Текст книги "Дара. Анонимный викторианский роман"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Чем могу быть полезен? – спросил меня продавец, как только я открыла дверь. – Вам, вероятно, нужны наручные часы? А может, настенные?

На голове у него была ермолка, из-под которой по обе стороны тяжелого, болезненно-желтоватого лица завитками свисали темные с сединой волосы. Когда я сняла с пальцев оба кольца, в его черных глазах на мгновение вспыхнул интерес, но он тут же принял безразличный вид и ни словом не выдал своих чувств.

Он взял кольца с прилавка и мельком на них посмотрел.

– Стекляшки, – ухмыльнулся он, – очень симпатичные, но всего лишь стекляшки. Пара шиллингов – красная цена. Ну, так… сколько вы за них хотите?

Я немного растерялась, но тут мое внимание отвлекло частое постукивание по стеклу, раздавшееся за моей спиной. Я подумала, что это мистер Доукинс, которому не терпится получить свои деньги, но, обернувшись, увидела проказливую физиономию уличного мальчишки, который, высунув язык, прижался носом к стеклу. Я улыбнулась и повернулась обратно, но стук раздался снова – еще громче и настойчивее.

Лавочник, разъяренный непрошеным вмешательством, выскочил на крыльцо.

– Если ты хочешь купить себе часы – так войди и купи себе часы! А если ты не хочешь купить часы – так убери от моего окна свой поросячий нос, негодный мальчишка!

Мальчишка пальцами растянул себе рот до ушей, высунул длинный язык и помчался по улице. За это время я успела собраться с мыслями и твердо решила, что не позволю себя надуть и запутать, но и долго торговаться из-за этих колец – тоже не стану.

– Я хочу получить семнадцать фунтов, – объявила я, когда он вернулся за прилавок, – а если вы мне столько не заплатите – что ж, придется мне найти другого покупателя.

Он достал из кармана увеличительное стекло и, внимательно осмотрев кольца, бросил на меня тяжелый, пронзительный взгляд.

– Четырнадцать фунтов. Это мое последнее слово. Больше они не стоят.

Я потянулась за кольцами.

– Я должна вот тому человеку за дверью ровно семнадцать фунтов. Так что я никак не могу отдать кольца ни на пенни дешевле.

Он отступил на шаг назад так, чтобы я не могла до него дотянуться.

– Немедленно верните мне кольца, – сердито сказала я.

– Так вы, значит, задолжали тому парню деньжат?

Его лицо несколько смягчилось, но сдаться без боя он не мог и хотел, чтобы последнее слово в нашем торге осталось за ним. Он обреченно поднял руки и покачал головой.

– Эх… Хорошенькие мордашки и хорошенькие колечки когда-нибудь меня погубят.

Наконец, скрепя сердце, он достал кошелек и, медленно отсчитав семнадцать соверенов, протянул их мне с выражением подлинного страдания на лице.

Мистер Доукинс уже начал терять терпение и хотел забрать у меня деньги прямо у выхода из магазина, но я ему их не отдала.

– Вам придется подождать, пока мы не вернемся в гостиницу. Там вы дадите мне расписку в том, что деньги получены сполна.

Оплатив счет, я поднялась в спальню, где собиралась дожидаться возвращения Джеймса.

Я сидела на кровати, лениво оглядывая комнату, и вдруг заметила, что в ней нет никаких следов пребывания Джеймса. Обычно повсюду бывали разбросаны какие-нибудь его вещи: расческа, писчая бумага, галстук. Тут я припомнила, что еще неделю назад я как раз обратила внимание на то, что у нас в комнате замечательный порядок. Тогда я подумала, что Джеймс, вероятно, убрал все свои вещи в ящики шкафа или в гардероб.

Вдруг я вздрогнула от неожиданной догадки. В каком-то оцепенении я стала заглядывать повсюду. Я перерыла всю комнату, но тщетно – он не оставил ничего, ни одного предмета одежды, да и вообще ни одной принадлежавшей ему вещи.

Я остановилась посреди комнаты, пытаясь прийти в себя от потрясения. Я не могла понять, как он мог вот так уйти из моей жизни, даже не сказав «прощай». Я знала, что у него не самый сильный характер, но он всегда был так добр и внимателен ко мне… Мне казалось совершенно невероятным, чтобы он бросил меня на произвол судьбы, оставил меня расплачиваться с кредиторами и даже ни о чем не предупредил.

Я кинулась на кровать и завыла, как раненый зверь. Слезы покатились по моим щекам, постепенно вой перешел в тихие всхлипывания. Он просто оставил меня, как только понял, что задолжал слишком много. Просто бросил, как бросают ненужную вещь. «Как он мог так поступить со мной?» – раз за разом спрашивала я себя. Эти слова засели в моей голове, я то и дело повторяла их вслух, но не находила никакого правдоподобного ответа.

Но делать было нечего. Из гостиницы нужно было уходить, пока я снова не влезла в долги. Собрав свои пожитки и одежду, я не спеша упаковала все в видавшую виды кожаную дорожную сумку, волоча ноги, спустилась по лестнице и вышла из отеля. Я чувствовала себя покинутой и ужасно одинокой, деваться мне было некуда; подумав, я вернулась к Адаму и его тележке.

Народу на улице было немного, и Адам пытался привлечь внимание покупателей тем, что колотил по старой жестянке, громко выкрикивая цены на свой товар.

– Эй, хозяюшка! Ты только глянь сюда! Такая морковка – и по пенсу за пучок! Даром отдаю, покупай, пока не передумал!

Не прекращая зазывать клиентов, он показал мне рукой, что заметил мое появление, и дал мне понять, чтобы я подошла и встала рядом с ним.

– Ура свободному предпринимательству! Брюква, репа, лук, морковка! Все свежее и вкусное! Вот-вот, как раз вас лежит дожидается! Только посмотрите, господин гувернер, отличная капуста брокколи! Отдаю за гроши. Апельси-ины, яблоки по четыре пенни за дюжину!

Внимательно выслушав мою скорбную повесть, Адам спросил меня, что я собираюсь делать теперь, когда предоставлена самой себе.

– У меня нет ни пенса, – сквозь слезы проговорила я, – и мне совершенно некуда пойти. Что же мне делать, Адам?

Мое отчаяние и слезы смутили его, и он спрятал глаза.

– Я-то, вишь ты, живу в настоящей дыре. Это место не про такую барыню, как ты, – наконец выдавил из себя Адам.

Я все больше осознавала безнадежность своего положения и не видела из него никакого выхода. Для того чтобы женщина могла выжить в этом мире, нужно, чтобы у нее был или мужчина, или деньги. У меня не было ни того, ни другого.

– А где ты живешь, Адам? – спросила я.

– Да-а… снимаю комнатенку в одной прокисшей развалине. Тебе там не понравится, это уж точно. Самый дерьмовый дом на всей Экзетер-стрит. Окна расколоты, вместо стекол ветошь всякая болтается. А живут там только торговцы, воры да потаскухи. Целый день стоит гвалт, ругань да дети орут на всю улицу как резаные… – отнекивался он. – Да и кровать у меня всего одна, так-то быстро добавил он. – Тебе бы пришлось со мной спать. Как тебе это, а, барыня моя? Это тебе, небось, не по вкусу пришлось бы?

Он широко ухмыльнулся, но на его лице было заметно сомнение – он, видимо, не знал, как я восприму его слова.

Я поняла, к чему он клонит, еще тогда, когда он только произнес слово «кровать», и уже знала, что ему отвечу.

– Ты красивый мужчина, Адам. И если уж мне нужно с кем-то спать, я бы предпочла, чтобы это был ты. Как ты думаешь, ты смог бы меня потерпеть? Я постараюсь отработать свой хлеб – буду помогать тебе всем, чем смогу. Обещаю, что не стану тебе обузой.

Видно было, что он не ожидал такой легкой победы. Я даже подумала, уж не решил ли он, что я сама только и мечтала о том, как забраться к нему в постель.

– Я ведь могу спать и на полу, если ты так захочешь, – сказала я.

– Ты за кого меня держишь? – сердито вскинулся Адам. – Я могу уходить бабу не хуже любого другого и люблю это дело! Что я, не мужик, что ли? И не вздумай при моих дружках ляпнуть чего-нибудь про спанье на полу – они же решат, что я слюнтяй какой-нибудь. Засмеют потом.

Я столько месяцев прожила в супружестве, как безгрешная монашка, что от веселой и откровенной похоти, которая прозвучала в его хрипловатом голосе, мое сердце забилось чаще, а на лице невольно появилась улыбка. А что мне придется жить в какой-то старой развалюхе среди отбросов общества, – так в этом для меня ничего страшного не было. В конце концов, мне не привыкать. В детстве я жила в условиях и похуже – в настоящей нищете – и осталась цела и невредима.

Мы простояли на Март-стрит еще часа два, пока не распродали почти все, что было на тележке, и Адам решил, что на сегодня мы поработали достаточно и пора бы уже перекусить. Затем сложили остатки товара в мешок и отвезли тележку обратно в прокат. За тележку Адаму приходилось платить по три пенса в день.

Для того чтобы поесть, не нужно было никуда идти, потому что повсюду вокруг стояли лотки с готовой пищей. Тут можно было выбрать все, что пожелаешь: и горячие пироги, и пышную сдобу, и копченых угрей, и улиток, и сливовые пудинги, и жареную рыбу, и раков, и печеную картошку – и все это было свежее, все с пылу с жару, так же, как и сандвичи с ветчиной, жареные цыплята, вареные яйца и горячий кофе. Несмотря на то что к концу дня улица была сплошь завалена грязью, все это выглядело довольно привлекательно и радовало глаз: приветливо горели огоньки уличных жаровен, покачивались от легкого ветерка керосиновые лампадки, уже зажженные над тележками. Мы с Адамом съели по два пирожка с бараниной и по сливовому пудингу на десерт.

Подкрепившись, мы отправились в любимую пивную Адама, которая называлась «Щербатая луна». По дороге мы проходили мимо нескольких красивых баров, сквозь чистые окна которых виднелись покрытые изящной резьбой стойки, тянувшиеся через весь зал и ярко освещенные свечами в бронзовых канделябрах. Я украдкой заглянула в один из таких баров и с благоговейным страхом разглядела огромные зеленые и золотые бочки с джином, на которых красовались яркие надписи с названиями напитков: «Оживитель трупов», «Сногсшибательный», «Любимый джин моей мамы», «Голубые черти» и другие, все в таком же духе.

В «Щербатой луне» Адам познакомил меня со своим закадычным дружком Томом Биггсом. Он с самого начала показался мне скользким типом, а когда я поймала его восхищенный, похотливый взгляд, который исследовал меня с головы до ног, пока Адам меня ему представлял, я решила, что с ним нужно держать ухо востро. На нем был обычный щеголеватый наряд уличного торговца, а на шее – кричащий шелковый платок.

Все они ужасно гордились этими яркими лоскутами, в которые были укутаны их шеи. Королевское украшение – так они их называли, и, когда кто-нибудь из них начинал жить с девушкой, он непременно дарил ей такой же платок, как у него самого. Адам тоже на следующий день узаконил наши отношения, гордо повязав мне на шею цветастый кусок шелка.

Каждое свое слово Том сопровождал покачиванием головы, кивками, пожиманием плечами, подмигиванием и всевозможными гримасами.

Поджидая Тома, Адам уже успел немного выпить. Наконец, появился Том, увидел меня рядом с Адамом и, познакомившись со мной, подмигнул Адаму и поднял первый тост:

– Вот что я тебе скажу, Адам… За то, чтоб у тебя корни ядрились на полный ход и без отказа, так-то вот, – сказал он и опрокинул в себя пиво.

Вскоре после нас в пивную пришла и подружка Тома. У нее были грубые манеры, и говорила она неграмотно, но, когда мы познакомились поближе, я узнала, что она очень милая и дружелюбная девушка. Как бы то ни было, в первую нашу встречу она тоже присматривалась ко мне и поначалу отнеслась к новой знакомой Адама с некоторой сдержанностью.

Адам и Том потребовали пива, и к нашему столику подошла барменша, которую они назвали Флорри. Она поздоровалась со всеми нами и до краев наполнила наши кружки. Это была хорошо сложенная, пухлая, полногрудая женщина лет сорока. Она, похоже, хозяйничала в этой таверне, управляя здесь всем и всеми, включая хозяина заведения по кличке Свиное Рыло. Когда она вернулась к стойке, я не смогла удержаться от того, чтобы не пошутить насчет татуировок, которыми были сплошь покрыты ее руки. Особенно сильное впечатление на меня произвело изображение Собора святого Павла, окруженное сплетенными розовыми кустами.

Том Биггс фыркнул и, подмигнув Адаму, состроил смешную гримасу.

– Тебе бы посмотреть на нее целиком! Она же истатуирована вся – с головы до ног – всем, что ты себе только можешь представить. Там тебе и корабли, и виды Лондона, и любовники за делом, и черти, и ангелы – чего ни попроси, все покажет. И между ног картинки, и на животе – везде.

– Но зачем? – спросила я.

Том рассмеялся.

– Тут, понимаешь, дело такое. Она два года была замужем за одним парнем, который зарабатывал себе на хлеб тем, что делал наколки. Вот он на ней и тренировал свое искусство, когда не мог придумать ничего получше. Она в то время была в него влюблена, как кошка, готова была землю целовать, на которую он наступил… ну и позволяла разукрашивать себя, как ему будет угодно. Вы, бабы, когда влюбитесь, совсем дуреете, ну, как идиотки, честное слово. Она говорит, что гордится картинками этими, что вот теперь он умер, а его самые лучшие работы она все равно носит на себе. Вроде того, что у нее о нем память такая осталась, понимаешь?

Адам перегнулся через стол и что-то тихонько прошептал на ухо Тому.

– О чем это они там шепчутся? – спросила я у Бетти, подружки Тома.

Та хихикнула.

– Ну, раз они тебе говорить не хотят, так я скажу. Это они вспомнили про то, что у нее на заднице нарисовано.

– Ну, а что там? – сгорая от любопытства, спросила я.

– Бетти, расскажи ты ей про лисицу, – давясь от смеха, сказал Том.

Бетти не обратила на него никакого внимания.

– Понимаешь, ниже пояса у нее там нарисованы охотники. Они, как полоумные, скачут на лошадях, прыгают через изгороди и все такое…

– Расскажи ей, – крикнул Адам, – куда прячется лисица!

Тут у Бетти возникли некоторые трудности – она никак не могла сдержать хихиканье и продолжить свою историю. Наконец она справилась с собой:

– Ты такого никогда не видела! Когда она наклоняется, то видно, что все эти гончие, которые несутся у нее на заднице, – гонятся за лисой, а та прячется прямо… ну, понимаешь… прямо в дыру, так что снаружи один хвост и видно!

Я оглянулась на Флорри. Ее светло-пепельные волосы были аккуратно подоткнуты под чепец, и вся она была такая почтенная, исполненная чувства собственного достоинства… Трудно было поверить, что под ее платьем скрываются все эти татуировки, и еще труднее было понять, как она могла позволить кому-то так изуродовать свою нежную кожу.

Адам и его приятель, подталкивая друг друга в бока, оглушительно хохотали над потрясенным выражением моего лица.

– А откуда вы-то все это знаете? – недоверчиво спросила я.

Адам прикурил дешевую сигару.

– Да она за полсоверена все это покажет любому желающему. Плати только денежки. А что, хочешь посмотреть?

– Нет! – быстро ответила я. – Мне и представить-то это неприятно, не то что смотреть.

Адам хмыкнул.

– Ну-ну… Мы, ребята, видать, огорчили госпожу барыню, – насмешливо сказал он своим друзьям. Потом повернулся ко мне и отрубил: – Ты на себя важность-то не напускай. Или принимай нас, какие мы есть, или скатертью дорога.

Я была удивлена и обижена и не знала, что ответить на эту неожиданно резкую отповедь. К счастью, Бетти как раз встала со своего места и посмотрела на своего дружка.

– Ладно, я отваливаю. Ежели есть желание пойти со мной – клади шиллинг на стол и пошли.

Том посмотрел на Бетти, рассмеялся и, подмигнув Адаму, дал Бетти шиллинг и вышел вместе с ней из таверны.

– О чем это они? – спросила я Адама.

– Ничего особенного, – усмехнулся он. – Просто она – куколка за шиллинг. Если ты ей по вкусу, так она тебе сделает все, что захочешь, всего за один шиллинг.

– Так она проститутка? – уточнила я.

– He-а. Она торгует на рыбном базаре. Просто в этой жизни ничего не бывает задарма. Не в шиллинге дело. Она просто не видит причины, с чего это она будет давать ему на халяву. Хотя она-то, может, получает от этого дела не меньше кайфа, чем тот парень, который на нее влезает.

– Ну а, по-моему, – сказала я, – она просто шлюха, только что дешевая.

– Э-э-э… Ты не врубаешься. Ты просто не такая, как мы. Она – баба что надо. Я помню, как мы с Томом ее в первый раз повстречали. Она тогда нам сказала, что, мол, двоим в одну дыру вроде как не влезть. Но в ту ночь у нас получилось. Такой сандвич устроили, понимаешь? С одного боку я, с другого – Том, а она посередке лежала – ну, и управились мы с ним в одну дырку, так сказать.

Вечером, когда мы с Адамом, пошатываясь, в кромешной темноте поднимались по лестнице к нему в комнату, я уже так устала, что почти не обращала внимания на запах гнили и разложения, которым, казалось, насквозь был пропитан весь дом. В комнате у Адама была безупречная чистота, но мебели почти не было – только голые половицы, кровать, умывальник, платяной шкаф, маленький стол и два стула. При мерцающем свете сальной свечки я медленно разделась. То же сделал и Адам – сбросив с себя все, кроме нижней рубахи, он прыгнул под одеяло.

Когда я стянула с себя через голову сорочку и предстала перед ним совершенно обнаженной, он поморщился и отвернулся.

– Надень на себя эту чертову рубашку, – грубо сказал он. – Что у тебя вообще стыда никакого нет, что ли? Что ты выставила все свое добро, как на базаре? Тут тебе не бордель.

Так я впервые столкнулась с необъяснимым ханжеством низших классов. Позднее, по прошествии времени, я убедилась в том, что это не была просто причуда Адама и что он только разделял бытовавшее среди бедноты мнение, что, как бы ни были близки между собой люди, показывать кому бы то ни было свои интимные части – это верх непристойности. За все то время, что я прожила с Адамом, я так ни разу и не увидела его обнаженным. Он всегда раздевался, стоя ко мне спиной, и подходя к кровати, оттягивал книзу рубашку, пряча от моих глаз свое сокровище.

Не тратя времени на поцелуи и ласки, он грубо подгреб меня под себя. Он любил, что называется, «по-простому»: забравшись на меня, он приподнялся на локтях и одним яростным толчком ворвался в мое сухое влагалище. Довольно хмыкнув, он сказал:

– Смотри, придержи дыхание, когда я дойду до сердца.

Несмотря на такую откровенную грубость его вторжения в мое нежное нутро, мне было очень приятно снова ощутить, как меня заполняет теплая и твердая мужская плоть. Под напором его члена, глубоко проникавшего в меня, моя страсть начала было разгораться, но это ощущение нарастающей внутри теплоты длилось совсем недолго: не прошло и двух минут, как его бешеные толчки вознесли его на высшую точку наслаждения. Он заревел и, глотая воздух, рухнул на меня.

Я почувствовала горькое разочарование.

– И это все, что ты можешь сделать для девушки? – с чувством спросила я.

Без всякого предупреждения он хлестнул меня по губам тыльной стороной ладони.

– Заткни свой ротик, овца тупая, – рявкнул он, – а не то я его тебе сам заткну!

Когда на следующее утро Адам велел мне встать и одеться, в его словах сквозила едва прикрытая злоба.

– Давай, женщина, пошевеливайся, для тебя есть дело.

Он был преисполнен решимости «сбить с меня спесь», утвердить свое превосходство и показать мне, «кто в доме хозяин». Различия в уровне нашего образования и в манере говорить вызывали у него раздражение и унижали его достоинство. И его постоянные упоминания о моем «пижонском трепе» и «бла-агородных» манерах только показывали, какое чувство собственной неполноценности он испытывал по отношению ко всем этим самоуверенным дворянам, которые по праву рождения могли считать себя выше его. Ему нужно было, чтобы я восхищалась им и выказывала ему почтение.

Для меня было вполне очевидно, что для того, чтобы наши отношения могли продолжаться, он должен почувствовать себя хозяином положения, а я должна себя вести, как его послушная раба. Мне было нелегко свыкнуться с этой ролью, но все же это было намного лучше, чем, если бы мы оба испортили себе нервы постоянными ссорами и борьбой самолюбий. Мне совершенно не улыбалась перспектива провести целый день во взаимных обидах и унынии, и я решила как можно скорее уладить это дело.

Стоя перед ним босиком, в одной сорочке, я потупила глаза и всем своим видом постаралась выразить раскаяние и смирение.

– Адам, мне ужасно стыдно за то, что я сказала тебе сегодня ночью. Прости меня, пожалуйста, – произнесла я покорным шепотом.

Гнев и обида все еще кипели в нем и искали выхода. Он угрюмо уставился на меня.

– Да ты просто зазнавшаяся сучка с тощим задом. Я твоих выкрутасов терпеть не собираюсь! Так что, лучше бы тебе поутихнуть, да попридержать язык. Поняла?

Он поднес к моему носу кулак.

– Ты ведь, небось, думаешь, что ты лучше меня? Думаешь?

– Нет, Адам, вовсе нет, – ласково возразила я.

Это сбило его с толку, и он нерешительно пробурчал:

– Знай свое место, а то я тебе живо шкуру разукрашу.

К тому времени, как мы добрались до Ковент-Гарден, Адам уже успокоился и снова стал самим собой – жизнерадостным и добродушным, как обычно. Мне досталась нелегкая работа – толкать вместе с ним тяжело нагруженную тележку вверх, по мрачным, узким булыжным улочкам, в центр, где можно было с выгодой продать фрукты и овощи. Несмотря на то что погода была промозглая, а от непрерывно моросившего с неба дождика мы оба быстро промокли насквозь, Адам не терял своей обычной веселости и был разговорчив, как всегда, пытаясь рассмешить бледных и изможденных женщин, которые выходили из домов на его призывные крики, чтобы купить у него «а-атличную морковку по пенсу за пучок», в своих безвкусных, тоненьких платьях, совсем не защищавших их от холодного ветра и дождя.

К концу дня я устала, как собака, и мечтала только о том, чтобы поскорее забраться в постель и заснуть. Но Адам настоял на том, чтобы мы снова провели вечер в «Щербатой луне». Впрочем, уютная атмосфера таверны и теплое приветствие, которым встретила меня Флорри, быстро вернули мне бодрость духа.

Рядом с Томом Биггсом сидел какой-то карлик. Он был так уродлив и смешон, что я никак не могла удержаться и все время украдкой посматривала на него. Я пыталась сосредоточиться на разговоре, который вели Том и Адам, но постоянно чувствовала беспокойство от того, что его выпученные глаза неотрывно следили за каждым моим движением. С той самой секунды, как я уселась за стол напротив него, он не сводил с меня глаз. Каждый раз, когда я бросала на него затравленный взгляд, его жирные губы растягивались в сатанинскую ухмылку, которая совершенно выбивала меня из колеи.

Заметив, что карлик мной заинтересовался, Адам пихнул его в бок:

– Нечего тебе на нее пялиться. Один черт, ей твоя куцая бобышка как слону дробина.

Карлик повернулся к нему и наклонил свою тяжелую голову.

– Этой самой «бобышкой» я не один десяток баб порадовал, и никто не жаловался.

Он показал Адаму толстый, красный язык.

– Сам, небось, знаешь, как они говорят: мол, «длинный да тонкий вползает, как червяк, а короткий да толстый – разогреть мастак».

На какое-то мгновение я отвела от карлика взгляд. Этого оказалось достаточно, чтобы он успел скрыться из виду. Я стала растерянно оглядываться, пытаясь понять, куда он подевался, и внезапно почувствовала, как что-то ползет вверх по моей ноге. Пошарив пальцами под столом, я наткнулась на середине своего бедра на чью-то руку. Я издала возмущенный вопль и откинулась назад, к общему веселью, опрокинувшись на пол. Под раскаты громового гогота я вскочила на ноги и, увидев поднявшуюся над столом довольную физиономию карлика, изо всей силы ударила по ней кулаком.

Тут в дело вмешалась Флорри, которая подбежала к нашему столу, нежно обняла меня за плечи и, отведя за стойку, налила мне стаканчик бренди.

– Вот, малышка, выпей-ка это. С этим чертовым лилипутом никогда не знаешь, что он через минуту вытворит.

К моему отвращению, Адам и Том Биггс тряслись от хохота. Когда они увидели, с какой ненавистью я смотрю на карлика, они заржали еще громче. Усиливая всеобщее веселье, маленький мерзавец взобрался на стол и принялся дразнить меня, быстро втыкая большой палец одной руки в кулак другой. Празднуя свою победу и радуясь моему замешательству, он выплясывал на столе своими жирными кривыми ножками бешеную ирландскую джигу под аккомпанемент хлопков Адама и Тома.

Ко мне подошел угрюмый хозяин таверны и, уставившись на меня, жестом приказал мне вернуться на свое место. Я уже хотела подчиниться, но Флорри взяла меня за руку.

– Не обращай на него внимания, – негромко сказала она, – стой спокойно.

Свиное Рыло, как его метко окрестила Флорри, был здоровенный детина с багровой от пьянства физиономией. Чахлая поросль его волос была кое-как зализана на макушку в тщетном усилии скрыть блестящее пятно потной лысины.

Видя, что его приказ оставлен без внимания, он отвернулся и грубо прикрикнул на Сопливку – беспризорную девчонку, за харчи помогавшую по хозяйству, – сказав ей, чтобы она немедленно принесла чистые кружки. Сопливка, очевидно, вполне заслужила свое неблагозвучное прозвище, потому что непрестанно шмыгала мокрым носом.

Чтобы поддержать разговор, я обратилась к своей спасительнице:

– Флорри, а вы с Сопливкой прямо здесь в таверне и живете?

– Да, у нас с ней одна комната наверху. Так я могу за ней присмотреть и уберечь от Свиного Рыла. Бедняжке не слишком-то повезло в жизни. Родилась в приюте для бедных, прожила в нем до двенадцати лет, а там вышвырнули ее на улицу, и отправилась она зарабатывать себе на хлеб, как умеет. Она ведь ничего о жизни не знала, тыкалась, как щенок слепой, а когда я ее подобрала, так она уже полумертвая была с голодухи. Лежала себе у крыльца, свернувшись… Привела я ее в дом, супом горячим отпоила. А нам как раз нужна была помощница. Вот я и уговорила Свиное Рыло, чтобы он ей позволил остаться… Скоро уж год, как она у нас живет. – Она быстро взглянула на своего хозяина и заговорила шепотом: – На его брюхо посмотреть, так в жизни не поверишь, что он – самый настоящий кобелина. Так и клеится к девке, так и липнет. А она ведь не пожалуется никогда – боится, что он ее снова на улицу выкинет. Уж я его сколько раз застукивала, когда он ее в чулан тащил. Вчера поднимаюсь по лестнице, смотрю – перегнул он ее через перила и давай месить, прямо как кобель сучку. – Она тяжело вздохнула. – Я ведь делаю все, что могу, да разве же за ним уследишь… У меня ведь не сто глаз, правда?

– А как же ты? – спросила я. – К тебе он не пытается приставать?

Флорри насмешливо фыркнула.

– Пусть только попробует… Получит, как в прошлый раз.

– А что было в прошлый раз? – со смехом спросила я.

– Ну, в общем – так. Я родилась и выросла в Челмсфорде…

– Так вот почему вы говорите не как кокни! – воскликнула я.

– Я бы и не смогла, милочка, даже если бы очень старалась. Мой доктор научил меня говорить правильно, я уж так привыкла.

– Какой доктор?

– Послушай, я бы уже давно все тебе рассказала, если бы ты не перебивала меня на каждом слове. Так вот, когда мне было лет двенадцать, я устроилась прислугой в дом к одному доктору – мистеру Хаддлу. Он хоть и был женат, однако в первую же ночь забрался ко мне в постель. Помню, он еще сказал: «Сейчас доктор будет делать ай-болит». Вечно он придумывал всякие смешные словечки. Всегда подпустит такую вот шпильку, да все с таким серьезным видом – просто умора.

– Ну так, – снова перебила я Флорри, – что там было дальше?

– Честно говоря, я тогда жутко перепугалась. Я ведь была девственницей, что называется «в первом цвету юности»… а внизу спит его жена – а он тут у меня. В общем, я совершенно растерялась. Я было затеяла сопротивляться, но куда там… Он все равно сделал все, что хотел. Поначалу было немного больно, но не так чтобы очень, а потом – ничего.

Она ненадолго прервала свой рассказ, чтобы обслужить нескольких посетителей, которые подошли к стойке, а потом снова повернулась ко мне.

– Так на чем я остановилась? А, да! Он был весьма симпатичный мужчина – в расцвете средних лет – и очень чистоплотный… ты понимаешь, что я имею в виду. А я была довольно развитой для своего возраста. В общем, мне еще не исполнилось и четырнадцати лет, когда я стала получать от наших встреч такое же удовольствие, как и он.

Поскольку она, казалось, не знала, как ей продолжить, я спросила:

– И как долго это продолжалось?

– Э-э… дай-ка подумать. Мне уж было двадцать три года, когда он однажды зашел на кухню и вдруг как-то скорчился, да и упал на пол. Я думаю, у него отказало сердце… Так что, я бы сказала – одиннадцать лет. Уже на следующий день после похорон его вдова затеяла со мной скандал и вышвырнула меня со всеми пожитками на улицу. Понимаешь, она, оказывается, все это время знала о том, что у нас с ним было, но, пока ее муж был жив, не показывала виду. Он мне каждый раз после всего давал по шиллингу, и, поскольку я эти деньги никогда не тратила, то, когда я осталась без работы, у меня оказалась изрядная сумма.

– И что же вы сделали, когда она вас выгнала? Подались в Лондон?

– Да, так я и поступила. Я ведь до этого нигде, кроме Челмсфорда, не бывала, а Лондон мне давно хотелось посмотреть. Тут-то я и повстречалась с Фредом. Он был настоящий красавчик, мой Фред… В постели – настоящее чудо, а с иглой для наколок в руке становился просто волшебником. Тогда-то на мне и появились все эти татуировки. Я тебе их когда-нибудь покажу. Ты будешь поражена. Я просто ходячее произведение искусства. Это, пожалуй, было бы не слишком прилично, – она прыснула смехом, – но мне порой хочется всюду расхаживать в чем мать родила, чтобы каждый мог полюбоваться на работу Фреда.

Вдруг она резко осеклась – мимо нас прошмыгнул Свиное Рыло, не преминув на ходу ущипнуть меня пониже талии.

– Вот так он всегда, кобель старый, – фыркнула Флорри. – Раньше Фред каждый вечер сидел в этой таверне… И когда он умер, я устроилась сюда работать. Тогда жена Свиного Рыла еще была жива, но это не помешало ему попытаться запустить свои паршивые лапы ко мне под юбку. Правда, успел он немного – я ему для начала ткнула пальцами в глаза, а потом уж как следует врезала коленкой между ног. Вот с тех пор он и не пробует ко мне приставать.

На следующее утро я проснулась раньше Адама и обнаружила, что лежу, прижавшись к нему и положив руку на его член. Не знаю, долго ли это уже продолжалось, но только он был совсем твердый и гордо торчал кверху. Я стала тихонько поглаживать его пальцами, и он отозвался на ласку мерным подрагиванием. От этих толчков у меня помутилось в глазах, мое влагалище увлажнилось и стало судорожно сжиматься, а все тело задрожало от мучительного томления. Когда я осторожно подлезла под Адама и направила его копье к себе между ног, его глаза еще были сомкнуты дремотой. Он сонно и неподвижно навалился на меня всем своим весом, но этого-то мне и было нужно. После всех этих месяцев, когда мне не приходилось ощущать на себе тяжести мужского тела, мне доставляло огромное удовольствие просто почувствовать, как на меня давит его твердый, мускулистый живот и покрытая курчавыми волосками грудь. Я обхватила его ноги своими и, закинув на него бедра, на всю глубину приняла в себя его твердый, горячий член. Сладостное, острое наслаждение пронзило мое тело, я крепко прижалась к нему и принялась тереться об его бедра, ощущая, как скользит во мне орудие его страсти. Меня охватило лихорадочное возбуждение, ритм моих движений все возрастал и, наконец, я застонала от того, что что-то во мне взорвалось, и горячие волны плотского счастья накрыли меня с головой.