Текст книги "Принц Полуночи. Трилогия"

Автор книги: Наталья Игнатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 82 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

Миг, и только брызги летят из обрубка шеи, а крылья твари еще хлопают заполошно. Весело.

Еще веселее было бы просто облить горы напалмом. Но Гот не позволил. Ящеры не только опасны для строителей, ящеров еще и есть можно. А после напалма или какого-нибудь яда из лаборатории Улы о мясе говорить уже не придется. Ну и ладно. С напалмом и кислотой в джунглях оттянулись – до сих пор горит.

Очередное лежбище. Пять крупных монстров и стайка детенышей. Дурные твари. Даже охрану не выставляют. Вот моржи или тюлени, например, обязательно на границе лежбища ставят часовых. Или кладут? Моржи ведь лежат. И тюлени тоже. Ящеры, правда, видят дальше. И двигаются быстрее. Костыль видел в зоопарке моржа. Медлительная туша, пока в воду не прыгнет. А на земле к нему вплотную подойти можно – не разглядит.

Эти внимательнее.

Так что на позиции для стрельбы выходили осторожно, почти ползли. Джокер требовал предельной точности выстрелов. Если с первого раза ящер не погибал, маленький солдат приходил в ярость, а Гот, выслушав его вечерний доклад, отправлял неловкого стрелка на разделку туш. Так что стрелять старались аккуратно.

Все бы ничего, но у Костыля засбоило что-то в системе охлаждения брони, и теперь он сильно потел, особенно когда приходилось то ползком, то бегом лазать по горам. Давно нужно было доложиться Пенделю. Во-первых, он командир отделения, во-вторых, это его работа – неполадки устранять. Да все как-то руки не доходили или ноги. Что-нибудь обязательно мешало.

Пендель ведь ругаться начнет. Обзовет как-нибудь. Спросит, почему сразу не доложил. Они все ругаются: и Гот, и Пижон, и Лонг. Все им не так. Сами ничего объяснять не умеют, а ругаются. Вот Зверь не ругается. Зверю можно было бы рассказать о том, что с броней проблемы, но его последнее время не поймать. С утра до ночи он летает – у него в джунглях возле шахты дела какие-то, а с ночи до утра в рейхстаге торчит. К нему туда соваться боязно – там Кинг, Кинг смеяться начнет. И Костыль уже четвертый день маялся, каждый раз, как пот начинал щипать глаза, клятвенно зарекаясь, что уж сегодня-то…

«Уж сегодня-то обязательно. – Он поморгал, устроился поудобнее в ложбинке между двух камушков. Лежбище отсюда было как на ладони. Взрослые ящеры просматривались очень хорошо. Мелочь, скучковавшуюся ближе к скале, Костыль не видел. Но это была не его забота. Детенышей взялся отстрелять сам Джокер. Пока он на позицию не выйдет, можно передохнуть.

Костыль оглянулся украдкой: никого из десантников поблизости не было. Слава богу! Он поднял прозрачный щиток шлема, снял перчатку, достал из рукава носовой платок и принялся вытирать мокрое от пота лицо.

В этот момент Джокер и скомандовал начать стрельбу.

На какие-то секунды Костыль замешкался, натягивая перчатку. За эти секунды один из маленьких ящеров выскочил из-за камней, зашипел яростно и вцепился Костылю в палец. В следующую секунду звереныша в клочья разорвал выстрел Джокера. А еще мгновение спустя мат все того же Джокера оглушил Костыля.

Ладно хоть ругался черномазый не из-за снятой перчатки. Такую мелочь он, похоже, не разглядел. Ругался Джокер из-за места, которое выбрал Костыль.

Все ему не так! Сам бы и показывал, откуда лучше стрелять. Он в своих джунглях только и делал, что охотился, у него опыта больше, вот пускай за всех и думает. Пигмей хренов! Только-только с дерева слез, а туда же, орать!

Она чувствовала себя виноватой. И поэтому настроена была агрессивно. Почти враждебно. Так странно… Раньше отношения с женщинами не доходили до стадии выяснения отношений. Так уж складывалось, что женщины или умирали, или теряли его. Ула – первая. И опыта катастрофически недостает.

Что она предпочтет? Что она хотела бы услышать? Сделать вид, будто ничего не случилось? Нет. Как раз этого Уле не нужно. Ну ладно. Чего хочет женщина, того, как известно, хотят все остальные. Куда же денешься?

Зверь улыбнулся.

Ула облегченно вздохнула: наконец-то он ее увидел. А то стоял в дверях и смотрел в пустоту. Ей показалось, что в лаборатории от этого взгляда иней выпал. Уж лучше пусть жжет своими глазищами, чем так… когда холодно.

Кстати, чему это он улыбается, позвольте узнать?

– И что ты увидел смешного? – поинтересовалась она, пытаясь голосом скопировать недавний холод его взгляда, – Бесишься, да? Думаешь, я тебя… – Ула поискала подходящее слово. Нашла: – Думаешь, я тебя подставила?

Улыбка Зверя из задумчивой стала слегка озадаченной. Он наклонил голову:

– Что, извини?

– Подставила, – упрямо повторила Ула, – ну, кинула. Сдала. Настучала.

Зверь внимательно слушал. Даже улыбаться перестал. Зато теперь в глазах запрыгали знакомые бесенята. Такие родные, господи…

– Какой слог! – восхищенно пробормотал Зверь. – Какое блестящее знание языка! Какой, не побоюсь этого слова, синонимический ряд!

– Ненавижу! – Ула выскочила из-за компьютера. Кидать в Зверя чем бы то ни было не имело смысла, это она давно усвоила. Драться с ним тоже бесполезно – максимум, чего удавалось добиться, это не просто беспомощного висения в воздухе на расстоянии вытянутых рук – его вытянутых РУК, у-у, дылда! – а висения в воздухе вверх ногами. Или вниз головой. Это уж кому как нравится.

Ула топнула ногой и села обратно:

– Ты специально надо мной издеваешься?

– Да, – кивнул Зверь. – Ты такая смешная, когда сердишься.

– Скотина!

– Я не был бы столь категоричен. – Он пожал плечами, не рискуя, впрочем, приближаться. – Какая же из тебя скотина? Так, скотинка. Живая такая, непосредственная…

Все-таки она бросила в него пластиковую стойку для пробирок. И конечно же не попала.

– Еще что-нибудь есть? – поинтересовался Зверь, поднимая стойку. – Бросай уж, чтоб я сразу все подобрал.

Он отлепился от стены и пошел к ней, по пути уложив метательный снаряд на полку, к другим таким же. Подошел. Присел рядом с креслом, заглянул в глаза:

– Ну? Будем драться?

– Я… – начала Ула.

– Ш-ш… – Зверь поднес палец к губам. – Забудь. Ты все сделала как надо. Это я дурак. Нужно было сразу объяснить тебе, что к чему, а я, – он виновато поморщился, – с детства биологов боюсь. И врачей. И вообще рыжих… каштановых, то есть.

Все-таки она его треснула. По затылку. И даже попала.

Ладонь отбила, но настроение сразу улучшилось.

Зверь зажмурился, потом осторожно приоткрыл один глаз:

– Все?

– Все, – снисходительно процедила Ула, – живи пока.

– Можно, да? Ну, спасибо.

– Ты в самом деле не сердишься? Он задумчиво приподнял брови:

– На себя разве что. Перестраховщик хренов. Представляю себе, что ты подумала, когда расхождения в данных нашла.

– Мне нужно было спросить у тебя.

– Ага, конечно, – Зверь кивнул. – А если б я убийцей оказался?

– Убийцей? Ты? – фыркнула Ула. – Не смеши меня, сержант! Ты от Фюрера-то до сих пор не отошел, хотя там все сделал правильно, и спас всех, и вообще… Нет, я тебя не боялась. Просто Дитрих – командир. И я подумала, что в первую очередь нужно…

– Ты хочешь оправдаться перед собой или передо мной? – прервал ее Зверь. – Если это нужно для тебя – я слушаю, объясняй. Если для меня, так я еще раз повторю: ты все сделала правильно.

– Я должна была предупредить, что использую сканер.

– Ничего ты не должна. – Он поморщился. – С чего бы вдруг? У тебя свой интерес в этом деле, тебе позарез нужно выяснить, что я из себя представляю, а я всеми правдами и неправдами пытаюсь этому помешать. Понятно, что ты предпочитаешь не спрашивать разрешения. Тем более что знаешь – спрашивать бесполезно. Все равно не позволю.

– Не позволишь?

– Нет. – Он покачал головой. – Извини, но мне все это давно поперек глотки.

Она кивнула понимающе. Еще бы, с такими-то странностями Зверя и вправду с самого детства допечь должны были.

– Ты всегда был таким?

– Сколько себя помню. И давай на этом закончим, хорошо?

– Ладно, – Ула слезла с кресла и устроилась рядышком со Зверем, – я больше не буду, – пообещала она, утыкаясь носом ему в плечо.

Только с ним… только с ним можно чувствовать себя маленькой, слабой, беззащитной и защищенной. Он самый сильный и самый умный, и самый добрый, да. Он все понимает, все знает… С ним хорошо. Господи, спасибо тебе за то, что он есть! Будь он хоть кем угодно! Она обещала, никогда больше. И так оно и будет. Никогда. Разве что он сам разрешит. А если нет – пускай.

Зверь поцеловал ее в висок, зарылся пальцами в густую теплую копну рыжих… каштановых кудряшек.

Совсем, палач, с ума сошел, да? Трясешься над этой девочкой, как… как над «Муреной». Вместо того чтоб нервы ей мотать, больно делать, как батарейку использовать, ты сам с ней силой делишься. Зачем?

Понятно зачем. Без Улы здесь все пропадут. Но проклятие! Как же недостает опыта нормального, человеческого общения с женщиной! Ведь люди это умеют. Любой из них это умеет, лучше или хуже, но знает, как и что нужно делать. Знает, а не задумывается над каждой ситуацией, выстраивая ее, как партию в шахматы.

А ты Зверь? Тебе что, так не дано?

Нет, наверное. Это человеческое умение, зверям оно обычно ни к чему.

Дожди, нередкие на море, повинуясь каким-то неведомым, но гнусным погодным законам, проползли вдоль хребта и добрались до плато. Где, судя по всему, решили остаться надолго.

«Не навсегда, я надеюсь», – думал Гот, каждое утро выглядывая из дверей жилого корпуса и бросая печальный взгляд на небо. Серое небо, затянутое сонными тучами.

Это стало недоброй традицией – открыть дверь и сначала выглянуть на улицу, поморщиться недовольно, а уж потом выходить. Все так делали.

Если Зверь не видел.

При нем как-то неловко становилось. Ну дождь. И что? Подумаешь, невидаль – вода с неба. На то и джунгли.

Работали неохотно. Вяло. То ли текучка заела, то ли ненастье. Даже Цирцея словно задремала под одеялом влаги – ящеры не летали, кусты и деревья тоже перестали одолевать визитами. Очень уж скользко на мокрых камнях. Только крысозавры изредка появлялись на границах минного поля. Но и те старались не отходить далеко от леса. То ли поняли наконец, что такое мины, то ли неуютно им было под дождем.

Скорпионы – главная напасть – вообще исчезли.

– Может, закончились? – высказал как-то предположение Гот. Плохое он время выбрал: и Зверь и Джокер оба рядом оказались. И оба командира такими взглядами наградили…

– Ну дурак, дурак, – признал Дитрих. – В этой сырости кто хочешь рехнется.

Морось висела над лагерем, протянулась паутиной от мокрых, блестящих скал до мокрых, черных джунглей. Унылая, мелкая морось. Изредка тучи, бранясь, проливались дождем. Тогда казалось, что миска неба накренилась, переполненная сыростью, и на землю хлещет сплошная стена воды.

Где-то далеко рокотал гром, однако к лагерю грозы не приходили, останавливались на полпути поводить хоровод вокруг высоченного пика и занимались этим увлеченно, пока не выдыхались. Остатки грозовых фронтов, уже бессильные, ползли дальше. Их конечной целью было человеческое поселение, над которым они и собирались, унылые, мрачные.

– У них тут сходняк, – заявил Кинг к исходу дождливой недели, – клык на рельсу! Тусовка. А чего? Место клевое.

– Ага, – согласился Трепло. – А там, – он ткнул пальцем в сторону Грозового пика, до половины воткнутого в рыхлое небесное брюхо, – разборки со стрельбой.

– Что они делят, хотел бы я знать? – задумчиво пробормотал Пижон.

– Железо, – пожал плечами Лис. – Чего больше-то?

– Вот мерзавцы! – Пижон даже прекратил стучать по клавиатуре «секретаря». – Это ж наше железо!

– А им по фиг. – Трепло лениво бренькал на великолепной гитаре. Азат, глядя на этот инструмент, всякий раз восхищался человеческой изворотливостью. Или глупостью. Кто-то из офицеров «Покровителя» взял с собой в рейс прекрасную, ручной работы шестиструнку. Стоимость ее он прекрасно знал, поэтому хранил гитару в таком футляре, в каком сам Пижон, не задумываясь, согласился бы совершить аварийную посадку.

От офицера даже пыли не осталось. А гитара – целехонька. Здесь она, правда, едва не пошла по рукам. Но Лонг довольно быстро наложил на инструмент свою лапу. Изящную, музыкальную еврейскую лапку. Теперь гитара выдавалась лишь тем, кто был облечен особым доверием. Трепло в разряд этих счастливчиков попал и правом своим пользовался при любой возможности.

С Лонгом, кстати, никто не спорил особо, все-таки у него консерватория за плечами, и как раз по классу гитары. Странно, что не скрипки… Это Фюрер, покойник, все подкалывал: мол, Лонг, а Лонг, как это тебе мама с папой разрешили вместо скрипки за гитару взяться?

Довел ведь однажды. Эжен из увольнительной приволок скрипку. Что он на ней выделывал!

Пижон вздохнул. Он многое бы дал сейчас за то, чтобы послушать скрипку, можно с оркестром, можно в квартете… Только бы скрипку, и желательно в Казанской филармонии. Чтобы прийти туда в смокинге, в галстуке-бабочке, с какой-нибудь девочкой-журналисткой. Оторвой, каких на журфаке пруд-пруди. И чтобы она, впервые в жизни надев вечернее платье и туфли на высоком каблуке, косилась по сторонам. Чтобы бурчала вызывающе: «Предрассудки это все. Одежда должна быть удобной». И чтобы собственным отражениям в зеркалах не верила. Глаз отвести не могла.

А скрипка при чем?

Пижон снова вздохнул. И попытался сосредоточиться на тексте. Местные новости должны были выходить дважды в неделю, независимо от настроения редактора. Это Гот распорядился. Предоставил Пижону неограниченное право выбора сотрудников, исключая, разумеется, себя и, послушав глухое зверское рычание, Зверя.

Молодец, майор. С газетой он классно придумал. «Секретари» были у всех, объединить их в сетку оказалось для Кинга работой на полчаса. Теперь свежая газета выкладывалась на сервер в рейхстаге, а уж оттуда ее мог скачать кто угодно.

Дважды в неделю.

Парни идею приняли с неожиданным энтузиазмом, где уж там набирать сотрудников – отбиться бы. На долю Пижона остались редакторская правка, верстка, статья на передовице и, конечно же, вечные споры с цензурой. А куда без нее? Это на Земле гласность и демократия, а на Цирцее военная диктатура. Диктатор в чине майора, он же главный цензор, он же имеет право вето, он же спонсор. В том смысле, что свободного времени выделяет Пижону каждый день на час больше, чем остальным.

Кое-кто из бойцов даже делал успехи. Что приятно удивляло. За четыре месяца не всякий писать научится. Приходилось встречать практикантов, которые после года учебы продолжали приносить тексты настолько кривые, что редактора за голову хватались. Хотя вообще-то Пижон был мало знаком со спецификой газетного творчества. Он сразу выбрал ТВ и радио… А еще он мог поспорить, что ни в одну газету ни один из сотрудников не приносил материалов с таким количеством нецензурщины.

Вспомнить хотя бы двадцатый выпуск. Когда Кинг взялся написать репортаж с чемпионата по «Штурму Валгаллы»… Завлекательная игрушка. Высадка десанта на Валгаллу – это почти так же круто, как Гагарин в космосе. Все-таки первая колонизированная планета.

Самому Пижону больше нравилась сделанная по этим мотивам стратегичка, но и 3D-шутеpy он отдавал должное. Особенно его сетевой версии.

А вообще, играли во все. Во все, что было напихано в «секретари». Туда много помещается. Проверено. Правда, Петля всех обскакал. У него на машине ничего, кроме игрушек, нету. Ну, текстовый редактор еще, письма домой писать, и сетевые программы, а остальное – сплошь игры.

Маньяк.

«Штурм Валгаллы» был основным развлечением в течение трех месяцев. Сначала играли все против всех. Потом додумались разбиться по отделениям. Началась война кланов. Потом… выпросили у Гота разрешение, засели на ночь в рейхстаге и потревожили занятого какими-то своими делами Зверя. Совершенно случайно. Нет, правда, случайно. Никому и в голову бы не пришло его от работы отрывать. Кто же знал, что Башка так заорет, когда на гранате подорвется? И, главное, все были в наушниках, так что вопль Башки восприняли спокойно. А Зверь в наушниках не был. В смысле без наушников был. Правильно, на хрена ему наушники, если он не шпилит, как все приличные люди, а ерундой занимается. Работает то есть.

– Вот уроды, – сказал Зверь.

Вошел в игру, за пять минут перестрелял всех… Двенадцать человек. За пять минут! И тут Кинг от работы отвлекся.

– Что ли, тоже сыграть? – говорит. Ну, и сыграли они со Зверем. На двоих. И двадцать штук ботов с максимальным интеллектом.

Ох, какая это была дуэль! Сказка, а не дуэль! Песня!Прямо-таки «Полет Кондора» в геймерском переложении. Пижон и не подозревал, что в «Штурме» такое выделывать можно, что эти двое вытворяли. Да ладно Пижон! Петля, маньячище, и то охреневал. От Зверя к Кингу перебегал, в мониторы заглядывал, остальных зрителей расталкивал:

– Ну дайте, дайте я гляну, вы ж все равно не врубаетесь! Зверь победил. С одним пунктом здоровья остался, но победил.

Вот тогда и родилась в умной головушке Петли идея чемпионата. И тогда же, общим голосованием, решили ни Кинга, ни Зверя близко к игре не подпускать. Даже в командном зачете. Команд-то три – по отделениям. А этих – двое. Нечестно.

В общем, абсолютными чемпионами вышли Пуля с Крутым. В личном зачете они под конец друг друга одновременно прикончили. А в командном – вытянули отделение Пенделя. Нечестно это, между прочим. Почему оба лучших бойца у Пенделя? Но получилось весело. Чемпионат мира – это не абы что, это звучит.

Только вот Кинг, матершинник, пишет, как говорит. А новости ведь не только мужики читают. Ула тоже. Кстати, хорошая мысль! Напомнить Кингу про Улу, глядишь, задумается. Он к ней неровно дышит – это все знают. Если б ему не Зверь дорогу перешел, а другой кто – не миновать напрягов.

Интересно, за что все-таки Джокер Зверя так не любит? Злой, говорит. Да какой он злой, он правильный.

После ужина в кают-компании собрались все. За исключением часовых, бдительно мокнущих под усилившимся к ночи дождем. Вода шумела за стенами, капли барабанили по плоской крыше, а внутри было уютно. Чуть сонно. Как всегда бывает, когда дождь затяжной, а ты сидишь в тепле, в хорошей компании.

– Как в лагере, – задумчиво произнес Пендель. Поймал вопросительный взгляд Синего и объяснил:

– В пионерском лагере. Был у нас такой, под Грушинкой. В детстве мы туда каждый год ездили. Когда дождило, мы в палате собирались. Истории страшные рассказывали.

– Заставляли? – ужаснулся Синий.

– Зачем? – не понял Пендель. – Сами рассказывали. Интересно.

– А за что вас в лагерь отправляли? – влез Лонг. – Я знаю, что в России строго было, но чтобы детей в лагеря…

– За хорошую учебу. – В голосе Пенделя прорезалось что-то вроде ядовитого шипения. – Говорю же, пионерский лагерь. Отдыхают там. Мы еще успели пионерами побыть. Пижон, я и… Тихий… Пижон, ты помнишь, какой он тихий был?

– Я помню, как он в самоволку на сутки ушел, – буркнул Азат, – Все чуть с ума не съехали его искать.

– Нашли? – с интересом спросил Синий.

– Сам вернулся, – Пендель хмыкнул, – сказал, что в город ездил. Его чуть не выгнали тогда. Другого кого точно выперли бы, а Азаматку простили. Как обычно. Во-первых, отличник пожизненный, математик, звезда, блин, городского масштаба. Во-вторых, тихий же.

– Значит, он всю жизнь такой, – констатировал Лонг. – А я думал, только здесь.

На него уставились все. Даже те, кто, кажется, и не слышал разговора.

– Какой? – осторожно уточнил Трепло, поглаживая гитару, – Тихий?

Кинг неприлично хихикнул.

– Да я не про то, – поморщился Лонг – я говорю, он всегда себя вел так, что не придерешься. Даже если устраивает что-нибудь не то, все равно получается, что так и надо было.

– Он злой, – булькнул Джокер из своего угла. Нанего привычно не обратили внимания.

– Спой, Трепло, – попросил Пижон. И закрыл «секретарь». Кинговы тексты править – дело непростое. Отдохнуть надо.

Трепло никогда не ломался. Вот и сейчас он перестал бесцельно тренькать, сел поудобнее, пробежался по струнам пальцами. Вздохнул:

– Чего бы такого… А, знаю. Как раз. Взял, словно на пробу, несколько аккордов. И запел не громко. Как будто для себя.

Полжизни в капкане-

Куда ж теперь-то дойдешь?

Не плачь, могиканин,

Подставь ладони под дождь…

Дождь, дождь, лужи на асфальте,

Черные колеса – серая вода,

Во всех краях – дождь, встречным посигнальте,

Укажите им дорогу в никуда…

Те, кто знал русский, слушали слова, те, кто не знал, – слушали песню. Трепло давно приучил всех к Медведеву. Правда, Пижон никак не мог понять, что же находят в нем нероссияне. Видимо, было что. Потому что даже Кинг, который за музыку признавал лишь рэпперские речитативы, становился тих и внимателен, когда вспоминал Трепло песни иркутского барда.

Две гильзочки в море,

Чтоб возвратиться назад.

Стоящим в дозоре

Стекает Небо в глаза!

А ищущим, где бы

Приют бродяжий найти?

Две гильзочки в Небо —

Чтобы не сбиться с пути.

Дождь, дождь, лужи на асфальте…

Дождь шумел за стенами. Не было там, снаружи, никакого асфальта, а был дикий камень и дикий лес, и дикое небо над мокрой и тоже дикой планетой, «…чтоб возвратиться назад…» Грустно не становилось почему-то. Вернуться невозможно, но есть куда возвращаться. И это, наверное, более важно. Трепло, умница, он никогда не промахивается, умеет выбрать из великого множества песен самую нужную. Редкий талант.

А бедную Трою

Зарыть – и дело с концом,

Я вышку построю,

Замерзну к Небу лицом.

Дождь, дождь – грустно скитальцу,

Солнце скитальца гаснет вдали,

По корни вбил дождь серые пальцы —

Скучные пальцы в череп Земли.

Дождь, дождь, а сказка простая:

Мир наш растаял, как леденец,

И только мы все книгу листаем,

Будто не знаем, что сказке-то конец…

Дождь, дождь – от края до края,

Самого края мертвых полей.

Кругом один дождь – ни ада, ни рая…

Раз такое дело – водки налей.

Дождь, дождь, лужи на асфальте…

Кончилась песня. Вздохнула в последний раз гитара.

– Может, и правда водки? – спросил Пендель после паузы. – Раз такое дело.

– Ты Готу объясни, какое тут дело, – мрачно предложил Башка.

Лис, до этого вроде дремавший, подал вдруг голос:

– Я объясню. Завтра летать никому не надо – будем шахтное оборудование собирать. А с похмелья работается лучше. Думаю, Гот разрешит.

– Какое оборудование? – не понял Пижон. – Нашли готовое, что ли?

– Да вот еще. – Лис махнул рукой. – Я Зверю объяснил примерно, чего надо.

– А-а, – кивнул Азат, – тогда понятно.

– Слушайте, – Башке определенно понравилось быть здравомыслящим, – Он вообще спит когда-нибудь?

– Кто?

– Да Зверь, кто еще? Пендель, Пижон, вы ж его знаете.

Пендель задумался. Переход от водки к Зверю оказался для него слишком неожиданным.

– На буровой точно не спал, – изрек он наконец. – Вот шайтан, он ведь там семь недель прожил. Я как-то даже и не задумывался. Работали все.

– Семь недель, – удрученно повторил Башка, – Ула, его же изучать нужно!

– Да иди ты, – поморщилась госпожа Экнахталь. – Надо тебе – изучай. А я посмотрю. Издалека.

Пижону было что сказать по этому поводу. Но он благоразумно промолчал. Зато Лонг отреагировал на женский голос и вернул беседу в прежнее русло:

– Ула, сходи к Готу, а?

– Зачем это?

– Тебя он скорее, чем Лиса, послушает.

– Хочешь сказать, – прищурилась немка, – у меня лучше получится водку клянчить? Я, между прочим, не пью.

– Врешь, – не выдержал Пижон.

– Ну, вру, – легко согласилась Ула.

– Сходи, а? Да, кстати, а кто у нас по расписанию часовых меняет?

– Я, – сказал Джокер, – и я не пью. А еще Костыль, – он уставился на Костыля. – И ты тоже не пьешь.

– Да ладно тебе…

– Костыль, – тяжело произнес Пендель. Тот надулся, но спорить не стал. Кошмар с Синим переглянулись и дружно вздохнули.

– Ладно, – подытожил Пижон, – остальным можно. Ну что, – он взглянул на Улу, – попросишь?

– Черт с вами.

Биолог вышла из кают-компании. Трепло дождался, пока дверь за ней закроется, и проворчал негромко, но так, чтобы все слышали:

– С нами черт, как же. Черт сейчас с Готом будет.

Ула сделала все, чтобы не выходить под дождь. Сначала, пробежав по узким коридорам, заглянула в рейхсканцелярию. Гота там не нашла. Через переход отправилась в рейхстаг, но и там майора не обнаружила. Тяжело вздохнув, Ула приоткрыла дверь на улицу. Выглянула. Поморщилась с отвращением. Свет горел в ремонтном цехе – самом дальнем.

– Разумеется, – кивнула немка, – конечно, – она выставила ладонь под дождь и тут же отдернула, – ничего другого и ожидать было нельзя. Все сволочи.

После чего выскочила на улицу и помчалась, перепрыгивая через лужи. Если пробежать быстро, может быть, волосы не успеют намокнуть. У некоторых женщин, мокрые, они повисают липкими прядями. У некоторых – встают дыбом и завиваются еще больше. И то и другое равно неприятно.

Совсем рядом с цехом Ула влетела-таки в лужу, влетела с разбегу, подняв тучу брызг, и ворвалась под крышу в самом боевом настроении.

– Явление ее нам, – заметил Зверь, не оборачиваясь. Он стоял возле высоченных, под потолок, стеллажей, на которые складывали добытое на «Покровителе», но еще не рассортированное барахло.

– А ты здесь что делаешь? – спросила биолог.

– Ты бы лучше спросила, что я здесь делаю, – заявил Гот, спрыгивая откуда-то сверху. – Такая сойдет? – он продемонстрировал Зверю отталкивающего вида железяку.

Тот кивнул, забрал у майора находку и направился к стеллажам у другой стены.

– Деталь номер пятьдесят два я видел на восемнадцатой полке, – сообщил на ходу, – их там пять штук, нужно три.

– Гос-споди, – прошипел Гот. – Ты надо мной издеваешься или как?

– Или как, – невозмутимо ответил Зверь. Уже издалека. Так что голос прозвучал гулко. – Я же показывал тебе, как они выглядят.

– Скотина, – подытожил майор.

– Ладно, – Ула потрясла головой. – Что ты здесь делаешь?

– Тренируется, – голос Зверя прозвучал совсем близко, и Ула вздрогнула от неожиданности, – физкультурой занимается. Не поверишь, по стеллажам прыгает, что твоя обезьяна. Мне так слабо.

– Опять подкрадываешься! – рявкнула немка. – Я когда-нибудь испугаюсь и тресну тебя. Вы чем занимаетесь?

– Трахаемся, – пробурчал Гот, – с железом.

– С шахтным оборудованием, – поправил его сержант. – Потенциально вот эта груда барахла, – он кивнул на стеллажи, – очень полезные вещи. Их только собрать нужно правильно. Вообще-то, – он пристально посмотрел на Гота, – я собирался сам этим заняться. Но некий майор предложил мне свою помощь.

– Я думал, ты откажешься, – сказал Гот. – Приличные люди…

– Так то приличные, – все так же индифферентно перебил его Зверь. – Кстати, знаешь, – сверху вниз он глянул на Улу, – пока ты не пришла, его все устраивало.

– Я пятьдесят предметов из списка запомнил, – зарычал Гот.

– Пятьдесят первый ведь нашел.

– Случайно.

– Прекрасная зрительная память, – сообщил Зверь, снова адресуясь к биологу, – но совсем не тренированная.

– Я его убью, – пообещал Гот, – найду эту поганую железяку и ей же пришибу.

– Прекратите лаяться, – скомандовала Ула, – никто никого не убьет. И вообще, здесь же роботы есть, почему они не ищут?

– Как не ищут? – ухмыльнулся сержант. – Тут все заняты. Все работают.

– Так выглядит рай в его представлении, – пожаловался Дитрих, – плантации сахарного тростника и рабы в колодках. Все заняты. Все работают. Благодать! Роботов он тоже запряг. Они крупные детали сортируют. Трудоголик, мать его… Извини, Ула.

– Я водки хочу, – сообщила биолог.

Реакция на это заявление была вполне ожидаемая. Гот, сбившийся с мысли, заткнулся и удивленно моргнул. Зверь закатил глаза и сказал потолку:

– Невозможная женщина.

– Можно подумать, – возмутилась Ула, – я каждый день с такими просьбами являюсь. Последний раз мы пили когда?

– Когда? – Гот нахмурился, вспоминая.

– Семь недель и два дня назад, – жестяным голосом произнес Зверь, – всего семь недель и два дня.

– Рехнуться можно, – Дитрих сел на пол, – этак недолго и навык потерять.

– Этак спиться недолго, – непреклонно возразил сержант.

– Два месяца… – обалдело сосчитал майор.

– Меньше, – проскрежетал Зверь.

– Ты проиграл, – резюмировала Ула.

– Пожалуй, – согласился Гот, – работа завтра муторная, так что с похмелья даже лучше будет. Так… каштановая наша, что у тебя есть?

– Десять сортов, – «каштановую» Ула проигнорировала. – Девять – местные, один – тот, что с Земли остался.

– У меня в голове не укладывается! – Гот обернулся к Зверю: – Корабль грохнулся на планету, взорвался, мать его… извини, Ула… в пыль. И что уцелело? Гитара и тысяча литров спирта в стеклянной… мать… извини, Ула… в стеклянной таре. Так бывает?

Зверь поджал губы. Не лицо – маска чопорного осуждения. Только глаза смеются.

– Да ладно тебе, – утешил его Дитрих, – начало декабря ведь, Рождество скоро. И Новый год.

– При чем здесь Новый год?! – не выдержал Зверь. – Что ты несешь?! Собрались алкоголики на мою голову!

– Да какие мы алкоголики? – отмахнулся Гот, – Мы ведь не чтобы пить, мы лишь бы не работать.

– Так не работай, кто тебя заставляет? Пойди вон в рейхстаг, вычитай завтрашние новости. Пижон еще днем две трети выпуска к цензуре подготовил.

– Ула, ты слышишь, да? – уныло вопросил майор. – Это у него называется «не работать».

– Я слышу, – кивнула биолог. – Я одного понять не могу: кто здесь командир?

– А ведь и правда! – просиял Гот.

Зверь хмыкнул, шагнул назад и словно растаял, потерялся между тенью и светом.

– Вернись, мерзавец, – приказал майор, – мы идем пить, и ты идешь с нами.

– Произвол, – ответствовал Зверь откуда-то из другого конца склада, – у меня по расписанию свободное время.

– Было, – злорадно возразил Гот, – а теперь нету. Я здесь диктатор или кто?

– Тиран ты, деспот и самодур, – мурлыкнул сержант, избегая, впрочем, попадаться на глаза, – причем планетарного масштаба. Нет, правда, – он возник на том же месте, где исчезал, – идите, я же вас не держу. Но без меня.

– Слушай, ты вообще хоть раз был в кают-компании? – поинтересовался Гот.

– Хрена ли там делать?

– Там хорошо, – Ула подняла наивные глаза, хлопнула ресницами. – Честно-честно. Уютно так.

– Пойдем, Зверь, – сказал Гот уже вполне серьезно, – надо иногда и тебе с людьми общаться. А то народ и та^к уже смотрит странно, скоро разговоры пойдут.

– Уже, – сообщила Ула. – Как раз перед тем, как я ушла. Зверь поморщился. Потом улыбнулся:

– Ладно. Уговорили. Подчиняюсь грубой силе и разумным доводам.

Ула тут же повисла у него на руке:

– Теперь не сбежишь, – и обернулась к Готу: – Ну что, Дитрих, какую водку пьем?

– Выберем, – легкомысленно ответил майор, – все попробуем, и я что-нибудь выберу.

– Класс! – Ула смело шагнула под дождь. – Вот это, я понимаю, настоящий командир.

– Алкоголики, – со вздохом повторил Зверь.

– О! Командир! – громогласно сообщил Синий, и первый вскочил на ноги. За ним, грохоча стульями, начали подниматься остальные.

Гот небрежно кивнул.

– Мы водку пьем? – с ходу поинтересовался Лонг.