Текст книги "Мифология Петербурга: Очерки."

Автор книги: Наум Синдаловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

 
Водка стала пять и восемь,
Все равно мы пить не бросим.
Передайте Ильичу,
Нам и десять по плечу.
Если станет двадцать пять –
Снова будем Зимний брать.
 

Да, бросать пить не собирались.

Пьяный на улице:

– Где я?

– На Невском.

– К черту подробности. В каком я городе?

* * *

Горбачев в сопровождении председателя Ленгорисполкома Зайкова проезжает мимо Московского вокзала. На тротуаре валяется пьяный. Горбачев:

– Смотри, что у тебя делается.

– Это не наш, Михаил Сергеевич, – отвечает руководитель Ленинграда, – это москвич.

– А ты откуда знаешь?

– Наши в таком виде еще работают.

Ситуация оказалась тупиковой. Было очевидно, что ни запреты, ни повышение цен, ни меры общественного, как тогда говорили, воздействия (народные дружины, товарищеские суды и пр.) не помогут.

Между тем, как мы уже говорили, в Петербурге к 1917 году был накоплен богатый опыт предоставления горожанам цивилизованных способов проведения времени, не исключавших, а, напротив, предполагавших обязательную выпивку. Целая индустрия ресторанов и кафе исправно функционировала, удовлетворяя самым разнообразным потребностям – от весьма неприхотливых до изысканно-изощренных.

Конечно, за семьдесят лет советской власти этот опыт в значительной мере был утрачен. Однако обнадеживает та стремительность, с которой возрождается ресторанное дело. Хочется надеяться, что городской фольклор, который, несмотря ни на что, сумел сохраниться в коллективной памяти Петербурга, будет только способствовать этому ренессансу.

В начале XX века, благодаря стечению ряда обстоятельств, петербургскому городскому фольклору удалось сформулировать принципиально новое отношение теперь уже не к «питейному», но к «ресторанному» делу Санкт-Петербурга. Если, как вы помните, ранний петербургский фольклор, не мудрствуя лукаво, декларировал: «Адмиральский час пробил, пора водку пить», то по прошествии двух столетий подобная прямолинейность могла просто шокировать «блистательный Санкт-Петербург». На вооружении серебряного века петербургской культуры появились совсем другие языковые конструкции, вызывавшие иные ассоциации. Петербург начала XX века мог себе позволить заговорить на языке античного Рима.

Mens sana in corpore sano.

Именно так говорили древние римляне, формулируя свое отношение к гармоническому развитию духовных и физических сил гражданина и воина. Mens sana in corpore sano – в здоровом теле – здоровый дух. Видимо, не случайно петербургские острословы вспомнили эту крылатую фразу в связи с появлением в начале XX века модного ресторана «Квисисана». Ресторан открылся в доме № 46 по Невскому проспекту, перестроенном архитектором Л. Н. Бенуа для Московского купеческого банка. То ли безупречная ресторанная кухня отвечала высоким гастрономическим требованиям избалованной петербургской публики, то ли звучная ритмика заморского названия вызвала сложные ассоциации, но в петербургском салонном фольклоре появилась поговорка, которую щеголи той поры любили произносить по-латыни: «Mens sana in Quisisana!» – «Здоровый дух в Квисисане!»

К сожалению, век «Квисисаны» оказался недолгим. Через несколько лет ресторан исчез так же неожиданно, как и появился. Октябрьский переворот не способствовал развитию ресторанного дела. И если бы не след, оставленный в фольклоре, то память о «Квисисане», пожалуй, исчезла бы навсегда.

Первыми петербургскими ресторанами следует считать трактиры, представлявшие собой удачное сочетание казенных комнат для жилья с собственно ресторанами. В одном из них, так называемом Демутовом трактире на Мойке, останавливался Пушкин. В Петербурге того времени таких трактиров насчитывалось девять. Через сто лет справочная книга «Весь Петроград» на 1916 год приглашала петербуржцев и гостей города посетить, как мы знаем, 191 ресторан, не считая более полутора тысяч трактиров.

Наряду с ресторанами для имущих и питейными заведениями для работного люда в огромном количестве открывались кафе для интеллигенции и студентов. Привлекательность Петербурга в этом смысле была столь велика, что приезжим провинциалам он казался раем с молочными реками и кисельными берегами. Про Питер распевали частушки.

 
А в Питере вино
По три денежки ведро.
Хошь лей, хошь пей, хошь окачивайся,
Да живи и поворачивайся.
 

На кабачки и распивочные можно было наткнуться буквально на каждом углу. Купцу 1-й гильдии Василию Эдуардовичу Шитту удалось получить право на открытие винных погребков в угловых помещениях доходных домов. Остряки говорили, что «В Питере все углы сШиты» и «Шитт на углу пришит». Широко процветала в Петербурге торговля пивом. Особой популярностью пользовалась продукция пивоваренного завода «Бавария». Вместе с тем городской фольклор начала XX века настоятельно предупреждал: «От „Баварии“ до аварии один шаг».

В начале 1840-х годов в Петербурге появляется принципиально новое торговое заведение – кафе, понятие, которое современные словари русского языка толкуют как «маленький ресторан». Первый такой «маленький ресторан» открылся в доме № 24 на Невском проспекте. По имени своего владельца Доминика Риц-а-Порто он назывался «Доминик». Широко распространенные по всей Европе заведения подобного рода отличались от «больших» ресторанов своим более демократическим характером. Здесь можно было быстро и недорого поесть, встретиться с другом, почитать свежую газету, сыграть в шахматы или домино. Постоянными посетителями кафе были студенты и журналисты, небогатые чиновники и инженеры – все те, кого петербургские газеты называли «столичными интеллигентами среднего достатка». В городском фольклоре эти посетители известны под именем «Доминиканцы». Кафе «Доминик» прекратило свое существование в 1917 году. Затем в его помещениях располагались различные магазины, а в 1950-х годах здесь вновь открылось кафе-мороженое. Официального названия оно не имело, но в народе было широко известно как «Лягушатник», скорее всего из-за болотного цвета мебельной обивки.

В 1880-х годах на углу Невского и Владимирского проспектов, в доме, перестроенном выдающимся петербургским архитектором П. Ю. Сюзором, была открыта гостиница «Москва». При гостинице, как и положено, был ресторан. Позже гостиницу закрыли, перепланировав всю ее площадь под ресторан. На первом этаже под рестораном «Москва» открылось кафе, не имевшее официального названия. Пустоту тут же заполнил фольклор, наделивший кафе безошибочно точным именем «Подмосковье». В 1960-х годах это кафе, о чем мы уже говорили, получило широчайшую известность под новым фольклорным названием «Сайгон». Ныне «Сайгон», давно уже ставший своеобразным памятником шестидесятникам, не существует. В его помещениях расположился модный магазин иностранной бытовой техники. Попытки реанимировать «Сайгон» на других территориях серьезного успеха не имели. На Большой Мещанской улице недавно появилось кафе с таким названием, но оно официальное и к легендарному «Сайгону» имеет довольно отдаленное отношение.

Однако след, оставленный «Сайгоном» в генетической памяти петербуржцев оказался столь значительным, что даже сегодняшние двадцатилетние ребята, которые о «Сайгоне» знают разве что по воспоминаниям взрослых, да по студенческому сленгу, клянутся в верности данному слову старой сайгоновской поговоркой: «Век Сайгона не видать!» А формулой братской общности и нерушимого товарищества давно уже стала пословица: «На одном подоконнике в Сайге сидели». Почти как: «В одном полку служили».

Демократический характер «маленьких ресторанов» в значительной степени определил их социальную функцию. Кафе объединяли людей по интересам, по их формальному или неформальному социальному статусу. У всех на памяти кафе литературные и театральные, студенческие или поэтические. Такую же объединяющую функцию играли и многие рестораны. Например, ресторан «Крыша» в гостинице «Европейская» долгое время был постоянным местом встреч актеров после окончания вечерних спектаклей. По аналогии с Большим и Малым залами Филармонии ресторан «Крыша» в театральных кругах назывался «Средним залом Филармонии». Такое же название в городском фольклоре 1960-х годов получил ресторан «Восточный» на Невском проспекте.

Магнетическая сила ресторанов была так велика, что склонные а аналогиям петербуржцы XIX века прозвали два стоявших друг против друга ресторана Бореля и Дюссо «Сциллой и Харибдой». Воистину надо было обладать недюжинным мужеством, чтобы, не привязав себя к фонарному столбу, словно легендарные греческие мореплаватели к корабельной мачте, не поддаться соблазну и не отдаться во власть ресторанных кулинаров.

В кругах рафинированных гурманов рестораны славились своими петербургскими традиционными яствами. В отличие от купеческой Москвы, славившейся, скажем, выпечными изделиями, Петербург не без основания гордился морскими продуктами. «На Фонтанке треснул лед, в гости корюшка плывет»; «Рыбацкий куркуль, вместо корюшки – омуль»; «Славна Москва калачами, Петербург – сигами». Мы уже знаем, что в названиях многих изысканных кушаний навсегда сохранились имена известных петербуржцев. Так, блюдо из мелко нарезанных кусочков мяса, тушенных в сметане, носит имя его создателя графа Строганова – бефстроганов. Имя министра финансов в александровскую эпоху Д. А. Гурьева осталось в названии «Гурьевской каши».

Традиционно любимым в петербургских ресторанах всегда был чай. Этот замечательный напиток издавна занимал достойное место в петербургском городском фольклоре. В XIX веке были широко известны фразеологизмы «Кронштадт виден» и «Чай такой, что чрез него Кронштадт виден». Так говорили о совершенно жидком, прозрачном чае, сквозь который был виден рисунок на дне блюдечка. В одной петербургской газете рассказывалось о появлении этих расхожих в свое время выражений. Будто бы еще в те времена, когда первые пароходные путешествия из Петербурга в Кронштадт продолжались чуть ли не два часа, владельцы пароходов предлагали пассажирам корабельный чай, заваренный, однако, один раз, еще на столичной пристани, до отплытия. По мере приближения к острову в чай добавляли кипяток и он становился все бледнее и бледнее, и когда перед глазами путешественников представал Кронштадт, превращался в слабоподкрашенную тепловатую водичку, сквозь которую действительно можно было видеть город.

Находя удивительным, что в России мужчины пьют чай из стаканов, а женщины из чашек, Александр Дюма записывает любопытную легенду: «Первая чашка была сделана в Кронштадте, на дне чашки был вид Кронштадта. Теперь часто случается, что в кафе из экономии в чашки наливают меньше заварки, чем должно быть. И потому, если чай слишком жидкий, посетитель может вызвать хозяина, показать ему на дно и сказать: „вы можете видеть Кронштадт“. В связи с этим появилась идея подавать чай в стеклянных стаканах, вместо чашек, в которых можно видеть Кронштадт».

В наступивший после революции 1905 года период жесточайшей политической реакции появился характерный анекдот:

В ресторане. Лакей: «Какой крепости чай прикажете?» – Посетитель: «Только не Петропавловской… и не Шлиссельбургской».

В те же годы родились и другие анекдоты:

– Чем отличаются заседания в ресторане «Вена» от заседаний Венского конгресса?

– Тем, что из заседаний в ресторане «Вена» всегда уходят сытыми.

* * *

– Вчера обедал у Карамышева, на Невском, очень прилично, даже ложки подают серебряные.

– Да что ты?! А ну покажи!

* * *

– Городовой! Не можете ли указать поблизости недорогой ресторан?

– А вот, барышня, идите прямо по Невскому до Аничкова моста… Потом поверните обратно, до Конюшенной… От Конюшенной поверните опять обратно до Аничкова моста, пока к вам не пристанет какой-нибудь господин. Вот тут вам недорогой ресторан будет совсем близко.

* * *

У входа в бар гостиницы «Европейская» стоят двое мужчин и рассуждают:

– Гм, «бар». А если прочесть наоборот, получится «раб»? Уж лучше бы «кабак» написали. С обеих сторон одинаково получается.

* * *

 
На углу стоит «Олень»,
Заходи кому не лень.
Выпьем рюмочку винца,
Ламца-дрица, гоп-ца-ца!
 

Такую частушку в 1920-х годах распевали василеостровцы о ресторане «Олень», что находился на углу Большого проспекта и 7-й линии.

В 1904 году Россию потрясла гибель флагмана 1-й Тихоокеанской флотилии броненосца «Петропавловск». Среди погибших были адмирал С. О. Макаров и художник В. В. Верещагин. Однако находившийся на корабле великий князь Кирилл Владимирович спасся, бросившись, как гласит легенда, в воду при первом же взрыве на броненосце. Едва великий князь вернулся в Петербург, как по городу прокатилась острота: «Как же было утонуть Кириллу в море, когда он воспитание получил в „Аквариуме“». В то время «Аквариум» – знаменитый ресторан на Каменноостровском проспекте, 10 – славился своими высокородными посетителями.

Сохранилась легенда о неожиданной смерти П. И. Чайковского, наступившей будто бы через несколько дней после посещения композитором ресторана Лейнера на углу Невского и Мойки, там, где ныне находится литературное кафе. Согласно легенде, Чайковский, после премьеры оперы, прошедшей с небывалым успехом, зашел в ресторан и попросил стакан воды. Сделав один глоток, он поблагодарил официанта и вернул стакан. Глоток воды оказался роковым. С тех самых пор, вот уже целое столетие, умы соотечественников будоражит легенда о том, что вода была отравлена – не то злодеем, не то завистником.

На рубеже столетий широкой известностью пользовался ресторан Федорова на Малой Садовой, 8. Он славился своей стойкой, где, не раздеваясь, всего за 10 копеек можно было получить рюмку водки и бутерброд с бужениной. Посетители сами набирали бутерброды, а затем расплачивались. Никто не мог уследить, кто сколько съедал и кто за сколько заплатил. Цену называл сам посетитель. А официант получал деньги, одновременно наливая водку из двух бутылок в две рюмки. Говорят, что кое-кто из недоплативших по стесненным обстоятельствам, когда выходил из кризисного положения, посылал на имя Федорова деньги с благодарственным письмом.

В 1912 году на Исаакиевской площади по проекту архитектора Ф. И. Лидваля было возведено здание гостиницы «Астория». Несмотря на свою респектабельность, одноименный ресторан при гостинице породил довольно странный фольклор. В Петербурге говорили: «Не ходи в „Асторию“ – попадешь в историю». А на популярном жаргоне питерских художников – так называемых митьков – фразеологизм «В „Астории“ поужинал» ассоциировался с безобразным внешним видом или неважным утренним самочувствием кого-нибудь из «братков».

С «Асторией» связана легенда военных лет. Будто бы гитлеровцы собирались сразу же после взятия Ленинграда устроить торжественный банкет именно в «Астории». Была уже установлена точная дата банкета – 21 июля 1941 года и были будто бы отпечатаны именные пригласительные билеты. На самом деле историками до сих пор не найдены документальные подтверждения этого бредового замысла. Не сохранились ни приглашения, ни билеты, ни меню банкета, хотя, например, особые разрешения на въезд в Ленинград немецких автомашин известны, и образцы их можно увидеть в музеях.

Петербуржцы должны хорошо помнить плавучие рестораны на Неве – «Парус» и «Корюшка». В народе их называли «Поплавками». Об одном из них сохранилась вполне детективная легенда. Однажды вечером простой советский человек гулял по набережной Невы, и захотелось ему зайти в ресторан. Однако в ресторан его не пустили и даже слегка оттолкнули, что простого советского человека искренне оскорбило. Он бросился в ближайший райком. И грандиозное возмездие незамедлительно наступило. К ресторану подошли милицейские катера и портовые буксиры, ресторан вместе с посетителями и администрацией вывели в залив, оттащили к Лахте и выбросили на мелководье. Несчастные посетители по пояс в воде брели к топкому берегу. Наутро нагрянуло ОБХСС, проверило документацию и посадило всю администрацию ресторана. Легенда утверждает, что простым советским человеком был Григорий Васильевич Романов, имевший привычку вот так запросто, без личной охраны и бронированного автомобиля, прогуливаться по городу.

Сегодняшнее возрождение ресторанного дела в Петербурге, заметное увеличение его роли в общественной жизни города вселяет надежду на появление новых легенд и мифов, пословиц и поговорок, частушек и анекдотов, связанных с жизнью петербургских кафе и ресторанов. Главное, с одной стороны, «Выйти на орбиту», как говорили жители Петроградской стороны, направляясь в кафе «Орбита» на Большом проспекте; с другой – «Не лезть в бутылку», то есть не буянить, не безобразничать и не скандалить, чтобы ненароком не попасть в тюрьму. О происхождении этой поговорки уже говорилось.

Впрочем, к нашим петербургским ресторанам это уже, надо полагать, не имеет никакого отношения…

Октябрьская революция в зеркале петербургского городского фольклора

Известно, что отечественная историография всегда страдала двумя неизлечимыми пороками – лживостью и лицемерием. Рецидивы лицемерия приводили к недосказанности, исполненной в лучших традициях ханжеской морали: «говорить правду, только правду, но не всю правду»; обострение же лжи вело просто к искажению или извращению фактов. Особенно это коснулось одного из самых трагических периодов российской истории – 1917 года. Пройдя сквозь такие драматические испытания, как крушение освященного вековыми традициями государственного строя, раскол общества на два непримиримых лагеря и утрату религиозно-нравственных ориентиров, большевистская Россия приступила к созданию новой идеологии – квазиевангелия, смысл которого сводился к простейшим формулам: «Кто не с нами, тот против нас» и «Мир хижинам, война дворцам». Основной задачей советской историографии стала максимально возможная героизация и романтизация известных событий. В такой интерпретации дикий бунт легко превращался в цивилизованную революцию, бессудные расправы возводились в степень революционного правосудия, грабежи назывались экспроприацией и т. д. и т. д. Понятно, что для выполнения такой сверхзадачи обойтись без так называемой «фигуры умолчания» и откровенной лжи было просто невозможно. В итоге появился пресловутый «Краткий курс», который, несмотря на его изучение на всех этапах всеобуча от начальной школы до политкружков, не мог удовлетворить пытливого интереса слушателей к октябрьскому перевороту.

Между тем альтернатива «Краткому курсу» всегда существовала. Из уст в уста передавались интригующие легенды, рассказывались рискованные анекдоты, сочинялись хлесткие частушки. Фольклор создавал свою параллельную историю, которая, вовсе не претендуя на истину в последней инстанции, в одном случае просто заполняла вакуум в информационном поле, в другом – пыталась выправить искривленное пространство этого поля. В любом случае – и сегодня это стало особенно очевидным – официальная история должна быть признательна фольклору за такую неблагодарную работу.

С началом Первой мировой войны в фольклоре появляются штрихи, не известные ранее. Он фиксирует отрицательное отношение российской провинции к столице. Еще совсем недавно такой притягательный и желанный, Петербург становится пугающе опасным и немилосердно жестоким. Это и понятно. Война отняла у крестьянских наделов хозяина и работника, у крестьянской семьи – кормильца, у невест – женихов. Все это в массовом сознании ассоциировалось со столицей.

 
Распроклятая машина
Дружка в Питер утащила.
Она свистнула, пошла,
Расцеловаться не дала.
 

* * *

 
Машина – черные вагоны,
Супротивница моя.
Приятку в Питер утащила,
Мне проститься не дала.
 

* * *

 
Помолись милашка Богу
На Исаковский собор.
Не возьмут меня в солдаты –
Мы поженимся с тобой.
 

* * *

 
Петроградская машинушка
Идет некрытая
Замиленочка с позиции
Везут убитого.
 

О Питере, который в трудные времена всегда давал крестьянам работу и на протяжении двухсот лет был испытанным и надежным рынком сбыта крестьянской продукции, заговорили как о нахлебнике и иждивенце: «Стоит Питер на болоте, ржи никто в нем не молотит». Обидные и несправедливые обвинения сыпались как из рога изобилия: «На болоте, где хлеба не молотят, а белее нашего едят».

Действительно, стихийные массовые уличные беспорядки в февральские дни 1917 года начались с бесконечных очередей у булочных. Правда, острие стихийного гнева питерского пролетариата не было направлено в сторону деревни, кровная связь с которой была в то время еще достаточно прочной. Фольклор не сохранил свидетельств ненависти города к деревне. Счеты сводили с истинными виновниками народных бедствий:

 
Царь Николашка
Вином торговал,
Гришка Распутин
С царицей гулял.
 

* * *

 
Царь посеял пашеницу,
А царица – виноград.
Царь пропил всею Россию,
А царица – Петроград.
 

* * *

 
Николай любил калину,
А Распутин – виноград.
Николай проел Россию,
А Распутин – Петроград.
 

В ночь на 17 декабря 1916 года в результате заговора, в котором участвовали великий князь Дмитрий Павлович, князь Феликс Юсупов и один из лидеров «Союза русского народа» В. М. Пуришкевич, Распутин был убит. Согласно одной из версий, Распутин был сначала отравлен пирожными, пропитанными сильнодействующим ядом, и только затем, для большей уверенности, добит выстрелами из револьвера. Труп ненавистного «старца», как называли Григория Распутина в Петрограде, был спущен под лед Малой Невки у Петровского моста. Однако, как оказалось при вскрытии, во внутренних органах Распутина никаких следов яда обнаружено не было. Остается только догадываться, как случилось, что пирожные оказались безвредными и знали ли об этом высокородные заговорщики.

21 декабря 1916 года в присутствии бесконечно скорбящей императорской семьи Распутин был похоронен в Царскосельском парке. Еще через два месяца произошла Февральская революция, результатом которой стало падение монархического строя в России.

В марте того же года взбунтовавшейся России вдруг показалось, что надо поставить наконец последнюю точку в позорной многовековой истории царизма. Лютая ненависть к монархии обрушилась на останки царского фаворита Григория Распутина. Уже давно обезвреженного. Уже похороненного. В Царском Селе вскрыли его могилу. В открытом гробу под свист и улюлюканье толпы забальзамированный труп этого дьявола во плоти провезли через весь город и сожгли в огромном костре возле Поклонной горы. Как зачарованная смотрела многотысячная толпа на взметнувшиеся языки пламени. Вдруг, как рассказывает предание, очевидно под воздействием огня, труп зашевелился, Распутин сел в гробу, махнул рукой толпе и исчез в пламени костра. Место это у подножия Поклонной горы до сих пор считается в народе нечистым.

Той же весной 1917 года, когда стало окончательно ясно, что царский строй пал и возврата к прошлому не будет, революционеры всех мастей начали планомерно уничтожать секретные архивы охранных отделений, демонстрируя, как им казалось, всему миру классовую ненависть к символам государственного сыска и полицейской расправы. Так, на Литейном проспекте было разгромлено и затем сожжено здание Окружного суда, в Коломне той же участи подвергся старинный Литовский замок, служивший следственной тюрьмой. Между тем сохранилась легенда, что такое демонстративное проявление классовой нетерпимости было вовсе неслучайно, а погромы полицейских участков связаны с тем, что значительная часть революционеров будто бы числилась секретными сотрудниками царской охранки, за что регулярно получала свои сребреники, исправно расписываясь в платежных ведомостях.

Бесспорным лидером необыкновенной весны 1917 года был блестящий представитель средней буржуазии, ее любимец и баловень Александр Федорович Керенский. Но роль его в событиях 1917 года впоследствии оказалась искаженной до неузнаваемости. Исторически сложилось так, что класс, который он представлял, либо покинул Россию в «окаянные дни» ее истории, либо был уничтожен как чуждый и опасный элемент новыми хозяевами страны – большевиками. Оценки советской историографии по отношению к Керенскому однозначно отрицательны. Это не могло не сказаться и на фольклоре, автором которого был победивший пролетариат. Поговорка тех лет: «Керенский плут, моряков впрягал в хомут, в Питере бывал, во дворце спал, как бы не упал» и частушка: «Я на бочке сижу,/А под бочкой виноград./Николай пропил Россию,/А Керенский Петроград» не оставляют сомнений в симпатиях победителей. Даже кавеэновская шутка-анекдот 1980-х годов: «Прораб Керенский сдал Зимний дворец досрочно к ноябрьским праздникам» отдает кисловатым идеологическим привкусом истории КПСС.

Мирное развитие революции продолжалось недолго. Известные июльские события в Петрограде, когда большевики выступили против Временного правительства под лозунгом: «Вся власть Советам» закончилась расстрелом демонстрации и массовыми арестами. Ленин вынужден был уйти в подполье. Скрывался он «от преследований Временного правительства», как писали во всех энциклопедиях и учебниках, в 30 километрах от Петрограда вблизи дачного поселка Разлив. Разлив надолго становится местом действия бесконечного количества анекдотов.

После свадьбы Надежда Константиновна спрашивает у Ленина:

– И где мы, Володя, проведем медовый месяц?

– В Разливе, Наденька, в шалаше. Только для конспирации со мной поедешь не ты, а товарищ Зиновьев.

* * *

На выставке. Картина «Ленин в Польше». На картине изображен шалаш, из которого торчат две пары ног – мужские и женские.

– Это шалаш в Разливе, – объясняет экскурсовод, – ноги принадлежат Дзержинскому и Крупской.

– А где же Ленин?

– А Ленин, товарищи, в Польше.

* * *

В винный магазин заходит невысокий мужчина в кепочке и, слегка картавя, обращается к продавщице:

– Мне портвейн, пожалуйста, триста грамм.

– Мы в розлив не продаем.

– А мне не в Разлив, а в Шушенское.

Ленин возвращается в Петроград в начале октября. Нелегально. Начинается деятельная подготовка к вооруженному восстанию. В городском фольклоре отмечены некоторые колебания, связанные, очевидно, с серьезными межпартийными и внутрипартийными разногласиями.

Троцкий:

– Товарищи! Революция отменяется. Феликс Эдмундович уехал на рыбалку.

– Так что же мы без Феликса Эдмундовича не справимся?

– Без Феликса Эдмундовича справимся, без «Авроры» не получится.

* * *

– Товарищи, – заявил Владимир Ильич на одном из митингов в Петрограде, – революция отменяется!

– ?!?!

– Мы с Феликсом Эдмундовичем броневичок пропили.

– А где же Феликс Эдмундович?

– В броневичке остался.

* * *

– Товарищи! Революция, намеченная на октябрь месяц, отменяется. Вчера левые эсэры спи… тырили мой любимый галстук в горошинку и броневичок. А с бочки и в кис-кисе руководить революцией я не могу.

К концу октября разброд и шатания среди заговорщиков прекращаются. Категоричное ленинское: «Вчера было рано, завтра будет поздно» фольклор интерпретирует по-своему: «Некоторые большевики хотели сделать Октябрьскую революцию летом, под предлогом того, что летом юнкера всегда уходили в отпуск. Но Ленин с ними не согласился. Он сказал: „Раз Октябрьская – значит осенью. Вот возьмем власть, тогда и календарь переделаем“».

Из квартиры Фофановой, согласно анекдоту, Ленин шлет отчаянную записку в ЦК: «Товарищи цэкисты, передайте питерскому пролетариату, что пьянка пьянкой, но чтоб в ночь на 26 на революцию вышли все поголовно, за два отгула, конечно».

В штабе революции – Смольном решали конкретные вопросы предстоящей акции: «Товарищ Троцкий, – берет под козырек матрос, – каким снарядом „Авроре“ по Зимнему стрелять?» – «Холостым, братец, холостым… Шрапнельку еще и для гражданской войны сэкономим».

Радостное возбуждение переполняло улицы осеннего Петрограда. То тут, то там голосили частушки:

 
Ходят волны по реке
Белыми барашками.
Переполнен Петроград
Матросскими тельняшками.
 

* * *

 
Не за Ленина,
Не за Троцкого.
За матросика
Краснофлотского.
 

Шли последние приготовления к штурму:

Телефонный звонок:

– Алло, Смольный?

– Да.

– У вас пиво есть?

– Нет.

– А где есть?

– В Зимнем.

– Ур-а-а-а!!!

И, наконец, последний акт разыгравшейся на подмостках Петрограда русской драмы. Телеграмма из Зимнего на «Аврору»: «Узнав, что на „Авроре“ одни холостые, женский батальон сдается без боя».

Несколько позже появились две пословицы, весьма близкие, как по форме, так и по содержанию. Однако их внутренний смысл, в 1920-х годах не вызывавший сомнений в диалектической однозначности, сегодня приобретает противоположный оттенок: «Февраль Октябрю не товарищ» и «Февралем встречают, Октябрем провожают». Впрочем, кому как слышится. Хотя вот как звучит та же тема двусмысленности, более широко развернутая в анекдоте:

Внучка декабриста слышит шум на улице и посылает прислугу узнать, в чем дело.

Вскоре прислуга возвращается:

– Там революция, барыня.

– О революция! Это великолепно! Мой дед тоже был революционером! И что же они хотят?

– Они хотят, чтобы не было богатых.

– Странно… А мой дед хотел, чтобы не было бедных.

Большой идеологической ложью советской власти стала впоследствии легенда о том, что председатель Временного правительства Александр Федорович Керенский в ночь перед штурмом Зимнего дворца бежал из Петрограда, переодевшись якобы в женское платье. На самом деле, как, впрочем, пишет об этом и сам Керенский, он «решил прорваться через все большевистские заставы и лично встретить подходившие, как казалось, войска». И далее: «Вся привычная внешность моих ежедневных выездов была соблюдена до мелочей. Сел я, как всегда, на свое место – на правой стороне заднего сиденья в своем полувоенном костюме, к которому так привычно население и войска». Тем не менее легенда сохранилась. Скорее всего причиной ее появления стали два обстоятельства, в народном сознании слившиеся в одно. Во-первых, в охране Зимнего дворца действительно участвовал женский батальон и, во-вторых, из Гатчины, куда Керенский прибыл из Петрограда, он на самом деле вынужден был бежать, переодевшись в матросскую форму.

По другой легенде, Керенский покинул Зимний дворец, воспользовавшись одним из подземных ходов, который вел в дом Военного ведомства на Адмиралтейском проспекте. Там его ожидал управляющий делами Временного правительства В. Д. Набоков. Оттуда будто бы Керенский и уехал из взбунтовавшегося Петрограда в Гатчину, надеясь привести верные ему войска для усмирения бунта.

Еще одним таинственным подземным ходом будто бы предложил воспользоваться членам Временного правительства некий пожилой чиновник дворцового ведомства. Эта странная легенда родилась, пожалуй, в узких кругах юристов и законников. Она утверждает, что заседавшим в Зимнем дворце членам правительства вначале показалось заманчивым воспользоваться неожиданным предложением. Но в этот напряженный момент кто-то напомнил коллегам, что в случае бегства законного правительства революция будет считаться юридически правомерной. Только арест всего состава Кабинета, да еще во время его заседания, сделает ее, то есть революцию, в глазах всего мира незаконной. С этим согласились даже самые робкие из членов правительства. Через несколько минут все они были арестованы.