Текст книги "Дара. Анонимный викторианский роман"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Знаешь, спроси у Владимира. Он ведь знаком чуть ли не со всеми женщинами в городе. А пока будешь ходить, купи, пожалуйста, говядины и овощей. Может быть, хорошее жаркое меня немного взбодрит.

Зайдя по дороге на рынок и купив там кусок говядины, я поспешила в лавку Владимира. Там я с трудом протолкалась сквозь стайку оживленно болтавших женщин, как обычно окруживших со всех сторон его прилавок, и, сразу перейдя к делу, спросила его, не знает ли он подходящей женщины, которая недавно кончила кормить грудью и еще не потеряла молоко. Он назвал мне имена двух кормилиц, сказав, где они живут. Одна из них, миссис Ада Бант, жила неподалеку, но когда я к ней зашла, ее не оказалось дома. Я оставила ей записку, где сообщала, что клиника доктора Шеппарда нуждается в ее услугах. После этого я поспешила к Лайонелу, опасаясь, не стало ли ему хуже за то время, пока я отсутствовала.

Когда ближе к вечеру Ада Бант появилась в институте, от нее изрядно попахивало спиртным. Это была толстая, дебелая, одышливая женщина с хриплым голосом и грубым смехом. Она с первого взгляда вызвала у меня сильнейшую неприязнь, но ради блага Лайонела я постаралась обойтись с ней как можно вежливее. Если для того, чтобы вылечиться, ему необходимо женское молоко, не все ли равно, из чьей груди оно будет течь. Когда я сказала ей, что ее молоко нужно доктору, она громогласно расхохоталась.

– Что? Взрослый мужчина станет сосать из меня молоко?! Вот уж чего не ожидала, так не ожидала… Не уверена, что я на это соглашусь, – сказала она с сомнением. Затем внимательно оглядела обстановку клиники. – Вам придется платить двойную цену. Два доллара за посещение – и пускай сосет, сколько влезет. Что скажете?

Я согласно кивнула и проводила ее к доктору. Она оставила без внимания вежливое приветствие Лайонела, сразу села на кресло, стоявшее возле его кровати, расстегнула пуговицы своей блузы и извлекла наружу две огромные груди, каждая из которых была величиной с мою голову.

Их коричневые соски были словно изжеваны и свисали так, будто из грудей торчали опущенные книзу пальцы. Она привела Лайонела в сидячее положение, просунула его исхудавшие ноги между своих массивных бедер и, подхватив его рукой под голову, вжала его лицо в одну из своих грудей.

Не знаю, как Лайонел переносил такое обращение, но мне ее поведение показалось отталкивающим и очень неприятным. Ей, очевидно, доставляло удовольствие унижать доктора и подвергать его такому бесцеремонному обращению. Когда ему пришло время поменять грудь, она с нарочитой неуклюжестью шлепнула его по лицу мокрым соском, да при этом еще подмигнула мне, как бы призывая оценить ее шутку. Тут мне все стало окончательно ясно. Я поняла, что больше никогда не допущу, чтобы эта женщина переступила порог нашей клиники и что на место кормилицы для доктора мне придется искать кого-то другого.

Когда он закончил сосать вторую грудь, я уложила его в постель, проводила эту женщину до дверей, протянула ей два доллара и сказала, что нам больше не понадобятся ее услуги. Она попыталась было что-то возражать, но я не стала слушать, вытолкала ее за дверь и защелкнула замок.

Сразу после ее ухода я отправилась навестить миссис Минни Саммерс – вторую женщину, адрес которой мне дал Владимир и которая только что перестала кормить грудью своего малыша. Довольно долго мне пришлось бродить по улицам и расспрашивать прохожих, прежде чем я нашла дом, где она живет. Зайдя к ней, я сразу объяснила, в чем состоит моя просьба. Я сказала, что одному человеку, больному легочной недостаточностью, требуется женское молоко.

Это была совсем молодая женщина лет двадцати с розовыми щечками и свежим цветом лица. Мои слова были для нее полной неожиданностью, и при мысли о том, чтобы стать кормилицей для взрослого мужчины, она совершенно растерялась.

– Не знаю, что и ответить, – сказала она, – ну прямо не знаю… Вы бы поговорили с моим мужем.

Когда я вошла, ее муж сидел за столом и заканчивал ужинать. Я села напротив него и, стараясь вложить в свои слова как можно больше чувства, принялась упрашивать его разрешить своей жене спасти доброго доктора от смертельного недуга. Я с такой страстью взывала к их христианскому милосердию, что, когда я закончила говорить, они оба готовы были расплакаться.

В конце концов, мы договорились, что они спокойно обдумают мою просьбу, и если они решат, что должны помочь доктору в его беде, то на следующий день в девять часов утра Минни придет в клинику. В дверях я сказала Минни, что, если она поможет Лайонелу своим молоком, ее жертва будет хорошо вознаграждена – она будет получать по два доллара за посещение, что составит четырнадцать долларов в неделю. Весьма привлекательная сумма для людей их достатка.

На следующее утро, ровно в девять часов Минни постучалась в двери института. Я пришла еще раньше, чтобы помочь Лайонелу одеться и побриться. После утреннего бритья и умывания он стал выглядеть лучше, но на щеках его продолжал играть лихорадочный румянец, создававший ложное впечатление здорового цвета лица.

Когда дело дошло до того, чтобы подставить Лайонелу свою грудь, Минни залилась краской стыда. Она никак не могла преодолеть смущение. Чтобы пощадить ее скромность, я обернула ее в скатерть и завязала ткань на шее, как большую салфетку. Когда она расстегнула под скатертью блузку, я сказала ей, чтобы она выставила одну грудь наружу, а Лайонелу – чтобы он взял в рот сосок и пил молоко, которое ему было так необходимо, чтобы справиться с болезнью.

Поначалу он никак не мог приспособиться, и молоко не текло, но Минни с терпеливым и заботливым выражением лица одной рукой придержала голову, а я другой стала легонько надавливать на грудь. Постепенно все наладилось. С тех пор никаких проблем больше не возникало, и мы все трое успели очень подружиться за время ее визитов в клинику.

Что касается здоровья Лайонела, то здесь все менялось каждую неделю и никогда нельзя было с определенностью знать, как на самом деле обстоят дела. Временами казалось, что он совсем оправился, тогда он снова выходил к пациентам, беседовал с ними, как обычно, покоряя их своим мягким и внимательным обхождением. А потом без всякого предупреждения болезнь вновь наваливалась на него всей своей тяжестью, он ослабевал и не мог подняться с постели.

Можно было не сомневаться, что молоко, которое он получал от Минни, было весьма питательно, и давало ему силы, но я далеко не была уверена, что оно способствует его исцелению от туберкулеза. Я утешала себя тем, что «время покажет», но мой страх за его жизнь становился от этого только сильнее.

Лайонел мог быть очень добр и щедр в своем великодушии, когда бывал в подходящем настроении. Однажды утром в начале февраля его срочно вызвали в порт, чтобы оказать помощь какому-то мужчине, который упал с причала и сломал ногу. Мне крайне не хотелось отпускать его, потому что день обещал быть холодным, ветреным и промозглым, а у Лайонела как раз появился тот жесткий, сухой кашель, который обычно бывал предвестием жестокого приступа болезни, надолго отправлявшего его в постель. Но его было не остановить. Наскоро собрав бинты и лекарства, которые могли пригодиться, я поспешила за ним, догнав его уже на улице.

Когда мы появились на месте происшествия, несколько мужчин уже заканчивали сооружать импровизированные носилки. Лайонел быстро осмотрел место перелома и велел мне распороть брючину на поврежденной ноге от лодыжки до колена, а затем сходить в ближайшую лавочку и купить там два десятка яиц. Потом он достал из кармана флягу с виски и, прежде, чем начать вправлять кость и соединять сломанные куски, щедрой рукой влил в рот раненого несколько добрых глотков обжигающего зелья. Немного подождав, Лайонел вправил кость и туго стянул сломанную ногу тремя длинными льняными полосами, каждую из которых он предварительно обильно смазал яичным белком, заранее перемешанным с мукой. Прошло совсем немного времени, и пропитанная яйцом ткань подсохла и стала твердой, как дерево. Пока повязка не затвердела, он успел побеседовать со своим нежданным пациентом. Узнав, что у того семь человек детей и он беден, как церковная мышь, Лайонел сказал, что не возьмет с него денег за вызов, и, прежде чем раненый успел его поблагодарить, развернулся и пошел обратно к себе в клинику. Но не успел он отойти от причала, как с неба струями полился настоящий ливень, так что до института мы оба добрались промокшими до нитки.

Лайонел продрог до костей и весь дрожал. Войдя к себе, он быстро разделся и забился в постель. Я плеснула в стакан добрую порцию бренди и протянула напиток, чтобы он немного отогрелся, пока я готовлю горячий суп.

На следующий день он выглядел просто ужасно, казалось, он стоит на пороге смерти. С того самого времени он практически перестал покидать постель и почти каждый день кашлял кровью.

Однажды вечером, в начале марта он с усилием приподнялся в кровати, сел, опершись на подушку, и сказал:

– Мне осталось жить совсем недолго, Дара. Ты останешься со мной до конца?

– Не надо так говорить, Лайонел, – ответила я. – Скоро уже потеплеет, станет светить солнце, и тебе сразу станет лучше. Так что давай оставим все эти разговоры о смерти. Пожалуйста.

Глядя куда-то мимо меня, будто за моей спиной видел лицо пришедшей за ним старухи с косой, он почти неслышно произнес:

– Почти всю свою жизнь я смутно ощущал, как по моему следу идет какая-то темная, угрожающая тень. Она прятала от меня свое лицо, таилась до поры до времени, терпеливо выжидая своего часа, чтобы утянуть меня в могилу. Так что теперь, когда я понял, что это за угроза, и могу назвать ее по имени, просто сказать – «туберкулез», я, в некотором роде, чувствую даже облегчение. И не надо пытаться меня переубедить. Я знаю. Еще раз спрашиваю тебя – ты останешься со мной до конца? Возможно, я смогу прожить еще несколько месяцев. – Он повернулся ко мне. – Так останешься?

– Останусь, – ответила я. – Обещаю тебе, что бы ни произошло, я останусь с тобой до самого конца. И давай больше не будем говорить об этом. Слишком грустная тема.

– Прости меня, Дара, но нам еще придется об этом поговорить. Нужно принять несколько важных решений. Я хочу, чтобы после моей смерти тело было захоронено в Нью-Порте, рядом с могилой моего друга юности, который был женат на моей кузине. Если ты сможешь доставить меня до Нью-Йорка, там можно будет погрузить меня… на пароход прямо до Нью-Порта. Ты сделаешь это для меня, Дара?

– Конечно, – ответила я, – если ты так хочешь, я проделаю с тобой весь путь.

Он облегченно вздохнул, откинулся на подушку и устало прикрыл глаза. Убедившись, что он крепко спит, я тихонько вышла из его спальни и отправилась к себе в комнату.

На следующее утро он вызвал меня и Боба Дерри к себе и без лишней суеты начал приготовления к своему переезду в Нью-Порт. Обращаясь к нам обоим, он сказал:

– Я уезжаю из Чикаго и отправляюсь в Нью-Порт. Здание клиники нужно продать и, поскольку сам я сейчас не в силах заняться этим делом, я хочу, чтобы ты, Боб, осуществил для меня эту сделку. Вот здесь лежит бумага, которая удостоверяет, что ты имеешь право вести от моего имени переговоры по продаже моей недвижимости. Постарайся выручить за здание хорошие деньги, но, главное, продай его побыстрее, потому что я хочу уехать как можно раньше.

Такой поворот событий застал Боба врасплох, и он застыл перед доктором, в недоумении раскрыв рот.

– Давай, давай, за дело, Боб, – несколько раздраженно сказал Лайонел. – У нас мало времени.

Когда за Бобом закрылась дверь, голова на подушке повернулась ко мне.

– Обойди всех врачей и аптекарей в этом городе, сообщи им, что я продаю свою клинику и хочу распродать все лекарства и оборудование, включая электропатическую машину. Поручаю это дело тебе. Постарайся не продешевить.

Всю следующую неделю клинику посещали «потенциальные покупатели», которые в сопровождении Боба Дерри расхаживали повсюду и осматривали собственность доктора Шеппарда. Я же принимала врачей и аптекарей и торговалась с ними, стараясь выручить побольше денег за лекарства. К выходным здание стало похоже на вычищенную яичную скорлупу – из него вынесли все, кроме кровати Лайонела. На этой-то кровати я и сидела рядом с ним, обсуждая детали нашего путешествия в Нью-Йорк, когда какой-то толстый мужчина средних лет вошел к нам в комнату и сердито спросил:

– А вы что тут делаете? Это моя собственность.

Я очень обрадовалась, что здание наконец продано, и спросила у этого человека, почему он пришел без Боба Дерри.

– Мистер Дерри, – воскликнул он, – продал мне это здание два дня назад! Причем мне пришлось расплатиться наличными. Он сказал, что его устраивает только такой способ оплаты. Он также говорил, что на следующий день уезжает в Цинциннати, чтобы там встретиться с вами, доктор Шеппард, и передать вам деньги.

– Но доктор Шеппард вовсе не в Цинциннати, – возразила я. – Он здесь, в Чикаго, как видите.

– О чем вы там договаривались с этим Дерри, мне глубоко наплевать, – прорычал он. – Теперь это здание принадлежит мне, и я могу это доказать любому. Вот купчая.

Я взяла бумагу, которую он мне протянул, и передала ее Лайонелу. Внимательно прочитав документ, он поднялся и с безнадежным разочарованием в голосе сказал:

– Этот подонок Дерри сбежал с деньгами. Тут уж ничего не поделаешь. Что касается здания клиники, то оно, безусловно, является собственностью этого джентльмена.

Когда я в полной мере смогла осознать то, что произошло, я ударила кулаком по колену и начала метаться по комнате.

– Я с самого начала говорила, что этот ублюдок мать родную продаст ни за грош, а ты, Лайонел, доверился ему, как последний глупец! Господи, что же нам теперь делать?

Я посмотрела на нового владельца здания. Он смущенно кашлянул.

– Я вам, ребята, очень сочувствую, но скоро вам отсюда придется выметаться, А когда я говорю «скоро», я имею в виду – сегодня.

Я взяла Лайонела за руку и вывела его на улицу. Потом вернулась, чтобы забрать его кровать. Вытащив кровать на улицу, я остановила какого-то человека, проходившего мимо клиники, и предложила ему два доллара за то, чтобы он доставил ее ко мне – в комнату, которую я снимала возле «Собачьей головы». Немного поторговавшись, мы сошлись на трех долларах, и он взвалил кровать на плечи.

Добравшись до места и обустроившись в моей комнате, мы пересчитали оставшиеся деньги. Оказалось, что у него их как раз хватит, чтобы добраться до Нью-Порта. Я была примерно в таком же положении, но у меня еще оставались кое-какие драгоценности, которые в случае необходимости можно было продать. Почти все деньги, которые я привезла с собой в Америку, ушли на плату за комнату и еду для нас с Элмером. Но после того как мы с Элмером расстались, я зарабатывала в «Институте здоровья» достаточно, чтобы содержать себя, не залезая в долги и не тратя скромные остатки своих сбережений.

Спустя два дня мы отправились в Нью-Йорк. Путешествие очень утомляло и изматывало Лайонела. Ему на глазах становилось все хуже, и, когда мы прибыли в Олбани, нам пришлось на неделю задержаться там, чтобы немного передохнуть. Всю эту неделю Лайонел практически не вставал с постели.

Он ужасно ослаб и стал таким худым, что под обвисшей кожей отчетливо виднелись очертания скелета. Его изможденное тело то и дело сотрясал могильный кашель, и после таких припадков он оставался совершенно разбитым, а вместо обычного дыхания из его груди вырывался какой-то тонкий свист. К тому времени, как мы сошли с парохода, доставившего нас по реке Гудзон в Нью-Йорк, от Лайонела уже оставались кожа да кости.

Выйдя на берег, мы поймали кэб и поехали прямо на Бродвей, где я сняла для нас две комнаты – заснуть в одном номере с кашлявшим Лайонелом я все равно не смогла бы.

Уложив его в постель, я прошлась по близлежащим магазинам и закупила еды и питья на несколько дней вперед. Вернувшись с покупками, я подошла к его постели. Он лежал на подушке, как мертвый: глаза ввалились, рот был полуоткрыт. Но грудь его еще вздымалась и из легких вырывался слабый свист. Поглядывая на него, я стала готовить еду. Я устала с дороги и сильно проголодалась, так что моя порция была проглочена в мгновение ока. Потом я положила на тарелку жареного цыпленка и поставила ее рядом с Лайонелом, чтобы, когда проснется, он мог сразу подкрепиться.

Закончив все приготовления, я отправилась к себе в комнату и прилегла на кровать немного отдохнуть, но, видимо, сон незаметно одолел меня, потому что, когда я снова открыла глаза, в комнате было уже совершенно темно. Я поспешила в комнату Лайонела и увидела, что он сидит в постели и с кем-то разговаривает, хотя в комнате, кроме него, никого не было.

Он кивал головой, поворачивался то туда, то сюда, приветливо улыбался, жестикулировал, словно обсуждая что-то с несколькими невидимыми собеседниками, окружившими его ложе. Я поставила стул возле его кровати, взяла его за руку, села рядом с ним и попыталась как-то привлечь к себе его внимание.

– Лайонел, – крикнула я, нервно оглянувшись, потому что он вдруг обратился к кому-то, кто незримо для меня стоял за моей спиной. Я дернула его за руку, надеясь, что он на меня хотя бы посмотрит.

Вдруг он воскликнул:

– Мама! Как я рад, что снова тебя вижу!

Его голос дрожал от радостного возбуждения. За окном все больше темнело, в комнате становилось холодно… и страшно. Я в ужасе отдернула от него руку и отбежала к двери, а за моей спиной все слышался приветливый голос Лайонела, узнававшего все новых и новых родственников, которые приходили к нему из далекого прошлого.

Я прислонилась к двери и почувствовала, как по голове у меня поползли противные мурашки – словно сотни маленьких пауков быстро пробираются между корней волос. Казалось, вся комната наполнена призраками мертвецов, которые приветствовали Лайонела и звали его за собой, в свою загробную жизнь. Хотя комната уже полностью погрузилась в ночную мглу, мне казалось, что я отчетливо ощущаю присутствие духов, которые толпились у его кровати и, переходя с места на место, вели с ним оживленную беседу.

Бессильно опустившись на пол, я свернулась в клубок, обхватив руками голову. Вдруг мне вспомнилось, как в детстве, когда осенний ветер обрушивал в камин кирпич от печной трубы, моя мать бормотала слова старой молитвы на оберег от злого духа. Дрожа от страха, я принялась теми же словами молить Бога о защите.

– От нетопырей и оборотней, от болотных тварей, что ухают в лесу, от лешего-детокрада – от всякой нежити охрани и обереги нас, Господи, – горячо и истово шептала я.

Не успели последние слова молитвы слететь с моих губ, как что-то словно прошмыгнуло мимо меня, задев мою юбку и прикоснувшись к волосам. Меня охватил отчаянный ужас, я вскочила на ноги и стала дергать на себя дверную ручку. Когда она наконец подалась, я пулей выскочила в коридор, бегом спустилась по лестнице и, только выбежав на освещенную фонарями, оживленную улицу, остановилась, чтобы отдышаться.

В каком-то оцепенении я, не разбирая дороги, бродила по городу, пошатываясь от пережитого потрясения и усталости. Должно быть, я производила такое впечатление, будто изрядно перебрала в одном из бесчисленных бродвейских баров. Понимая это какой-то частью сознания, я старалась держаться хорошо освещенных и оживленных улиц, где мне не грозила опасность.

Так я бродила, ничего не замечая вокруг, чувствуя на себе «вечности всевидящее око». Я казалась себе ужасно одинокой и никому не нужной. Я не видела для себя никакого будущего в Америке. Впрочем, в Англии я его тоже не видела.

В таком тоскливом состоянии духа я подошла к какой-то пивной, из раскрытых дверей которой доносились аппетитный запах горячей пищи и оживленный шум голосов. Я посмотрела на аккуратную вывеску, на которой было написано «Пивное заведение Пфаффа», и мне вдруг ужасно захотелось войти в этот уютный бар, чтобы отогреться и прийти в чувство.

Я быстро поднялась по ступенькам крыльца и вошла внутрь. Пивная была полна людьми. Я с облегчением заметила, что женщин было довольно много и я не привлекла особенного внимания. Люди не только сидели за столами, но и, собравшись в небольшие группы, стояли перед стойкой, что-то оживленно обсуждая между собой. То и дело они весело смеялись чьему-нибудь остроумному или двусмысленному замечанию.

Я так устала, что меня подташнивало и я готова была сесть прямо на пол. Так что у меня достало сил только на то, чтобы протиснуться между стоявшими возле стойки людьми к ближайшему свободному стулу и бессильно на него плюхнуться. Кроме меня за столиком уже сидел какой-то молодой джентльмен. Обмякнув на стуле, я опустила голову на руки. Меня охватило жуткое опустошение, как это бывает, когда человек истощает свою способность предаваться горю. Немного отдохнув, я подняла голову и заметила, что молодой человек, сидящий напротив меня, пытается привлечь мое внимание.

– Если вы позволите мне высказать мое мнение, леди, я бы сказал, что у вас такой вид, словно вы вот-вот упадете в обморок. Возьму на себя смелость предложить вам стаканчик бренди. Думаю, если вы себя неважно чувствуете, бренди – это как раз то, что способно вдохнуть в вас новые силы.

Его произношение заинтересовало меня. Он выговаривал слова, как чистокровный англичанин, которому приходилось жить в высшем обществе. Когда он, встревоженно глядя на меня, перегнулся через стол, протягивая мне стакан, я заметила у него на шее небольшое родимое пятнышко, похожее на красную божью коровку.

Благодарно потягивая бренди, я с любопытством разглядывала своего случайного знакомого. Вьющиеся белокурые волосы, выразительное, умное лицо. Одет он был элегантно и по последней моде: темно-синий шерстяной сюртук, белая рубашка, бледно-голубой жилет и белоснежный муслиновый шейный платок. Одним словом, с головы до ног – воплощение хорошего вкуса. Настоящий джентльмен.

Тем временем с его озабоченного лица все еще не сходила тревога за мое состояние.

– Вам лучше? – спросил он тревожно.

Я благодарно кивнула.

– Позвольте представиться. Джеймс Ричард Кеннет, к вашим услугам, – произнес он с легким поклоном.

– Мисс Дара Тулли, – тихонько улыбнувшись, ответила я. – Я, как и вы, родом из Англии. Рада с вами познакомиться.