Текст книги "Дара. Анонимный викторианский роман"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Дара
Анонимный викторианский роман

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПУТЕШЕСТВИЕ В ЧИКАГО

В роскошном зеркале, заключенном в позолоченную резную раму, отражались все самые потаенные уголки моего тела. Стараясь оставаться вполне беспристрастной, я придирчиво изучала своего зеркального двойника, пытаясь понять, какой след оставили на мне прошедшие годы. Когда я была юной и мои грудки были не больше, чем половинки лимона, мне и в голову не приходило выискивать в своем развивавшемся теле какие-то изъяны. В те чудесные времена, когда я вольно бегала по холмам и горам острова Мэн, я ощущала лишь ничем не скованную энергию да странное, томительное беспокойство каждый раз, когда смотрела на свои растущие груди и на черные волоски, которые уже начинали покрывать бугорок между ногами.

Теперь, когда приближалось мое двадцатидвухлетие, мне хотелось, чтобы зеркало еще раз убедило меня в том, что мое тело остается таким же желанным для мужчин, каким оно было в последние семь лет. В этот вечер, более чем в любой другой, мне нужно было быть в форме, потому что это был вечер нашей последней встречи – моей и Берти. Берти известен всему миру как принц Уэльский, который вскоре должен был жениться на прекрасной Александре, принцессе Датской.

Стараясь оставаться вполне беспристрастной, я придирчиво изучала своего зеркального двойника.

Хотя наша любовная связь длилась уже почти три года, принц решил, что наши отношения должны прекратиться, потому что, как он сказал мне своим хрипловатым голосом, раскатисто протягивая «р», как и всегда, когда бывал особенно серьезен:

– Женатый человек должен быть более осмотрительным, чем холостяк, и, кроме того, если наши отношения когда-нибудь станут достоянием гласности, моя мать и народ Британии будут чрезвычайно недовольны. Учитывая то, что я буду женат и что моя невеста молода и очень красива, они решат, что для неверности не может быть никаких оправданий. – Он выдержал паузу и через мгновение продолжил с улыбкой: – Алекс совершенно обворожительна – она излучает такую шаловливую, нежную, почти детскую невинность… Она покорила мое сердце, и я презирал бы себя, если бы обманул ее доверие.

Он ненадолго задумался – я деликатно молчала, ожидая, что он скажет дальше.

Вернувшись из своих грез, Берти поднял глаза и одарил меня теплой, нежной улыбкой. Он положил руки мне на плечи.

– Милая моя Дара! Я никогда тебя не забуду, и всегда в моем сердце будет оставаться уголок, принадлежащий только тебе. И если когда-нибудь тебе понадобятся помощь и поддержка, не стесняясь, обращайся ко мне. Ты была моей первой любовью, и именно ты научила меня, как нужно любить – искренно и естественно. То, что ты открыла мне, поможет мне стать чутким и нежным мужем для моей прекрасной Александры.

Еще раз посмотрев в зеркало, я убедилась, что время было ко мне милосердно. Грудь, конечно, стала больше, чем в юности, но сохранила форму и совсем не отвисла. Никогда еще дитя не припадало к этим соскам, они сохранили свой нежный, розовый цвет и задорно смотрели кверху. Когда я напрягала мышцы живота, его нижняя часть становилась выпуклой, а пупок лукаво мне подмигивал. Между упругими и округлыми бедрами укрывался островок вьющихся черных волос, обрамлявших своей густой порослью мой вход. Вход, который один из моих любовников часто называл «волшебной щелочкой». Впрочем, в хрюканье и стонах, которые он издавал, входя в ее розовое нутро, не чувствовалось особенного почтения к волшебству. Да, мое отражение мне определенно нравилось.

Пять лет назад, весенним днем 1858 года я поднялась на борт «Пэкита», стоявшего у причала в гавани Дугласа. Могла ли я тогда предположить, что покидаю свой родной остров навсегда или что после множества приключений я стану любовницей будущего короля Англии! Из Ливерпуля я собиралась по океанским просторам отправиться в Америку.

Мои родственники, еще раньше уехавшие в Америку и осевшие в Кливленде, штат Огайо, в своих письмах на родину на все лады расписывали безграничные возможности и чудеса американской жизни. Эти рассказы разожгли мое воображение и укрепили во мне решимость пойти навстречу опасностям, которыми грозило путешествие. С юной беззаботностью, опиравшейся на мою опытность в общении с мужчинами из всех слоев общества, на мое жизнелюбие и гибкость, я, отбросив страх, в одиночку отправилась в путь. Чтобы еще больше укрепить уверенность в себе, я засунула под подвязку на правой ноге обоюдоострый десятидюймовый кинжал с лезвием, наточенным, как бритва.

Первый раз я познала мужчину вскоре после своего пятнадцатилетия. Джон Брюс не принуждал меня – я сама приложила к этому все старания. Он был хозяином фермы, на которой я работала; его жена была очень больна и редко вставала с постели. Охватившая меня всепоглощающая страсть к нему граничила с безумием. В нем было около шести футов росту, а 30 лет добротного питания и тяжелой работы на земле сделали его тело крепким и мускулистым. Все, кто на него работал, уважали его за сильный характер и твердые религиозные принципы. Каждый из них знал, что если для него наступят трудные времена, он всегда найдет у Брюса помощь и поддержку.

В отличие от его дома, где царили чистота и порядок, моя лачуга больше напоминала свинарник, чем человеческое жилье. Иначе и быть не могло. В единственной комнате нашей хижины ели и спали наша мать – вдова и мы – шестеро ее детей. В зимние месяцы, когда для защиты от пронизывающего ледяного ветра дверь бывала закрыта, зловоние становилось невыносимым – ведь кроме детей, которые, свернувшись калачиком, жались к торфяному пламени очага, в комнату набивались и куры, сидевшие на своих насестах, и утки, ютившиеся на земляном полу, и теленок, привязанный к ножке кровати. Когда мой отец был жив, было еще хуже. Жуткое брехло и забияка, со всеми нами, включая маму, он обращался крайне жестоко; а когда бывал дома, все время проводил, валяясь в пьяном отупении на нашей единственной кровати.

Хотя я и находилась постоянно в обществе своих братьев и сестер, я всегда была одиноким ребенком, избегала всего, что происходило вокруг, и скрывалась в мире собственного воображения – в мире, где Джон Брюс был моим героем и моим любовником.

Однажды страсть, которую я столько лет лелеяла втайне, вырвалась наружу. Это случилось в ночь святой Мхейлии – во время пира по случаю Праздника урожая, который происходил в здании школы, примыкавшем к святому Луке – маленькой одинокой церквушке на обочине Королевского Пути, дороги, которой в былые времена пользовались короли-викинги. В ту ночь меня выбрали Королевой Праздника Урожая. Коронованная венком из колосьев и роз, я после совершения праздничных обрядов благосклонно приняла Дитя урожая – последний сноп колосьев этого года, наряженный в детскую крестильную рубашку. По праву Королевы я открывала танцы джигой с Джоном Брюсом.

Когда он вел меня в танце, крепко прижимая к себе, я готова была сойти с ума от наслаждения, близость его тела доводила меня до высшей степени возбуждения. Да и он смотрел на меня так, что было ясно – он находит меня привлекательной.

Через какое-то время Джон Брюс вышел из школьного зала подышать свежим воздухом и спокойно покурить трубку. Я заметила, как он выходил, выскочила через заднюю дверь и, увидев, как он стоит, опершись на каменную ограду, очертя голову бросилась к нему. Подбежав, я обвила руками его шею, прижалась к нему, пытаясь слиться с его телом, и стала целовать его со всем пылом долго сдерживаемой страсти. Прошло несколько мгновений, прежде чем он понял, кто с таким жаром целует его полные губы.

– Дара! – возмутился он, пытаясь оттолкнуть меня, – ты еще слишком молода, чтобы так себя вести! – Но я повисла на его шее, твердо решив, что отдам свою невинность только тому, кого я люблю.

Я извивалась и терлась об него и, наконец, прижавшись животом к его паху, почувствовала, что он сдается в моих объятиях, а когда его крупные, мускулистые ладони проникли под мою юбку и охватили обнаженные ягодицы, я поняла, что он возьмет то, что я так страстно ему предлагаю. Его дыхание стало прерывистым. Чтобы воодушевить его еще больше, я покрепче прижалась к нему и завиляла бедрами. Он издал протяжный стон, похожий на крик о помощи.

Он перенес меня через ограду, опустил на луговую траву и поспешно последовал за мной. Я бросилась на него, покрывая его поцелуями. Когда я начала расстегивать его брюки, он предпринял слабую попытку отстранить меня, но как только его член, пульсирующий от напора горячей крови, вырвался на свободу, его сопротивление пало. Он гордо распрямился, когда я обхватила его тонкими, нежными пальцами. Повинуясь какому-то инстинкту, мои руки исследовали и ласкали нежную плоть. Крепко обхватив его ствол, я направила головку в свои жадные губы. Пытаясь оторваться от меня, он поскользнулся и упал на влажную траву, но я не отступила и быстро легла на него. Глубоко дыша, он немного приподнял меня над собой и направил в меня головку своего члена. Когда он вторгся в мое лоно, заполнив его собой без остатка, я с трудом сдержала крик боли, который готов был сорваться с моих губ. Когда нежная плоть моего влагалища сдалась и освободила дорогу напору его орудия, я передвинула ягодицы и раздвинула бедра, чтобы устроиться поудобнее – совсем как курица, сидящая на яйцах.

Я уселась, как мне было удобно, но, не обладая опытом в делах такого рода, не знала, что мне делать дальше. Но тут его сильные пальцы, глубоко вонзившись в мою плоть, с усилием подтянули меня вперед и принялись толкать вверх-вниз. Вдруг он издал такой душераздирающий крик, что я испугалась, что чем-то причинила ему боль.

– С вами все в порядке, мистер Брюс? – озабоченно спросила я Джона, который лежал, откинувшись на спину и глотая воздух. Не получив ответа, я обеспокоилась еще больше. – Я сделала вам больно? – шепотом спросила я и попыталась встать на ноги, но он с силой опустил меня и закинул ноги мне на спину. Я поняла, что не причинила ему вреда и что его крик был вызван не страданием, а сильнейшим наслаждением.

Положив руки мне на бедра, он мягкими, ритмичными движениями раздвинул мои колени и постарался еще глубже проникнуть своим копьем. Я была счастлива, что сумела его удовлетворить, и принялась извиваться и вращать бедрами, помогая его толчкам. Когда он еще раз вонзил пальцы в мой зад и глубокий стон содрогнул его тело, я испытала гордость и невинное довольство собой.

Через несколько минут его дыхание стало более ровным; выбравшись из-под меня, он встал на ноги и прислонился спиной к каменной стене. Вскоре я присоединилась к нему и стала целовать его со всей пылкостью, на которую только способна молоденькая девушка по отношению к своему первому мужчине. Его член все еще свисал из расстегнутой ширинки – взявшись за него рукой, я стала нежно потягивать и подергивать его, пока он снова не вырос и не затвердел.

Это вновь наполнило силой его чресла. Он с почти жестокой силой развернул меня лицом к стене и нагнул так, что мне пришлось ухватиться за выступ в стене, чтобы не упасть на траву.

Задрав мне юбку, он глубоко вонзил в меня свое орудие. Он так внезапно заполнил собой мое влагалище, что у меня перехватило дыхание. Мягкие округлости моего зада, как влитые, приникли к его мускулистым ляжкам. Он наклонился вперед, и его руки, проникнув ко мне под блузку, накрыли мои крепкие грудки. Он сотрясал меня мощными, резкими толчками до тех пор, пока мы оба не кончили. Затем тяжело оперся на меня и замер, потом, вдруг, мучительно вскрикнув, отбросил меня в сторону.

Застегивая брюки, Джон Брюс бормотал низким, хрипловатым голосом:

– Прости меня Господь… и тебя тоже… за грех, который мы совершили.

Я не понимала, в чем он раскаивается, и с чувством возразила:

– Мы не совершали никакого греха. Я люблю тебя всем сердцем. – Он стоял молча, со склоненной головой и поникшими плечами. – Прошу тебя! Пожалуйста, не отворачивайся от меня! – крикнула я дрожавшим от страсти голосом. – Я живу только ради тебя, и мне плевать на все остальное!

Не говоря ни слова, он перебрался через ограду и зашагал обратно к школе. Озадаченная и сбитая с толку такой пугающей переменой в его настроении, я лежала на траве и колотила по земле стиснутым кулаком. Еще не раз после этого случая мне приходилось оставаться взбешенной неожиданным поведением мужчин после того, как женщина доставила им удовольствие.

В течение следующих недель я немилосердно преследовала Джона Брюса и, сгорая от страстного желания вновь почувствовать его поцелуи и испытать ласкающее прикосновение его сильных ладоней, старалась извлечь все возможное из тех редких мгновений, когда мы оставались наедине. Он никак не одобрял моего отношения к нему и смотрел на меня как на досадную неприятность.

Однажды, когда он наблюдал в коровнике за дойкой, я подбежала к нему и бросилась ему на шею. Его терпение лопнуло, он раздраженно оттолкнул меня.

– Отстань от меня, мерзкая дочь Сатаны! Думай лучше о своей работе! – выпалил он и, схватив меня за руку, подтащил к корове, которую я доила.

Все это так его разозлило, что он в тот же день выгнал меня с фермы, но, должно быть, совесть не давала ему покоя, потому что на другой день он, использовав свои знакомства, подыскал для меня место горничной в одном из лучших отелей Дугласа.

Отвергнутая и презираемая человеком, которого я любила больше всех на свете, я решила отыграться на других мужчинах и подчинить как можно больше из их числа своим женским чарам. Такое извращенное воздействие оказывает на молодую девчонку презрение возлюбленного. Не прошло и нескольких дней, как я успела совратить хозяина гостиницы и управляющего из банка, который каждый день обедал в отеле.

Каждый раз, когда я ложилась с кем-нибудь из них в постель, я настаивала на том, что я буду сидеть на нем верхом, как наездница. Мне хотелось быть выше всех мужчин, и я решила не распластываться под ними, а оседлывать их, – как коней. Мне доставляло огромное удовольствие делать их покорными рабами моих чар и видеть, как они умоляют меня о благосклонности, а когда я отказываю им в ней – хнычут и дуются. Иногда они напоминали мне щенят, которые выпрашивают у меня кусочек какого-то лакомства, которым я из милости могу их угостить. Я наслаждалась, видя, как их лица искажает агония страсти, в то время как сама я испытывала к ним лишь равнодушное презрение.

Очень скоро до жены владельца отеля дошли слухи о «шашнях» между мной и ее мужем; сделав мне короткое внушение, она приказала убираться из ее дома. Я не стала вступать с ней в препирательства и, не теряя ни минуты, отправилась в банк, где, обратившись к какому-то курносому клерку, спросила, могу ли я увидеться с мистером Скоттом, управляющим.

– Только если у вас назначена встреча, – сказал он, – в чем я сильно сомневаюсь. – И он опустил глаза в свой гроссбух, больше не обращая на меня внимания.

– Вы, – сказала я надменно и ткнула в него пальцем, – немедленно отправитесь к мистеру Скотту и скажете ему, что мисс Тулли желает с ним поговорить, а не то я сама пройду к нему в кабинет и скажу ему это. И пошевеливайтесь, я не намерена терять целый день на разговоры со всякой мелкой сошкой.

Он разинул рот и уставился на меня, ошеломленный тем, что я осмелилась говорить с ним таким тоном.

– Ну, – требовательно спросила я, – вы собираетесь наконец оторвать зад от табуретки и доложить ему или мне это сделать самой?

В каком-то оцепенении он встал и поплелся в кабинет управляющего. Вернулся и, выказывая мне всяческое почтение, сказал, что мистер Скотт примет меня без промедления.

Пока я рассказывала о том, что произошло в отеле, Скотти, как я часто называла его, когда прыгала, сидя на нем верхом, нежно поглаживал меня по руке.

– Дорогая, предоставь это мне, – сказал он. – Когда они открывали гостиницу, им пришлось сделать большой заем в нашем банке. И я в любой момент могу потребовать возвращения этих денег. – Он поднялся с кресла и уже надевал пальто. – Я сейчас схожу к твоим хозяевам и спокойно с ними поговорю. Устраивайся в моем кресле и подожди меня здесь. А я пока велю клерку принести тебе чаю и пирожных.

Мое сердце прямо таяло, когда я смотрела, как клерк, сгибаясь и кланяясь, ставил на столик пирожные и чай.

– Надеюсь, чай придется вам по вкусу. Если захотите еще, просто нажмите кнопку звонка на столе, – говорил он, пятясь к двери и оставляя меня наедине с тревожными размышлениями о том, каковы будут последствия моих сегодняшних действий.

Но оказалось, что волновалась я совершенно напрасно – не прошло и получаса, как Скотти вернулся и сказал, что работа в отеле остается за мной до тех пор, пока я в ней нуждаюсь, и что никаких разговоров об увольнении больше не будет. Я от всего сердца обняла и поцеловала милого старика и вернулась в гостиницу, где меня ждал вежливый, хотя и холодный прием хозяйки. Она сказала, что мне не придется больше жить в комнате прислуги и что для меня оставлена гостевая комната.

Пытаясь оценить преимущества своего нового положения, я стала позволять себе разные вольности: работала, только когда была в настроении, а если чувствовала себя слишком утомленной после бурной ночи с каким-нибудь джентльменом-постояльцем, то оставалась в постели до полудня.

Эти джентльмены представляли собой довольно пеструю смесь всех возрастов и размеров: высокие и низенькие, жирные и худощавые, отставные офицеры, военные и штатские, деловые люди и бездельники. Лишь одно было в них одинаково – интерес к хорошеньким девушкам, которые готовы были лечь с ними в постель.

Впрочем, со мной все было иначе: это не они заманивали меня к себе в кровать, а я их туда укладывала. Я сама оценивала их и выбирала по своему желанию, и, когда они были в моей постели, я оказывалась сверху. Они или покорялись этому, или оставались ни с чем.

Я не гналась за деньгами или подарками, и все же многие из них временами оставляли под моей подушкой один-два золотых соверена или в тот же день возвращались с подарками или драгоценностями. Не меньше было и таких, которые брали то, что я им отдавала, и уходили, даже не сказав «спасибо», а через пару дней снова приходили ко мне, умоляя о повторении. Моя деятельность пошла на пользу процветанию гостиницы, так как многие постояльцы – и холостяки и семейные, – познакомившись со мной, изменяли свои планы и вместо нескольких дней оставались в гостинице на несколько недель. В конце концов, сами хозяева стали смотреть на меня как на ценное имущество, потеря которого принесла бы им ощутимый урон.

Конечно, при такой жизни я неминуемо забеременела бы, если бы не доброта и участие нашей кухарки, которая вскоре после моего появления в отеле, прослышав о моих отношениях с хозяином, позвала меня к себе, чтобы поболтать по душам. Как добрая христианка, она сначала попыталась убедить меня оставить распутную жизнь и стать примерной девушкой. Потерпев неудачу, она стала пугать меня ужасными последствиями, которые неминуемо повлечет за собой рождение внебрачного ребенка, а его, конечно, не избежать, если я буду продолжать спать со многими мужчинами.

Увидев, что и это на меня не действует, она развела руками.

– Бедное дитя! Что ж, если мне тебя не убедить, тогда отправляйся на Форт-стрит, отыщи там повивальную бабку по имени мамаша Бастин, и, ради Бога, выслушай ее внимательно и исполняй все, что она посоветует. Она может научить тебя, как не забеременеть.

Я поразмыслила над ее словами и прислушалась к голосу здравого смысла. Придя на Форт-стрит, я спросила, где живет мамаша Бастин. Меня направили в подвальную комнату одной из тех лачуг, из которых в то время состояла эта улица. По шатким деревянным ступеням я спустилась к двери и несколько раз постучалась, но изнутри никто не отвечал. Разозлившись, что приходится даром терять время, я пнула дверь ногой, и она, к моему удивлению, распахнулась. Я опасливо шагнула внутрь. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядела сморщенную старуху, которая валялась на каком-то подобии кровати, прижав к груди ополовиненную бутылку джина. Предположив, что это и есть мамаша Бастин, я тихонько кашлянула, но это не произвело никакого эффекта. Тогда я приподняла пустую сковородку и с громким звоном бросила ее на деревянный стол. Это мгновенно привело старуху в чувство. Она издала такой жуткий вопль, что удивительно, как соседи не примчались ее спасать.

Увидев, что незваный гость – всего лишь юная девушка, она несколько успокоилась. Отхлебывая из бутылки джин, кашляя и хрипя после каждого глотка, она поднялась с постели.

Мамаша Бастин подошла ко мне поближе и, пытаясь разглядеть меня в полутьме, прошамкала:

– Я не знаю тебя. Кто тебя прислал? – Не давая мне времени, чтобы ответить, она задала следующий вопрос: – Сколько месяцев ты уже носишь младенца? Это тебе недешево обойдется, сама понимаешь.

Прежде чем она успела продолжить, я прервала ее:

– Я не собираюсь избавляться от ребенка. Меня прислала кухарка из гостиницы «Полумесяц». Она сказала, что вы можете научить меня, как спать с мужчинами и не беременеть.

– А, так вот в чем все дело… Что ж, присаживайся на кровать. – Она придвинула деревянный табурет и уселась лицом ко мне. – Ты мне спинку почешешь, ну а я – тебе. – Я вздрогнула. – Понимаешь меня? – с сомнением спросила она.

Нет, я ее не понимала. И у меня не было никакого желания чесать ее мерзкую спину и тем более позволить ей лапать своими грязными руками мою.

Заметив мое замешательство, она схватила меня за коленку, отхлебнула еще глоток джина и хрипло прошептала:

– Сколько ты готова заплатить за тайное знание, которым мечтает владеть каждая женщина?

Я открыла кошелек и предложила ей полсоверена. Она обнажила три покрытых коричневыми пятнами зуба, что, очевидно, должно было означать улыбку.

– Пусть это будет золотой соверен, и я расскажу тебе все, что ты хочешь знать, и покажу, как это делается.

Я положила монету обратно и дала ей соверен. В то время я не придавала большого значения деньгам, потому что их было много. Если бы она потребовала больше, я заплатила бы без возражений.

Она извлекла из стоявшего в углу буфета кусок губки размером с куриное яйцо, бутылочку уксуса и деревянный клинышек. Налив в чашку немного уксуса, она долила ее почти до краев водой. Потом она опустила губку в чашку и, придерживая ее пальцем, подождала, пока та как следует пропитается раствором.

– Вот так, милочка. Теперь ляг на кровать и раздвинь колени.

Я выполнила ее просьбу и стала ждать, что будет дальше. Вдруг старуха склонилась надо мной и, прежде, чем я успела возмущенно закричать, она затолкала мокрую губку прямо мне во влагалище при помощи деревянного клинышка. Я в бешенстве вскочила с кровати и, с ногами, мокрыми от стекавшего по ним уксуса, свирепо уставилась на нее.

– Какого черта ты решила, что можешь хозяйничать у меня между ног!

– Не горячись по пустякам, – усмехнулась она, – должна же я была тебе показать, как это делается. Теперь ты все знаешь. – Она продолжила уже более серьезным голосом: – Успокойся, милая. Присядь-ка на кровать. Мне нужно тебе еще кое-что рассказать и задать один вопрос.

Когда я уселась на кровать, она пристально посмотрела на меня.

– Когда у тебя там в последний раз показывалась кровь?

– Совсем недавно, – ответила я.

Она кивнула.

– Значит, все будет хорошо. Если ты будешь выполнять мои указания, то с этого дня и всегда тебе никогда не придется беспокоиться о месячных – они будут у тебя идти точно, как часы. Но для этого ты должна делать все, как я скажу.

– Не по душе мне это – держать всякую дрянь у себя внутри, – возмутилась я. – Когда мужчина сует мне туда свою штуковину, это еще куда ни шло, но больше там ничего быть не должно. Так, по-моему.

– А ты чувствуешь, что эта губка находится у тебя внутри? – спросила она.

Я покачала головой.

– Ты ее никогда и не будешь чувствовать, так же, как не почувствует ее и мужчина, который будет в тебя входить. Бери ее с собой повсюду, и ты никогда не попадешь впросак. – Она встала и принесла мне еще одну губку. – Не оставляй губку внутри дольше, чем на один день. Уксус потеряет крепость и уже не сможет убивать семя. Так что меняй ее каждый день. Для этого тебе понадобится сменная губка. Вот, держи, – говорила она, заворачивая губку, бутылочку с уксусом и деревянный клинышек в кусок старой газеты, – это будет стоить десять шиллингов.

Я взглянула на сверток. Все его содержимое не могло стоить больше шестипенсовика, но я дала ей полсоверена, только чтобы поскорее выбраться из этого места. Протягивая ей монету, я заметила на ее ногтях черную кайму и решила сразу же, как только приду в гостиницу, хорошенько вымыться.

Теперь, оглядываясь в прошлое, я вспоминаю мамашу Бастин и кухарку из «Полумесяца» с благодарностью – они позаботились обо мне очень вовремя. Потому что при моем тогдашнем поведении мне, конечно, недолго пришлось бы ждать, пока у меня в животе зашевелится ребенок. А уж мне пришлось повидать, что происходит с незамужними девушками, которые рожают ребенка. Их ждет такая жизнь, что лучше не жить вовсе, и мне очень повезло, что я избежала их участи.

Теперь я могла отдаваться мужчинам, не боясь ужасных последствий. В числе приятных последствий моих отношений с этими джентльменами была изрядная сумма денег, спрятанная в кожаном мешочке у меня под юбкой, и, в таком же мешочке, драгоценности, укрытые в надежном и безопасном месте.

Так что, имея под юбкой небольшое состояние, я могла бы путешествовать даже первым классом и уж во всяком случае – в двухместной каюте.

Я приобрела билет на колесный пароход «Британия», принадлежавший мистеру Сэмюэлю Кунарду («водоизмещением тысяча сто пятьдесят тонн», как мне любезно сообщил клерк), и отправилась к своему кораблю. По дороге мне пришлось идти через ливерпульские доки мимо морских судов, длинные бушприты которых угрюмо нависали над причалами.

Тут и там попадались компании моряков – разбитые после ночных кутежей в городских тавернах и борделях, они стояли, устало прислонившись к стенам портовых лавчонок, и тяжелыми похмельными взглядами смотрели прямо перед собой.

Трап корабля был загроможден толпой отъезжающих и их багажом. Офицер, стоявший под огромной красной трубой парохода, извергавшей клубы густого черного дыма, махнул было рукой, указывая мне дорогу на нижние палубы, но, взглянув на мой билет, расплылся в услужливой улыбке; с поклоном показав мне, как пройти на «чистую» палубу, он приказал какому-то матросу отнести мою кожаную сумку к каютам второго класса. Мы отправились наверх, пробираясь по палубе, заваленной багажом, такелажем и рулонами парусины.

Стоило мне войти в каюту – я даже не успела прикрыть за собой дверь, – как изнутри раздался чей-то громкий, властный голос:

– Вы кто такая, что посмели войти ко мне в каюту без стука?

Это была моя попутчица, с которой мне предстояло жить в одной комнате во время всего путешествия. Высокая и тучная, она, судя по виду, весила не меньше центнера.

– Меня зовут Дара Тулли, и мы с вами будем жить в одной каюте, – кротко ответила я.

– Тулли? Тулли? – повторила она. – Что-то не припомню, чтобы мне приходилось слышать это имя в какой-нибудь из дворянских семей, с которыми я знакома. Да и что это у вас за семья такая, что она отпускает девушку ваших лет путешествовать одну, без компаньонки? Судя по вашей речи, вы не дворянка и даже не из приличного общества.

Она, видимо, твердо вознамерилась, не откладывая, вытянуть из меня всю правду; я подумала, что лучше сразу прояснить свое положение.

– Я из семьи бедных батраков. В последнее время я работала горничной в отеле. И вы бы меня очень обязали, если бы отложили дальнейшие расспросы до тех пор, пока я не распакую багаж.

Моя откровенность произвела на нее странное действие: она надулась и запыхтела, кровь бросилась ей в лицо. Это была напористая, привыкшая властвовать женщина с крупными чертами лица, дряблыми, отвисшими губами и выпученными, как у рыбы, глазами.

– Ехать в одной каюте с простой горничной! Куда уж дальше! Я этого не потерплю! – закричала она. – Сейчас же пойду к капитану! – И добавила, прежде чем захлопнуть за собой дверь: – Можете паковать свои шмотки обратно! Вы со мной не поплывете.

Я все же разобрала свои вещи и как раз сидела на койке, размышляя, чтобы еще сделать, когда дверь распахнулась и в каюту ворвалась «миссис Воплощенная Леди» в сопровождении капитана корабля – коренастого, ладно скроенного мужчины с живым, румяным лицом и веселыми искорками в глазах.

Не зная, с чего начать, он замялся.

– Как я понимаю, мисс, у нас здесь возникла проблема…

Я встала ему навстречу и подала руку, которую он, внимательно меня разглядывая, нежно и несколько рассеянно пожал.

Он уже собрался было что-то сказать, но я его опередила. Тоненьким голоском, каким, я слышала, говорили в гостинице молодые леди, я пропищала:

– Позвольте представиться, меня зовут Дара Тулли. Чрезвычайно рада с вами познакомиться. – Посмотрев ему прямо в глаза, я нежно улыбнулась и, еще раз пожав его руку, сказала: – Очень приятно.

Мое светское произношение сбило его с толку, и он учтиво поклонился.

– Очень приятно, мисс. – Затем он подумал, что бы еще добавить, и сказал: – Надеюсь, каюта вам понравилась и путешествие будет приятным.

Жирная плоть «Воплощенной Леди» тряслась от негодования. Захлебываясь от ярости, она завопила, что я «просто девка, девка, девка и ничего больше, и нечего с ней так цацкаться», а потом приказала капитану вышвырнуть меня, мои вещи и сумку из каюты «или она пожалуется мистеру Сэмюэлю Кунарду».

Ее угрозы только вызвали у капитана улыбку. Он распрямился и расправил плечи.

– Миссис Понсонби, прошу вас, успокойтесь. Уверен, вы ошиблись. Нет никаких оснований для жалоб. Я думаю, вам чрезвычайно повезло, что вашей попутчицей в этом путешествии будет очаровательная юная леди с такими прекрасными манерами.

Она не успела ему ничего возразить, потому что он взял меня под руку и вывел из каюты со словами: «На одно словечко, мисс, прежде, чем я вернусь на мостик».

Плотно прикрыв за собой дверь каюты, он продолжил:

– Конечно, жить с такой заносчивой леди – приятного мало. Надеюсь, со временем она поутихнет и станет больше считаться с вашими чувствами. Мне бы очень хотелось, чтобы вы могли отсюда переехать, но, к сожалению, пароход перегружен, и я не могу выделить для вас другую каюту. Он улыбнулся и по-отечески положил руку мне на плечо. – Я понимаю, мисс Тулли, вам придется нелегко, но постарайтесь быть с ней терпеливой. Прогуляйтесь по палубе и, возможно, вернувшись, вы найдете ее более сговорчивой и общительной.