
Если хочешь, тебя я стрелой сражу!
Если хочешь, тебя я копьём проткну!
Если хочешь, тебя в когтях разорву!
Если хочешь, тебя я живьём проглочу!
Если хочешь, тебя я хватьём задушу,
Обовью всего хоботьями змеиными,
Выпью-высосу твою кровушку!
Нс видать тебе, Добрыня, красна солнышка!
Не видать тебе, Добрыня, ясна месяца!
Не видать тебе, Добрыня, частых звёздочек!
Не видать тебе, Добрыня, родной матушки,
Ни сестры, ни людей, ни святой Руси!»
Увлекали берегини Добрынюшку.
Приносили молодца до своего бережка.
Не успел он ни одеться, ни одежды схватить.
А Змеина-злодейка настигала его.
У неё, у Змеихи, было девять голов.
Было девять голов из девяти хоботах.
Из трёх голов дым-огонь полыхал.
Из трёх голов стрелы прыскали.
Из трёх голов копья сыпались.
Напускалася Змеиха Горыниха
На Добрыню молодого, беззащитного.
Раскрывала три пасти стрелоносные.
Полетели-засвистали стрелы грозные
И смертны и часты, – посекучий дождь.
А Добрыня за камень позапрятался.
Не достали, не достигли, не сразили его
Те змеюгины стрелы все отравленные!
Налетела Змеиха и с другой стороны.
Раскрывала хоботья копьеносные.
Принималась метать копья острые.
А Добрынюшка и тут увёртлив был:
Схоронился он за дубом за кряко́вистым
Меж корней во глубокой во рытвине.
А и тут его копья не ранили,
Смертоносные Змеихины не тронули.
Пораскрыла Змеиха пасти огненные.
Принялась дышать огнём-пламенем.
Тут Добрынюшке не конец ли пришел?
Не сожгла ли его огнедышица?
Посгорели кругом густые травоньки.
Посгорели кругом леса дремучие.
Посгорел над Добрыней дуб кряко́вистый.
Порасплавились камни кре́мнистые.
Зашипела Змеиха, завозрадовалась:
«Вот Добрыню теперь я испекла в огне!
Вот Добрыне теперь и конец пришёл!
Вот его, молодца, подхвачу-понесу
Моим детушкам малым на закусочку».
А и рано Змеевина ликовать принялась!
Не погиб ведь Добрыня в змееносном огне!
Только тело его, тело белое
Потемнело оно, ожелезело:
Закалился в огне млад Добрынюшка!
Несразим-неуязвим стал отрок млад:
Ни огонь его не сожжёт, ни спалит!
Ни стрела, ни копьё, ни булатный меч
Не сразит, не пронзит, не рассечёт его!
Ухватился молодец за огнистую пасть,
Да попрал-прижал смертным жимом он
Ещё две других ко сырой земле.
Он не ждал, отрывал три башки у Змеи!
Испугалася Змеина: беда пришла!
И рвалась Змея, да не вырвалась.
И взялась тут Змеиха и хитрить, и юлить,
Молодяжку обманами обманывать:
«Я жалеючи тебя, добрый молодец,
Молодую твою жизнь уж не стану губить!
А тебе не загубить меня и подавно!
А поладим мы, Добрынюшка, да миром с тобой!
Мы положим оба заповедь великую:
Ты не тронь, не ничтожь мой змеиный род!
Ты не езди на горы Сорочинские!
Не бывай ты на той на Горынь на реке,
Не губи дорогих моих змеёнышей.
Откажусь и я летать на святую Русь!
Я не буду летать ни во Киев-град!
Я не буду таскать больше русских людей,
Ни девиц-молодиц, ни малых детушек!»
Ай, доверился Добрынюшка Горынихе.
Полагал со Змеёй он завет таковой.
Улетала Змеиха ко змеёнышам.
А понять-то и не понял младёшенек:
Сколько силы таится богатырской в нём?!
Ой, ты доля, моя ты доля,
Разнесчастная сиротская участь!
Ты звезда ли моя золотая,
Золотая ты звезда, а горёвая!
Выше ясного месяца взошла ты,
Выше красного солнца встала.
Ясный месяц, звезда, ты затемнила,
Солнце красное моё потушила!
Я остался в темноте одиночкой
Без тепла да без света, без сугреву!
Я на свете – бесприютная бродяжка,
Я былинка одинокая в поле:
Ветры дуют – былинку качают,
Вихри злые былинку завивают,
Да к земелюшке низенько приклоняют.
После долгого бродяжного денёчка
Принастигнет тебя тёмна ночка,
Ночевать-то никто не пустит:
Все разбойником тебя называют,
Подорожничком величают;
Закрывают от тебя все окошки,
Запирают на запоры ворота...
Ты и днюй и ночуй, бродяжка,
Одиноким во чистом поле,
Хоть в мороз, хоть в пургу, хоть в ливень!
Повстречались бродяжке скоморохи,
Шутники все потешные Добрыне.
Привечал скоморох Вавило.
Он играл, Вавило, во гудочек,
Он во звончатый во переладец.
Говорил Добрынюшке Вавило:
«Ты иди, ты иди к нам, отрок милый,
С нами вместе иди скоморошить!»
А Добрыня и рад был привету:
Принял участь скоморошью эту.
Обучился Добрыня на гуслях
На яровчатых играть на диво.
Заиграет он печальную песню —
Опечалятся люди да заплачут;
Небо ясное станет хмурым,
И прольётся дождем дождистым.
Заиграет весёлую Добрыня —
И запляшут леса и горы.
Повернутся лежачие камни.
Приутихнет волненье на море.
А учителем-то у Добрыни
Был тот скоморох дед Вавило.
А с Вавилой самим так было:
Приходили к нему два весёлых,
Два весёлых потешных человека;
Приходили да Вавиле говорили:
«Ты пойдём, добрый молодец Вавило,
Ты пойдём, Вавило, с нами скоморошить.
Мы пойдём в то Иное царство
Переигрывать царя Собаку,
Ещё сына его да Перегуду,
Перекликивать дочь Перепеву,
Переплясывать зятя Переплясу!»
Собирались весёлые люди,
Сокликались на собор скоморохи.
Уходили они в Иное царство
Переигрывать Царя Собаку.
А навстречу им мужик с горшками,
Едет он на базар торговати:
«Вы куда пошли, весёлые люди?
Вы в какие края, скоморохи?»
«Мы пошли на Иное царство
Переигрывать Царя Собаку,
Ещё сына его да Перегуду,
Перекликивать дочь Перепеву,
Переплясывать зятя Переплясу!»
Говорит им тут горшечник-черепаня:
«У того ли у царя у Собаки
Двор-то каменный, а тын железный.
Царь Собака людей загубляет‚
Он головушки им отрубает,
На тынники он головки насажает!
Там и вашим, скоморохи, быть головкам!»
«Уж ты гой еси, гончар-черепаня!
Ты не мог и добра нам задумать!
Ты не сказывал бы нам такого лиха!
Заиграй-ка ты, Вавило, во гудочек,
Да во звончатый во переделец,
А Кузьма с Демьяном припособят!»
Заиграл тут Вавило во гудочек,
Он во звончатый во свой переладец —
Полетели куропатки с рябцами,
Полетели пеструхи с тетеревами,
Полетели марьюхи с глухарями,
Полетели мошники с косарями,
К черепану они на оглобли
Налетели – посадились стаей.
Черепаня был рад, горшечник.
Стал он бить да ловить, да прятать
На возок всю набитую птицу.
А приехал гончар в городочек,
Становился горшечник во рядочек,
Развязал черепан свой возочек, —
Полетели куропаточки с рябцами,
Полетели пеструхи с тетеревами,
Полетели марьюхи с глухарями,
Полетели мошники с косачами.
Посмотрел черепан в возочке —
А лежат там один черепочки!
Всё идут скоморохи по дороге.
На речице видят: красная девица –
Она белое бельё полоскала,
Набело она холстины белила.
«Уж ты здравствуешь, красная девица!
Набело тебе холсты полоскати!»
«А спасибо вам, весёлые люди!
Вы куда пошли по дороге?»
«Мы пошли во Иное царство
Переигрывать царя Собаку,
Ещё сына его да Перегуду‚
Ещё дочь его да Перепеву,
Ещё зятя его да Переплясу!»
Говорила скоморохам девица:
«Вам счастливого пути, скоморохи!
Вам счастливо, весёлые люди,
Вам счастливо всех переиграти
И – того вам царя Собаку!»
«Заиграй ты, Вавило, во гудочек
Да во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособят!»
Заиграли весёлые люди.
А у той у красной девицы —
У неё были все холсты холщовы,
Стали шёлковы все да атласны!
Всё идут скоморохи по дороге.
Вот пришли они в Иное царство.
Вот увидели весёлые люди:
Перед ними сам царь Собака.
Царь Собака могуч и силен:
Над морями Собака царюет,
Он хлябями управляет,
Он водами повелевает.
Увидал царь Собака скоморохов,
Заиграл во гудок Собака,
Загремел во громоносные гусли,
Заволынил царь Собака на волынке.
И поднял он море на воздух.
Накатил Собака хляби на землю.
Напустил на скоморохов воды.
Хочет царь Собака скоморохов,
Хочет он накрыть волнами весёлых.
Хочет хлябями морскими потешных
Затопить-умертвить водою.
Заиграл Вавило во гудочек –
Он во звончатый во переладец!
А Кузьма подыграл на гуслях.
А Демьян-то им припособил!
И затихло волнистое море.
И отхлынули вспять тут хляби.
Отбежали зелёные воды!
Разыгралися скоморохи:
Все гудят, да поют, да играют.
И звенят, и гремят, и зазывают.
От огнистого такого веселья
Загорелось Иное царство,
И сгорело оно с краю и до краю,
Сгинул в пеклище царь Собака,
Ещё сын его да Перегуда,
Ещё дочь его да Перепева,
Ещё зять его да Перепляса!
Вот какой был учитель у Добрыни!
Услыхал про Добрыню гость торговый,
Гость торговый Степан из Волыни.
Отыскал он Добрыню-скомороха.
Упросил-умолил молодого,
Соблазнил неиспытанным соблазном:
На торговых кораблях поездить.
Не влекла-то Добрыню торговля,
Увлекло Добрыню погляденье.
И пошёл он, скоморох, ко Вавиле,
Отпроситься у деда на свободу,
Полетать по миру вольной птицей,
Походить по водам во походах.
Говорил скоморох Вавило:
«Ты куда от нас, Добрынюшка, уходишь?
Ты куда от нас, соколик, улетаешь?
Али мало было тебе ласки?
Али не было от нас тебе привета?
Аль тебя на обеде обделили?
Аль тебя на веселье потеснили?»
«Ты прости меня, дедушка Вавило!
За моё прости такое упрошенье.
Ты меня-то ведь, дедушка Вавило,
Воскресил да высоко возвысил.
Дал мне гуслями новую душу
И соколика сделал крылатым.
Только соколу, дедушка Вавило,
На одной-то нельзя сидеть ветке —
Эта ветка станет хуже клетки!
Ты дозволь мне, дедушка Вавило,
В небо синее возлетети,
Весь мир с высотины оглядети,
По-за облакам ходячим побывати,
Поширять выше гор вершинных.
Воспарить у самого солнца!»
Отпустил Вавило Добрыню.
По морской глубине, по высокой волне,
Выплывают корабли белопарусные.
Корабли идут, корабли плывут,
Красным золотом на солнышке поблескивают.
Корабли-то ведёт богатый гость Степан,
С ним – гусляр-скоморох млад Добрынюшка.
У Степана, у гостя торгового,
У богатого да именитого,
У него был перстень – дорогой перстенёк:
Дорожил он им, пуще глазу берёг.
А блистал этот перстень жарче золота,
А сверкал он сверкальнее и яхонта,
Был светлее он скатна жемчуга,
Горячее весеннего солнышка.
Кто ни взглянет на перстень—глаз не может отвесть:
Будет сниться во снах перстенек лихостной.
А носил его Степанушко по тайности —
Он на правой руке да под закрывинкой.
Выговаривал ему Добрынюшка:
«Сколько езды мы с тобою ни выездили,
Сколь ни выходили мы путей да дорог,
А ни разику, Степанушко-батюшка,
Не открыл ты мне перстень заветный свой!»
«Показать покажу тебе, Добрынюшка!
Покажу перстенёчек, Никитьевич!
Покажу я тебе, другу младшему!
Покажу его тебе, сыну названому!
Показать покажу, да только клятву возьму.
Дай ты слово, Добрыня, слово клятвенное,
Дай обет-зарок, заклятье мне,
Что забудешь ты этот перстень мой,
Что из дум его ты повыкинешь.
А иначе из нас кто-нибудь из двоих
Из-за перстня погибнет во жестокой борьбе!»
И поклялся Добрыня, не задумывался.
Открывал ему тайну про перстень Степан:
«Было дело давно, млад Добрынюшка!
Был тогда молодым я охотником.
Был тогда молодым я ловитником.
Был тогда молодым я пловцом-рыбаком.
Был тогда простым я работником.
Не владел кораблями, ни землями.
Не владел теремами, ни палатами.
Не владел я рабами подневольными.
А владел я руками рабочими,
Да владел я плечами богатырскими.
Вот пошёл я на ловитву, на промыслы
Да во те ли во страны во Поморские,
На холодное море, море северное.
Да поймалася мне там поимина:
То ли зверь морской, то ли рыбина.
Не видал, не едал, не слыхал я такой.
Мне бы невидаль ту кинуть в море-волну.
А вот я поглядеть разохотился,
Распластать ту диковину надумался.
Полоснул я ножом по чудовине,
Поразрезал нутро у невидали.
Отыскал-нашёл в ней находочку:
Перстенёчек вот этот да с судьбой роковой!
А не брать бы мне, не владеть бы им!
Он душу мне своим сверканьем прожёг!
Он разум мне совсем огнем помутил!
Он сердце мне сияньем выхолостил!
Не тянись, не рвись, млад Добрынюшка,
Поглядеть на такой перстенёк проклятой.
Во прожжённой-то душе, в мутном разуме
Разожглась нужда посамохвалиться:
Я коварного того найдёныша
Показал друзьям всем товарищам.
А и други мои той же негодью,
Увидавши тот перстень, возгорелися.
Погубил я, похвалыга, и себя и других,
Ох, перстень злой, огневой-змеевой:
Души он друзьям, как и мне, прожёг;
Он и разум, как и мне, помутил огнём;
Он им сердце, как и мне, сияньем выхолостил!
Пораспалося братство дружное!
Началась из-за перстня ссора дикая,
Злоба лютая, ненависть великая,
Драка-битва-борьба озверелая.
Пролилась тогда кровь невинная!
Я взял-отстоял; да не разумом:
Победил-побил озверелиной.
Вот я с тех пор на душе ношу
Грех великий в себе, млад Добрынюшка!
От долгих от лет, от скитаний, от бед
Прояснилось моё разумение.
Растуманился ум да разум мой.
А душе-то моей успокоеньица
Как не было, так и нет его!
Знаю: всё из-за него, из-за перстня того!
Мне бы выкинуть его, утопить-пожечь!
Да увы, сделать это – выше сил всех моих!
Тайну я тебе поведаю, Добрынюшка:
Перстенёк ненавистный все богатства мне дал!
К нему золото льнёт, к нему жемчуг летит,
К нему рвутся каменья драгоценные!
И пока володею этим перстнем я —
Вся богатина мировая моя!
Мне ведь только приехать, мне только прийти:
Во дворцы к королям, во палаты к царям;
В терема ко князьям, во торжища к купцам;
Углядеть всё узреть жадным поглядом —
И богатства-сокровища царские,
Все каменья-владенья королевские,
Все скопленья-наживы купеческие,
Обретенья-украшенья все княжеские,
Всё притянет мой перстень своей силой себе!
Всё отнимет-возьмёт, всё мне передаст!
Такова в перстеньке этом силушка!
Да ведь страшный тот перстень, Добрынюшка,
Сердцу счастья не дал, ни покою душе!
Что ношусь я по миру? Что же гонит меня?
За какою нуждой окружен я враждой?
Ах, не перстень мне служит, а я перстню служу:
Раб слугатый безвольный у богатств у своих!
А расстаться с ним у меня нет сил!
Не тревожь ты, Добрыня, душу чистую!
Не желай, не гляди на перстень страшный мой!»
А и тут любознайство Добрынино
Взяло верх над Добрыниным разумом:
Посмотрел-поглядел на Степанов он
На волшебный, на страшный перстенёк роковой...
А и диво сдивилось тут дивное,
А и чудо расчудесилося чудное;
Чудо чудное да плачевное:
Потушил перстенюга во Добрыне добро!
Разжёг перстенюга во Добрыне зло!
Злобным проблеском у Добрынюшки
Разгорелися на этот перстень глаза.
Поднялась волна неутолённая.
Народилася задума потаённая:
«А Степан-то стар! А Степан-то хил!
Мне Степана взять – что пылинку снять!
Я Степана возьму да за горло схвачу.
Дух вон из него, а труп – на волну!
Завладею волшебным этим перстнем я.
Пусть мир тогда узнает – раб я или нет!»
А Степанушко-то, он догадлив был.
Прочитал на лице у Добрынюшки
Он задумья такие злодейные...
Он ведь знал, он ведь ждал: ведь нахлынут они —
Он и встретить их приготовился.
Приберег он гусли Добрынины,
Тронул струны на гуслях, сам их в руки вложил
Гусли эти Добрыне Никитьевичу.
На живые на струны возложил сам персты,
Гусляровы персты звукотворные.
А и гусли зазвенели, заиграли они.
Чудным-сильным тем рокотаньем своим
Потушили гусёлышки в Добрыне зло.
Возожгли гусёлышки в Добрыне добро.
И очнулся Добрыня и на перстень взглянул,
Но другим своим, чистым поглядом!
И сиянье от перстня злоботворное
Победил тут Добрыня просветленной душой...
Закружилися гости торговые
По всему-то по миру да по всем морям.
Поднималась на морях непогодушка
Волновая-грозовая-непогодливая.
Вот волна волнит, вот гроза грозит!
Вот ветер ветрит – потопить норовит!
Ты бери, ты бери, млад Добрынюшка,
Ты бери свои гусли яровчатые!
Ты сыграй, ты спой свою песню-игру!
Может, песню последнюю-прощальную
Ты сыграй перед грозою погибельной!
Бушевало-рокотало море грозное.
Валовало валами девятыми.
В этом рокоте, в этом клёкоте
Зазвенели-загремели гусли звончатые.
Полилась тут песня Добрынина
Она рвётся и льётся-возвышается,
Над волнами-гребнями разлетается.
И гремят грома, И Грохочут валы,
А Добрынины гусли громливее,
А Добрынины гусли грохотливее,
Всю грохочущую непогодицу
Заглушают громы-грохоты гуслярные.
Жгут-сверкают молнии свистучие,
Оглушают громы трескучие,
А звучнее у Добрыни песня звонкая‚
А сильнее у Добрыни струны гусельные!
Заглушил гусляр Добрыня шум – морскую грозу!
Заглушил гусляр Добрыня море бурное!
Порассеялись тучи тёмные!
Прояснилося небо синее.
Подходил ко Добрыне купец Степан,
Говорил гусляру он таковы слова.
«Ай‚ спасибо тебе, Добрынюшка,
За твою игру победительную!
Ты две песни сыграл, две спасительные.
Победил ты первой песней страшный перстень мой,
В нём всю силу враждебную-алчную!
Ты второю своею песнею
Победил зло морское, Добрынюшка:
Утишил-укротил непогодицу,
Смертоносную погубительницу.
Ты спас опять от погибели
Корабельную дружину торговую.
А и спеть тебе, Добрыня, третью песенку!
Для меня, может, песню последнюю!
Для тебя – дай бог – ещё начальную!
Ты сыграй, ты спой песнь для силы моей!
Ободри мою душу да возвысь её!
Окрыли ты меня, вознеси ты меня,
Чтоб хватило мне духу расстаться с моим
Заколдованным этим спутником:
Роковым да лжеродным, коварным кольцом!
Этой третьей твоей песней-победою
В руки силу вложи, в сердце волю мне дай...
Ты играй, загусельщик на гусельках —
Я снимаю кольцо своё поганое!»
На такие на речи на Степановы
У Добрыни душа повозрадовалась:
Поднялась-полетела на высокий полёт —
Заиграл Добрыня песню дивную!
И на подвиг, и на жизнь, и на смерть заиграл.
И возвысился Степанушко песней той:
Он снял кольцо, перстенёк стащил,
В средиземные волны закинул его.
Просияло лицо у Степана-купца,
Да упал он без силы на палубу.
А победная песня Добрынина
Обратилася в песню печальную.
Говорил Степан слова последние:
«Ах, не знал я, не ведал, не догадывался,
Что во мне так мало человечества:
Кольцо своей злою силою
Во мне душу людскую повыдушило.
Оттого-то я и бездушным был!
Оттого-то никогда меня не трогали
Ни мольбы, ни стоны материнские,
И ни слёзы голодные сиротские,
Когда деньги мои, моё золото
Отнимало у бедных последний кусок,
Обрекало несчастных на голодную смерть!»
По широкому, по седому Днепру
Корабли бегут белопарусные.
Из далёких дорог, из далёких путей,
Из чуждых стран они вертаются —
Без Степана кораблики Степановы.
На крутом берегу, да на жёлтом песку,
Тут сходил с корабля молодой гусляр:
Удалой сходил Добрынюшка Никитьевич.
