Текст книги "Если хочешь быть волшебником"

Автор книги: Натан Полянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Ты не обиделся на меня, Коля? – сказал он примирительно, скрывая смущение. – Раз я обещал, то помогу. А что делать?.. Тут повернуться негде.

– Не надо поворачиваться, стой на месте и работай, – ответил Николай, всем своим видом показывая, что он ожидал возвращения Левы, что иначе и быть не могло. – На, чисть! – И он протянул Леве втулку от мотоцикла, густо облепленную грязью.

– Спасибо за доверие, – шутливо поклонился Лева, – но я еще не все понимаю… Вот эти вещи, например, что под столом, – к чему они?

– На них не заглядывайся, повыше гляди!

Тут только Лева заметил, что на вбитых в стену гвоздях также развешаны разные детали от мотоцикла: колеса, вилки, рули, связки спиц, уже очищенные от грязи и ржавчины. Нельзя сказать, чтобы они были «как новые», но Лева видел – такие могут еще послужить.

– Теперь понял? – Сдержанное торжество слышится в голосе Николая. – Из пяти рам мы соберем одну. Из этой вот, например, возьмем только задний скрепляющий болт: именно его нам не хватает… Мелкие вмятины не помешают, ржавчину снимем, закрасим…

Говоря это, он успел отвинтить гайку и вынуть болт из зажатой в тисках рамы мотоцикла. Она распалась на две части, и Николай бросил их под стол. Болт он потер со всех сторон напильником, и тот заблестел, как новый.

– Вот его место. – Николай примерил болт к раме, висевшей на стенке, и, убедившись, что он подходит, улыбнулся. Затем снял со стены раму и вилку, сложил их, продел в отверстия, которые пришлись точно одно против другого, только что добытый болт. Лева держал скрепляемые части, а Николай, ловко орудуя ключами, завинтил гайку. Эти части настолько подходят друг к другу, что каждый, даже впервые взяв их в руки, без труда понял бы, как их складывать, куда продеть скрепляющий болт. И оттого, что все было так ясно, Леве приятно было помогать.

– Можно или нельзя? – неожиданно раздался знакомый голос, и тракторист шагнул через порог.

– Здравствуйте, Савелий Дмитриевич, – обрадовался Николай. Он отложил свои инструменты, обернулся к вошедшему и растерянно улыбнулся, не зная, что сказать, какими еще словами привечать гостя. – Садитесь, милости просим, – вспомнил он, как бабушка иногда принимала гостей. – Чаю не хотите?… Я сбегаю, принесу.

Савелий Дмитриевич махнул рукой, по-дружески усмехнулся. Лева расхохотался. Николай понял нелепость своих слов и тоже улыбнулся.

– Вот, вашим советом воспользовались, – счел он нужным пояснить.

– Слышал, вижу, – отозвался Савелий Дмитриевич, с интересом разглядывая инструменты и детали мотоцикла, припасенные Николаем. – Ну, ну!.. Какой же твой план действий? Расскажи!

– Сначала мотор на раму посадим, потом бачок, багажник, колеса, тросы…

– Так! Отличный план! – похвалил Савелий Дмитриевич. – Замечательный план!.. И я так начинал, когда в вашем положении был. А потом понял, что действовать надо как раз наоборот. Колеса и подножку перво-наперво приладьте – для устойчивости машины и удобства работы. Тросы развесьте, потом их бачком накроете. А если наоборот сделаете – запутаются они у вас под брюхом бачка. Мотор установить – последнее дело, хоть и самое важное. Поняли?

– Поняли, поняли, – в один голос отозвались мальчики.

– А кто же у вас уполномоченный ОТК? – вспомнил вдруг тракторист.

Мальчики недоуменно переглянулись.

– Ну, кто у вас работу принимает, за качеством следит? – пояснил Савелий Дмитриевич и, не дав детям подумать, продолжал: – Нет такого? Значит, на себя беру, если доверяете. Нет возражений?

– Мы будем делать все, что вы скажете, – поторопился ответить Николай.

– Пока сами не научитесь мозговать, – уточнил тракторист, – а потом и без меня обойдетесь. Что ж, ребятки! Ночью и днем любую помощь от меня требуйте… А принимать у вас зачеты буду каждый вечер в этом самом месте.

Он протянул им обе руки сразу, и ребята с восторгом пожали их. Близкое участие Савелия Дмитриевича окрыляло друзей, сулило верную удачу.

– Ну, давай работу, давай, – произнес Лева, когда Савелий Дмитриевич ушел.

12. В больнице

А Федор Иванович Зуев лежал в городской больнице.

В одно пасмурное утро он поднялся с головной болью, беспокоило покалывание в левом боку, температура оказалась высокой. С каждым часом ему становилось хуже. Тогда он дал кое-какие поручения соседям и вызвал по телефону машину скорой помощи.

Врач больницы, куда доставили Федора Ивановича, подумал о сыпном тифе. Признаков этого заболевания было, правда, еще мало, но раз уж зародилось подозрение, полагалось больного остричь. Кивком головы врач подозвал парикмахера. Тот подошел к Федору Ивановичу, безучастно лежавшему на клеенчатом диване, и провел своей машинкой-нулевкой по его голове, щекам и подбородку.

Помытого и переодетого в больничное белье, Федора Ивановича на носилках перенесли в палату, где в тот день дежурила Анфиса Петровна.

– Федор Иванович! Федор Иванович! – несколько раз окликнула она больного.

Он не отзывался, не открыл глаз.

– Вы его знаете? – спросила палатная сестра, находившаяся тут же.

Проворно укутав больного одеялом и положив ему на лоб назначенный врачом пузырь со льдом, Анфиса Петровна полушепотом сказала:

– Четыре года я этого человека знаю, – с тех пор как он в Полоцке поселился, а не догадывалась, что у него такой шрам на щеке – волосами закрывал.

– Видно, после тяжелого ранения.

– Второй раз в жизни человека с таким ранением встречаю, – задумчиво продолжала Анфиса Петровна и, не ожидая расспросов, принялась рассказывать: – Было это, когда фронт освобождения к Полоцку приближался. Жила я с внуком Николенькой на станции Дретунь – у самого леса наш домик стоял. А в поселке при станции на постое были немцы. Вдруг вечером слышим – стреляют там. Сначала редко, а потом зачастило. Потом и разрывы послышались, два – три очень глухих и несколько погромче. На другой день уж узнали мы, что партизаны на немцев напали, да неудача вышла. То ли фашистов больше оказалось, то ли в ином промах получился, а пришлось нашим уходить. И, значит, затихло все скоро, а через час или два кто-то ко мне в окошко скребется. А оккупанты и днем боялись к лесу подходить. Значит, наш человек. Я и спрашивать не стала – отворила. Вошел человек. Шатается, за дверь схватился, чтобы не упасть, потом меня за шею вот так. Какие-то слова произносит, но разобрать не могу – свистит, булькает что-то, будто нет у человека языка или зубы все выбиты.

Анфиса Петровна поправила на больном пузырь, прислушалась к его дыханию и продолжала:

– Усадила я его на табурет, прислонила плечом к стене, засветила плошку и обмерла: вот такущая рана на всю щеку. Стала я бинты доставать, а он снова как засвистит что-то, руками показывает, куда-то зовет. «Сейчас, говорю, пойдем, вот только перевяжу тебя». А он замотал головой, нет мол, не надо, значит. Стала я вслушиваться в его шипение, насилу поняла: друга своего раненого он оставил возле дома в кустах, не хватило сил тащить его, и требовал он, чтобы я тому сначала помощь оказала, тот, возможно, погибает. «Возможно, думаю, твой друг и плох, да ведь и к твоей душе смерть подбирается. Ты ко мне первым вошел, ты и ближе». Пришлось мне силой на табурете удержать его. Перевязала. «Спасибо, – шепчет, – выручила ты меня, мне еще хоть один день прожить обязательно надо». Побежала я за ним в кусты, а там никого нет. Только вижу – примято, верно, кто-то лежал. Походил бедняга вокруг того места, несколько раз кого-то будто окликал, да разве поймешь, кого он там звал, когда каждое его слово разгадывать надо было. Убитый горем подался он в лес. Хотела я его у себя до поры оставить, да опасно было, и он отказался, ушел…

Анфиса Петровна помогла сестре сделать больному укол и, когда та принялась мыть шприц, продолжала:

– Лицо его как сейчас помню: слева большая рана, в ней зубы видны. И где у него сил хватило: идти, товарища на себе тащить?.. Еще левую ногу он, помнится, волочил. Да, волочил, – с неожиданным возбуждением добавила она. А ведь и у Федора Ивановича левой ноги нет!..

– Так, может, это он и есть?

Анфиса Петровна замолчала, отдавшись воспоминаниям, механически поправляя на больном одеяло. Сестра тем временем дала ему напиться из поильника, смазала вазелином корки на его губах. Анфиса Петровна все молчала, пока сестра не вывела ее из задумчивости:

– А дальше что?

– Ничего больше… Слова его последние запомнила. Спасибо, говорил, что искусство свое проявила, может, доживу еще до того нужного денька…

Сестру позвали в другую палату. Анфиса Петровна присела возле Федора Ивановича, взяла его руку в свою, а другой рукой стала гладить его по щеке и подбородку.

Вдруг больной, не открывая глаз, пробормотал:

– Прояви свое искусство… мне товарища сыскать…

Он произнес эти слова в забытьи, тихо, протяжно. Словно долгий вздох, прозвучали они, те самые слова, которые Анфиса Петровна не забывала больше десяти лет. И она вздрогнула, насторожилась, высвободила уши из-под белой косынки, чтобы лучше слышать. Но тщетно она ожидала. Больной не раскрывал глаз, и из груди его вырывалось лишь хриплое тяжелое дыхание. А может быть, и слова те лишь почудились ей?

В палату вошли врачи осматривать больного, санитарка отошла в сторонку.

13. Друзья и недруги будущего мотоцикла

Инна Васильевна развернула тетрадь сына, увидела новую тройку и спохватилась: уже несколько дней она не справлялась о его отметках. Будучи занята своими хозяйственными делами, она забывала следить, как Лева выполнял домашние задания, и даже не знала, где он сейчас обретается.

Глянув в окно, она увидела Николая, шмыгнувшего в сарай с мотком проволоки в руках. За ним туда же вскоре пробежал и Лева, волоча за собой полосу железа.

«Велосипед починяют», – догадалась она и тут же подумала: «Если поломали, то пусть лучше остается поломанным».

К обеду Лева не явился, и Инна Васильевна пошла звать его.

Завидя мать в дверях сарая, Лева застыл на месте.

Инне Васильевне было невдомек, над чем трудятся ребята. Она видела паутину, мрак, хлам. Некоторое время она осматривалась, окинула беглым взглядом стены, увешанные разными «железками», пол, потолок и лицо Николая, будто оно тоже было одной из ржавых деталей, в таком изобилии собранных здесь. Сына она осматривала придирчивей. Увидела рыжий налет на его брюках, масляные пятна на рубашке, черный след на щеке, соломинку в волосах. Наступившее молчание было гнетущим, полным тревожного ожидания.

Оставив работу, Николай клочком пакли стал вытирать руки.

– Что это значит? – воскликнула Инна Васильевна неожиданно высоким голосом, и стальные детали на стенах отозвались музыкальным звоном. – Где это видано? – крикнула она еще громче и, шагнув к столу, брезгливо ткнула пальцем в лежавшие на нем инструменты. – Где вы набрали столько дряни?

Перепуганный Лева толкнул Николая в бок, шепнул:

– Скажи что-нибудь… скажи, что мы больше не будем.

Николай молчал. Что ж, Лева может и сам сказать это. Но только он раскрыл рот, как Николай пребольно ущипнул его, и вместо фальшивой повинной Лева вдруг произнес короткое, но вполне искреннее «А-а-ай!» и отскочил в сторону.

– Для того я кормлю тебя молоком и фруктами, чтобы ты свою энергию в этом хлеву тратил? – кричала Инна Васильевна сыну. – С завтрашнего дня в твоем меню будет только картошка, лук и картошка… А хлев я завтра же закрою на замок.

– Это не хлев, – нашелся наконец Николай. – Здесь только мыши и пауки водятся.

Пауков Инна Васильевна боялась. Ей вдруг почудилось, что над ее головой раскачивается паук. Она инстинктивно подняла руку для защиты, а Николаю показалось, что ее рука тянется к Левиному уху. Он решительно отстранил товарища, стал на его место, подставил Инне Васильевне свое ухо.

– Это я во всем виноват, – произнес он твердо, – я уговорил Леву помогать мне. Буду дальше обходиться сам… Но если нужно заплатить ушами – берите мои!.. А я все равно буду продолжать, буду! – выкрикнул он вне себя от обиды и выбежал из сарая, швырнув к ногам ошеломленной Инны Васильевны клок замусоленной пакли.

Инна Васильевна взяла сына за руку, повела его в дом. В кухне она заставила Леву без промедления умыться и переодеться, а когда с этим было покончено и они вошли в комнату, спросила:

– Что ты сегодня из школы принес?

С таким вопросом она обращалась к сыну нередко.

– Сегодня меня не вызывали, – ответил он, глядя на мать открытым взглядом ни в чем не виновного человека.

– Снова не вызывали, – произнесла она недовольно, – у тебя пока одни тройки.

– Вызывают всех по очереди, – не сочувствуя огорчению матери, пояснил Лева, – моя очередь уже прошла. Вот если бы у меня было две фамилии, тогда другое дело.

– Какие две фамилии, о чем ты болтаешь?

– Салтыков-Щедрин, например, Суворов-Рымникский. Один раз вызывали бы меня на букву «С», другой раз – на «Щ» или «Р»… Впрочем, – спохватился он, – мне просто не везет, всегда спрашивают не то, что я знаю назубок.

– Значит, не вызывали, – с сожалением констатирует мать. – Буду просить Марфу Тимофеевну, чтобы тебя вызывали ежедневно.

– Кстати, – вспомнил тут Лева, – она тебе записку передала.

Он протянул матери сложенный вчетверо листок из тетради. Инна Васильевна развернула листок, прочитала вслух: «Ваш сын уже не впервые опаздывает на уроки. Прошу оказать на него воздействие. Классная руководительница Иванова».

– Это что за новости? – спросила женщина, смяв записку и тут же расправив ее снова. – Как на тебя воздействовать?.. Снова уши драть, как в детстве?

– Это не поможет, – авторитетно заявил Лева. – Ты лучше буди меня на пять минут раньше. Ты меня поздно будишь.

– И тут я виноватой оказалась!.. Не дождаться мне, видно, твоих хороших отметок. А я-то надеялась, что ты станешь ученым.

– Стану, обязательно стану, – заверил Лева, – ты только буди меня на пять минут раньше…

На следующее утро Инна Васильевна разбудила сына на полчаса ранее обычного. Он вскочил довольно бодро, но, взглянув на часы, мгновенно размяк, почувствовал неодолимое желание вернуться в теплую постель.

– Еще немного посплю… чуть-чуть?

Взгляд Инны Васильевны был неумолимо требователен, и Лева стал одеваться. Почистил ботинки, умылся, позавтракал. Делалось это, как обычно, медлительно, и мать вынуждена была все время понукать его.

– Подними тебя даже на двадцать четыре часа раньше – все равно толку не будет, – в сердцах заметила она, выпроваживая его из дому.

«Все бы она ворчала, – думал Лева обиженно, – а того не хочет знать, как иногда трудно бывает учиться».

Хорошо учиться в феврале. Злые ветры с самого Северного полюса, морозы и снежные заносы не дают выйти на улицу. Сидишь себе в классе или готовишь домашние задания, и никуда тебя не тянет – ни на каток, ни на всхолмье за Двиной, где превосходные места для лыжников, ни в балку возле леспромхоза – излюбленное место катания на салазках. Сиди себе в классе и слушай учителя.

Хорошо, если осень «гнилая» и неделями без передышки днем и ночью льют дожди, превращая площадки в топи, а тропинки и проселки – в скользкие вязкие полосы, на которых пешеходы часто напоминают мух, попавших на липучку. Никуда в такое время не тянет – ни за город, ни на футбольное поле, ни на велотрек, ни на пляж. Сиди себе в классе и слушай.

Но как быть, если октябрь выдался солнечным, сухим? Тихий, пока еще не злой ветерок подсушил все тропки, поляны, площадки, намокшие было после короткого дождя. Иди куда хочешь – все спортивные городки ждут тебя с нетерпением, пока еще ждут, потому что в любой день может снова пригнать ветром тучи с Балтики и польют дожди до самых морозов… Как, в самом деле, быть в такие погожие дни?

Ломая голову над этой проблемой, Лева шел в школу. На откосе дамбы перед мостом рос одинокий подсолнух. Мальчик подошел к нему, выколупнул из склоненной головы несколько зерен – они так и не созрели! – и, досадливо махнув рукой, пошел дальше.

На мосту он остановился, чтобы полюбоваться выводком уток, смело плывших против течения. За мостом загляделся на гипсовую статую оленя, недавно установленную на валу Ивана Грозного, и его потянуло поближе рассмотреть новинку.

Хорошо грело солнце, и небо было совершенно безоблачно. В такие погоды – это твердо установлено наукой – можно не ожидать ни бурана, ни вьюги, ни дождя. В такие погоды ужасно не хочется заходить в класс.

– Быстрей! – крикнул Леве догонявший его школьник. – Опаздываем!

– Не опоздаем!.. У нас в классе так душно и всегда пахнет чем-то прошлогодним… Не опоздаем же, говорю: я сегодня встал на полчаса раньше.

Но этот важный довод Левы не был принят во внимание – школьник заметно обгонял, и Леве не хотелось состязаться с ним в беге…

В класс Лева вошел как раз вовремя: у доски уже стоял ученик, значит, опасность быть вызванным первым миновала.

Спросив двух – трех учеников, учитель взял указку, подошел к карте на стене и стал рассказывать о походах Александра Македонского.

Вдруг Лева пырснул со смеху. Он торопливо прижал ко рту ладонь, но поздно – учитель услышал.

– В чем дело? – строго спросил он.

– Я подумал, – сквозь смех проговорил Лева, – как бы драпали эти македонцы, вооруженные луками да стрелами… если бы пустить против них… два десятка… танков… Ха-ха-ха!

Еще кто-то из учеников рассмеялся, улыбнулся и учитель.

– Вообразить, конечно, и такое можно.

Лева не заметил, как окончился этот урок и начался следующий, хотя на переменке он разговаривал с товарищами, за кем-то гонялся между партами, опрокинул стул учителя и вообще отдохнул на славу.

Разбиралось устройство электростатической машины, главная деталь которой – вращающийся круг. По ассоциации мысли Левы скоро вернулись к велосипеду: хорошо бы придумать такое усовершенствование в календаре, чтобы три – четыре воскресенья следовали одно за другим. За такие четыре дня он отлично накатался бы.

– Ракитин, – неожиданно прервала его размышления Марфа Тимофеевна, – а ты как думаешь?

Лева встрепенулся, вскочил. Он прослушал вопрос. Его взгляд скользнул по доске, по картам на стенах. Затем он глянул на стоявшего у доски ученика. Но выражение лица этого ученика, как и примелькавшиеся карты полушарий и материков, ничего не подсказало Леве. Тогда он локтем толкнул в бок Николая.

– Что ж, Самохин, подскажи ему, – заметила это движение учительница, – он так настаивает.

Николай начал рассказывать, но где-то на половине сбился и, сконфуженный, замолчал.

– Так! – удивленно произнесла Марфа Тимофеевна. – Кто, дети, расскажет?

Тридцать семь девочек и мальчиков глядели на учительницу серьезными сочувственными взглядами людей, испытывающих стыд за поступок своего товарища. Только двое или трое потупили глаза в свои тетрадки, да одна девочка сделала вид, что поправляет шнурок на ботинке – спрятаться ниже было некуда.

Вдруг поднял руку Гена и, не ожидая, пока его вызовут, встал и заговорил:

– Беда его в чем – я знаю. Он много о себе воображает: и замки починяет, и табуретки, и даже крышу на сарае – сам видел. А теперь новое нашел себе – мотоцикл из хлама делает. По-моему, он ленится учиться, а потому ищет, что бы делать, лишь бы не учиться.

Высказав эти соображения, Гена сел. Николай один во всем классе остался стоять. Под обращенными к нему взглядами ребят ему тоже хотелось сесть, стать незаметным. В том, что он теперь возвышался над всеми, заключалась какая-то обидная несуразность, точно и впрямь его заставили подняться, чтобы получше разглядеть его тайные недостатки, наконец-то всплывшие наружу. И в какую сторону он ни поворачивался – всюду встречал осуждающие взгляды товарищей.

– Садись, Николай, – разрешила наконец Марфа Тимофеевна. – А ты, Гена, встань, пожалуйста!

Это было сказано так резко, что Гена, обычно медлительный в движениях, вскочил. Он чувствовал, что сейчас услышит от учительницы неприятные, обидные слова, и, чтобы обезоружить ее, принял самый невинный вид. «А что я такое сказал?»

– Ты вот говоришь: замки починяет, крышу на сарае перекрыл. А сам ты мог бы это сделать? Сомневаюсь. Ты пуговицы пришить не можешь, карандаш заточить… Так что тебе-то лучше было помолчать. – И, не глядя больше ни на Гену, ни на Николая, Марфа Тимофеевна вызвала следующего ученика.

О мотоцикле она не обмолвилась ни словом, и Николай понял, что обрел еще одного союзника.

14. Семейный совет

Вечером, когда Анфиса Петровна усадила внуков за стол – ужинать, неожиданно явились гости. Первым, как свой человек у Самохиных, в комнату стремительно ворвался Лева. За ним неторопливо вошла Инна Васильевна.

В комнате сразу стало не только тесно, но и шумно, главным образом потому, что Леночка вдруг захлопала в ладоши и встретила гостей такой речью:

– Вы будете с нами чай пить?.. А варенье вы принесли?.. Мне очень нравится ваше варенье с вишневыми косточками.

Анфиса Петровна сердито дернула ее за руку.

– Не слушайте эту стрекотуху, – сказала она недовольно. Потом перенесла на подоконник блюдце и чашку Леночки, сама придвинулась со своим стулом ближе к Николаю и жестом пригласила гостей к столу. Лева на всякий случай предпочел сесть на широкую лавку у стены, на которой ночью спал Николай, днем сидели, а если в комнате никого не было – отдыхала большая кукла, прикрытая пестрым одеяльцем.

– Нет, мы, Леночка, не чаевать пришли, – ответила Инна Васильевна, глядя на Анфису Петровну. Она помедлила, бросила еще один нерешительный взгляд на свою соседку, с которой уже два года прожила в одном доме, ни разу не поссорившись, и со вздохом сказала: – Плохо мой Лева стал заниматься… И, к сожалению, я боюсь, что одной из причин этого является… его дружба с Николаем.

Николай встрепенулся, глянул на бабушку и сейчас же опустил голову. Права ли гостья, или нет – у него не станет решимости тут оспаривать ее мнения. Так не слушайте ее, бабушка!

– Так? – Анфиса Петровна обернулась к Николаю и строго, мрачно произнесла: – Запрещаю тебе, Коля, с сегодняшнего дня дружить с Левой, гулять с ним, делать вместе уроки, играть в футбол и в разные игры… До самых каникул. – Она встала, выпрямилась, насколько ей позволяли годы, гордо посмотрела на Инну Васильевну и добавила: – Раз дружба под подозрением, то и не нужна она.

Николай остолбенело выслушал слова бабушки и не знал, что возразить. Лева смотрел на мать глазами, в которых не было ни капли признательности за оказанную ему «услугу». Но и в лице Инны Васильевны не было никакой радости. Наоборот, то, что она услышала, заставило ее опечалиться. И лишь одна Леночка с живым любопытством слушала все, что тут говорилось.

– А что, – поспешила она вставить свое слово, – теперь Лева будет только моим товарищем?.. Ты сделаешь к моей старой кукле новую голову? – тотчас же обратилась она к Леве, как бы желая подчеркнуть незыблемость своих прав на него. С Левы она перевела взгляд на бабушку, на Инну Васильевну. По насупленному лицу Левиной мамы, по холодному, грозному, ничего не видящему взгляду бабушки, по напряженному молчанию, царившему в комнате, несмотря на ее героическую попытку разбить это молчание, девочка догадалась, что здесь происходит что-то очень грустное и тягостное. Нахмурив лобик, она пыталась уловить смысл происходящего. Подбежав к Леве, она обняла его за шею, прижалась щечкой к его груди:

– Я Леву никому не отдам, он останется у нас, я его буду воспитывать, чтобы он лучше учился…

Тяжелая горячая капля шлепнулась на ее щеку.

Инна Васильевна собралась, наконец, с мыслями.

– Вы меня вовсе не так поняли… Что вы, что вы! – с жаром заговорила она. – У вас чудные дети. Леночка превосходный ребенок, и Николай очень хороший мальчик. У меня не только нет оснований жаловаться на них, но я даже очень рада тому, что мы соседи… Николай учится гораздо лучше Левы и мог бы во многом помочь ему, и я, собственно говоря, ради того и пришла, чтобы совместно подумать, как нам быть. Уж вы меня простите за неосторожное выражение, я того не думала сказать, что получилось… Право же!

Анфиса Петровна медленно опустилась на стул, и взгляд ее потеплел.

– Я слушаю вас, – подтвердила она свое прощение соседке.

– Вот! – с облегчением воскликнула Инна Васильевна. – Очень хорошо!.. Мне кажется, что дружбе мальчиков чего-то не хватает… Мы, вероятно, мало следим за ними… – Она сказала «мы», чтобы не обидеть Анфису Петровну, ибо полагала, что сама-то она достаточно внимания уделяет Леве. – Часто мы не замечаем, что руки у них немытые, рубашки грязные, в тетрадях кляксы… Не проверяем, как они приготовили уроки…

Инна Васильевна думала, что добросовестно открыла Анфисе Петровне глаза на недостатки ее внука, и ждала, что та выразит свое согласие. Но вместо этого Анфиса Петровна сказала:

– Обязанностей много на нем… Спасибо, что не отказывается, одна бы не справилась.

По мнению Инны Васильевны, лучше бы Анфиса Петровна не говорила этого при внуке, и она поторопилась продолжить:

– Но еще больше он лишнего делает – вечно что-нибудь сколачивает, строгает, пилит, чинит… Вряд ли это так уж необходимо.

– В отца пошел, – многозначительно, с каким-то упорством отозвалась Анфиса Петровна, словно то, на что соседка посягала, было ее сокровенным достоянием. – Все свои характерности от отца получил.

Николай старался не пропустить ни слова. Беспокойство, вызванное словами Инны Васильевны, понемногу проходило. С чувством тревожной радости он теперь услышал, что чем-то еще похож на отца, кроме внешних черт. На стене, на видном месте, висел портрет отца, и заходившие изредка соседи, если в комнате сидел Николай, иногда пытались сравнивать, что в мальчике от отца, а что не от него. Николаю такие разговоры всегда бывали неприятны, и не раз он просил бабушку убрать портрет в другое место. «Тут пускай висит», – отвечала она с таким же тяжелым упрямством, с каким теперь отклонила претензию Инны Васильевны.

– От отца и молоток, и рубанок, и пилка достались ему, – добавила Анфиса Петровна и задумалась.

Так вот откуда все инструменты у Николая! Он помнил их рядом с собою с первых дней своего сознательного существования. Они составляли для него такую же неотъемлемую часть мира, как деревья перед домом, как смена дня и ночи, как облака, и ветер, и вечное течение Двины. А он ни разу не задумывался, откуда все эти вещи пришли к нему.

Николай выпрямился, поднял голову, смело глянул на Инну Васильевну – теперь он готов спорить с нею, он знает, что правда на его стороне.

– Пусть мальчики дружат и всегда готовят вместе уроки, – говорила между тем Инна Васильевна. – Ради этого я могла бы предоставить им полностью нашу маленькую комнату.

– Эта комната будет совсем ихняя? – спросила Леночка, все время внимательно прислушивавшаяся к разговору старших. – А мне можно будет делать там уроки?

Бабушка сосредоточенно о чем-то думала. Николай молчал, с независимым видом глядя перед собой. Лишь у Левы был очень счастливый вид, но и он, казалось, не расслышал вопроса Леночки. И она надулась.

– Если б не эта пагубная страсть к разным ржавым железкам, – продолжала Инна Васильевна, – все было бы хорошо. Николаю это, как видно, не так вредит, как Леве… Вот и сейчас они натаскали в сарай вагон разного железного хлама и убивают там все время… Ну, что там интересного? – воскликнула она, обращаясь к сыну. – Я не успеваю стирать твоих рубашек!.. На руки свои погляди! У землекопа они и то чище… Кроме того, на днях нам привезут дров на зиму, и я вообще прошу очистить для них место. Завтра же уберите все оттуда, иначе я должна буду сама все вышвырнуть.

– Это верно, Коля, – поддержала ее тут Анфиса Петровна, – освободи сарай, пора приводить его в порядок… Да и хватит тебе баклуши бить…

Инна Васильевна поднялась. Встал и Лева.

– Кстати, – сказала Инна Васильевна, – Николай не сможет сегодня переночевать у нас? У меня на час ночи назначен телефонный разговор с мужем, а Лева боится оставаться один…

Лева поспешил всем своим видом показать, что он действительно боится, в то время как ему всего-навсего хотелось остаться наедине с Николаем в своей собственной комнате.

– Не иди, Коля! – крикнула Леночка с таким отчаянием в голосе, словно им предстояла долгая разлука.

– Почему же не идти? – сказала тут бабушка, которая никогда ничего не навязывала внуку, но теперь хотела показать соседке, что нисколько на нее не обижается. – Иди, раз нужно.

– Иду, – с готовностью сказал Николай.

– Ты рад, что мы будем вместе заниматься? Рад?.. – допытывался Лева, когда мальчики остались вдвоем в отведенной им Инной Васильевной комнате. Не ожидая ответа, он схватил товарища за руки и закружил по комнате. Николай вначале вяло сопротивлялся, а потом поддался настроению Левы.

– Хорошо иметь собственную комнату, не правда? – тараторил Лева. – Делай что хочешь, никто тебе не запретит… Полная самостоятельность!..

Приход Инны Васильевны прервал их торжество в самом разгаре.

– Вы тут боролись? – спросила она, подозрительно разглядывая раскрасневшиеся лица ребят.

– Учились немного танцевать, – ответил Лева.

– Хорошо!.. Присядьте и слушайте внимательно! Она развернула в руках листок бумаги и громким голосом, внятно прочитала:

«Режим дня учеников Полоцкой средней школы Николая Самохина и Левы Ракитина.

Первое – вставать в семь утра, заправлять постели.

Второе – утренняя физкультура 15 минут во дворе или в комнате, по погоде.

Третье – умывание, завтрак. В школу отправляться в восемь.

Четвертое – занятия в школе. Примечание: на большой перемене съесть по бутерброду.

Пятое – из школы возвращаться домой не мешкая. К обеду не опаздывать.

Шестое – после обеда два часа свободного времени, затем готовить уроки. Примечание: если до ужина остается еще свободное время, то повторять историю и физику.

Седьмое – с семи до девяти читать книги, журналы, слушать радио; затем ужин, короткая прогулка. В десять вечера – спать. Примечание: перед едой обязательно мыть руки, зубы чистить после ужина, один раз в неделю ходить в баню, в этот же день стричь ногти».

Ребята молча выслушали это сочинение. Николай коротко сказал «хорошо», и Инна Васильевна протянула ему листок:

– Наколи на стенку над письменным столом.

Николай и на это ответил:

– Хорошо.

А Лева был раздосадован. К своему огорчению, он понял, что все еще находится во власти матери. Отдельная комната для занятий – это еще не полная свобода. Но спорить по этому поводу он не стал – надеялся, что со временем сумеет и без споров добиться своего.

Тут вдруг Инна Васильевна, будто разгадав, что делается в душе Левы, обнаружила неожиданные дипломатические способности и одним ходом расстроила все его планы.

– Ты, Коля, – обратилась она к Николаю, – как старший будешь следить, чтобы все, здесь изложенное, выполнялось в точности.

– Хорошо, – снова сказал Николай, – только я прошу уточнить, что значит «свободное время после обеда»? Имеем ли мы право в это время кататься на велосипеде, чинить его в случае поломки и вообще мастерить?