Текст книги "Принц Полуночи. Трилогия"

Автор книги: Наталья Игнатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 82 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

– Да уж. Понял. – Скепсиса в голосе Гота хватило бы на двоих майоров. – Это ваш Достоевский говорил, что гений и злодейство в одной голове не уживаются?

– Не Достоевский, у нас кроме него еще масса ученых была, – хмыкнул Зверь, к которому на глазах возвращалась самоуверенность, – Что еще ты хотел узнать?

– Узнать – уже ничего. А вот подумать вместе стоило бы. Ты знаешь, что никто и никогда не уходил в «подвал» даже из атмосферы, я уж не говорю о прыжках с поверхности планет?

– Знаю, – кивнул Зверь, – слишком большой получается выброс энергии.

– Вот именно. И если Цирцея так болезненно отреагировала на запуск буровой, если были верны ваши с Джокером прогнозы о том, что могло бы случиться, не расчисти мы лес возле шахты, что же ожидает нас после того, как мы превратим в стекло тысячи квадратных километров?

– Уйдем в горы, – Зверь взглянул на Гота с легким удивлением, – или под землю. Там безопасно. Не исключено, конечно, что планетка исхитрится и спешно сотворит какую-нибудь ужасную тварь, но это вряд ли.

– Уверен?

Сержант ухмыльнулся:

– Вот в этом – нет. Но на создание нового монстра в любом случае потребуется время.

– Ага. И ты рассчитываешь, что я все сделаю быстро.

– Конечно. Если вообще выживешь.

– Приятно, когда в тебя верят, – задумчиво констатировал Гот. И укоризненно посмотрел на запищавший коммутатор. – Отбой скоро, а им все неймется. – Он нажал кнопку: – Гот слушает.

– Это я. – Ула по обыкновению не сочла нужным представиться, здраво полагая, что ее голос узнают и так. – Слушай, пункцию мозга брать?

– Что? – Дитрих недоумевающе воззрился на Зверя. – О чем она? – спросил вполголоса.

– Скажи, если мозги есть, пусть берет, – так же тихо ответил Зверь.

– Если есть, бери, – неуверенно сообщил Гот Уле.

– Что? – не поняла та.

– Мозги! – рявкнул Гот и многообещающе оглянулся на сержанта, – Ты у меня до утра отжиматься будешь.

– То есть брать? – уточнила 'биолог.

– Да!

– Дитрих, у тебя там все в порядке?

– Нет, – зарычал майор, – не все, у меня тут Зверь…

– Зверь? Ага Зверь! Слышишь меня? Ты присмотри за Дитрихом, он, по-моему, переработал сегодня. Доброй вам ночи, мальчики. Отбой.

– Ну, сержант Рахматуллин, – Гот хрустнул костяшками пальцев, – лучше тебе объяснить мне все быстро и в максимально доступной форме.

– Я забыл доложить, – виновато сказал Зверь, – я собирался, честное слово, и забыл. Это Костыль. Он чем-то болен, и я велел ему идти в лазарет, чтобы Ула взяла у него анализы.

– Чем он болен?

– Откуда же я знаю? – Виноватость очень быстро сходила на нет. – Знал бы, я бы его к Уле не отправлял.

– Откуда, черт тебя дери… – Гот устало вздохнул. – Лучше не отвечай, а то и вправду прибью. Это серьезно?

– Да.

– Заразно?

– Да. – Зверь отвел взгляд.

– И давно он болеет?

– Я сегодня заметил. Но мы с Костылем давно не пересекались, еще с той пьянки.

– Лучше бы ты ему голову отвернул вместо этого вашего Фюрера.

– Я могу, – оживился Зверь. – Отвернуть?

– А смысл? Вовремя все нужно делать. Вот что, я тебе даю наряд вне очереди за самоуправство. Твоя задача выявить всех, с кем контактировал Костыль с того дня, как ты видел его в последний раз, и до сегодняшнего вечера. Сейчас, – Гот взглянул на часы, – двадцать два сорок пять стандартного времени, значит, к одиннадцати часам завтрашнего дня ты предоставишь мне список. Вопросы есть?

– Нет.

– Свободен.

– Спокойной ночи, – Зверь встал из кресла.

– Издеваешься? – поинтересовался Гот.

– Соболезную.

– Катись отсюда, пока я еще один наряд не придумал. Зверь вытянулся, щелкнув каблуками, и исчез за дверью.

Вопреки ожиданиям, ночь и вправду оказалась спокойной.

– С Костылем за это время пообщались все, – равнодушно докладывал Зверь, – все без брони, без фильтров, внутри жилого корпуса или в рейхстаге. Ула сказала, что важнее всего последняя неделя. Так что вот тебе малый список: Лонг, Джокер, Кинг и Петля. Еще за эти несколько дней с ним контактировали Башка, Крутой, Пуля, Трепло и Зима, но были в броне и даже лицевых щитков не поднимали. Они за это ручаются.

– А ты?

– Что я?

– Ты вчера разговаривал с Костылем в администрации. Ты был в броне?

– Нет.

– Почему же не упомянул об этом в докладе?

– Я не знал, в первом лице о себе говорить или в третьем.

– Это совершенно не важно, сержант. Ладно, займись пока делом, подождем, что Ула скажет. Пенделю я задачу уже объяснил, но лучше тебе чертеж креплений как можно подробнее сделать. На тот случай, если ты от Костыля заразился и богу душу отдашь. У Пенделя воображение не то, чтобы самому что-то придумывать.

– Понял, – кивнул Зверь.

Он знал прекрасно, что ничем не болен. Больше того, он знал, что не может заболеть, разве что очень захочется. Но объяснять Готу еще и это было бы явным перебором. Нет уж. Хватит с майора мистики, у него и так голова кругом идет от Джокеровых выходок.

«Угу. От Джокеровых. – Зверь, не задумываясь, набрасывал чертеж креплений, в которые, как в колыбель, уляжется боевой болид Гота. – А ты у нас ангел, сержант. Ни больше ни меньше».

Машина должна была остаться неповрежденной. Собственно, крепления нужны были только для прыжка в «подвал» и выхода из него. Если Дитрих не ошибется в расчетах, он выскользнет в космос меньше чем через секунду. Если ошибется… это все равно не повод портить обшивку болида. Мало ли как сложится его судьба даже после смерти Гота.

Впрочем, боевые машины редко переживают своих пилотов.

– Дитрих, – сообщила Ула по коммутатору, – у меня все. Может, зайдешь в лабораторию, здесь я наглядно смогу объяснить?

– Сейчас буду. – Майор заглянул в чертежи Зверя.™ Выглядит устрашающе. Ты уверен, что мы сможем это сделать?

– Слушай, начальник, я же не спрашиваю, сможешь ли ты посчитать курс. Здесь все очень просто.

– Да? – Паутина креплений и длинные ряды чисел вовсе не казались простыми.

– Да, – отрезал Зверь, – у тебя мозги не так устроены, чтобы в этом разбираться. Не забивай голову, а то вникнешь, и вся память занята. Когда начнем работать, будешь делать то, что я говорю, только и всего.

– А если ты заразился и вот-вот помрешь?

– Тогда будешь делать то, что скажет Пендель.

– Действительно, как все просто, – скептически пробормотал Гот. И отправился в лабораторию Улы.

Его всегда изумляло, как биолог умудряется поддерживать в своих владениях такую сверхъестественную чистоту. Даже в рейхстаге, где, по идее, должен был царить идеальный порядок, хватало всякой, без сомнения полезной, но на вид совершенно пакостной дряни. Один топчан Кинга чего стоит! Это ж представить только командный пункт какой-нибудь приличной военной базы – и в углу устрашающего вида двуспальное чудовище, собранное из упаковочных ящиков и крепежных стоек.

А куда деваться? Не прикажешь же выкинуть эту гадость. Самому тогда негде спать будет.

Ула оборудовала себе спаленку в одном из крохотных, как чулан, отсеков, смежных с лабораторным залом. И Гот готов был поклясться, что в спальне Улы так же чистенько, как на ее рабочем месте. Впрочем, о том, как там доподлинно обстоят дела, знал только Зверь, а он на эту тему не распространялся.

Да, чего только не придет в голову, когда вспомнишь вдруг, что боец Ула Экнахталь на самом деле очаровательная женщина.

Очаровательная женщина ехидно улыбнулась, выглянув из-за компьютера:

– Халат в шкафчике возле дверей. И сделай лицо попроще, тебя образцы пугаются.

– Какие это? – поинтересовался Гот, облачаясь поверх формы в ослепительно-белый врачебный халат.

– Ящерята. – Биолог кивнула на просторную клетку, откуда шипели на майора две чешуйчатые твари. Крысь и Зубок, кажется.

– Эти пугаются? – Гот обошел клетку по широкой дуге. – Да я сам их боюсь.

– И, кстати, правильно делаешь, взгляни сюда, – Ула кивком указала на монитор.

Там пульсировало что-то непонятное, кружило, ползало, перемещалось. Зеленое на красноватом фоне. Очень несимпатичное.

– И что? – с легкой брезгливостью спросил майор.

– Это кровь Костыля, – объяснила Ула, – а вот это пункция его спинного мозга.

Картинка на мониторе сменилась. Фон стал другим, но мельтешение зеленых пятнышек осталось.

– Микрофлора кишечника… – начала было Ула.

– Не надо, – остановил ее Гот, – микрофлору не надо. Это зеленое ему по комплекту положено или оно лишнее?

– Лишнее. – Биолог вздохнула. – Эти бактерии очень похожи на тех, что живут в слюне ящеров-детенышей. Я пока назвала их эмигрантами, официальное название дам, когда закончу исследования. Дитрих, я не знаю, чем они питаются, но организм человека оказался для них благоприятной средой. Они повсюду: в крови, в лимфе, в слизистых, в кишечнике, даже в желудке.

– Как слюна ящера попала в кровь Костыля?

– Его укусили два месяца назад, – грустно ответила Ула. – Этот идиот никому ничего не сказал, представляешь? Боялся, что его будут ругать.

– Детеныш ящера прокусил броню?

– Костыль снял перчатку, – объяснила биолог.

– Господи. – Майор тяжело опустился на стул, ненавидяще глядя в монитор. – Он не сказал тебе, зачем снял перчатку?

– Чтобы вытереть пот. У него в броне что-то случилось с системой охлаждения.

– Почему он не доложил?

– Забывал. Дитрих, ты не мне должен вопросы задавать. Ты с Пенделя спрашивай, который у Костыля непосредственный начальник. Это он не проследил.

– Извини. – Гот угрюмо побарабанил пальцами по столу. – Ты тут действительно ни при чем. Зверь говорит, эта дрянь заразна.

– Зверь говорит? – Ула задумалась. – Откуда он знает? Гот ответил ей укоризненным взглядом.

– Объяснить господин сержант не соизволил, – догадалась биолог. – Знаешь, мне иногда хочется подвесить его на дыбе и расспросить с пристрастием.

– Допросить.

– Что?

– Допросить, а не расспросить. Бесполезно. Когда он пытается объяснять, все запутывается еще больше.

– Эмигранты, извлеченные из привычной среды или из человеческого организма, капсулируются.

– Что это значит?

– Это значит, что они не погибли. Во всяком случае, не погибли за двенадцать часов, и, помещенные обратно в слюну ящерят и в слизистые человека, снова начали функционировать.

– И что?

– Зверь прав. Как всегда.

– Но он сказал, что болезнь серьезна, а Костыль болен уже два месяца и чувствует себя тем не менее прекрасно.

– Во-первых, не прекрасно. Во-вторых, я сказала, что эмигранты похожи на бактерий из ящериной слюны. Им понадобилось время, чтобы измениться и найти свое место в организме. Кроме того, перед вылетом всем прививали «SPL», которые приостановили развитие болезни. У Костыля сейчас продромальный период…

– Какой?

– Про-дро-маль-ный, – по слогам повторила Ула. – Головная боль, легкая воспаленность слизистых, температура. Первые признаки болезни. И я еще не знаю, когда начнется период клинических проявлений и как это будет выглядеть. Я пока вообще ничего не знаю.

– Нужно обследовать всех, кто контактировал с Костылем.

– Нужно обследовать всех вообще, – решительно возразила биолог и невесело усмехнулась, – кроме Зверя. Нет, мне определенно хочется подвесить его на дыбу.

– Что еще он выкинул?

Ула поставила локти на стол и уткнулась подбородком в ладони. Отрешенно-задумчиво взглянула на Гота:

– Он здоров.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, – она приподняла брови, – во-первых, глупо было ожидать, что он может заразиться. Во-вторых… в общем, этого никакая зараза не возьмет. Я провела парочку экспериментов…

– Если я женюсь когда-нибудь, – майор отодвинулся от Улы вместе с креслом, – это будет дочка фермера из затерянной колонии. Клянусь. Причем я поищу такую, чтоб даже читать не умела.

– Скучно станет, – фыркнула Ула, – не отодвигайся, не поможет. Раз уж ты здесь, с тебя мы обследование и начнем.

– Подожди-подожди! – Гот встал и обошел стол, чтобы тот оказался между ним и биологом. – Зверь же почуял, что Костыль болен, а больше он ни о ком не говорил.

– У Костыля продромальный период, – напомнила Ула, – но у других он может быть инкубационным. Ты допускаешь мысль, что Зверь не способен почувствовать болезнь, пока она не началась?

– Мне нравится само сочетание слов «Зверь» и «не способен».

– Ну, он тоже всего лишь человек. – Ула тряхнула кудряшками. – Да не бойся ты так, Гот, мне от тебя нужно всего лишь капельку крови. Это не больно.

– Да?

– Ну, не очень больно. Тоесть больно, но совсем недолго. Раз, и все.

– И все, – обреченно повторил Гот.

Ула проверила всех бойцов, кроме Зверя. Но изолировала сразу лишь четверых, тех, что общались с Костылем без брони. Все четверо, разумеется, были не в восторге от этого, но всерьез происшедшее не восприняли. Пока.

Лонг изрек уныло, что у него наконец-то появилась возможность выспаться и отдохнуть.

Кинг впал в прострацию, едва понял, что изолирован не только от людей, но и от работы.

– Что я буду тут делать? – яростно вопросил он Улу. – Дрыхнуть по двадцать часов в сутки? В стандартные сутки! Остается еще четыре часа. Что я буду делать четыре часа?

– Кинг, я не знаю, – Ула вздохнула, – но чем меньше ты будешь скандалить, тем раньше я тебя выпущу.

Петля, не задумываясь, согласился с Лонгом, что отдохнуть – это было бы славно. Он лишь настоял на том, чтобы прихватить с собой свой «секретарь», под завязку набитый играми. Ула подумала и разрешила.

А Джокер воспринял все с философским спокойствием. В изолятор так в изолятор. Отдыхать так отдыхать.

– Они все заражены, – сообщила Ула к середине дня, – все четверо.

Гота она нашла в ремонтном цехе, где они с Пенделем и остатками его отделения собирали какую-то странную конструкцию. Правда, Гот, скорее, просто присутствовал при сборке. Время от времени его использовали на подхвате: тут подержать, здесь приподнять.

Без Зверя, разумеется, не обошлось. Возможно ли такое, чтобы Гот без Зверя? И этот, похоже, был здесь главным. Во всяком случае, Пендель за разъяснениями обращался именно к нему. Ула не понимала ни вопросов, ни объяснений, но наблюдать за работой было интересно. Она давно не видела Зверя иначе как за компьютером, когда он появлялся в рейхстаге в конце рабочего дня, да и то лишь в том случае, если Ула сама находила время зайти туда. Ну, и… в постели, конечно.

– Чему ты улыбаешься, можно узнать? – угрюмо поинтересовался майор, отвлекаясь от работы и отводя Улу к выходу из цеха. – Четверо заражены. А остальные?

– Пока здоровы.

– Пока?

– Я надеюсь, что больше никто не заболеет.

– А вакцина или что там еще делается, ты можешь что-нибудь придумать?

– Это не так просто. Если бактерии миновали «SPL», боюсь, антибиотики, которые есть в нашем распоряжении, окажутся неэффективны. Я буду выяснять, что из имеющихся у нас препаратов может убить вирус без вреда для человека. Но, Дитрих, у нас почти ничего нет в готовом виде и очень мало возможностей что-то приготовить. К тому же я не вирусолог. – Ула встретилась с майором взглядом. – Скорее всего, они умрут. Все пятеро. И самое главное сейчас – не допустить, чтобы болезнь распространилась.

– Дерьмо! – Гот мрачно сжал губы. – Потерять пятерых для нас – непозволительная роскошь. Что такое «SPL»? Стоп. Не расшифровывай, лучше объясни нормально. Я знаю, что его вводят всем, кто улетает в космос, но что это за штука, как она работает?

– Это не штука. – Ула задумчиво подняла глаза к небу. – Это… как бы тебе объяснить, чтоб ты понял… «SPL» – человеческий синцитиальный симбионт. Синцитий – это форма ткани, такая клетка с большим количеством ядер. Она гнездится в трубчатых костях, а отдельные клеточки… ну, синцитиальные лейкоциты, они болтаются где попало. Понимаешь?

Гот вздохнул. Ула тоже.

– «SPL» вживляются человеку, – терпеливо произнесла она, – и выполняют те же функции, что антивирусная программа в компьютере. Они следят, чтобы никаких посторонних бактерий, тех, которые им неизвестны, в организме не было. Если такие все-таки появляются, «SPL» выделяют бактериофаги, которые цепляются к оболочке чужой бактерии и подправляют ее генетическую программу таким образом, что она начинает выделять такие же точно бактериофаги и в конце концов погибает. А бактериофаги, которые она выделила, принимаются за другие бактерии. Благодаря тому что они циркулируют в крови постоянно, даже те бактерии, которые способны принимать L-форму…

– Достаточно, – Гот поднял руки, – сдаюсь. Верю тебе на слово. И почему этот антивирус не сработал?

– Он сработал, как мог, – пожала плечами Ула, – и приостановил развитие болезни, но не уничтожил бактерий.

– Почему?

– Они мутировали. Дитрих, тебе нужна лекция по вирусологии?

– Нет. Но я хочу представлять, что происходит, хотя бы приблизительно. Сколько у нас времени?

– У них?

– У нас. Пока что все живы, и проводить черту между больными и здоровыми преждевременно.

– Сколько осталось Костылю, я не знаю. Остальные четверо… – она задумалась, – не меньше недели, это точно. Дальше будет видно.

– Мало, – мрачно сказал Гот. Ула виновато взглянула на него:

– Я пойду?

– Иди. Да, и если мы не можем вылечить… хотя быприостановить болезнь возможно?

– Я попробую.

Гот молча кивнул, не Уле, каким-то своим мыслям.

Вернувшись в цех, он сразу поймал вопрошающий взгляд Зверя. Дернул досадливо плечом.

– Ты сказал, нам понадобится двенадцать дней на то, чтобы закончить. Можно сделать все быстрее?

– Нет, – без раздумий ответил сержант. – Двенадцать дней работы в предельном темпе.

– В твоем обычном темпе. Можно…

– Нельзя. – И добавил, уже мягче: – Минус пять человек, Дитрих. Нас осталось пятнадцать. Улу вычеркивай сразу. Значит, четырнадцать. Кто-то должен совершать ежедневные облеты джунглей. Ты ведь знаешь, срок действия кислоты становится все меньше. Пусть даже летает один человек. Остается тринадцать. Четверо часовых…

Гот молча поднял руку. Зверь замолчал. Смотрел странно: в глубине глаз что-то похожее на жалость. И все равно улыбка. Черт бы его побрал! У него бессчетное количество самых разных улыбок. Вот сейчас – сочувственная. Если забыть, что он и слова-то такого не знает, поверить ненароком можно.

– Возвращайтесь к работе.

– Слушаюсь.

Работа в предельном темпе. Если Зверь так говорит, значит, так оно и есть. А предел – это предел. Граница возможного. За нее не шагнуть.

Это ты говоришь, майор?

Проклятие! Люди – не машины. Они могут рвануться, ломая барьер, а могут сломаться сами. Можно жизнью рисковать, своей или тех, кто тебе подчинен, когда в бою, когда смерть вокруг и ты сам становишься смертью. Но сейчас рывок через барьер – это риск неоправданный. Двенадцать дней, господин майор Тебя сразу предупредили: двенадцать дней. И это было до того, как вас стало на пять человек меньше.

Ладно хоть не сказал Зверь, что работа затянется. Впрочем, изначально он исходил из нормального графика, а сейчас, надо думать, вновь заставит всех спешить, ни себя, ни других не жалея.

Двенадцать дней. Шанс есть. Если на Земле не станут волынить. Если сделают все быстро. Если бюрократия, которой в армии больше, чем у гражданских, не будет вставлять палки в колеса. Не со зла. У них работа такая.

Если, если, если… Шанс все-таки есть. Успеть вернуться сюда с помощью. С врачами, с лекарствами… До Земли бы добраться! Зверь прав, майор, у тебя очень мало надежды попасть на Землю. Этот прыжок – чистой воды сумасшествие. Конечно, лучше быстрая смерть в небе, чем медленное угасание на Цирцее. Но это для тебя лучше. А остальные? Если два десятка человек еще могут на что-то рассчитывать, то, когда их останется четырнадцать, Цирцея сожрет всех.

Работать мысли не мешали. Скорее, наоборот. Бессильная злость чем-то сродни тяжелому похмелью, чтобы отделаться от нее, нужно заниматься делом.

Зверь встревоженно поглядывал на командира. Раз. Другой, На какие-то секунды лицо его изменилось. Сгладились скулы, глубже стали височные впадины, губы истончились в бледный шрам. В глазах полыхнуло холодное бешенство. Гот, Еще один. Как отражение в зеркале… Наваждение ушло так же быстро, как появилось. Снова Зверь. Ничего общего с майором фон Нарбэ. Разве что волосы светлые. Да и то, Гот – светло-русый, обычная, ничем не примечательная масть. А у этого шевелюра потрясающего пепельного оттенка, о каком безнадежно мечтают многие модницы.

Тяжелая задумчивость в непрозрачных глазах.

Не успеть.

Стать Готом на мгновение, чтобы черным ледяным ветром хлестануло: не успеть. И потом – колючими снежинками все прочие мысли, чувства, оттенки чувств. Бессилие.

Как это?

Что ему эти люди? Они обычные. Просто пища, которая пока еще может ходить, говорить, выполнять какие-то действия. Полезные действия. Это понятно, когда люди полезны, когда с ними лучше, чем без них. Непонятно, откуда злость. Ярость откуда? Желание спасти? Зачем спасать? Все здесь делают сейчас то, что должны делать. И сколько бы ни осталось живых, они дадут Готу возможность улететь. Он ведь именно этого хочет: улететь. Почему же ему так больно?

Не важно. Не вникай.

Но ведь хочется понять!

Зачем?

На этот вопрос ответа тоже не находилось.

В последний раз Зверь жил среди людей одиннадцать лет назад. Не выходил на охоту, надев броню личины, четко зная свою цель и направляясь к ней, иногда оптимальным путем, иногда интересным, а просто жил. Тогда он и Зверем-то еще не стал. Имя у него было… человеческое. Тот, давнишний, не умевший убивать щенок, может, и понял бы что-то.

Нет. Ему не нужно было понимать. Он и так все знал. Не было нужды в чужую шкуру залезать, чужие мысли к себе примеривать. Он, правда, и не умел многого. Не мог свою душу в другого человека, как в глазурь, окунуть, чтобы потом пустить гладкий шарик по лабиринту вероятностей: выбирай. Как поведет себя жертва? Как поступит? Совместить бы сейчас оба умения, чтобы и следствия видеть, и причины понимать.

А смысл?

Причины не важны. Важен результат.

Беда в том, что, научившись убивать, Зверь, кажется, разучился жить. Магистр спускал его с цепи, указывал цель, и Зверь выходил на охоту. Не было никаких чувств, кроме голода. Изредка тусклым огоньком вспыхивал азарт. И все. А здесь не так. Здесь цель не убить – выжить. И люди здесь не еда – инструменты, необходимые для выживания. И маска, точнее, маски не защищают…

От чего?

Уж не от себя ли самого ты хочешь защититься, Зверь?

Привык чувствовать свое превосходство, привык видеть ущербность других, привык знать, что все люди – потенциальные жертвы. Еда. Охотник, он изучал повадки людей, чтобы предсказывать их действия. И никогда раньше не задумывался над тем, почему некоторые жертвы ведут себя так, а некоторые совсем иначе.

Только Гот не жертва. Даже в перспективе не жертва. И ущербности в нем нет. Он умеет летать, а значит, ни в чем не уступает Зверю. И у Гота есть еще что-то… недоступное. Катится шарик по лабиринту Что ты видишь, убийца?

Бессилие. Злость. Он будет работать, перешагивая предел, не жалея себя, даже не задумываясь о том, что нужно себя пожалеть. Может быть, он успеет?

Не верит. В это не верит. Но не остановится, даже когда поймет, что все кончено и сделать ничего нельзя. Спасти, в первую очередь, не себя – спасти тех, кто остается. Ответственность. За двадцать чужих жизней. Только потому, что он командует ими? Сила обязывает?

Как это?

Сила дает право. Право убивать. Право жить. Право решать, кто умрет сейчас, а кто позже. Сила не может обязывать ни к чему. Вот если найдется кто-то сильнее и сможет заставить, используя твою силу в своих целях… Но когда находится кто-то сильнее, ты перестаешь быть сильным.

Обязывает слабость.

Готу доступно больше, чем Зверю. Означает ли это, что Гот сильнее? Он главный, это так. Вопрос в том, остается ли он главным потому, что существует обоюдная договоренность, или же все дело в его силе?

А есть разница?

Вообще-то да. А еще есть двойственное чувство. И катится шарик по лабиринту. Катится к развилке: жизнь – смерть. Сила дает право решать. Оно у Гота есть, это право. Гот колеблется сейчас. Зверь нужен ему, Зверь полезен, от Зверя зависит, управятся ли люди за двенадцать дней, или затянется работа на месяц, или не будет закончена вообще.

Зверь опасен. Что взбредет в голову убийце? И как верить ему? Таким не верят, таких убивают. Не задумываясь.

Что-то еще есть – не разглядеть. Раньше пользовался этим «что-то» машинально, походя. Оно, это непонятное, у большинства людей самый надежный рычажок. С его помощью человеком можно вертеть, как заблагорассудится. А сейчас… получится, конечно, чего уж там, было бы желание, и… и не хочется ведь. Потому что нельзя.

Не разглядеть, только почувствовать можно: сомнения и чувство вины. Так это у людей называется: чувство вины.

Гот говорит: я верю тебе, Зверь. Гот думает: я хотел бы тебе верить, но таким, как ты, верить нельзя. Он ведь правильно думает, почему же чувствует себя виноватым?

Как это?

Причины не важны. Важен результат. И катится шарик к развилке, а ты, Зверь, ты, мастер-кукловод, до сих пор не знаешь, что же будет в конце пути: жизнь или смерть.

Магистр когда-то вбил себе в голову, что больше всего силы в тех людях, которые отличаются от других. Он прав был. Магистр вообще часто оказывался прав. Он выложил тогда список, где были врачи, художники, музыканты, политики, даже парочка поэтов… не столь уж большой список, надо заметить. Выбирай, Зверь.

Зверь выбирал. На каждого ушло по две недели, а в общей сложности – чуть меньше года. Он видел их всех. Говорил со всеми. Становился всеми по очереди. Далеко не все, кто был в списке, действительно отличались от других. Просто громкие имена, раскрашенные пустышки. Их убивать не имело смысла, потому что шума поднялось бы много, а толку – не больше чем от любой другой жертвы. Тех же, кто действительно стоил смерти, Зверь убивать отказался. Они не были пищей.

Гот сильнее. Он отличается от других. И у него есть право решать.

У Зверя есть только право защищаться, если Гот выберет «смерть». Да и это право жестко ограничено. Гота нельзя убивать. Готу нельзя причинять вред.

И хорошо, что Гот не подозревает об этом.

Если бы Зверь научился чувствовать так же, как умеют люди, он мог бы сравняться и с этим светлоглазым пилотом. Сравняться, а потом, уничтожив, превзойти его.

Гот опасен. Гот сейчас опаснее всех. Что бы он ни выбрал – «жизнь» или «смерть», – он останется единственным, кто знает кусочек правды. Уничтожить Гота? Предположить, что силы стали равны, что нет больше собственной Ущербности, что правом решать обладают оба. Ну?

Нельзя.

Шарик в лабиринте взрывается каменной крошкой, разбрызгивает глазурь чужой души.

Нельзя.

Почему же нельзя? Объясни себе это, Зверь. Объясни, как привык. Словами. Ведь чувствам верить опасно.

Он умеет летать.

Это не ответ.

Гот сказал, что будет смотреть в небо. Он тебе это сказал, тебе, Зверь, убийце, выродку. Пообещал, что будет смотреть в небо, даже если все вокруг начнут кричать: убей. И там, в кратере, возле двигателя, он не задумываясь заявил: отобьемся. Вдвоем отобьемся. Бесшабашная уверенность в своих силах. В том, что он – лучший. А если лучших двое, то им сам черт не брат…

Никогда такого не было. Всегда Зверь и жертва. Или Зверь и охотники. Или Зверь и Хозяин.

Как это – вдвоем?

Никак. Гот – человек. Значит, он жертва, охотник или Хозяин. И то, что он умеет летать, – не ответ на вопрос, почему нельзя его убить.

Я верю ему.

А это и вовсе дополнительный вопрос. Из тех, что задают неугодным студентикам злые профессора. Чтобы сказать сухо: вы не знаете темы. Вы не знаете темы, палач. Вы верите человеку, который не может решить, оставить вам жизнь или убить. Как это говорил магистр перед тем, как умереть: «тывсегда мыслил рационально… Зверь. Что с тобой случилось?»

Да ничего не случилось. И память пока не подводит. Фразу магистра вспомнил дословно, даже с той самой заминкой перед именем…

Было еще одно имя. Человечье.

Нет, ничего не случилось.

Гот умеет летать. Других таких пока не попадалось. Его нельзя убивать, потому что, если он умрет, умеющих летать

не останется.

Зверь? Зверь не в счет. Зверь никогда никого не сможет научить.

Вот и рациональное объяснение. Рациональность в нем, конечно, очень уж своеобразная. Но другой не держим. Другая – у людей. Что, стало легче, убийца? Определенно. Только шарик так и не докатился до развилки. Что же там все-таки?

Что там?

Жизнь или смерть?

Гот не выберет сам. Так и будет колебаться между верой и недоверием, будет винить себя за собственные подозрения, будет склоняться то в одну сторону, то в другую, будет… Он умеет выбирать. Он умеет принимать решения. Но сейчас ему тяжело. Романтик. Он романтик. Душа его хочет одного, а разум диктует другое. Разум надежнее чувств. Нужно сделать так, чтобы Гот понял это. Иначе, не осознав своей правоты, он просто не сможет взлететь. Небо не терпит лжи. Разум надежнее.

Тебе это надо, Зверь?

Надо, наверное. Иначе Гот погибнет. И черт бы с ним, с Готом, но нельзя упускать единственный шанс вернуться на Землю. Ведь не убьет же он, в самом деле. Относиться начнет иначе…

Именно так, как нужно, Зверь. Не расслабляйся. Другого отношения ты не заслуживаешь… Нет. Неверно. Следует сказать: ты не опустился до человеческого уровня, палач, и люди все еще боятся тебя. Это правильно. Это хорошо. Это… разумно.