Текст книги "Дара. Анонимный викторианский роман"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Комические сцены в этой «комедии» были совсем не смешны, так что зрители, вместо того чтобы от души смеяться, лишь изредка вежливо и сочувственно хихикали. Это была «чувствительная» чушь, в которой не было ни на грош настоящего чувства; если бы мы показали этот спектакль в Лондоне, нас освистали бы, не дожидаясь второго акта. Даже театральный критик из бульварной «Нью-Йорк Геральд» устроил нашей постановке разнос, которого она вполне заслуживала. И все же эта пьеса шла в нашем театре еще целых две недели, до самого нашего отправления в трехмесячное турне по восточным штатам Америки.

Только во время этого турне я по-настоящему осознал, насколько огромна эта страна. Это величественное впечатление возрастало с каждым днем по мере того, как за окном поезда, мчавшего нас по вольным просторам, проносились, сменяя друг друга, все новые и новые ландшафты. Меня потрясало это огромное, распахнутое небо, эти бесконечные пространства зеленых равнин и подернутых жаркой дымкой полупустынь, простиравшихся до горизонта, на котором едва виднелись заснеженные вершины гор. Чисто выбеленные, веселые стены домов, таверн и хозяйственных строений в маленьких городках, которые мы проезжали, приятно радовали глаз после унылой, громоздкой архитектуры Нью-Йорка с его грязными, коричневыми улицами.

Я был совершенно покорен тем щедрым гостеприимством и теплым приемом, который встретили наши спектакли в первые недели турне – в Пенсильвании и Огайо. Прежде чем направиться в Бостон, мы на один день заехали в Нью-Йорк, чтобы захватить там недостающие сценические костюмы. Я воспользовался этой возможностью, чтобы заглянуть на Бродвей в Кемикал Банк и забрать там месячное содержание, которое присылал мне отец. Таким образом, наши финансы получили хорошую подпитку, и, прежде чем присоединиться к нашим друзьям и отправиться в турне по штатам, лежащим к северу от Нью-Йорка, мы с Дарой устроили себе роскошный ужин в хорошем ресторане.

До середины июля мы гастролировали в Балтиморе, где в течение трех дней поставили в фордовском театре три разных спектакля: «Месть глупца», «Лица и личины» и, на третий день, «Хижину дяди Тома» по роману миссис Гарриет Бичер-Стоу. Нашим зрителям оказалось нетрудно угодить. Они не так уж много требовали от спектакля – чтобы пьеса будила в них несложные чувства, чтобы в ней было побольше пафоса и чтобы она была понятной. Наибольшим успехом у них пользовалась сцена вознесения малышки Евы на небеса в финале «Хижины дяди Тома». Покинув гостеприимный Балтимор, мы направились в другой театр Форда – в Вашингтоне.

Лет пять спустя мне довелось прочесть в английских газетах поразившее меня известие о том, что в этом театре во время представления был застрелен президент Линкольн.

Во все время нашего турне Дара с артистической легкостью и какой-то избыточной щедростью таланта схватывала суть каждой роли, которую ей приходилось исполнять. Джонатан Ид часто отмечал ее мастерство горячей похвалой и восхищенно обнимал свою «приму». К сожалению, мои успехи были значительно скромнее. По мнению Джонатана, я не умел по-настоящему проникнуть в характер своего персонажа, слиться со своей ролью и выразить глубокое переживание. Он откровенно говорил, что уверен в том, что мне не удастся сделать себе имя на этом поприще и что я не рожден быть актером.

Я с большим доверием и уважением относился к его интуиции и справедливости. В глубине души я понимал, что он прав, хотя мой разум не всегда соглашался в это поверить. Впрочем, его неверие в мои актерские способности, конечно, не добавляло мне решимости продолжать сценическую карьеру, и когда по окончании турне мы вернулись в Нью-Йорк, я смог с ним расстаться, испытав подлинное облегчение.

Но на этом мои разочарования не закончились, в Нью-Йорке меня ждало новое потрясение. Когда я пришел в Кемикал Банк, чтобы забрать свое содержание за несколько месяцев, клерк, вместо того чтобы отдать мне деньги, протянул какое-то письмо и сказал:

– Ваши выплаты прекращены. Больше денег для вас не будет.

Письмо было адресовано мне. Без подписи, все его содержание состояло из нескольких строк, написанных почерком отца: «Только что узнал от кузена твоей матери, что ты меня обманул. Ты выродок и ни на что не годный мошенник, и я не желаю больше никогда видеть твою гнусную рожу».

Мы с Дарой решили еще на какое-то время остаться в Нью-Йорке, надеясь подыскать себе работу в какой-нибудь странствующей труппе. У меня оставалось немного денег из того гонорара, что выплатил мне Джонатан, да и та сумма, которую я получил от отца в прошлый раз, была не совсем истрачена. Если обходиться без излишеств, этих денег должно было хватить на наши насущные нужды как минимум в течение шести недель.

Актеру всегда нелегко найти работу, а на исходе лета – в особенности. Поэтому конец сентября мы встретили без надежды и с десятью долларами в семейной копилке. Дара была вынуждена продать свою брошь с бриллиантом. Это помогло нам протянуть еще несколько недель.

Призрак надвигавшейся нищеты заставил нас всерьез задуматься о будущем. Я считал, что отец, как бы он ни был во мне разочарован, не позволит мне умереть с голоду, но, чтобы убедиться в этом, нужно сначала вернуться в Лондон. Отец был моей единственной надеждой, потому что в Нью-Йорке у меня не было никого, к кому я мог бы в своем тогдашнем положении обратиться за помощью. Обсудив состояние наших дел, мы с Дарой решили предпринять последнюю попытку найти ангажемент, а если это не удастся, не откладывая, отправиться по другую сторону Атлантики. Я думаю, мы оба прекрасно понимали, что обманываем самих себя и просто пытаемся хоть ненадолго отложить тот день, когда нам неизбежно придется расставаться с Америкой.

Через две недели наше решение наконец созрело. Надежды найти работу в театре таяли так же быстро, как и остатки наших сбережений, и у нас просто не оставалось другого выбора, кроме как поскорее заказать билеты на пароход до Ливерпуля.

В то время весь Нью-Йорк бурлил от возбуждения в ожидании приближавшегося визита принца Уэльского, совершавшего тем летом поездку по Канаде и Соединенным Штатам.

Мы с Дарой тоже пришли на пристань и влились в огромную толпу, собравшуюся на набережной, куда высадился Эдуард, принц Уэльса, и где его встречал мистер Фернандо Вуд, мэр Нью-Йорка. Вдоль набережной в честь прибытия его высочества были выстроены шесть тысяч солдат под командованием генерала Сэндфорда. Принц был довольно похож на свою мать, королеву – свежий румянец на белой коже, вьющиеся темно-каштановые волосы. Когда он проходил рядом с нами, Дара во весь голос крикнула: «Боже, храни принца Уэльского!», и он одарил ее широкой, радостной улыбкой.

Тринадцатого октября мы отплыли в Ливерпуль. Перед тем как подняться на борт корабля, Дара купила свежий номер «Нью-Йорк Трибьюн» и в каюте развлекала меня тем, что читала вслух газетный отчет о бале, устроенном в Музыкальной академии в честь прибытия принца Эдуарда.

Хотя здание Академии было рассчитано не более чем на три тысячи посетителей, посмотреть на это великолепное зрелище собралось целых пять тысяч. Принц прибыл к десяти часам, но не успел он открыть танцы, как в большей части зала обрушился пол, так что всем, включая принца, пришлось в течение двух часов дожидаться, пока маленькая армия плотников приведет пол в порядок. Один особенно старательный рабочий так увлекся, что не успел вылезти и оказался замурован между досками пола и перекрытием. На то, чтобы освободить насмерть перепуганного бедолагу, ушло еще какое-то время, так что танцы начались уже глубокой ночью.

Путешествие было долгим и утомительным, почти не переставая, шел дождь. В средней Атлантике наше судно попало в жестокий шторм и мы с Дарой на пять дней оказались заточены в стенах своей каюты, пока корабль пробивался сквозь ревущие водяные валы и порывы шквального ветра. Из-за этой ужасной погоды произошла досадная задержка и в Ливерпуль мы добрались только спустя двадцать пять суток.

На следующий день мы сели на поезд Ливерпуль – Лондон и еще до наступления сумерек прибыли на вокзал Сен-Панкрас. На вокзале мы взяли кэб и отправились в «Восемь колоколов» – небольшой отель по соседству с Ковент-Гарден. Мне и раньше частенько приходилось останавливаться в этой гостинице во время своих набегов из Оксфорда в Лондон, и я знал, что номера здесь недорогие и уютные. Денег у нас было только-только, чтобы заплатить за недельное проживание, но я надеялся, что мне удастся решить наши финансовые проблемы, помещая в лондонских журналах театральные рецензии.

Мне так и не удалось опубликовать ни одной статьи, но во время своих странствий по журнальным редакциям я познакомился с Джоном Суитэпплом, удачливым театральным критиком, который лелеял мечту создать свою собственную труппу. Он уже успел написать кучу пьес, но все они были отвергнуты руководителями театров, однако это нисколько не обескуражило Суитэппла, собиравшего теперь деньги на свою постановку. Он многому меня научил. Мы довольно близко сошлись, его неунывающая жизнерадостность и чувство юмора очень помогали мне в трудные минуты. Мы с Дарой нередко проводили вечера у него дома, выслушивая его грандиозные планы: как он организует свою труппу и в один прекрасный день покорит весь Лондон своей гениальностью и самобытностью. В конце концов, Джон Суитэппл действительно добился осуществления своей мечты, но это произошло уже после того, как мы расстались.

После трех недель жизни без всякого заработка я оказался в таком отчаянном положении, что начал продавать свои носильные вещи. Это продолжалось до тех пор, пока у меня не осталась только та одежда, что была на мне. А тем временем хозяин «Восьми колоколов» уже требовал, чтобы я уплатил по счету. Наконец, наступил день, когда он пригрозил посадить меня за неуплату в долговую яму, а у меня в кармане не было ни пенса. Мне ничего не оставалось, кроме как собрать все свое мужество и решиться потревожить льва в его логове.

В зимние месяцы мой отец всегда жил в своем городском доме на Сент-Джеймс-стрит. Увидев меня, наш дворецкий отшатнулся, как громом пораженный. По его поведению и выражению лица я понял, что он догадывается о том, какой прием меня, по всей вероятности, ожидает в отчем доме. Он в растерянности проводил меня в библиотеку и сказал:

– Схожу узнаю, дома ли ваш батюшка, лорд Пелроуз.

Мне пришлось прождать не меньше получаса, пока отец не соизволил появиться. Тяжело ступая, он прошел мимо меня, мрачный, как грозовая туча, и, бросив на меня хмурый взгляд, уселся за письменный стол. Все это было чертовски неприятно, от пыли и нервного напряжения у меня пересохло в горле, и я разразился долгим, сухим кашлем.

Я никак не мог остановиться, разволновался еще больше и стоял перед ним, беспомощно шаркая ногой и держась руками за грудь.

Внезапно он рявкнул:

– Ну, какого дьявола тебя сюда принесло, молокосос недоразвитый?!

Я одними глазами умолял его о прощении и упрашивал не поминать старое, пытаясь вложить в свой взгляд все свое красноречие, но только и смог что выдавить из себя какой-то тихий хрип.

– Прости меня, отец. Черт подери, мне очень жаль, что я доставил тебе такое огорчение.

– Что? Ты хочешь сказать, что бросил свои извращенные привычки и стал мужчиной?

– Да, отец. Когда я был в Америке, я чуть ли не каждую ночь спал с одной актрисой.

Он взглянул на меня с нескрываемым удивлением, и на лице его обозначилось явное недоверие.

– Я тебя правильно расслышал? Ты действительно не врешь?

Я уже раскрыл рот, чтобы ответить, но он поднял руку и перебил меня:

– Не надо, не отвечай. Я терпеть не могу, когда мне лгут. – Он нахмурился и покачал головой. – Если бы я только мог знать наверняка… Если бы я только мог тебе поверить… Проклятье! Я ведь так хочу, чтобы ты в самом деле был моим сыном. Чтобы ты женился и подарил мне внуков. Ты ведь понимаешь меня, мальчик мой?

Я только кивнул головой в знак согласия. Воспоминания о моем гомосексуальном прошлом тяжким грузом давили на меня, и я был готов согласиться со всем, что он скажет.

– Я полагаю, мне удастся устроить тебя на службу в прежнюю свою армейскую часть – в гренадерский полк гвардии ее величества. Два года армейской службы должны пойти тебе на пользу. Там, знаешь ли, из тебя сделают настоящего мужчину.

Стоило ему произнести слова «гренадерский полк гвардии ее величества», как меня словно осенило – ведь Николас Доуни, мой школьный покровитель, мой любовник, тоже стал гренадером. Мое сердце затрепетало при одной мысли о том, что я вновь увижу единственного человека, которого я по-настоящему любил в этой жизни.

Я постарался изобразить из себя покорного сына.

– Отец, – почтительно сказал я, – раньше я вел себя глупо, но с сегодняшнего дня я во всем буду следовать твоим советам и сделаю все, что ты сочтешь правильным. Если ты дашь мне немного денег, я хотел бы съездить в Оксфорд навестить старых друзей.

Едва я произнес слова «старых друзей», как старик бросил на меня суровый, подозрительный взгляд.

– Ну, нет. Ты меня не проведешь. Ты никуда не выйдешь из дому до того самого дня, пока я лично не отвезу тебя в Элдершот, где ты поступишь в распоряжение командования полка. И не надейся, что я отпущу тебя в Оксфорд, к твоим старым дружкам-педерастам, которые снова втянут тебя во всю эту мерзость. В поместье ты пробудешь не больше двух-трех дней. Командир полка гренадерской гвардии – мой старый друг, и ему будет очень приятно принять в свою часть моего сына. Так что потерпи немного, а там уж он тебя быстро пристроит и оградит от соблазнов.

Мне отчаянно хотелось поскорее оказаться в Лондоне, чтобы рассказать обо всем Даре и, главное, оплатить этот злосчастный гостиничный счет. Но я оказался между Сциллой и Харибдой: если бы только старик проведал, что я женился на женщине низкого происхождения, да еще и актрисе, если бы он узнал, что я женат на ней уже полгода, а она до сих пор не забеременела… Узнай он все это, – и я буду вышвырнут на улицу без единого пенса в кармане. С другой стороны, мне необходимо было придумать какой-то способ предупредить Дару о том, что я никуда не пропал и не позже, чем через два-три дня вышлю ей деньги.

Иногда жизнь в родном доме может оказаться хуже ада. Старик целый день не уходил с моей половины, а когда я лег спать, запер мою комнату снаружи. В сущности, собственный дом превратился для меня в настоящую тюрьму. На следующий вечер я уже был не в силах сдерживать свое беспокойство и сказал отцу, что у меня невыплаченный долг за трехнедельное проживание и за питание в «Восьми колоколах» и что я должен срочно съездить на Ковент-Гарден, чтобы уплатить по этому счету.

– Выбрось эту чепуху из головы, Джеймс, – ответил он, – уж эту-то проблему я для тебя решу.

Прежде чем я успел придумать еще какое-нибудь объяснение тому, что мне обязательно нужно выйти в город, он повернулся и вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся и сказал, что послал в гостиницу курьера, чтобы оплатить мой долг.

Не прошло и получаса, как курьер вернулся обратно и протянул моему отцу кошелек с деньгами.

– В чем дело, – сердито спросил, пересчитав деньги, отец – разве я не приказал тебе заплатить по счету моего сына в «Восьми колоколах»?

– Хозяин не взял у меня денег. Он сказал, молодая леди, прежде чем уехать из гостиницы сегодня утром, выплатила всю сумму долга.

– Черт подери! Что ты несешь? Какая такая «молодая леди»? – спросил отец и повернулся ко мне в ожидании ответа.

Я был удивлен не меньше, чем он, и никак не мог собраться с мыслями. Курьер мне улыбнулся, и я, пытаясь выиграть время, чтобы преодолеть замешательство, нервно ухмыльнулся ему в ответ.

Отец бросил на меня игривый взгляд, на его морщинистом лице появилась широкая, лукавая улыбка, и он довольно ударил кулаком по столу.

– Ах ты негодник! Этакий развратный повеса, а! Почему же ты мне не сказал, что остановился в гостинице с женщиной? Клянусь святыми великомучениками, ты стал настоящим дамским угодником! Ты, сынок, по всему видать, вошел во вкус, а? Ну порадовал, так порадовал, ничего не скажешь! – Грубо загоготав, он вылез из-за стола, подошел ко мне и сердечно потрепал меня по затылку. – Ах ты, развратник! – воскликнул он с лукавым восхищением. – Я ведь, честно скажу, в глубине души не верил ни одному слову из всей этой истории про американскую актрису… Но теперь уж просто грех тебе не поверить.

Внезапно его хриплый хохот затих, он оставил свой игривый тон и принял чрезвычайно важный и торжественный вид. Он взял в руки кошелек, который вернул ему курьер, и передал его мне.

– Ты доставил мне такую радость, Джеймс. Я счастлив. Черт меня подери, прости, что я, старый дурак, так в тебе ошибался. Ты свободен. Сейчас ты можешь идти куда угодно и развлекаться, как тебе нравится, а завтра мы отправляемся в Элдершот.

Трудно было бы покинуть дом быстрее, чем это сделал я. Со всех ног я бросился в «Восемь колоколов», но, как я ни расспрашивал прислугу, никто так и не смог сообщить мне ничего о том, куда могла пропасть Дара. Тогда я просто принялся бродить по улицам в окрестностях Ковент-Гарден в слабой надежде где-нибудь ее повстречать. Я продолжал свои поиски до поздней ночи и, лишь когда совсем стемнело, отправился домой. В ту ночь я не сомкнул глаз и беспокойно метался и ворочался, не находя себе места от беспокойства за Дару и гадая, что с ней могло произойти. В последующие месяцы я пользовался любой возможностью, чтобы приехать в Лондон и продолжить свои поиски в окрестностях Ковент-Гарден. Но все мои попытки разыскать жену кончались неудачей, и я совершенно отчаялся когда-нибудь увидеть ее снова.

ГЛАВА ПЯТАЯ
ПОЗОЛОЧЕННАЯ ДЕВА

После утомительного путешествия из Ливерпуля я просто валилась с ног и всю свою первую лондонскую ночь в «Восьми колоколах» проспала беспробудным сном. Наутро я проснулась и, увидев, что Джеймс еще спит, встала с постели и подошла к окну, чтобы посмотреть, что же порождает несмолкающий шум, который доносился в комнату с улицы. Это было мое первое впечатление от Лондона – суматошный, преуспевающий, вечно шумный – таким показался мне этот город. Улица была запружена повозками всех видов и сортов: тележками уличных торговцев, заваленными овощами, частными экипажами и наемными колымагами. Скрипучие, окованные железом колеса телег, грохотавшие по булыжной мостовой, создавали общий фон, а звяканье колокольчиков на тележках разносчиков и пронзительные крики продавцов пряников, горячих мясных пирогов и другой готовой снеди, цветов, зонтиков и всевозможной посуды – расцвечивали этот фон, так что с непривычки я не могла ни на чем сосредоточиться, невольно прислушиваясь к царившему на улице гвалту. Тротуары были сплошь покрыты отходами этого огромного базара – капустными листами, обертками и другим всевозможным мусором.

После завтрака Джеймс отправился наведаться в редакции нескольких журналов, а я предприняла вылазку с целью изучения рынка Ковент-Гарден. Едва выйдя из дому, я стала невольной причиной жестокой свары между двумя торговками, которые почти одновременно наскочили на меня со своими корзинами.

Первая из них – ирландка, державшая в зубах короткую носогрейку, сунулась было ко мне со своей корзиной.

– Пряники, леди! Покупайте пряники! У меня прянички – лучше во всем Лондоне не сыщешь.

Но тут еще какая-то женщина, одетая в тесное платье из грубой ткани, заправленное в огромную стеганую юбку, сильно пихнула ирландку в бок своими мускулистыми руками; протолкнувшись ко мне, она приблизила свою красную жирную рожу к моему лицу и принялась совать мне под нос свою корзину.

– Вот, что вам надобно, леди! Прикупите-ка у меня пряничек имбирный со специями. С пылу с жару, посмотрите, еще пар идет! – хриплым голосом настаивала она.

Ирландка, взбешенная непрошеным вторжением, в свою очередь пихнула меня своей корзиной и яростно обрушилась на вторую торговку с какими-то кельтскими проклятиями.

Переругиваясь и выкрикивая друг другу жестокие оскорбления, они с двух сторон толкали меня своими корзинами, так что мне пришлось спешно ретироваться обратно на гостиничное крыльцо. Я поняла, что они вот-вот начнут потасовку. Трактирная прислуга и возбужденные, грязные мальчишки, привлеченные злобными воплями, столпились вокруг, подначивая торговок в надежде увидеть драку. Какой-то мальчишка-половой все подбадривал ирландку, крича:

– Давай, Мэри, врежь ей между глаз, вломи ей как следует!

Я извлекла из кошелька два пенса и, чтобы отделаться от них, швырнула в каждую корзину по монетке. Проскочив между разъяренными женщинами, я бросилась через запруженную улицу, прокладывая себе путь среди беспорядочно толпившихся на мостовой торговцев жареной рыбой, горячими пирожками, сдобными булочками, живыми коноплянками в ивовых клетках, миндальными конфетами и-бог-его-знает-чем-еще и среди тележек, с горкой заваленных свежими овощами и фруктами. Это людское столпотворение, эти обращенные ко мне со всех сторон задорные крики:

– Эй, морковка по пенсу за кучку, виноград отборный – за бесценок отдаю, за фунт четыре пенса! Разве это деньги?

– А ну, подходи, покупай горячие каштаны! Эй, красавица, куда же…

– Вишни спелые, крепкие и вкусные, по пять пенсов за фунт!

– Живая рыба! Налетай, да не зевай – лучше не бывает!

Вся эта бурлящая вокруг жизнь веселила меня, дразнила мой слух, мое зрение и, больше всего, воображение. Все это было так приятно после однообразия и скуки корабельной жизни!

Чтобы не поддаться соблазну зайти в кафе, из раскрытых дверей которого на меня пахнуло манящим запахом горячего кофе и свежих пирожных, я повернула на Март-стрит, по которой, хотя она и была уже, пройти оказалось проще, так как здесь торговцам разрешалось ставить свои тележки только вдоль стен домов на тротуарах, а мостовая была свободна. Не успела я сделать и нескольких шагов, как мое внимание привлек чей-то голос, перекрывший пронзительные крики других зазывал.

– Эй, эй! Эй вы, леди! Привет! Ну-ка, обернитесь и поглядите вот на эти яблочки! Красные, как розы, а уж какие сочные – просто объедение!

Кричал молодой мужчина примерно моих лет. Он был одет, как обычный уличный торговец: длинный кордовый жилет с сияющими медными пуговицами и брюки, тесно облегавшие ноги до колена, а от щиколоток спадавшие пышными складками на начищенные до блеска ботинки. Его глаза, весело поглядывавшие на меня из-под задорно сдвинутой на бок матерчатой кепки, приглашали меня попробовать огромное красное яблоко, которое он держал в протянутой руке.

В свое время Ева соблазнила Адама яблоком. В данном же случае как раз Адам соблазнял женщину тем же самым плодом. Ведь, как я потом узнала, его и в самом деле звали Адамом.

Он не обманул меня, яблоко было в точности таким, как он и говорил, – вкусным и сочным. Могла ли я предположить в ту секунду, когда мои зубы вонзились в хрусткую мякоть библейского плода, что приветливая улыбка Адама Саттона приведет меня в самые грязные и отвратительные трущобы Лондона, где мне придется пережить страшные надругательства!

Всякий раз, когда я наведывалась к тележке Адама, чтобы купить у него фрукты, меня ждала сердечная встреча.

Мы виделись с ним только по выходным, потому что в остальные дни недели он возил свою тележку в другие части города. Однако наше знакомство довольно быстро переросло в дружбу, в которой был легкий оттенок флирта. Общение с ним очень забавляло меня, и иногда я часами торчала на Март-стрит, болтая с ним и его покупателями. Вскоре я уже выучила все цены и частенько даже помогала ему торговать, когда он не успевал управиться с осаждавшими его домохозяйками, каждая из которых требовала, чтобы именно ее непременно обслужили побыстрее.

Мне просто нечем было больше заняться, ведь Джеймса целыми днями не бывало дома, а вечером он уходил в театр. В то время он как раз завязал дружбу с Джоном Суитэпплом – театральным критиком, который был более удачлив и статьи которого нередко попадали в популярные журналы. Два или три раза мне пришлось провести довольно скучные вечера, когда Джеймс брал меня с собой в гости к Джону Суитэпплу и тот читал нам вслух отрывки из своих пьес. Как я ни пыталась, я не могла заставить себя всерьез заинтересоваться его опусами, да ему, по всей видимости, это было безразлично. Во всяком случае, все свои реплики, пояснения и вопросы он обращал исключительно к Джеймсу.

Так что, если не считать моего мужа и мистера Суитэппла, кроме моего торговца у меня и не было во всем Лондоне человека, с которым я могла бы поболтать. Адам был из тех людей, которые умеют сразу к себе расположить и обладают даром вызвать собеседника на откровенность. Очень скоро он уже знал все и о моих приключениях в Америке, и о том, как я познакомилась с Джеймсом, и как вышла за него замуж в Нью-Йорке.

Однажды я спросила его, не надоела ли я еще ему со своей болтовней.

– Не-а, – протянул он немножко насмешливо, – мне даже нравится слушать твой пижонский треп.

Я была несколько сбита с толку его ответом и спросила, что он имеет в виду.

– Ну-у… Ты, понимаешь, говоришь грамотно, как барыня какая-нибудь. Ты не такая, как я. Образо-ованная… Ты все можешь растолковать как по-писаному, и все такое. Я так понимаю: ну выскочила ты замуж за барина, ну и правильно… не пойму я, что ты тут со мной торчишь – время теряешь. Я-то уличный торговец – тебе не чета.

Мысль о том, что я говорю «по-барски», показалась мне такой нелепой и забавной, что я громко расхохоталась. Но мое веселье быстро улетучилось, как только я взглянула на лицо Адама и увидела, как оно исказилось от злости. Он, очевидно, решил, что я потешаюсь над ним. Чтобы загладить дурное впечатление, я положила на его руку свою ладонь.

– Не надо сердиться, Адам. Я смеялась не над тобой, а над собой. Ведь ты – мой друг. Мой лучший друг. Поверь мне, я не сделаю и не скажу ничего, что могло бы тебя огорчить.

Чтобы скрыть свое смущение и преодолеть замешательство, он принялся сосредоточенно раскладывать яблоки аккуратными кучками.

– Ну чего ты встала, как оглашенная, – сказал он сердито. – Займись чем-нибудь. Вон, апельсины в порядок приведи, что ли.

Это наше различие в манере говорить, видимо постоянно порождало в нем своего рода чувство неполноценности. До того нашего разговора мне это как-то не приходило в голову, но теперь я поняла, что он очень болезненно ощущал свою необразованность, и я про себя решила, что при первой же возможности постараюсь убедить его, что я совершенно без ума от его смачного выговора.

Он говорил, как настоящий кокни – самоуверенный и хамовитый уроженец лондонских низов. Этот говорок действительно очень оживлял и расцвечивал самые простые слова. Все, что он говорил, меня восхищало, и я никогда не уставала слушать его яркую, сочную речь.

Однажды утром – пошла уже четвертая неделя нашего пребывания в гостинице – я проснулась и обнаружила, что Джеймс уже оделся и ушел из номера. Такая спешка меня несколько удивила, я привыкла к тому, что он всегда вставал позже меня. Впрочем, я не придала этому особенного значения, решив, что у него была назначена встреча где-нибудь в редакции на раннее утро. И хотя в тот день он так и не появился, я не слишком обеспокоилась и, дождавшись вечера, спокойно легла спать, думая, что он, вероятно, до утра засиделся с приятелями в каком-нибудь кабачке.

Но когда на следующий день я снова проснулась в одиночестве, то серьезно встревожилась. Быстро одевшись, я в спешке и беспокойстве спустилась вниз, чтобы расспросить прислугу, не видел ли кто-нибудь со вчерашнего дня моего мужа. Все только отрицательно качали головой; я совершенно растерялась, не зная, что мне теперь делать. Тогда я решила разыскать Адама и спросить совета у него.

Он сразу же развеял мою тревогу.

– Не забивай себе голову. Он наверняка просто перебрал вчера вечером, так я себе это дело понимаю. Заруби себе на носу, что я тебе скажу: он сегодня проснется с распухшей башкой, малость оклемается и, как только сообразит, живой он или уже откинулся, так и приползет к тебе как миленький.

Его слова подбодрили меня, но озабоченность все же не проходила. Пропасть на целые сутки это было так непохоже на Джеймса…

По тому, как насмешливо смотрел на меня Адам, я поняла, он считает, что я хлопочу по пустякам.

– Ладно, кончай квохтать, как полоумная наседка. Давай, займись делом. Мне сегодня без тебя не управиться.

Я пробыла с ним до полудня, а потом поспешила обратно в гостиницу. Мистер Доукинс, хозяин «Восьми колоколов», поджидал меня внизу, и, когда я собралась подняться по лестнице в спальню, он окликнул меня:

– Минуточку, мисс! Вы мне нужны на пару слов.

Его обращение меня уязвило, но мне не терпелось поскорее дойти до спальни и посмотреть, не вернулся ли еще Джеймс, поэтому я поставила ногу на ступеньку и, обернувшись через плечо, ядовито спросила:

– Как вы сказали? «Мисс»? Вы что, не знаете, что я замужем и вам следует называть меня миссис Джеймс Кеннет?

– Ну-у… Может, оно и так. Так вот, ваш муж, если только он и вправду ваш муж, задолжал мне некоторую сумму, и мне хотелось бы получить эти деньги.

– А вы говорили с мистером Кеннетом? – с надеждой спросила я.

– Нет, я его уж два дня не видал. С тех самых пор, как я пригрозил ему, что, если он не уплатит мне те семнадцать фунтов, что вы мне задолжали, я посажу его в долговую яму.

Я в ужасе уставилась на него, не веря своим ушам. О чем же думал Джеймс, когда допустил, чтобы мы влезли в такие долги! Ведь он уверял меня, что, как только мы доберемся до Лондона, с денежными проблемами будет покончено.

Мистер Доукинс насмешливо фыркнул.

– Барчуки вроде него частенько сматывают удочки, как только чувствуют, что их долги становятся больше, чем их карманы. Я так думаю, что мы его тут больше не увидим, так что, кроме вас, платить вроде как некому. Так получается.

– Но как я могу вам заплатить? У меня ведь нет ни гроша!

– Вы можете продать вот эти два кольца, что у вас на пальцах. Если они, конечно, настоящие…

– Но ведь это единственное, что у меня осталось, – возразила я.

– Да-а, хорошенькую свинью он вам подкинул… Готов поспорить, что вам не впервой выручать его из беды, когда он проживает последние деньги. Вы уж простите, мисс, но придется вам пройтись со мной – я вам покажу, где можно продать колечки.

В первый раз я начала сомневаться в честности Джеймса. Я просто не знала, что и подумать. Все это повергло меня в такую растерянность и уныние, что я послушно позволила Доукинсу взять меня под руку и отвести к лавке, в витрине которой были выставлены всевозможные часы. У порога магазина он отпустил мою руку и сказал, что подождет снаружи.