355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наум Синдаловский » Мифология Петербурга: Очерки. » Текст книги (страница 11)
Мифология Петербурга: Очерки.
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 15:01

Текст книги "Мифология Петербурга: Очерки."


Автор книги: Наум Синдаловский


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Попытки проникнуть в тайну смерти городским фольклором предпринимались не однажды. Долгое время жила в народе таинственная легенда о Якове Брюсе – одном из ближайших соратников Петра I, «маге, чародее и чернокнижнике», как его называли в петровском Петербурге. Брюс умер через десять лет после смерти своего великого государя. Однако фольклор, пренебрегая этим историческим фактом, утверждает, что перед кончиной Брюс вручил Петру склянку с чудотворной водой. Если царь, сказал Брюс, пожелает его оживить, пусть вспрыснет его труп этой водой. Прошло несколько лет, и Петр вспомнил о завещанной склянке. Он велел вскрыть могилу Брюса. Присутствовавшие при вскрытии с ужасом увидели, что покойник лежит как живой, и у него даже выросли длинные волосы на голове и борода. Согласно легенде, царь был так поражен, что велел скорее зарыть могилу, а склянку с живой водой тут же разбил.

Еще более невероятная история произошла с известным поэтом Дельвигом. Дельвиг, по рассказам современников, любил порассуждать о загробной жизни и об обещаниях, данных при жизни и исполненных по смерти. Однажды он предложил своему приятелю Н. В. Левашеву пообещать друг другу явиться после смерти одного из них тому, кто останется в живых. Разговор происходил задолго до смерти Дельвига и был в конце концов забыт его участниками. Через несколько лет Дельвиг скончался. А ровно через год, в 12 часов ночи, Левашев увидел, как Дельвиг молча явился в его кабинет, удобно расположился в кресле и спустя некоторое время так же, не говоря ни слова, исчез.

Странное и необъяснимое происшествие произошло и с Петром Андреевичем Вяземским, человеком, по утверждению многих, весьма трезвым и рассудительным. Однажды, вернувшись домой, он застал в своем кабинете «самого себя, сидящего за столом и что-то пишущего». Он попытался заглянуть двойнику через плечо., и никогда никому не рассказывал, что там увидел. Только, говорят, что с тех пор Вяземский стал верующим христианином.

Нередко мистическими метами в судьбе отдельного человека становились целые архитектурные сооружения. Чаще всего это относилось к судьбам известных зодчих и строителей. Так, например, некий заезжий звездочет и ясновидец предсказал, что архитектор Монферран умрет, как только закончит строительство Исаакиевского собора. На протяжении сорока лет, пока продолжалось строительство, тень гигантского Исаакия нависала над судьбой выдающегося зодчего. В Петербурге ядовито посмеивались: «Потому-то он так долго и строит». Собор, заложенный в 1818 году, торжественно освятили в 1858-м. На церемонию прибыла царская семья. И тут Александр II сделал замечание Монферрану за «ношение усов», что в то время разрешалось только военным. Архитектор всерьез расстроился, почувствовал себя плохо и, не дожидаясь окончания праздничной церемонии, ушел домой. Спустя месяц Монферран скончался.

В начале XX века мистицизм в столице достиг своего апогея. Гадание на картах. Столоверчение. Физиогномика и графология. Звездочеты. Ясновидцы. Черные и белые маги. Однако было заметно, что мистицизм, еще недавно претендовавший на высшую власть над душами и умами петербуржцев, заметно терял свою астральную значительность и приобретал обыкновенные черты мирского анекдота. Так, крупный православный мистик начала века С. А. Нилус считал товарный знак петербургской фабрики «Скороход» на калошах – два скрещенных красных треугольника – признаком того, что дьявол уже явился на землю. Знак треугольника был главным символом масонов, он заменял им крест. Поэтому красный треугольник, по Нилусу, – знак Антихриста.

Еще более курьезный случай произошел с другим мистиком – Сар-Даноилом. В марте 1917 года жители Петрограда были встревожены тем, что на дверях многих квартир появились загадочные кресты в сочетании с другими таинственными знаками. Сар-Даноил дал этим знакам мистическое толкование. В городе говорили о конце света, о гибели тех, чьи двери помечены жуткими крестами. И только через некоторое время выяснилось, что этими загадочными знаками метили двери своих жилищ дворники-китайцы. В то время в Петрограде их было очень много. Говорили, что правительство пригласило китайцев для строительства оборонительных сооружений. После Февральской революции они оказались без дела, и многие из них стали дворниками. Арабских цифр китайцы не знали и потому отмечали свои квартиры иероглифами, в которых восклицательный знак изображал единицу, а удлиненный крест – десятку.

Мистические настроения ленинградцев, заглушенные праздничным оптимизмом великих строек, с неожиданной силой проявились накануне Великой Отечественной войны. О них мы расскажем в главе о блокадном фольклоре.

На протяжении всей истории Петербурга, наряду с известными историческими лицами и простыми обывателями, активным героем мифов, легенд и преданий был сам город с его архитектурными памятниками, рядовыми домами и городской скульптурой. Такое непосредственное участие архитектурных реалий в тех или иных историях стало отличительной чертой именно городского фольклора. Особенно ярко это проявилось в фольклоре с мистическими сюжетами.

В Петербурге достаточно хорошо известны места, обладающие некими чудодейственными, магическими свойствами. На Смоленском кладбище – это знаменитая могила Ксении Петербургской, давно уже ставшая своеобразной Меккой всего верующего Петербурга. На Новодевичьем кладбище таким местом паломничества петербуржцев стала фигура Христа. В Петропавловском соборе необыкновенными магнетическими свойствами, по утверждению молвы, обладает надгробие императора Павла I, на котором чаще, чем на других могилах, горят зажженные петербуржцами свечи.

Говорят, что в конце XIX – начале XX века петербургской полиции были известны более двадцати домов, в которых происходили таинственные мистические события. Объяснить их земной логикой было невозможно. Одним из таких домов считался особняк на Песках, слывший среди местных жителей «клубом самоубийц». По ночам, к ужасу запоздавших прохожих, из окон этого двухэтажного дома доносились стоны и похоронная музыка. Среди обывателей Петроградской стороны дурной славой пользовался каменный дом на Большой Дворянской улице. Двери и окна его были всегда наглухо закрыты. Говорили, что там, при свете черепов, глазницы которых горят неземным огнем, играют в карты «замаскированные покойники». На Каменном острове был известен дом, куда взор обывателя не мог проникнуть. Говорили, что над ним постоянно витали таинственные духи. Был в Петербурге и так называемый «Чертов дом», получивший такое имя после того, как несколько жильцов его одновременно покончили жизнь самоубийством.

Как и отдельным домам, магические свойства издавна приписывались и петербургским памятникам. Наиболее часто необъяснимые явления происходили с памятником Петру – знаменитым Медным всадником. Еще при открытии монумента, как утверждают предания, «впечатление было такое, что он прямо на глазах собравшихся въехал на поверхность огромного камня». Несколько позже одна заезжая иностранка писала, что едва не умерла от страха, когда увидела «скачущего по крутой скале великана на громадном коне». К. А. Тимирязев вспоминал, как, проезжая мимо фальконетова монумента, услышал от извозчика: «Ночью даже жутко живой».

То же самое происходит и с другими петербургскими памятниками.

Существует поверье, что если подойти к памятнику Петру I у Михайловского замка белой ночью, то легко заметить, как ровно в три часа он начинает странным образом шевелиться.

Время от времени кадетам Пажеского корпуса, что на Садовой, мерещилось, что Екатерина II сходит со своего пьедестала в сквере перед Александринским театром и отправляется на поиск вдруг исчезнувших в снежном вихре верных своих сподвижников, еще минуту назад верноподданно окружавших ее постамент.

Странные оптические игры происходят с памятником Победы – стелой, установленной на площади Восстания и получившей в народе завидное количество названий, от традиционного «Штыря» до изысканного: «Мечта импотента». Многие петербуржцы утверждают, что при определенном освещении этот гранитный обелиск с пятиконечной звездой на вершине образует на асфальте тень с четкими очертаниями двуглавого орла.

Удивительный оптический эффект присущ Смольному собору. По наблюдениям петербуржцев, при приближении к собору храм постепенно «уходит» в землю.

И, наконец, особенно поразительным мистическим свойством издавна обладает знаменитая Адмиралтейская игла. Согласно городскому преданию, ранней весной ласточки, возвращаясь из дальних стран в Петербург, сначала направляются к Адмиралтейству – посмотреть цела ли игла. Эта озабоченность фольклора сохранностью Адмиралтейской иглы не случайна. Адмиралтейство, впервые возведенное в 1704 году по собственноручным чертежам Петра I, за всю жизнь претерпело несколько капитальных перестроек. Но ни Герман ван Болес в 1719 году, ни Иван Коробов в 1733-м, ни Андреян Захаров в проекте перестройки, окончательно реализованном уже после его смерти, не посягнули на главное украшение Адмиралтейской башни – его шпиль. Золоченый Адмиралтейский шпиль, увенчанный корабликом, давно уже стал узнаваемым во всем мире символом Петербурга, его олицетворением. Что же еще может более надежно свидетельствовать о существовании города, тем более для обитателей неба – ласточек? Вспомним еще раз финскую легенду о том, что богатырь-Петр построил Петербург целиком на небе, и только затем опустил его на землю… Оказывается, связь с небом остается. И каждый раз ласточки это подтверждают.

Фольклор народных гуляний и светских развлечений

Говоря фигурально, окно в Европу Петр I начал пробивать еще задолго до Петербурга, в Москве. 1 января 1700 года Россия впервые отмечала Новый год по европейскому календарю. В этот знаменательный день на Руси исполнялось не 7207 лет и четыре месяца от сотворения мира, а 1699 лет от рождества Христова. Праздновалось начало 1700 года. На Красной площади у Кремля, на берегах Москвы-реки и Яузы в течение шести дней гремели сотни пушек и в небо взлетали фейерверки, поразившие красотой своей не на шутку перепуганных, ничего подобного раньше не видевших москвичей. Избыточный энтузиазм неукротимого 27-летнего царя ничего хорошего не сулил. На покалеченных и обожженных брызжущим и шипящим огнем внимания не обращали. Богатым купцам и боярам велено было стрелять из пушек и мушкетов даже со своих дворов. Неистощимый на выдумку царь приучал россиян к новым развлечениям и забавам.

Фейерверки среди них были не самые страшные и опасные. Были и такие, от которых богобоязненные московские мещане вздрагивали и шарахались. Новой царской постоянной потехой стал созданный им пресловутый «Сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор», одно название которого приводило в дрожь и изумление. Этот «собор», состав которого иногда доходил до двухсот человек ближайших приближенных во главе с самим царем, если не «заседал» в беспробудном пьянстве в так называемой резиденции «собора» вблизи села Преображенского, то носился по улицам Москвы в санях, запряженных свиньями, собаками и медведями, оглашая окрестности пьяными криками и воплями.

Вот уже триста лет некоторым исследователям очень хочется видеть в этом пресловутом «соборе» чуть ли не глубоко продуманную акцию – убийственную сатиру на папство, хотя, кажется, ничего кроме дикого азиатского разгула и животной необузданности в этом петровском детище нет.

С таким небогатым багажом новых народных и светских развлечений Петр покидает старую столицу. И то ли сыграла свою благотворную роль близость новой столицы к Европе, то ли ослабло влияние континентального, полуазиатского климата Москвы, но, несмотря на то, что его московские выдумки еще долго пугали пьяными разгулами петербуржцев, Петр учреждает новые праздники. Специальным указом устанавливаются так называемые «викториальные дни» – праздники с торжественными молебнами, народными гуляньями и иллюминациями в память о самых значительных победах русского оружия.

А 27 ноября 1718 года в Петербурге состоялась первая петровская ассамблея, которая в отличие от «всешутейшего собора», где ничего, кроме пьянства, обжорства и беспутства, не происходило, предполагала наряду с умеренными развлечениями деловое общение. Впервые в России на такого рода собрания допускались женщины. На ассамблеях учились танцевать и вести светские беседы, играть в застольные игры и демонстрировать друг перед другом праздничные одежды.

Но все-таки даже присутствие дам не избавляло эти собрания от привычных стародавних казарменных шуток, инициатором и исполнителем которых зачастую был сам император. Так, например, было принято опоздавшему или провинившемуся, независимо от его пола и положения, подносить огромный штрафной кубок вина – так называемый «кубок большого орла», на крышке которого было выгравировано: «Пей до дна». Многие, выпив такую смертельную дозу, тут же под громкий хохот собравшихся валились с ног. Эта раннепетербургская формула щедрости и неумеренности была подхвачена фольклором, пронесена через века и давно уже превратилась в пословицу. Ритмическая хоровая мелодекламация этих безобидных трех слов до сих пор входит в обязательный ритуал русского гостеприимства.

Подобная простота нравов великосветской знати, переходящая в обыкновенную распущенность, легко уживалась с показной церемонностью официальных дворцовых приемов. Уже после смерти Петра при императрице Анне Иоанновне по городу разнесся слух, будто бы во дворце справили пышную свадьбу шута Педрилло с козой. Скандальные ритуальные подробности этой легендарной свадьбы вот уже более двухсот лет со смаком пережевывает литература определенного рода. Однако на самом деле такой свадьбы скорее всего не было. Во всяком случае, известна легенда, приоткрывающая секрет появления слуха.

Фаворит Анны Иоанновны Бирон, желая посмеяться над шутом императрицы Педрилло, однажды спросил его: «Правда ли, что ты женат на козе?» А надо сказать, женой Педрилло была довольно скучная и невзрачная особа. «Не только правда, – отвечал ловкий шут, – но она еще и беременна и вот-вот должна родить. Надеюсь, ваше высочество, вы не откажетесь посетить родильницу и по русскому обычаю положить что-нибудь на зубок младенцу». Через несколько дней Педрилло объявил Бирону, что его коза благополучно разрешилась от бремени и напомнил ему о просьбе. Об этом узнала императрица, и ей очень понравилась выходка пронырливого шута. Она велела Педрилло лечь в постель вместе с настоящей козой и пригласила весь двор навестить его и поздравить с семейной радостью. И каждый был вынужден положить под подушку шута подарок. Так, согласно легенде, хитроумный Педрилло в одно утро приобрел несколько тысяч рублей.

Веселиться при дворе умели. Об этом либо знали, либо догадывались подданные. Очевидно, уже тогда на Руси начал формироваться тезис, получивший впоследствии широкое распространение и превратившийся в поговорку, которую мы уже знаем: «В Питер – по ветер, в Москву – по тоску».

После смерти Петра ассамблеи как форма делового общения свое значение начали утрачивать. Постепенно они превратились в танцевальные балы, которые преследовали в первую очередь чисто развлекательные цели.

В XVIII веке широкую известность в Петербурге приобрел немецкий мещанский клуб, располагавшийся на набережной Мойки, 64. Здесь обучали танцам и проводили общедоступные танцевальные вечера. В народе он назывался: «Шустер-клуб». Любопытно его происхождение. Богатый петербургский немец Шустер, живший в этом доме, однажды разорился. И спасло его от нищеты только то, что немецкая колония в Петербурге отличалась исключительно развитым корпоративным сознанием. Немцы решили спасти своего соотечественника. Они устроили в квартире Шустера клуб, а разорившегося владельца сделали его распорядителем по хозяйственной части. Предоставленный Шустеру шанс оказался счастливым. Шустер-клуб приобрел известность, а через некоторое время его название стало нарицательным «для всякого клуба с мещанским уклоном».

Популярность танцевальных балов была велика. В городском фольклоре сохранились такие названия, как «Ситцевые балы», на которых дамам предписывалось быть только в ситцевых платьях, «Минеральные балы» – скромные полуофициальные приемы на водах, устраиваемые женой Николая I императрицей Александрой Федоровной.

Среди прочего, на балы возлагали огромные надежды беспокойные родители юных дочерей. На балах происходили нужные знакомства, составлялись выгодные партии. Это стало обычаем, не утратившим своего значения до сих пор. Разве что, надежды на балы или, как сейчас говорят, танцы возлагают уже не родители, а сами дети. Дом работников искусств имени К. С. Станиславского на Невском проспекте еще недавно в просторечии был известен как «Дворец бракосочетания». А Дворец работников просвещения, который в 1970-х годах официально назывался Домом учителя, в быту имел другое имя. Его называли «Островом погибших кораблей». Туда на танцевальные вечера приходили те, кому было далеко за тридцать, но кто еще не потерял надежду найти свою вторую половину.

Сложившийся обычай превращать танцевальные вечера и великосветские балы в демонстрацию красоты и богатства юных невест ведет свое начало от провинциальной традиции – в Троицын день выводить румяных и застенчивых дочерей в церковь в сопровождении празднично одетых родителей. В Петербурге это приобрело иную, несколько неожиданную форму. Ежегодно, на второй день Троицы, в Духов день, в Летнем саду собирался, что называется, весь город. Купцы с женами и дочерьми, разодетыми и украшенными семейными драгоценностями, занимали места вдоль аллей. Мимо них степенно, с показным безразличием, расхаживали молодые купцы и ремесленники в щегольской одежде, с тросточками. В петербургском фольклоре это называлось «Смотром невест».

Одной из наиболее распространенных форм дружеского общения и непринужденного отдыха петербургской знати стали званые обеды. Множество легендарных эпизодов этих, как правило, многолюдных застолий сохранилось в городском фольклоре. В екатерининское время изысканной кухней с диковинными блюдами славились обеды князя Григория Александровича Потемкина. Одних только главных поваров у него было до десяти, причем разных национальностей, начиная от француза и кончая молдаванином. По преданиям стародавних времен, у Потемкина вся кухонная посуда была из чистого серебра, а кастрюли такого размера, что в них входило до двадцати ведер жидкости. За столом у хлебосольного князя Таврического собиралось такое количество приглашенных, что многие из них не были даже знакомы друг с другом.

Обязательным ритуалом тогдашних пиров было так называемое угощение «по чинам». Разносили блюда, начиная с «верхнего» конца стола, не успевая порою к концу пиршества дойти до «нижнего». В городе рассказывали байку о том, как однажды Потемкин позвал к себе на обед какого-то мелкого чиновника и после обеда милостиво спросил его: «Ну как, братец, доволен?» Сидевший на «нижнем» конце стола гость кротко ответил: «Премного благодарствую, ваше сиятельство, все видал-с».

Не уступал в количестве мест за обеденным столом и знаменитый владелец уральских заводов, богатей и хлебосол Александр Сергеевич Строганов. Один из крупнейших в России миллионеров, Строганов устраивал ежедневные открытые обеды на воздухе во внутреннем дворике своего роскошного дворца на Невском проспекте. Садясь во главе стола, он приглашал отобедать с ним каждого прилично одетого человека. Любой прохожий мог войти с улицы и принять его щедрое угощение. Рассказывают, что один человек обедал таким образом ежедневно в течение двадцати лет. А когда перестал появляться, потому что, как полагали обедавшие у графа, умер, никто не мог назвать его имени.

Многие посетители таких обедов отличались чудачествами и странностями. О них в народе рассказывали анекдоты и сочиняли легенды. Одна знатная дама не любила обедать дома. Ежедневно, кроме субботы, она ходила в гости. Там старушка выбирала какое-нибудь понравившееся ей блюдо и обращалась к гостеприимной хозяйке: «Это должно быть очень вкусно, позвольте мне его взять». И передавала блюдо стоявшему наготове своему лакею: «Возьми его и отнеси в нашу карету». Все знали эту странность знатной старушки и сами предлагали ей выбрать что-нибудь из блюд. Так проходила неделя, а в субботу старушка приглашала всех отобедать у нее и потчевала гостей их же блюдами.

Подобные странности не были редкими. В пушкинские времена в Коломне, в собственном деревянном домике на Фонтанке возле Египетского моста, проживал некий капитан с итальянской фамилией Мерлини. Никто не знал, откуда был родом этот неунывающий капитан и был ли он вообще законный носитель итальянской фамилии, но слава о нем дошла до наших дней. В течение двух десятков лет капитан аккуратно, согласно своему расписанию, посещал завтраки, обеды и ужины во всех знакомых ему петербургских домах. Его осыпали бранью и демонстративно отказывались подать руку в ответ на протянутую капитаном, иногда его просто пытались вытолкнуть за дверь. Но ничто не могло нарушить железного расписания капитана, погасить приятную улыбку и испортить отличный аппетит. Но раз в году Мерлини давал званый обед всем своим кормильцам. В такие дни, говорят, Фонтанка вплоть до Египетского моста была запружена экипажами. В искренней надежде, что обед этот прощальный, и все наконец избавятся от назойливого визитера, приглашенные чествовали капитана. А наутро он вновь отправлялся в свой обычный путь.

Во все времена и все без исключения петербуржцы любили отдыхать в близких окрестностях и пригородах Петербурга.

Среди гвардейской молодежи широко известен был «Красный кабачок» на Петергофской дороге. На Васильевском острове такой же славой пользовался трактир «Уланская яблоня». Особенно благоволили к нему уланы. По преданию, название этого трактира связано со старинной петербургской легендой о том, как однажды подвыпившие уланы изнасиловали юную дочь трактирщика. Обезумевшая от стыда и позора девушка выбежала в сад и повесилась там на одной из цветущих яблонь. Так и стали в народе называть этот трактир. Название со временем прижилось.

С хмельным весельем связывают городские легенды и название старинного Веселого поселка. Известно, что Петр I цыган недолюбливал, и когда они приходили в столицу, то разбивали свои шатры в дальних ее окрестностях. Туда, по преданию, Петр ссылал неисправимых пьяниц и неугомонных дебоширов. Шумные гулянки длились в цыганском поселке ночи напролет, а веселье не утихало ни на минуту. Поселок так и называли – Веселый.

В XIX веке все без исключения петербургские сословия от нищих и бездомных до гвардейских офицеров и высших государственных сановников любили первомайские народные гулянья в Екатерингофе – старинном парке, ведущем свое происхождение от загородной усадьбы, подаренной Петром I своей жене Екатерине. В фольклоре эти веселые общегородские праздники так и остались под названием «Екатерингофские гулянья». Каждый год 1 мая весь Петербург устремлялся в Екатерингоф. Вереницы экипажей, карет и колясок, двигаясь медленной скоростью среди густой толпы простого народа, направлялись от Калинкинского моста в сторону Нарвских ворот, к входу в парк. В парке все сословия смешивались, и гулянье продолжалось среди множества торговых палаток и балаганов.

В 1880-х годах видный общественный деятель, сын известного фабриканта А. И. Варгунина Николай Александрович Варгунин организовал народные гулянья для рабочих в селении петербургского фарфорового завода. В просторечии их называли «Варгунинскими».

По воспоминаниям современников, в первой четверти XIX века с наступлением лета город пустел. Все устремлялись в пригороды, на Черную речку и Острова. Письма, дневники и воспоминания петербуржцев пушкинской поры буквально пестрят упоминаниями об этих благодатных местах. Об этом коротком и насыщенном периоде летней петербургской жизни сохранилась пословица: «Житье-бытье на Черной речке очень весело́е» (или весёлое –? – Н. С.).

В собрании петербургского городского фольклора есть одна удивительная легенда о происхождении возникшего в середине XIX века обычая – ежевечерних проводах солнца на стрелке Елагина острова. В то время в Петербурге жила женщина, которую прозвали царицей салонов. Это была молодая красавица, обладательница незаурядного ума и значительного состояния Юлия Павловна Самойлова. Многие годы она прожила в Италии. Среди ее близких друзей были такие незаурядные люди, как Джоаккино Россини, Орест Кипренский, Александр Тургенев, Карл Брюллов, Ференц Лист и многие другие. Графиню Самойлову отличали любовь к искусству, самостоятельность мышления и независимость в отношениях с сильными мира сего.

На приемы, которые она регулярно устраивала в своем родовом имении Графская Славянка, съезжался весь Петербург. В такие дни заметно пустело Царское Село, что естественно раздражало Николая I. Император решил пойти на хитрость и попросил графиню продать ему Графскую Славянку. Предложение царя выглядело приказанием, и Самойловой пришлось согласиться. Но при этом, как рассказывает легенда, она просила передать императору, что «ездили не в Графскую Славянку, а к ней, и где бы она ни была, будут приезжать к ней». На следующий день к вечеру, в сопровождении узкого круга близких поклонников и друзей Юлия Павловна поехала на стрелку безлюдного в то время Елагина острова. «Вот сюда будут приезжать к графине Самойловой», – будто бы сказала она. И действительно, сначала знакомые и приятели, затем романтики и влюбленные, а вскоре и весь город стал съезжаться на некогда пустынную западную оконечность Елагина острова на проводы заходящего солнца. В конце концов эта стрелка превратилась в одно из самых популярных мест вечерних гуляний столичной знати.

Возможностей для загородных поездок у петербуржцев было много. Крылатые слова и устойчивые фразеологизмы городского фольклора помогают восстановить географию таких прогулок. «Подышать сырым воздухом Финского залива» ездили в Стрельну и Петергоф. «На музыку» спешили в Павловский курзал и на популярные среди петербуржцев музыкальные концерты в Озерки. В короткий период осеннего листопада петербуржцы выезжали в прославленные парки Царского Села и Павловска, чтобы побродить по тихим аллеям, полюбоваться многоцветной палитрой природы, ненадолго уйти мыслями в прошлое, подумать о будущем или просто, как говорили в старом Петербурге, «Пошуршать листвой».

Среди самых разнообразных развлечений петербуржцев далеко не последнее место принадлежало картам. Мода на азартные карточные игры была так велика, что наиболее крупные выигрыши и катастрофические проигрыши вошли в городской фольклор. Так, слободу Пеллу известный в то время меломан Мартынов купил будто бы на деньги, выигранные за полчаса в Английском клубе.

Другой случай произошел вблизи Петербурга, в Осиновой Роще, в старинном родовом имении князя Вяземского, слывшего в XIX веке богатым и гостеприимным. Осиновую Рощу иначе как усадьбой Вяземских и не называли. И вот однажды, как рассказывает давнее петербургское предание, над усадьбой нависла угроза потери этого славного имени. Во время затянувшейся игры в карты со своим соседом Левашевым князь вдребезги проигрался. Дело дошло до усадьбы, и она была брошена на кон. Но везение окончательно покинуло князя. Он проиграл и усадьбу, и служебные корпуса, и хозяйственные постройки, и сад, и все, что было вокруг. Когда князь оглянулся, то уже ничего, что теперь принадлежало ему, не увидел… кроме трех дочерей, красивых и незамужних. И тут, как рассказывает легенда, Вяземского осенило. Он предложил Левашеву взять в жены любую из его дочерей, вместо проигранной усадьбы. Сделка состоялась, и злополучная усадьба вновь перешла к Вяземскому.

Неповторимы были нравы и люди XIX века. Однажды во время игры в карты к богатому и видному купцу Злобину подошел обер-полицмейстер: «Василий Алексеевич, у вас в доме пожар!» и Злобин, как утверждает легенда, спокойно ответил: «На пожаре должно быть вам, а не мне», – и продолжал игру. Дом сгорел, и купец разорился.

Любимец Екатерины II небезызвестный Безбородко выпросил однажды у императрицы разрешение стрелять из пушки на своей даче, которая находилась на правом берегу Невы. Не увидев в этом никакого подвоха, удивленная Екатерина разрешила. А вскоре во время игры в карты с лейб-медиком Роджерсоном Безбородко приказал каждый раз, как только дворцовый лекарь делал в игре ошибку, извещать об этом пушечным выстрелом. Шутка эта так раздражала Роджерсона, что едва не закончилась крупной ссорой между игроками.

В то же время официально азартные игры строго преследовались и жестоко наказывались. Игроков арестовывали и «содержали под крепким караулом». Их имена публиковались в газетах, чтобы «всякий мог их остерегаться, зная ремесло их». Существует предание, что даже появление в столице такого явления, как общественные клубы, связано с азартными играми. Будто бы таким способом правительство предполагало осуществлять надзор за наиболее азартными игроками.

Если верить преданию, выражение «Убить время» также связано с карточной игрой. Вот как это якобы произошло. Однажды композитор Алябьев, некто Шатилов и некий господин Времев играли в карты. Во время игры они, пользуясь картежной терминологией, «убили карту в 60 000 рублей и понт господина Времева». Игра, по мнению картежников, считалась «верной». То есть честной, но за такую крупную сумму Алябьев и Шатилов все-таки попали под стражу. Через какое-то время их встретил известный балагур и острослов Федор Толстой-Американец. «Хорошо ли убили время?» – каламбуря, спросил он. С тех пор и живет эта крылатая фраза.

Когда представители столичной золотой молодежи не танцевали на балах, не пили в трактирах и не играли в карты, они изощрялись друг перед другом в изобретении хитроумных шуток и причудливых розыгрышей. Особенно неистощимым на выдумки проказником в середине XIX века слыл Александр Жемчужников, один из авторов знаменитых сентенций и афоризмов Козьмы Пруткова. В одном из многочисленных анекдотов о проделках Жемчужникова рассказывается, как однажды ночью, переодевшись в мундир флигель-адъютанта, он объехал всех наиболее видных архитекторов Петербурга с приказанием наутро явиться во дворец ввиду того, что провалился Исаакиевский собор.

Долгие петербургские зимы вносили в многоцветную гамму народных развлечений особенно яркие цвета. На искусственных прудах Таврического сада устраивались ежедневные катания на коньках, которые в народе так и называли: «Таврические катания». На запорошенном льду промерзшей Невы перед Адмиралтейством возводились гигантские ледяные горы, известные в просторечии под названием «Невские горы». Такие же горы для развлечения простого народа поднимались посреди Невы напротив Смольного собора. В отличие от «Невских» их называли «Охтинскими».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю