Текст книги "Дара. Анонимный викторианский роман"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

В то время как кончик его языка исследовал мой рот, его рука проникла ко мне под юбку и стала осторожно подниматься, поглаживая мои бедра, пока не достигла влажного распахнутого входа. Он одним пальцем аккуратно прокладывал себе дорогу по мокрому желобку между губами, все выше и выше – к маленькому, трепещущему в ожидании узелку.

Его поцелуи обволакивали меня, как теплый мед…

Элмер нежно скользил кончиком пальца вокруг этого средоточия, откуда по всему моему телу разливались горячие волны наслаждения. Эта сладкая мука длилась, пока нараставшее во мне желание ощутить в себе страстный напор его члена не стало неудержимым.

Яростная чувственность, с которой он блуждал языком по моим губам, распаляла мой жар и сводила меня с ума. В лихорадочном нетерпении поскорее заполучить его в себя я положила руку на его промежность и стала покрывать бурными ласками вздувшийся под его брюками упругий бугор.

Только когда он немного замешкался, расстегивая пуговицы, бушевавшая во мне страсть немного отступила и к неистовству разожженной плоти добавилась жаркая нега. Как только он освободился от оков одежды, я покорно распахнула ноги, и в ту же секунду его твердый, мощный член раздвинул нетерпеливо ожидавшие его горячие губы моей щелочки.

Это упругое и стремительное вторжение, заполнившее мою плоть, чуть не заставило меня потерять сознание. Все мое тело, каждый его уголок, было охвачено жаркой, сладостной и мучительной зыбью – я никогда еще не испытывала ничего подобного. Во мне поднималось неведомое чувство – как будто что-то натянулось до предела и пытается разрешиться от этого напряжения. Повинуясь этому чувству, я выгнулась навстречу Элмеру, прижалась к нему животом и стала с силой тереться о его мускулистое тело.

У меня потемнело в глазах, я уже совершенно не понимала, что происходит, страсть бушевала во мне с почти непереносимой силой, и я, извиваясь всем телом, стала вилять бедрами, словно пытаясь вобрать его в себя целиком.

Возбуждение, пронизавшее все мое существо, толчками, словно вздымаясь по невидимой спирали, приближалось к своей высшей точке. Вдруг, в ту секунду, когда, казалось, горячая кровь сейчас разорвет мое сердце, напряжение сменилось восхитительной легкостью, и я почувствовала, что лечу, как птица, а весь мир словно взорвался подо мной волшебным фейерверком прозрачных цветных фрагментов. Дрожа от радостного испуга, я неслась вниз, словно во сне, кружась в облаках оргазма. Купаясь в золотом сиянии счастья и ликования, я услышала, как мои губы шепчут слова любви человеку, который зажег в моем сердце это пламя, пламя, которое никогда больше не погаснет.

ГЛАВА ВТОРАЯ
ПРОЩАЙ, МОЯ ЛЮБОВЬ

Последним я посетил в Чикаго мистера Спинкса. Этот невысокий человек, как обычно, был одет в серый пиджак с черными коленкоровыми рукавами. Его пронзительные глазки, упрятанные в морщинках исхудалого лица, разглядывали меня весьма подозрительно и с нескрываемым недоверием. Такой прием при всем желании трудно было назвать теплым, особенно если принять во внимание, что он покупал мыло у нашей фирмы уже в течение довольно многих лет.

Я с нетерпением ожидал, пока он без толку суетился, отдавая ненужные распоряжения в своем магазине, время от времени с сомнением поглядывая на несколько кусков мыла, которые остались у него еще от предыдущего заказа.

Не успев начать разговор, он уже вызвал мое раздражение. Он сказал: «По правде говоря, мистер Вэрли…» (Я, знаете ли, терпеть не могу людей, которые предваряют свою речь словами вроде «по правде говоря». Можно подумать, что они всегда врут, но вот на этот раз собираются вдруг сказать правду.)

– По правде говоря, мистер Вэрли, мои покупатели не слишком-то интересуются продукцией Джеймса Кирка. Впрочем, если вы сделаете мне скидку, я подумаю о том, чтобы сделать заказ. Сорта «Шандон Беллз» и «Джувенил» у меня иногда спрашивают. На них я, пожалуй, сделал бы небольшой заказ. Конечно, если мне предоставят скидку. Видите ли, для жителей Толидо у вас слишком высокие цены.

Я спешил. Мне нужно было попасть на дилижанс, и у меня не было никакого желания потратить здесь два часа, торгуясь из-за его пустячного заказа.

– Я поговорю с хозяином о ваших предложениях, мистер Спинкс, и сообщу вам его ответ, когда буду в Толидо в следующий раз, – сказал я.

Прежде чем он успел что-нибудь ответить, я уже был за дверью и изо всех сил спешил к дому мистера Сэлуина, посмеиваясь при мысли о том, как этот Спинкс будет объясняться со своими покупателями, когда они придут к нему купить мыла. Ведь в следующий раз я приеду в Толидо только через два месяца…

Я еще только подходил к дому мистера Сэлуина, а его дилижанс с тремя пассажирами уже тронулся в путь. Мне пришлось помахать ему рукой, чтобы он остановился и захватил меня с собой. Я снял шляпу и, подчеркнуто вежливо поклонившись своим попутчикам, семейной паре средних лет и молодой девушке, взобрался на повозку. Мистер Сэлуин расчистил для меня место, и я уселся рядом с девушкой.

Когда я в первый раз общаюсь с новым человеком, то всегда бываю немного возбужден, быстро и много говорю и стараюсь для начала его насмешить. Коммивояжер должен всегда излучать уверенность в себе и благодушие, иначе покупатель начнет сомневаться и в нем самом, и в качестве товара, который он предлагает. Всегда приходится с самого начала быть на высоте и никогда не изменять однажды выбранному тону.

Поскольку супружеская пара никак не реагировала на мои попытки завязать разговор, я полностью переключил свое внимание на мисс Дару Тулли – так звали юную девушку лет семнадцати на вид, которая сидела рядом со мной.

Она была потрясающе красивой и в отличие от большинства англичан, которых мне доводилось встречать, раскованной и общительной. С очаровательной веселостью и чудесным чувством юмора она хихикала и заразительно смеялась моим шуткам.

Великолепные темно-каштановые кудри, схваченные сзади широкой розовой лентой, красиво обрамляли ее свежее лицо, светившееся молодой, жизнерадостной силой. Когда она улыбалась, обнажая белоснежные зубки, ее глаза искрились подкупающим весельем, а на щеках появлялись милые ямочки. Из-под одеяла, которым она закутала ноги, виднелась пара стройных щиколоток, а шелковая блузка с перламутровыми пуговками ясно обрисовывала маленькие, задорно торчащие грудки.

Так мы и сидели бок о бок, беззаботно болтая, словно старые друзья. Постепенно я стал замечать, что она не только благосклонно принимает мои шутки, которые тем временем становились все более вольными, но и не имеет ничего против того, что я все теснее прижимаю свою ногу к ее бедру – напротив, видно было, что ее плоть благодарно отзывается на мое прикосновение. А уж я по опыту знаю, что там, где дело касается близости между мужчиной и женщиной, там плоти можно доверять. Язык может врать сколько угодно, но тело всегда скажет вам правду о том, что творится у человека на сердце.

Вечером, когда мы остановились на ночлег и я, обняв ее за талию, помогал ей сойти с повозки, она прыгнула прямо на меня, крепко обняв меня за шею. По всем признакам она созрела и была готова принять «это». К тому времени мы оба чувствовали себя настолько раскрепощенными, что «этому» стало довольно тесно у меня в штанах. Все-таки у коммивояжера не такая уж плохая жизнь, ведь в ней случаются такие вот встречи. Хотя я в свои двадцать пять лет и был женат, у кого повернется язык упрекнуть меня за то, что я поддался этому искушению и не смог устоять перед призывным взглядом молодой и прекрасной девушки?

После ужина, когда совсем стемнело и наши попутчики отправились спать, я предложил ей сходить вместе со мной за хворостом для костра. Не говоря ни слова, она поднялась на ноги и, как будто в полусне, позволила мне отвести ее к небольшой прогалине, заросшей густой травой и окруженной кустарником.

Она легла на спину и стала смотреть на звезды, сиявшие над нами, и я решил попробовать. Я расстегнул на ней блузку и стал поигрывать с ее упругими грудками, соски которых, постепенно твердея, скользили по моей ласкающей ладони. Когда я припал к ним губами, они стали еще тверже и порозовели. Очень скоро мой язык уже блуждал по ее сочным губам, а рука нежно проходилась по ее мягким, полным бедрам, которые раздвинулись, едва я к ним прикоснулся. Как я и говорил, она созрела и готова была принять «это».

Маленький бугорок над ее входом, покрытый мягким, курчавым пухом, был на ощупь такой же нежный, как грудка голубя, и, когда я положил на него руку, он выгнулся мне навстречу, как кошка, когда ее приласкают. Нежно скользя кончиком пальца по влажным излучинам, скрывавшимся под этим «холмиком Венеры», я довел ее до крайнего возбуждения. Наслаждение становилось все более острым, ей не хватало воздуха, ее дыхание стало прерывистым и частым. Не теряя ни минуты, я скинул штаны – мой молодчина, вздрагивая от нетерпения, вырвался наружу и нырнул в горячую влагу, сочившуюся между гостеприимно распахнутых бедер. Мягкие, теплые губы сразу же крепко обхватили его, и я мощным толчком загнал его внутрь ее тела на всю длину.

Она изо всех сил поддавала жару, извивалась у меня в руках, как сумасшедшая, и, обхватив меня руками, так толкала меня вверх-вниз, что мне пришлось изрядно постараться, чтобы не выскочить из нее. Первый раз в жизни девушка мной «руководила» – и мне это не слишком понравилось. К тому времени, как она достигла оргазма, мой член уже начал сникать, совершенно потеряв интерес к происходящему.

Я совершенно не ожидал того, что произошло, хотя надо признаться, что до этого случая весь мой опыт в таких делах сводился к общению с женой. А Мод, когда я на нее забирался, вела себя безмятежно, как пасущаяся на лугу корова.

До того времени, как я повстречался с Мод, вся моя жизнь была ограничена фермой, где я работал с раннего утра до поздней ночи. Земля у нас была, но ни средств, чтобы ее как следует обрабатывать, ни скота, чтобы использовать ее под пастбище, – не было. Год за годом мы влачили полуголодное существование, но не опускали руки, и поголовье нашего стада постепенно росло.

Так что возможностей повидать свет или познакомиться с девушкой у меня было немного. Мне было уже девятнадцать лет, когда я в первый раз пошел на танцы, да и то это произошло по чистой случайности.

Как-то раз я отвозил стог сена одному фермеру, который жил милях в двадцати от нас, и едва я отправился в обратный путь, как у моей телеги сломалась колесная ось. На починку оси потребовалось три дня, и на третий вечер меня пригласили на танцы, где я и познакомился с Мод. Она очень терпеливо отнеслась к моему полному невежеству в танцах. Поначалу я танцевал ужасно неуклюже, но у меня есть чувство ритма, видимо, врожденное, и я довольно быстро уловил что к чему. Выпив перед танцами изрядное количество сидра, я довольно быстро перестал смущаться и вскоре уже чувствовал себя своим в этой незнакомой компании.

Мод быстро перешла к делу – она предложила мне выйти на улицу подышать свежим воздухом: после трех или четырех танцев мы оба успели вспотеть. Я не был приучен к алкоголю, и сидр подействовал на меня довольно сильно – я лишь смутно помню, что Мод расстегнула мои бриджи и направила в себя мой член. Так я в первый раз узнал женщину. Впрочем, хотя я и знаю, что это произошло, но совершенно не помню как.

На следующее утро я проснулся с разламывающейся головой и отправился домой, совершенно не думая о Мод и о том, что между нами произошло прошлой ночью. Если не считать того, что она – крупная, полная девушка лет восемнадцати, я не мог припомнить ни одной черты ее лица и наверняка даже не узнал бы ее, если бы повстречал на следующий день. Господь милосердный сказал: «Бери, что пожелаешь, но плати за это». И поверьте, с тех пор мне пришлось очень дорого платить за это развлечение.

Спустя три месяца у нас на ферме объявились ее взбешенные родители, которые объявили, что я сделал их дочери ребенка. Мои добродетельные отец и мать, немного оправившись от шока, который они пережили, узнав такую новость, подробно расспросив, как это произошло, заверили родных предков Мод, что я поступлю, как подобает мужчине, и женюсь на их дочери.

Потрясенный и сбитый с толку неожиданными последствиями события, которое уже почти стерлось из моей памяти, я стоял как в воду опущенный не в состоянии осознать того, что они говорят.

Эта толстая, неповоротливая девушка была мне абсолютно чужой, а наши родители всерьез обсуждали дату и место свадьбы, на которой Мод станет моей женой. Женой, с которой мне предстоит делить интимные радости брака до конца моей жизни. Все это было похоже на ночной кошмар, от которого хочется поскорее очнуться и наконец убедиться, что это всего лишь сон.

Я обратился к дяде Эндрю, брату моей матери, надеясь, что он, всегда такой мудрый и рассудительный, сможет предложить какое-то другое решение этой проблемы, но все было тщетно. Он сидел перед камином, понурив голову, не принимая никакого участия в обсуждении деталей свадьбы и глядя в огонь, как будто языки пламени, лизавшие свежие бревна, интересовали его значительно больше, чем все эти разговоры. Своего дядю Эндрю я уважал и доверял ему больше всех на свете. Он был для меня источником знаний о мире, он дал мне то образование, которое у меня было, он научил меня ценить хорошие книги и отыскивать мудрость, упрятанную под их обложками. Хотя тело его было сломлено болезнью легких, часто прорывавшейся наружу приступами кашля, он не щадил себя, стараясь научить меня всему тому, что сослужило мне потом добрую службу.

Я безгранично верил ему – именно поэтому я от корки до корки прочитывал каждую книгу, которую он мне давал, и усердно учился под его руководством – но в эту минуту, когда я так нуждался в помощи и поддержке, он оставался безмолвным и отчужденным.

Я не знал, что подумать. Неужели этот человек, который любил меня так, как если бы я был его родным сыном, оставлял меня на произвол судьбы – судьбы, слишком ужасной, чтобы я мог в нее поверить?

Только после свадьбы, когда ко мне вернулись самообладание и холодная рассудительность, я понял, что у него не было никакой возможности предотвратить эту, с самого начала не сулившую ничего доброго, свадьбу. Много недель спустя он объяснил мне, что каждый из нас должен нести ответственность за свои поступки, и то, что я в тот момент был пьян, ровным счетом ничего не меняет. Теперь я понимаю, что неважно, пьяным я был или трезвым, – я сам погубил себя, когда взял то, что мне предлагали.

Незадолго до свадьбы я встретился со священником, которому предстояло исполнить обряд венчания. К моему удивлению, он просто обругал меня, не предоставив мне даже возможности защищаться. Он обзывал меня блудливым псом и прелюбодеем, и это еще не самые неприятные из тех определений, которыми он меня наградил. Распаляя себя все больше и больше, он сообщил мне, что я аморальный, беспринципный, растленный и прогнивший насквозь человек, жалкий грешник, которого Господь никогда не простит. Он потребовал, чтобы я ради спасения своей души встал рядом с ним на колени и вместе с ним молился об избавлении, о том, чтобы после смерти избежать геенны огненной.

Он говорил так мощно и убедительно, что я почти поверил ему и, сильно обеспокоившись судьбой своей души, обратился к дяде Эндрю, надеясь, что он успокоит меня, изложив мне более просвещенный взгляд на мой так называемый «смертный грех».

Когда я передал ему все, что мне говорил священник, он так расхохотался, что у него начался припадок кашля и я начал серьезно опасаться за его рассудок и здоровье. Прошло не меньше получаса, пока он сумел восстановить дыхание и румянец вернулся на его лицо, которое во время припадка смертельно побледнело.

– У тебя вид, как у побитой дворняги, – пояснил он. – Ты меня разочаровываешь, Элмер. После всего, чему я тебя все эти годы учил, после всех наших философских бесед ты можешь позволить какому-то демагогу в подряснике расстроить тебя и наполнить твою душу неуверенностью и беспокойством? – Но, видно, у меня было такое страдальческое выражение лица, что он смягчил тон. – Ладно, сейчас я тебе все вкратце объясню. Бог дал тебе член, чтобы ты мог трахать женщин, так же, как он дал тебе рот, чтобы ты мог есть. У всего на свете есть свое место и предназначение. – Он стоял передо мной, подняв палец, чтобы обратить мое внимание на то, что он сейчас скажет. – По жилам любого живого существа бежит то, что я называю жизненной силой. Организм изливает ее в каждом своем поступке. И не вздумай говорить глупости и называть ее чистой или нечистой – эти слова ничего не значат! Эта сила рассеивает свою энергию, реализуясь в бесчисленном количестве форм, и ни об одной из них нельзя сказать просто «вот это хорошо, а вот это плохо». В этом мире нет ничего абсолютного. Это глубоко личное дело каждого из нас, сколько этой жизненной силы он употребит на что-то, что сидит у него в голове. И, поверь мне, мы лишь в очень малой степени можем контролировать то, что творится в наших мозгах. Разум человека – это такая же тайна, как и все остальное во Вселенной. И к твоим священникам это относится в такой же степени, как и ко всем прочим. Одному Господу известно, что происходит у них в голове, когда они не заняты тем, что внушают нам, что мы должны делать, а чего делать нельзя. Готов поспорить, что у них бывает ничуть не меньше постыдных помыслов и устремлений, чем у тебя или у меня. А возможно, что и не одних только помыслов. Так-то вот, мой мальчик.

– Когда ты поймешь, что ты не хуже и не лучше других людей, можешь считать, что ты на правильном пути. Постарайся увидеть во всем светлую сторону. Все в мире подвержено постоянным изменениям, плохое никогда не длится вечно, так же, как, впрочем, и хорошее. Каждый день приносит новый повод для смеха и радости – нужно только смотреть внимательно, – и каждый день что-то меняется. Если ты станешь смело смотреть в лицо каждому изменению в твоей жизни, ты будешь становиться сильнее и телом и духом. Никогда не позволяй неприятностям положить тебя на лопатки, оставайся стойким во всех испытаниях, которые жизнь тебе посылает и спокойно принимай любой приговор, который она тебе выносит. Смейся над превратностями судьбы, потому что вся жизнь человека – это всего лишь проверка его силы воли и крепости его характера.

Женитьба на Мод оказалась совсем не так ужасна, как я боялся. Она была сильна, как лошадь, и с охотой работала по дому и на ферме. Мод сама выросла на ферме и знала все, что касалось нашей повседневной жизни, и без жалоб управлялась со своей долей работы. Она вообще почти ни с кем не разговаривала. Так же она вела себя и в постели. Она молча ложилась на спину, широко разводила ноги и ждала, пока я войду в нее. За все то время, пока я пыхтел, работая над ней, она не делала ни одного движения. Она терпеливо и безразлично дожидалась, когда я кончу, поворачивалась на бок и сразу же крепко засыпала.

Я всячески пытался пробудить в ней хоть какой-то интерес к тому, чем мы занимались, и даже обратился за советом к одному мужчине, который был старше и опытнее меня в таких делах. Когда я спросил его, что мне делать, чтобы разбудить ее, он посоветовал мне прежде, чем взбираться на нее, поласкать ее между ног. Я десятки раз пробовал последовать его совету, но все было тщетно – она была начисто лишена всякой чувственности и сексуальности.

Я точно знал, что не все женщины такие, как Мод. Однажды, когда я был в отъезде, мне предоставилась возможность испытать свои ласки на одной девушке. Она была очень возбуждена, но, несмотря на это, все же не позволила взять ее, потому что решила до замужества сохранить девственность. Однако когда она наконец блаженно вздохнула и, закатив глаза, вдруг вся как-то обмякла у меня в руках, я понял, что мои пальцы сделали свое дело и она кончила. Чтобы я не воспользовался этим, она принялась доить меня, подергивая мой торчащий член, как сосок коровьего вымени, пока он не выстрелил в нее брызгами семени. Все это, конечно, неплохо, но все-таки приятнее, когда это происходит в мягком и горячем месте, которое предназначено для этого природой.

Так вот, вернемся к Даре. То, что она так пылко и самозабвенно отдавалась моим ласкам, так страстно извивалась подо мной всем телом, так жадно встречала каждый мой толчок, – все это застало меня врасплох. Я всегда мечтал о том, чтобы встретить такую девушку, но когда это случилось, я оказался совершенно не готов. Ко всему новому, каким бы приятным и необыкновенным оно ни было, привыкаешь не сразу, но когда я поднял ее ноги и, положив их к себе на плечи, увидел распахнутые, сочащиеся пахучей влагой извивы ее розового входа, мой член сразу воспрянул и стал твердым, как дерево. Я наклонился над ней и почувствовал, как прохладная, нежная плоть ее зада прильнула к моим напряженным бедрам. Острое вожделение горячим током крови пронизало все мое тело, и я мощным толчком ворвался в ее жаркое нутро. Она встретила меня глубоким вздохом, – вздохом, похожим на тихую песню радости и облегчения. С покорностью и наслаждением она всем своим существом признавала мою власть над ее телом. Я опирался на прямые руки, и, когда я набросился на нее, снова и снова вторгаясь в нее разгоряченным и твердым орудием своей страсти, неистово и грубо терзая ее алое влагалище, она принимала всю тяжесть моего тела на свои поднятые к небу ягодицы. Когда горячая струя освобожденного семени наконец с силой хлынула из моего члена, мне показалось, что во мне что-то взорвалось. Наслаждение захлестнуло меня с головой, я издал ликующий крик, а мои ноги, дрожа от страстной судороги, колотились об ее ягодицы.

С покорностью и наслаждением она всем своим существом признавала мою власть над ее телом.

Постепенно я пришел в себя. Дара лежала подо мной на спине, просунув свои ноги между моими. Я чувствовал себя опустошенным и одиноким, но в то же время я был счастлив – ведь только что я познал такие вершины страсти, о существовании которых и не подозревал. Воспоминание о бушевавшем во мне вихре чувств снова потрясло меня, и я часто задрожал. Дара обняла мою голову, как младенца, и стала покрывать мое лицо нежными поцелуями, пока я беззаботно не задремал, лежа у нее на груди под журчание ее ласковых слов.

В течение следующих дней мне пришлось много узнать о Даре. Она была непредсказуема: еще вчера – уверенная в себе и настойчивая, а сегодня – задумчивая и молчаливая. И во время наших любовных утех она бывала то волнующей и загадочной, то веселой и игривой, а иногда – отдавалась мне с тихой покорностью и влажными от готовых пролиться слез глазами, глазами, которые словно молили о муке, и тогда я набрасывался на нее безжалостно и яростно, терзая и истязая ее жестоким напором своей страсти.

Рядом с ней мне никогда не бывало скучно – в каком бы настроении она ни была, в ней всегда что-то жило и изменялось. Оживление и остроумные поддразнивания легко сменялись спокойной, мечтательной задумчивостью. В такие минуты она могла обсуждать со мной любые, самые сложные и отвлеченные вопросы, зная, что я отнесусь к ее словам всерьез.

Деньгам она не придавала большого значения и легко с ними расставалась. Мне тратить было нечего – я жил очень скромно, потому что дал себе и своему отцу обещание накопить достаточно денег, чтобы мы могли купить на ферму столько быков и коров, сколько нам требовалось. Это была единственная причина, по которой я уехал с фермы и взялся за работу коммивояжера. Чем больше я работал, тем больше сделок заключал, а чем больше сделок я заключал, тем больше я получал комиссионных и тем больше скота мы могли приобрести. За последние три года я успел переправить на ферму изрядную сумму, и дела пошли на поправку – появилась надежда на то, что моя семья наконец заживет по-человечески. Я подсчитал, что года через два я смогу вернуться домой и обрабатывать землю.

Мне удавалось видеться со своей семьей и со своими двумя детишками – Дэниэлом и Мэри – раз в месяц, когда я передавал отцу деньги, заработанные с моего прошлого приезда.

Обычно влюбленные нечасто вспоминают об остальном мире со всеми его скучными заботами и тревогами, но тут уж ничего нельзя было поделать – хотелось мне того или нет, я не мог убежать от обязательств по отношению к моей семье и от своей финансовой ответственности за нее.

Когда я объяснил Даре свое положение, она, к моей радости, приняла это довольно спокойно. Эту девушку ничто не пугало, и, похоже, ничто не могло помешать ей любить меня.

Не прошло и нескольких часов после нашего прибытия в Чикаго, как она сняла для нас меблированные комнаты в Лейксайде на имя мистера и миссис Вэрли. Она успела обо всем договориться и за все заплатить, пока я беседовал со своим шефом, рассказывая ему о полученных мной заказах.

– Теперь у нас есть свой дом, – радостно объявила она, как только я появился в кафе, где мы, расставаясь днем, договорились встретиться.

– Где же он? – спросил я.

– В Лейксайде. Это всего лишь меблированные комнаты, но там очень уютно… и кровать там большая и удобная. – Она шаловливо улыбнулась и прошептала: – Сегодня ночью я буду любить тебя так, как никто и никогда тебя не любил. О Элмер, я так счастлива! И все благодаря тебе. Трудно поверить, что мы совсем недавно еще не знали друг друга. У меня такое чувство, будто я знаю тебя много-много лет. Как ты думаешь, Элмер, все люди бывают так же счастливы, когда влюбляются? – вздохнула она, но вдруг тревожно и вопросительно посмотрела на меня. – Элмер, а ты тоже чувствуешь то же самое, что и я? О, прошу тебя, скажи, что чувствуешь! Только посмей сказать, что нет – я тебя просто убью, ну да, убью прямо вот тут, на месте. – Она хихикнула: – нет, я бы сделала хуже. Я бы тебе этого не простила и перестала бы с тобой разговаривать.

Когда я попытался ей ответить, она прикрыла мне рот своим пальчиком.

– Не надо. Лучше ты скажешь мне все сегодня ночью, когда мы будем лежать в большой, мягкой кровати и я буду крепко обнимать тебя руками и ногами.

– А сколько стоят эти комнаты? – тревожно спросил я.

Тут наш разговор прервал официант, подошедший к нашему столику, чтобы поставить на него наш заказ – бифштексы с капустой и жареной картошкой по-немецки, – который Дара заранее попросила его принести, как только увидит, что я вошел в кафе.

Когда официант вернулся на кухню, она перегнулась через стол и тихонько сказала:

– Не беспокойся о деньгах, Элмер. Не лишай меня этого удовольствия, хорошо? У меня достаточно денег, чтобы заплатить за комнату и за еду. Не задавай мне больше таких вопросов, во всяком случае, не сегодня. А сейчас – ешь свой бифштекс и не будь таким серьезным. У нас с тобой будет еще куча времени, чтобы вести серьезные разговоры, если тебе этого захочется.

Меня не пришлось долго уговаривать – я был голоден, как волк, ведь с самого утра я почти ничего не ел.

Когда мы покончили с десертом – гречишными блинчиками в кленовом сиропе – я предложил по дороге в наше новое жилище заехать на мою старую квартиру и забрать оттуда мои пожитки.

Дара и слышать об этом не захотела.

– Ну нет, Элмер, давай не будем терять времени. Я хочу как можно скорее вернуться в наше лейксайдское гнездышко и запрыгнуть на эту чудесную кровать.

Наша комната находилась на втором этаже красивого старого здания и смотрела окнами на озеро. К тому времени, как мы добрались до места, уже смеркалось, и детали я смог разглядеть, только когда Дара зажгла две свечи, стоявшие на камине. Это действительно была уютная, отлично обставленная комната, совершенно не похожая на ту обшарпанную и невыразительную конуру, которую я снимал на протяжении последних трех лет. Роскошное розовое покрывало, лежавшее на кровати, гармонировало по цвету с занавесью, которую окрашивала в теплые, мягкие тона свет, падавший сквозь решетчатое окно на пушистый красный ковер. От этого вся комната была погружена в таинственный интимный полумрак. Вдоль стен была расставлена добротная мебель: два кожаных кресла, две высокие деревянные табуретки, высокий умывальник с красивым фарфоровым тазом, в котором стоял кувшин с водой, буфет с посудой и изящный туалетный столик, нашедший приют между окон. Но первое, на что натыкался взгляд, был обеденный стол, стоявший посреди комнаты. Он был совершенно завален упаковками с припасами, мешками фруктов, горшками, кастрюлями, фарфоровой посудой, вилками, ложками и еще чем-то, чего я уже не смог разглядеть.

– Я заплатила за три месяца вперед, а потом побежала покупать все, что нам может понадобиться, – сказала Дара, задыхаясь от радостного возбуждения. И почти извиняющимся голосом добавила: Только вот я не успела здесь как следует прибраться. Если ты разожжешь огонь в камине, я пока уберу и приготовлю для тебя кофе с фруктовым пирогом.

Увидев, что я смотрю в окно, она схватила меня за руку, подтащила к нему поближе и, откинув занавеску, сказала:

– Смотри, отсюда прекрасный вид на озеро Эри и на кораблики.

Не успел я закончить высказывать ей свое восхищение, как она повисла у меня на руке.

– Скажи, что тебе нравится, Элмер! Скажи, что тебе нравится наш дом! Это ведь уютная комната, ведь правда, скажи мне?

Я крепко обнял ее и, нежно поцеловав в губы, заверил ее, что она сотворила настоящее чудо. И за такое короткое время! Я сказал, что мы, конечно же, будем счастливы вдвоем в таком уютном доме. Посмотрев на кровать, я мечтательно добавил:

– И постель здесь действительно как раз подходящего размера…

За свои слова я был вознагражден трижды: поцелуем в губы, потом еще одним – в шею и возгласом: «О Элмер, я так тебя люблю!».

При красноватом свете огня, пылавшего в камине и игравшего теплыми бликами на наших лицах, мы выпили кофе и, целуясь и обнимаясь, вдвоем перебрались на одно из наших больших кожаных кресел. Огонь горел скорее ради уюта, чем ради тепла – ночь была совсем теплая, если не считать легкого бриза, веявшего со стороны озера.

Через какое-то время Дара слезла с моих коленей и, объявив, что пора ложиться в постель, начала раздеваться. Раздевшись донага, она подошла поближе и встала передо мной, всматриваясь в мои глаза, как будто пыталась прочитать по ним мои мысли. В первый раз за все время нашего знакомства она казалась робкой и немного неуверенной в себе. Она ждала моего одобрения. До этого момента мы занимались любовью только на траве, и она всегда просто задирала юбку. Так что я впервые видел ее совершенно обнаженной. На ее гладкой бархатистой коже нигде – от стройных щиколоток до зарумянившихся щек – не было ни одного изъяна. Она напрасно тревожилась: от совершенства ее форм, от мягких изгибов ее талии и ягодиц, от роскошных округлостей ее полных бедер у меня перехватило дыхание. Я сидел, не шевелясь, совершенно зачарованный и покоренный ее красотой.