Текст книги "Оптинский патерик"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

Иеромонах Тихон (Лебедев)

(†1944?)

Иеромонах Тихон (Тимофей Лебедев) родился в городе Острогожске Воронежской области. В Оптину он пришел молодым, по благословению Троекуровского старца-затворника Илариона. Когда его тетя-монахиня спросила, почему он не хочет остаться в Острогожском монастыре, отец Тихон ответил: «Я иду туда, где нет кружки».

Отец Тихон выделялся красивым голосом, и когда в 1912 году в Оптине побывал Московский митрополит, то забрал его с собою в Кремль. В Кремле отцу Тихону не понравилось – там за трапезой ели мясо, и, выдержав там всего лишь две недели, он сбежал обратно в Оптину. За это на отца Тихона была наложена епитимия – ему запретили служить и поставили петь на клирос в одном подряснике, но вскоре простили.

В 1928 году, когда Оптина была уже закрыта и монахи разогнаны, отец Тихон приехал в Астапово, где жила его тетя, монахиня Асенеффа, также изгнанная чекистами из своего монастыря. В это время отцу Тихону предложили место священника в селе Сабурово, и он отправился в Москву. Учитывая ненадежность времени, отец Тихон написал собственноручно два варианта письма-треугольника, которые должны были отправить в Астапово в случае его смерти. В одном было написано: "Отец Тихон умер. Погребение отправлено". В другом: "Отец Тихон умер. Погребение не отправлено", – это с тем, чтобы оставшиеся в живых совершили, как должно, чин отпевания.

Но в Москве, в Сабуровском храме, отец Тихон прослужил всего три недели. Однажды после службы во время Великого поста в храм вошли пять комсомольцев. Узнав о предстоящей ликвидации храма, староста сбежал вместе с ключами. В церкви остался один отец Тихон, и комсомольцы направились к нему: "Отдай ключи от храма!". – "Где ж я их возьму? Я не староста церковный…". Тогда комсомольцы повалили отца Тихона на пол, избивая ногами, а потом, схватив впятером за бороду, потащили по снегу из храма. Тащили долго и, уставая, сменяли друг друга. Тащили усердно – мясо на лице отошло от костей, и на изуродованном лице остались потом до смерти пять мясистых бугров-шишек, из которых, разделенная на пять частей, росла борода. По кротости своей отец Тихон не рассказывал о мученичестве, и на вопрос матери Афанасии (своей родственницы): "Что у тебя с бородой?" – отшутился: "А ты только что заметила, какой я урод? Да я ведь из-за этого не женился!".

Ликвидация же храма завершилась так: отца Тихона дотащили за бороду до железнодорожной станции и, раскачав, бросили на платформу проходившего мимо товарняка…

В том же 1928 году отец Тихон уже служил в небольшой часовне села Дятьково Брянской области. Жилья он там не имел, ночевал где придется, порой на улице, так как в те годы пустить на квартиру священнослужителя было чрезвычайно опасно. Во время голода 1932–1933 годов отец Тихон так ослабел от недоедания, что уже не мог ходить, и сердобольные женщины носили его на одеяле на ночь на вокзал, где он мог согреться и провести ночь в тепле. Однажды, когда он лежал на вокзале, а местные ребятишки по обыкновению издевались над "попом" и плевали в него, сын начальника милиции, наблюдавший эту сцену, в сердцах сказал отцу: "Папа! Ты посмотри, какой хороший дедушка. Какая у него борода большая и какой он красивый! А его тащили через весь город, как пьяного, а ребятишки плевали в него. Души у вас нет!". Начальник милиции сжалился над "дедушкой" и велел привести его в милицию. "Кто вы?" – спросил он у отца Тихона. Тот был уже настолько слаб, что не боялся ни тюрьмы, ни расстрела, и сказал без утайки: "Я монах. Паспорта не имею и деваться мне некуда – делайте со мной что хотите". – "Зайдите утром", – сказал начальник милиции, а наутро выписал отцу Тихону паспорт и под видом родственника поселил у себя во дворе в пристройке к хлеву – в "комнате" 2 х 2 метра. С тех пор (это приблизительно с 1932 года) отец Тихон почти ежегодно приезжал в Астапово, где жила еще мать Афанасия, а мать Асенеффа уже скончалась от водянки. В 1940 году он приехал туда в последний раз.

В селе Дятьково он прожил до 1941 года. В начале войны город оккупировали немцы. Жителей стали угонять в Польшу, откуда оставшиеся в живых смогли вернуться домой лишь в августе 1943 года, после освобождения города. Тогда же, спасаясь от немцев и угона в Польшу, жители Дятькова уходили в леса. Ушел с ними и отец Тихон. Зимой 1944 года в Астапово пришел треугольник – собственноручно написанное отцом Тихоном письмо на случай возможной смерти: "Отец Тихон умер. Погребение отправлено". Обратного адреса на письме не было…

Неоконченные страницы Оптинского мартиролога

Мы привели сведения о судьбах лишь некоторых из 300-численной братии Оптиной пустыни.

Известно, что мученический или исповеднический подвиг также понесли:

–  иеромонах Иоанн(Жирнов, бывший послушник Илья) – умер в ссылке;

–  инок Памва– был в ссылке, дальнейшая судьба неизвестна;

–  иеромонах Савватий– был в ссылке, дальнейшая судьба неизвестна;

–  иеродиакон Серафим (Гущин) – умер в ссылке или расстрелян;

–  иеромонах Спиридон– был в ссылке, дальнейшая судьба неизвестна.

Подвиги остальных мучеников и исповедников Оптинских еще ждут своего исследователя.

Глава V. Скитский некрополь

Преподобный старец схиархимандрит Гавриил (Зырянов), полагавший начало подвижничества в Оптиной пустыни, так писал о ее насельниках:

«Да, мы чувствовали себя там, как в среде святых, и ходили со страхом, как по земле святой… Я присматривался ко всем и видел: хотя были разные степени, но все они по духу были равны между собой; никто не был ни больше, ни меньше, а были все одно – одна душа и одна воля – в Боге»

(Цит. по:  Симеон (Холмогоров), архимандрит. Един от древних. Повесть о жизни и подвигах схиархимандрита Гавриила (Зырянова). М., 1996. С. 21).

Преподобный старец архимандрит Георгий (Лавров), также некогда подвизавшийся в этой святой обители, отмечал, что в Оптиной было много совсем незаметных монахов, несущих всю жизнь самые незначительные послушания и в церкви стоящих где-нибудь в уголке, тихо перебирая четки. Никто никогда не замечал в них каких-нибудь добродетелей, а между тем многим из них был открыт день их кончины, что и сбывалось точно.

По благословению оптинского скитоначальника преподобного старца Варсонофия послушником Николаем Беляевым (будущим преподобным Никоном исповедником) было предпринято описание всех отшедших в жизнь вечную скитских отцов и братий, останки которых покоились тогда на скитском кладбище. "Цель описания скитских покойников была, – пишет автор, – во-первых, та, чтобы оставить о них память жившим и имеющим жить в скиту отцам и братиям, а во-вторых, еще и та, чтобы живые, взирая на скончание почивших, подражали вере и добрым делам их".

Описания, помещенные в этом разделе "Оптинского патерика", печатаются по изданию: Жизнеописания почивших скитян / Сост. прп. Никоном (Беляевым) // Неизвестная Оптина. СПб., 1998. С. 321–547; с тем изменением, что статьи помещены не в последовательности расположения могил, а в алфавитном порядке имен почивших.

Монах Александр (Лихарев)

(†5/18 марта 1873)

В миру Александр Николаевич Лихарев, штабс-ротмистр гвардии, помещик Рязанской, Тульской и Симбирской губерний. Родился в 1817 году 23 мая. Так он вспоминал о своем домашнем воспитании: «Учителем моим был немец. Если, бывало, не приготовлю урока, он определяет мне наказание – обедать за особливым столом. Скажет, бывало: „А, люпезный! За осапливый стол тебья!“. Я-то, бывало, плачу, река рекой разливаюсь. А теперь думаю: ну что такое – за особливый стол? Не все ли равно? Тогда же как это бывало больно! Причащаться Святых Таин ходил я в церковь, непременно сначала напившись чаю и хорошо позавтракавши, а то трудно стоять литургию». Воспитывался он в пажеском корпусе и имел стол, по его собственным словам, вместе с наследником престола, впоследствии императором Александром Николаевичем, и графом Адлербергом. Вышедши в отставку, немалое время был каширским предводителем дворянства Тульской губернии. В этой должности распоряжался так самовластно, что ни губернатора и никаких других властей не признавал, так что его шутя называли «Великий герцог Финляндский» – grand due de Finlande. Был владельцем трех огромных имений: своего собственного, женина и доставшегося ему по наследству от дяди. Имения эти были так велики и богаты, что, по словам современных Лихареву людей, как бы роскошно ни жил, нельзя было в продолжение одной жизни прожить и одного из этих имений. Но Александр Николаевич ухитрился вскорости пропустить все три имения. Невольно сейчас напрашивается вопрос: что же было этому причиной? Кроме того, что Александр Николаевич сорил деньгами направо и налево, он подолгу живал в Петербурге и там ежедневно ездил в клуб. Каждый раз при этом он захватывал с собою денег не менее 10 000 рублей. «Если же, – сказывал он, – в иной день не было при мне десяти тысяч, то мне стыдно было в клуб ехать». И все эти тысячи домой уже не возвращались.

Несмотря, впрочем, на такую бешеную роскошь, Александр Николаевич был человек верующий и даже религиозный. В праздничные дни у него в доме отправлялись всенощные бдения, и сам он имел обыкновение читать шестопсалмие, всегда, впрочем, с пропуском слов: лядвия [66] 66
  Лядвия (ц. – сл.) – мясо на чреслах, мускулы в чреслах, ляжки; внутренние поясничные мышцы около почек (см.: Лев. 3, 9; 2 Цар. 2, 23; 3, 27). – Ред.


[Закрыть]  моя наполнишася поруганий[Пс. 37, 8], находя, вероятно, неприличным произносить их вслух молящимся. Всегда еще в миру, как и после в монастыре, любил читать жития святых или Четьи Минеи святителя Димитрия Ростовского. И кажется, был еще некоторое время в Москве ктитором при церкви святого Спиридона. Когда домашние или хозяйственные дела Александра Николаевича пришли в упадок, он вместе с супругой своей Надеждой Сергеевной 4 декабря 1868 года прибыл в Оптину пустынь и поместился временно на жительство в монастырской гостинице. Ему в то время было 52 года.

Проживши в гостинице около года, он наконец 5 ноября 1869 года поступил в скит и поселился в Ключаревском корпусе, что на восточной стороне Предтеченской церкви. Хозяин, построивший этот корпус, Феодор Захарович Ключарев [67] 67
  Ключарев Феодор Захарович (†21 июля /3 августа 1872) – надворный советник, тульский предводитель дворянства, почетный гражданин г. Козельска, потомственный благотворитель Оптиной пустыни. В скит поступил в 1860 году. Скончался схимонахом Феодором. – Ред.


[Закрыть], был еще жив. Он в свое время тоже занимал должность тульского губернского предводителя дворянства. И вот судьбами Божиими сошлись вместе два дворянских предводителя из одной губернии. Один – Феодор Захарович – был уже рясофорный монах, а Александр Николаевич – новоначальный послушник. Заметим, что Лихарев был тучного телосложения и довольно высокого роста. Когда он оделся в огромный, по его телосложению, подрясник, из которого иному монаху могла выйти целая ряса, опоясался кожаным поясом вершка в три толщины и пришел к старцу иеросхимонаху Амвросию принять благословение на новое жительство, тогда старец, приняв его с отеческой любовью, благословил и, окинув взором его внешнее облачение, проговорил: «По коню и сбруя».

Одновременно с мужем и супруга его поступила сначала в Орловский женский монастырь, а потом, в апреле 1870 года, перешла в Белёвский Крестовоздвиженский монастырь, поближе к супругу, а главное, кажется, к старцу, скитоначальнику отцу Илариону, который был ее духовным отцом.

После роскошной светской жизни Александр Николаевич по возможности благодушно переносил лишения и трудности жизни монастырской. И первая для него трудность была – оставить курение табака. Но он, как сам сказывал, преодолел ее довольно легко. "Перед самым вступлением в скит, – говорил он, – сел я пред его воротами на лавочку, выкурил две папиросы и этим навсегда закончил свое табачное удовольствие". И после того он оставался очень равнодушным к табакокурению. Поначалу ходил он вместе со скитскими братиями в трапезу и похваливал скитскую пищу, приправленную конопляным маслом. Но скоро затем суровая постная пища оказалась не по нутру изнеженного с детства Александра Николаевича. Для него стали готовить пищу особо прислуживавшие ему люди несколько понежнее и повкуснее – суп, приправленный постным (подсолнечным) маслом, кисель овсяный и подобное. Для послушания же он имел при себе какого-либо мирского человека, которому платил жалованья рублей по десять в месяц. Но и при таком жалованье люди у него часто менялись, потому что он был очень взыскателен и очень часто подзывал их к себе, иногда по пустякам.

Усердно посещал Александр Николаевич храм Божий и ходил в так называемую соборную келлию на общее братское правило, где иногда даже по назначению соборного иеромонаха читал псалмы или канон дневной. С верою и послушанием относился к своему старцу и отцу духовному скитоначальнику отцу Илариону. Бывало, случится какое-либо монашеское искушение, например обидит кто-либо Александра Николаевича словом, пойдет он к своему старцу и поведает ему свое огорчение. "А ты, – скажет ему старец, – потерпи". – "Да не терпится, батюшка", – ответит огорченный. "Ну, понеси". – "Да и не несется". – "Ну, покати". – "Да и не катится". – "Ну так, – заключит старец, – не терпи, и не неси, и не кати". А волей-неволей, когда оскорбили, и так нужно было терпеть. Не драться же, в самом деле, скитскому послушнику.

Имел Александр Николаевич также искреннее расположение к старцу батюшке отцу Амвросию. И он всегда удивлялся благородству обоих старцев в обращении с почетными посетителями. "Ну, отец Амвросий, – скажет, бывало, – все-таки получил образование в Семинарии, а батя-то, батя-то (так называл он своего старца отца Илариона), ведь он в миру был портной и ни в какой школе не обучался никаким наукам, а какое благородство, какая сдержанность в манерах!". Так жизнь духовная облагораживает и самых простых необразованных людей на удивление получившим даже хорошее воспитание и обращавшимся в кругу интеллигентных людей! Оба старца, со своей стороны, очень любезно относились к Александру Николаевичу за его простоту и искреннюю откровенность. Бывало, посадят его вместе с собой рядом, каковой участи удостаивался только он один да, может быть, еще настоятель обители. После такого приема Александр Николаевич сознавался, что часто приходилось ему в свое время обращаться с графами и князьями, но ни перед кем из них он не конфузился и не стеснялся, а перед Оптинскими простыми старцами чувствовал большое стеснение и неловкость.

Со всеми братиями, исключая редких и малозначительных случаев, вообще всегда был в мирных отношениях. Имел он обыкновение, по старой привычке, праздновать день своего Ангела. Но старец отец Иларион, отсекая волю послушника, запрещал звать к себе кого бы то ни было в гости, а угощать только тех, кто сам придет, думая, что без зова редко кто пойдет. И Александр Николаевич исполнял эту старческую заповедь – никого не звал, а вместо того, незадолго до своих именин, с кем бы он ни встретился из скитских братий, каждому напоминал: "Я в такой-то день именинник. Слышишь? Попомни это". Таким образом, все скитяне в свое время и придут, бывало, к нему с поздравлениями. У гостеприимного же хозяина всегда бывало при этом случае скромное угощение. И он очень бывал доволен и рад, что и заповедь старца – никого не звать в гости – исполнил, и братию угостил, и себе через это доставил удовольствие.

При тучности тела Александр Николаевич расположен был к водяной болезни, которая с каждым годом у него в скиту усиливалась и наконец в последний (1873) год его жизни приняла разрушительный характер. Всегда он с боязнью встречал март месяц, говоря, что все его предки в этом месяце оканчивали жизнь. В последних числах января помянутого года он съездил в Белёвский женский монастырь для свидания со своей, по-монашески, сестрой, бывшей супругой, простудился и заболел. По этому случаю 9 февраля принял келейно пострижение в мантию без перемены имени. После пострига он всех удивлял своим душевным устроением, ибо преисполнен был духовной радостью и умилением. Со смиренным чувством он вслух все повторял: "О, что я чувствую теперь! Во всю мою жизнь, при разнообразных светских удовольствиях, никогда не ощущал я такой радости, как теперь! И кто я? И что я, что сподобил меня Господь такой великой милости?". Вообще после пострижения в нем произошла такая перемена, что знавшие прежнюю его жизнь с удивлением смотрели на него. Вскоре после пострига пришел навестить его настоятель обители отец игумен (впоследствии архимандрит) Исаакий и, видя его, объятого такой духовною радостью, спросил: "Отец Александр! Видно, у вас были какие-либо добрые дела, что Господь привел вас в монастырь так мирно окончить дни вашей жизни". Припоминая свои неисправности, отец Александр в укор себе ответил: "Конечно, были добрые дела – подавалась щедрая милостыня, но только не по закону! Велено творить милостыню так, чтобы шуйца не знала, что делает десница, а я делал так, чтобы не только моя шуйца, но чтобы и все шуйцы знали".

12 февраля отец Александр был особорован святым елеем. Во время совершения Таинства, когда иеромонах отец Памво читал над главою его Святое Евангелие, он вдруг с испугом начал указывать пальцем в сторону на стоящее около него кресло, ничего не говорил, а только издавал неопределенные звуки: "Гм-гм", давая тем разуметь около него стоявшим, что он что-то видит. После говорил, что ему представлялись сидевшие в кресле два курчавых мальчика. Соборовавшие поначалу несколько оторопели, но потом, оправившись, стали продолжать свое дело, и видение исчезло. В конце же соборования, когда раскрытое Евангелие по обычаю было возложено на главу болящего, открылось место со словами Господа:  Грядущаго ко Мне не изжену вон!(Ин. 6, 37).

На 1-й неделе Великого поста, которая началась 20-м числом февраля, отец Александр, по причине усилившейся болезни уже не могший выходить из келлии для слушания церковных богослужений, изъявил желание, чтобы пришли к нему в келлию певчие и пропели: "Да исправится молитва моя". Пришли трое – бас и два тенора – и пропели. Поблагодарив за одолжение, он сказал: "Ну, теперь пропойте мне: "Со святыми упокой душу раба Твоего"", намекая тем на близость своей кончины. Когда же певчие, исполнив желание его, начали было облагонадеживать его продолжением жизни, он сказал: "Нет, мне теперь уже больше не топтать травы". Во все время болезни отец Александр часто сообщался Святых Христовых Таин, а в последние три дня своей жизни – и ежедневно. В самый день кончины сосед его, монах, а впоследствии – архимандрит Агапит, подошел к умирающему, дабы проститься с ним. "Простите меня, отец Александр, – сказал он, – в чем согрешил пред вами". Но так как сосед этот кое в чем помогал ему, то отец Александр ответил: "Благодетеля-то моего? В чем же прощать-то?". Тот добавил: "Может быть, делом, или словом, или помышлением когда вас обидел?" – "Делом и словом, – сказал отец Александр, – это я понимаю, а помышлением – не понимаю, потому что всегда что думал, то и высказывал, а в помышлении у меня уже ничего не оставалось". (Следовательно, был прямой человек.)

5 марта, в последний раз причастившись Святых Христовых Таин, отец Александр мирно почил о Господе в час пополудни. День был понедельник 3-й недели Великого поста. Тело покойника лежало в келлии до третьего дня. Когда же стали класть его в гроб для выноса в церковь, ощутили под спиною его теплоту. Узнав о сем, старец батюшка отец Амвросий сказал, что это есть знак милости Божией к почившему. В среду после Преждеосвященной литургии тело покойника было отпето и погребено на скитском кладбище, по его назначению, под широко развесистой липой. В скиту он прожил три года и четыре месяца, а всей его жизни было 56 лет. Замечательно, что все поминовенные дни по отцу Александру приходились в Богородичные праздники: третий день, он же день погребения – 7 марта – праздник Божией Матери "Споручница грешных". Девятый день – 13 марта – было празднование чтимой в скиту Феодоровской иконы Божией Матери. Собственно, отправлять службу в честь этой иконы положено 14 марта, но так как 14 марта приходилось в среду Крестопоклонную, то служба Божией Матери и отправлена была заранее, во вторник. Двадцатый день приходился в акафистную субботу и вместе предпразднство Благовещения, а сороковой день – в пяток Светлой недели – праздник Божией Матери "Живоносный Источник".

Вскоре по кончине отца Александра супруга его Надежда Сергеевна видела замечательный сон. "Вижу, будто бы, – сказывала она, – едем мы с мужем в прекрасном экипаже, запряженном тройкой великолепных рысаков. Кони мчатся птичьим полетом, а отец Александр только с важностью покрикивает: "Пошел! Пошел!". Взглянула я на него, и вид его представился мне таким величественным, что я сказала: "О, что-то ты уж как царь какой!", а он ответил: "Я не царь, а еду к Царю!"".