Текст книги "Принц Полуночи. Трилогия"

Автор книги: Наталья Игнатова

– Я его за Тихого еще тысячу раз убил бы. И не так, как ты хочешь. А так, как он сам убивал.

– Ах вот как! – хмыкнул майор. – Что ж, вполне понятно. Будь с вами на «Покровителе» Тихий, а не Зверь, ты, Пижон, подох бы еще в космосе. Это, без сомнения, лучше, чем так, как сейчас.

– Я…

– Все. Умолкни.

До самого кратера оба не произнесли больше ни слова.

 
…Вновь свои девизы поменяла знать —
С «Veni, vedi, vici» на «fuck твою мать» —
Западные кляксы по восточной степи
Слякоть ликованья на дежурных щеках,
Если им еще по кайфу, значит, рано пока,
Спи, моя нездешняя религия, спи…
 

«Паутина», закрепленная на поверхности двигателя, выглядела устрашающе. Висящий в переплетении тонких «нитей» болид казался крохотным. Он походил на застрявшую в ловушке осу. Именно осу. Сильную и злую. Паутина не удержит такую тварь. Стоит рвануться чуть сильнее, и прочные путы лопнут. Зверь объяснил, что нужно сделать, чтобы крепления распались и машина получила свободу. Пендель, помнится, пока объяснения слушал, только хмыкал и губу оттопыривал. Нижнюю. Ему за оттопыренную губу проще пальцами хвататься.

Потянуть. Шлепнуть. Хмыкнуть. Потянуть. Шлепнуть.

Ритуал!

Жертвоприношения, которые Зверь проводил, так и назывались. Ритуал. С большой буквы.

Гот настроил автопилот. Повернулся к Пижону:

– Вертолет до лагеря сам долетит. Если трогать ничего не будешь, времени как раз хватит, чтобы успеть. Через два часа пятьдесят минут я стартую, ты к этому моменту должен быть уже в ущелье. Не успеешь – твои проблемы. Да, командует теперь Лонг Имей в виду

Майор выпрыгнул из кабины. Отошел, пригибаясь, от машины, взметывающей бурю лопастями винтов. Вертолет замешкался на секунду, потом рванулся вперед и вверх. В небо

«По машинам!»

Звенят серебряные струны, звенят натянутые, как струны, нервы, и небо звенит. Все так, как должно. И все будет, как будет.

Аминь

Зазор между дверью и косяком стал больше на четыре сантиметра.

 
Девять грамм любви с хрустом между бровей,
Слышишь, не зови меня, не пой, соловей.
Мне все равно не хватит силы, чтоб платить эту дань.
В день, когда известен час твоих похорон.
Звонкую улыбку – как в обойму патрон,
Встань, моя латунная религия, встань!
 

Пижон посадил вертолет и остался сидеть в кресле. Сил не было шевелиться. К нему уже бежали. Со всех сторон Чьи-то руки расстегивали ремни. Кто-то отключал гермошлем от рации.

– А-а… где Зверь? – жалобно спросила Ула.

– Гот на связи! – заорал из дверей рейхстага Кинг.

Пендель взял Пижона под мышки и поволок в административный зал. Азат покорно обвис. Даже ногами перебирать не пытался. Он вполне готов был заснуть в таком неудобном положении, если бы не мучило любопытство: что же скажет Гот?

Дверь поворачивалась. Ничего не осталось в мире, кроме кричащих от боли рук и медленно, страшно медленно увеличивающегося проема. Волки… отгрызают лапы. А Звери так и подыхают…

Не-ет. Не дождетесь!

 
Рясы и погон, кривые хари святых,
Буквы и экраны, скользкий ком правоты,
Катится повальная похабная хворь
Праведное слово, как тифозная вошь, —
Если ты опасен, значит, ты не живешь,
Спорь, моя неверная религия, спорь!
О том, что если выбрал поле, так на нем и стой,
Не меняйся в цвете, коль билетик пустой, —
Пусть меняет место, кто пойдет за тобой
О том, что лучше задохнуться, чем вдыхать этот дым,
О том что лучше быть коричневым, чем голубым,
Пой, моя упрямая религия, пой!
 

– За преступления, совершенные на Земле, и за убийство бойцов: Отто Ландау, Григория Вархадзе, Мишеля Кароне, сержант…

…как назвать его? Он давно уже не Азамат. А настоящее имя… нет, незачем им знать его имя, уж эту-то малость он заслужил…

– ... Зверь приговорен к высшей мере наказания. Приговор будет приведен в исполнение немедленно.

Пластикат ломается в руках.

Не успел.

Зверь рванул с себя форменную куртку. Он пройдет, проскользнет, просочится, если нужно. Зря, что ли, постился восемь дней? Время… вышло время.

Не успел.

Отсчет времени Гот вел молча. Десять секунд. Извини. Зверь, ждать пришлось долго. Девять. Но сейчас все закончится. Восемь. Семь. Шесть…

Любой сустав можно выкрутить в любую сторону. Золотое правило, но далеко не всем оно известно. Крысы, если надо, становятся почти абсолютно плоскими. Чем Зверь хуже крысы?

Пять. Четыре. Три…

Все! Черт бы их всех подрал! Все!!! И по темному коридору к выходу. Туда, где небо. Где «Мурена». Земля еще не горит под ногами, но уже сейчас, уже…

Старт.

В великом множестве фильмов используются очень зрелищные кадры, когда герой – черный силуэт на оранжево-багровом фоне – сломя голову несется от ревущей пламенной волны. Жизнь спасает.

Зверь бежал навстречу взрыву. К ангару. Бежал так, словно снова убегал от огня.

Время вышло. «Мурена» не взлетит больше.

Куда попадают души погибших машин?

Глаза слезились от яркого дневного света, и Зверь успел улыбнуться забавному мороку. Ему показалось, что лопасти вертолета вращаются, все быстрее набирая обороты.

Рев двигателей он услышал мгновением позже.

 
Под глубоким морем, под высокой горой
Рой, моя подземная религия, рой-
Значит, небо близко, если пальцы в крови.
Жиденькие корни разрешенных надежд
Режь, моя булатная религия, режь,
Рви, моя звериная религия, рви!
Стекла на глазах и ничего впереди,
Но жди, моя гремучая религия, жди —
Мало ль что возможно, когда кончится век.
Языческий блюз иди космический бриз,
Или восходящий кондор, не умеющий вниз-
Вверх, моя небесная религия, вверх!
 

Растаял в «прыжке» и выскользнул в обычный космос боевой болид класса земля – орбита – земля.

Хохочущее пламя неслось по Цирцее, оставляя за собой спекшуюся, блестящую корку земли.

На гребне огненной волны человек и машина ворвались в распахнутое настежь небо.

И человек кричал от счастья, и ненависти, и страстного, невыносимого желания убивать. И машина вторила ему ревом. И небо вокруг смеялось и звенело, и бессильный огонь бесновался у подножия скал, в ярости пожирая себя самое.

Все так, как должно. И все будет, как будет. Хоть и не может быть так.

Невозможного нет.

Аминь!

Люди – враги всех затруднительных мероприятий

Пикколо Макиавелли

Как они долетели до буровой, Зверь помнил. Помнил, что взрыв повредил «Мурену» и пришлось включаться в сложный организм машины, отдавая ей остатки сил. Хватило в обрез. Добрались. Сели. И все. Дальше – провал.

Поздней ночью Зверь проснулся и обнаружил себя лежащим на металлическом полу под шасси «Мурены». Машина дремала. Лопасти винтов, чуть обвиснув, черными тенями пересекали звездное небо. И море шумело.

Буровая.

Пилотское гнездо.

Зверь рассмеялся, протянул руку, ласково погладил холодную броню вертолета, свернулся в клубок и заснул снова.

Все закончилось.

Все еще только начиналось.

На ремонт «Мурены» должно было уйти дня три. Роскошная жизнь закончилась, запаса сил нет, и работать круглые сутки уже не получится. Следовало бы удивиться тому, как они вообще долетели. Но Зверь исчерпал свои способности удивляться, когда «Мурена» сама рванулась ему навстречу из ангара. Так что все остальное он воспринимал без эмоций. Ну, должны были разбиться. Ну, не разбились. Ну, непонятно, как это получилось. И что?

Три дня на ремонт.

Еще машину нужно было заправить и вооружить. И… усыпить. Вот почему лучше не удивляться. Не задумываться. Вообще ни о чем. «Мурена» проснулась, осознала себя. Обычное дело, но ни одна из машин, которые Зверь будил раньше, не была самостоятельна. И то, что сделала «Мурена», было… черт, это было неожиданным, нереальным подарком. Не потому, что она спасла Зверя. А потому, что такого полного, абсолютного единения с машиной у него не было никогда в жизни. Он умел понять неживое, мог почувствовать то, что чувствует машина, мог перевести это на человеческий уровень восприятия. И неживое точно так же чувствовало Зверя, чувствовало и понимало. По-своему. Но этот привычный диалог был лишь отдаленным подобием слияниядвух душ. И душу машины придется усыпить. Так лучше. Для самой «Мурены» лучше, потому что Зверь уйдет, а она останется, и если она не заснет, ей будет… больно.

До сих пор тошно вспоминать об оставшемся на Земле болиде.

Ладно, хватит об этом. Хорошо уже то, что можно обойтись без тестов и работать наверняка.

В пилотском гнезде было все необходимое для жизни и людей, и вертолетов. Запасная база. Зверь обустраивал ее на всякий случай – от Цирцеи можно было ожидать любой гадости – и, честно говоря, никак не думал, что все это пригодится ему самому. Чтобы спастись от людей. Да и вообще, буровая – хорошее место. Она спит, но будить ее нет нужды, здесь и так все понятно и просто. Все-таки вышка построена отчасти руками Зверя, и отношения с самого начала сложились замечательные.

Итак, три дня на ремонт, а потом сигнал в новый лагерь. О неисправности. Лучше какие-нибудь мелкие неполадки с электроникой. На буровую пришлют Пенделя или Кинга, вертолет и пилота к нему. В компьютере машины найдется карта, где отмечено местонахождение лагеря. Два человека – два посмертных дара. Один, правда, почти полностью уйдет на восстановление формы, но тут уж никуда не денешься. Нельзя экономить на здоровье. Непорядок это, когда не то что шевелиться – дышать больно. Ноют все мускулы, даже те, о существовании которых и не задумывался никогда. Бардак. А вертолет, к сожалению, придется оставить на вышке. Может быть, потом найдется время перегнать его в ущелье. А если не найдется, так все одно – пропадать машине.

Да. И еще нужно вымыться, побриться и поесть.

Молиться будем позже.

Зверь не торопился. Неспешно ремонтировал «Мурену», оживал потихоньку сам, спал по шесть часов, а на третий день утром даже рискнул поесть по-человечески. И ничего, получилось.

Жизнь налаживалась.

Привычная, звериная жизнь, когда нет людей, когда вокруг только ровное дружелюбие неживого и небо совсем рядом. Еще на буровой были орудийные установки, что в понятия привычной жизни не очень вписывалось, но с системами защиты вышки Зверь сдружился, еще пока они жили тут с Готом. Хорошее было время.

Сейчас, впрочем, не хуже.

Наоборот.

Ремонт он закончил вечером, уже на закате, а потом сидел рядом со своей машиной и смотрел на медленно темнеющее море. Вертолет нужно было заправить, подвесить бортовое вооружение, взлететь, наконец. Зря, что ли, небо так близко?

Потом,

Позже. Чуть позже. Еще немножко, еще самую капельку подождать…

Волны светились на сгибах, а черное небо казалось куполом планетария, когда «Мурена» поднялась над буровой вышкой. Вверх, вверх, вверх. К чужим звездам. Вверх, в безлунную пропасть, в холодную пустоту, вверх, дальше и дальше от беззаботного моря, от горячей земли, от влажного леса. Вверх.

А боевые болиды умеют вылетать за пределы атмосферы. У них хватает силы отрываться от планет, уходить в такой полет, какой и не снился Зверю.

Если Гот выжил, значит, он уже три дня как на Земле Целых три дня. При самом лучшем раскладе на то, чтобы вернуться сюда, уйдет неделя, от силы полторы. В худшем случае – дней пять. Исходить надо из худшего. Времени, впрочем, хватает с избытком.

Заманить сюда людей. Убить. Добраться до лагеря. Убить всех там. Это будет настоящий Ритуал. Такой, каких Зверь всю жизнь боялся. Такой, на который даже магистр ни разу не осмелился. Потом договориться с Ним и уходить. У Него есть возможность вытащить Зверя с Цирцеи, и не только с Цирцеи. Вытащить. Куда? Да кто ж Его знает? Там и посмотрим. Говорят, что безвыходных положений не бывает. Собственно, недавние события это утверждение прекрасно иллюстрируют, но, если честно, чудес уже достаточно. Хочется чего-нибудь простого и легко объяснимого. Вызова дьявола, например. Будь у него возможность, Зверь помолился бы еще у себя в отсеке, вместо того чтобы впадать в прострацию и безропотно ожидать смерти.

Значит, Ритуал. Ничего для себя, все – Ему. В обычных условиях вовне уходила лишь малая толика посмертного дара, но даже при таком раскладе больше шести жертвоприношений в одном помещении проводить не стоило. Если же отдавать все полностью, то после второй-третьей жертвы Он вполне может явиться во плоти.

Страшно?

Уже нет. Способность бояться исчерпана так же, как умение удивляться. Довели люди бедного Зверя. У-у, сволочи!

Но даже если б и было страшно, деваться все равно некуда. Гот скоро вернется, и, надо думать, он будет очень недоволен тем, что орденский экзекутор, вопреки ожиданиям, здравствует по сей день. Вернется Гот не один. И возможностей довершить начатое у него будет предостаточно. Вот и выходит, что нужно бежать.

Ну что за жизнь? Сколько романтических придурков мечтают покинуть навсегда холодный и неласковый к ним родной мир. Хреновы неудачники! Они всерьез полагают, что где-то в другом месте им обеспечены слава, почет и всеобщее уважение. Вот только возможности уйти таким обычно не представляется. А тому, кто на это способен, и здесь хорошо. Если бы еще убить не пытались…

Ладно, пора.

К черту сожаления. К черту… Все к черту! Ничего нет, только две живые души и темное небо вокруг. И доверчивое сердце машины чутко бьется под пальцами.

«Мурена», девочка, прости…

Впрочем, за что извиняться? Что с тобой, Зверь, ты же раньше делал это не задумываясь. Сколько их было, разбуженных и снова отправленных в сон? Таких разных. Таких… Таких, как «Мурена», никогда не было. И не будет, наверное. Но это ведь не убийство. Машина останется живой, она просто перестанет осознавать себя. Ей будет все равно. Просто.

Проще, чем разбудить.

И мягко, мягонько, ласково так, спокойно: спи…

Чем-то сродни обыкновенному гипнозу. Ловишь взгляд, и даже приказывать не надо – все получается само. Это легко. Технически легко, а как оно – отправлять на покой живую душу, никого не касается.

Ну вот. Она засыпает… Это небольно. Совсем небольно. «Мурена» была и перестала быть. Ее можно разбудить снова. Сейчас или чуть позже, но ты Зверь этого не сделаешь. Ты уйдешь. Для тебя «Мурены» уже нет и никогда больше не будет. Последние дни вообще щедры на потери.

Это небольно.

Совсем небольно.

И вертолет-разведчик Ка-190 идет на посадку, снижается над буровой вышкой, легкий, послушный, маневренный.

Тихо как…

Май. Казахстан

– Тебя ищут, молодой господин, – сказала желмагуз кемпир.

– Я знаю, – кивнул Волк.

– Нет, – возразила желмагуз кемпир. – Ты знаешь, что тебя ищут люди. Ты не знаешь, что тебя ищет Тот, кто над нами.

Она была старой и уродливой. Сморщенные груди висели почти до пупка, желтые когти, длинные и грязные, закручивались в спирали, а зубы казались черными. То ли от табака, который она жевала не переставая, то ли зубная эмаль была такого цвета.

Она была старой, уродливой, семиголовой демоницей. Одна голова вполне материальная – та самая, которой желмагуз кемпир говорила и жевала табак, остальные шесть – призрачные, наслаивающиеся друг на друга изображения. Разные лица. Разный цвет волос и глаз. Изредка мелькали даже красивые.

Волк не присматривался. Демоница считала его своим хозяином. Может быть, она сошла с ума от старости, а может, это он, Волк, свихнулся. Здесь, в степи, это было не так уж важно. Вновь оказавшись среди людей, он, может статься, задумается над странностями желмагуз кемпир и своими собственными. А пока… Волки не думают.

– Тот, кто над нами, – это Сатана?

– Ты называешь его так. Твои волки убили слишком многих, молодой господин. Ты залил кровью прошлую весну. Ты хочешь повторить это?

– Нет, – Волк покачал головой, – не хочу. Я все сделал. Теперь мы снова будем охотиться. Просто охотиться.

– На людей.

– Тебе их жалко?

Желмагуз кемпир рассмеялась. Всеми головами сразу. Смеялась она долго, семь голосов сплетались друг с другом, скрипели, каркали, звенели, разливались истеричными колокольчиками. Желмагуз кемпир любила посмеяться.

– Я мать им всем, – сказала она наконец, – мать, советчица, убийца. Нет, молодой господин, мне не жалко своих детей. Они – моя жизнь. И я убиваю их. Так же, как ты. Так же, как любой из нас. Ты веришь мне, хозяин?

– В то, что меня ищет Сатана? Да, верю. Он давно хочет встретиться.

– Он перестал ждать. Теперь он будет действовать. Ты примешь совет от старой, мудрой женщины?

– Смотря какой.

– Ах-ха-а, – выдохнула демоница и улыбнулась. – Такой молодой, такой смелый, не очень умный хозяин. Послушай меня – улетай. Прямо сейчас. Отпусти стаю, оставь свой дом и улетай. Бойся Того, кто над нами. И людей, которым веришь, тоже бойся. Сейчас тебе нужно бояться всех. Ты – владыка и сын владыки – слишком слаб, чтобы спорить с судьбой. Ты можешь только убегать. Если хочешь жить.

– О чем ты?

– Мы, демоны, никогда не говорим понятными словами. – Желмагуз кемпир перекинула табачную жвачку с одной стороны рта в другую, сплюнула на жухлую траву. – Ты можешь умереть и стать другим. Если хочешь этого – делай так, как велит Тот, кто над нами. Ты можешь остаться жить… Нет, не верно… Ты можешь попробовать сохранить свою жизнь. Тогда беги. Это все, молодой господин. Это все. Удачи тебе. Мы не увидимся больше.

Она вновь рассмеялась на разные голоса. Невесело рассмеялась. Пронзительно и зло. Поклонилась и исчезла в темноте.

А утром Волка поднял на ноги тихий писк телефона:

– Олег, – послышалось в трубке. Знакомый голос… Волк медленно становился человеком. Вспоминал себя. По частям. Тяжело и неохотно. Вспомнил… Олег – это имя. Его имя.

– Да, – хмуро сказал он.

– Есть работа. В Екатеринбурге. Ты должен провести Ритуал. Извини, мальчик, отпуск закончился… Вылетай немедленно.

– Пижон, – деловито распорядился Лонг, – бери легкий вертолет и отправляйся с Пенделем в гнездо… в смысле, на буровую.

– Понял! – откозырял Азат. И рысью помчался в ангар. В лагере он за три дня засиделся, так что вертолетная прогулка к морю пришлась очень кстати. В пилотском гнезде какие-то неполадки, но Кинг сказал, что ничего серьезного. Во всяком случае, если верить записи, так он сказал Лонгу. А раз ничего серьезного, значит, полет и вправду будет просто прогулкой.

Пендель, недовольно бурча, вошел в ангар, когда Пижон уже начал пританцовывать от нетерпения:

– Отправить больше некого, – бормотал Пендель, влезая в вертолет, – я ему что? У меня, что, дел других нет? Кинга бы отправлял…

Пижон знал, что Кингу некогда. Проблемы были не только на буровой: после переезда барахлила почти вся техника. Неполадки, каждая по отдельности, были несущественны, но в общем картина получалась безрадостная. Потому что десяток маленьких проблем хуже, чем одна большая. Если верить тому же Кингу, все решалось в течение нескольких дней, и тем не менее великан-электронщик не мог пока выкроить время на то, чтобы заниматься еще и буровой. А Пендель – универсал, вот пускай он везде и успевает.

Рассказать об этом Пенделю Пижон не мог все по той же извечной причине: информацию он получил совершенно незаконным способом. Пара выбитых зубов и три кошмарных дня на гауптвахте заставили было задуматься. Но ненадолго. Пижон выспался, отъелся, перестал бояться Зверя. И вернулся к работе. Кто-то же должен. Восстановить записи, увезенные Готом, уже не получится, значит, нужно хоть как-то компенсировать потерю.

Пендель побулькал-побулькал и успокоился. Заснул. Назвать его отходчивым было трудно, но надо отдать Пенделю должное: он умел переключаться с одной проблемы на другую, не забивая голову лишними мыслями. Сейчас вот спит, хорошо так спит, душевно. Потом будет работать. А претензии к Лонгу будут высказаны самому Лонгу. Да и то лишь в том случае, если тот не напомнит, кто теперь главный.

Море внизу блестело. Солнце наверху слепило даже сквозь светофильтры. Летать над морем неинтересно. Над джунглями, кстати, тоже. Горы – дело другое. Все-таки разнообразие.

Наконец далеко впереди и внизу показалась вышка. Пендель как почуял – проснулся, завозился в кресле. Пижон сделал над буровой круг, так, на всякий случай. Порядок есть порядок. Тишина, конечно, что внутри, что снаружи. Что и следовало доказать.

Вертолет опустился на посадочную площадку.

Пендель, который уже успел расстегнуть ремни, тут же выскочил из кресла и поспешил к лестнице, бросив на бегу: займись машиной.

Все правильно. У него свои дела, у Пижона – свои. Ладно, займемся.

Азат выключил двигатели, дождался, пока остановятся винты, неторопливо вылез из кабины, пошел по палубе, потягиваясь на ходу. Благодать-то какая! Солнышко светит. Море шумит. Пендель работает.

Из чистого любопытства, Пижон откатил в сторону дверь небольшого – на одну машину, ангара. И остановился, помаргивая. В душном сумраке, в мятущейся пляске пылинок, в шумящей волнами тишине он увидел… призрак вертолета. Призрак. Потому что настоящая «Мурена» осталась на плато. Она сгорела. Превратилась в пепел вместе со своим хозяином…

За спиной негромко присвистнули.

Пижон обернулся…

Винтовка осталась в вертолете. Зачем оружие на защищенной автоматикой буровой?

– Привет! – улыбнулся Зверь. – Пижон, ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть!

Ближе к вечеру Лонг начал беспокоиться. Пендель не выходил на связь уже несколько часов. Кинг на вопрос командира о том, нормально ли это, пожал плечами:

– Работает.

И Лонг попытался сам связаться с буровой.

Несколько раз подряд получив стандартный ответ автомата, Лонг снял с работ Пулю, Крутого и Джокера и отправил их в пилотское гнездо. Какая бы дрянь ни завелась на буровой вышке, троих бойцов такого уровня было вполне достаточно, чтобы разобраться с любой напастью.

Тяжелый вертолет грузно поднялся с поля и полетел на восток. Лонг провожал машину взглядом, пока она не скрылась из виду. Сейчас он завидовал Готу. Не потому, что тот сумел выбраться с Цирцеи,

«или погиб?»

а потому, что майор в подобных ситуациях не чувствовал ни беспокойства, ни тягостной тревоги. Гот всегда знал, что и как нужно делать. Ответственность за людей его не угнетала. Кажется, отвечать за своих бойцов было для Гота чем-то совершенно естественным. Словно он с этим родился. Кстати, когда во время строительства вышки связь с ней неожиданно прервалась, Гот отправил туда не трех человек, а одного Зверя. Почему? Он выбрал не лучшего бойца и не лучшего стрелка, он выбрал хорошего водителя… точнее, тогда все еще думали, что Зверь классный водитель и очень неплохой техник. И тем не менее Гот выбрал именно его.

Он уже тогда что-то знал?

Откуда бы?

Со Зверем, между прочим, Готу тоже повезло. Лонгу сейчас совсем не помешал бы такой советник. Джокер может кое-что и в чем-то, пожалуй, Зверя превосходит, но… с Джокером тяжело общаться. А со Зверем было легко.

Что с Пижоном? И с Пенделем? Они живы еще? Хочется думать, что живы. Этих двоих трудно застать врасплох, у них есть оружие и вертолет…

Все очень непонятно. Гот, без сомнения, знал, что делал. Он всегда знал, что делал. И если решил майор, что один из его подчиненных заслуживает смерти, значит, так оно и есть. Зверь убил Фюрера – это всем известно. Было за что, надо сказать. Но Гот сказал, что Зверь убил еще и Резчика. И Костыля. И на Земле… А Пижон, тот и вовсе говорил о «русском ковене»… Но Пижон тоже не может объяснить, откуда у него эта информация. Ссылается на Гота, на то, что тот предоставил убедительные доказательства.

С одной стороны, конечно, это Лонга интересовать уже не должно – и без того забот хватает. С другой… Нет, Зверь мертв. Вопрос нужно поставить иначе: должен ли командир утаивать от своих подчиненных жизненно важную информацию? Гот именно так и поступил. Он каким-то образом узнал о Звере правду, заманил его в жилой отсек, запер там, а потом убил. В объяснения командир не вдавался, да никто и не расспрашивал. Было не до того. К тому же все почему-то пребывали в уверенности, что Зверь болен, и ему нужно время, чтобы выздороветь. Интересно, что ни у кого не возникло вопроса, почему же заболевшего не отправили в лазарет. Зверь есть Зверь, он странный. А Гот есть Гот. Он лучше знает.

Вот где высший пилотаж!

И ведь действительно командир выбрал оптимальный способ решения проблемы. Опасность нейтрализовал, а затем уничтожил. Никого больше под удар не подставил. Проблем в подчиненном ему подразделении не возникло. А принимать решения наверняка приходилось на ходу. Времени подумать у Гота не было.

Лонг спросил себя, сумел бы он поступить так же? У него ни с кем не сложилось отношений столь же близких, как у Гота со Зверем, но… скажем, смог бы он взять и убить того же Пижона? Молча. Никому ничего не сказав. Оставив при себе все чувства и переживания. Приговорить Пижона к смерти и восемь дней потом делать вид, что все идет как нужно, что не происходит ничего из ряда вон выходящего, что…

Нет уж. Слава богу, Пижона убивать не за что.

Господи, скорей бы уж боевая группа добралась до буровой! Хоть узнать: как там дела и что с ребятами? Самому бы полететь! Но командиру нельзя. Командир собой в последнюю очередь рисковать должен.

Удивительно, но тяжелые раздумья нисколько не мешали работать. Люди приходили и уходили, докладывали о выполненных заданиях, сообщали о проблемах, спрашивали указаний – жизнь кипела, и Лонг ни на миг не выпадал из этого кипения. Как Гот! Да, здесь он, пожалуй, майору не уступает. Удивительно только, откуда взялся вдруг такой талант? Ведь всего опыта работы на командирской должности – три дня с небольшим.

– Крутой на связи, – сообщил дежурный.

– Пусти-ка меня. – Стараясь казаться спокойным. Лонг надел наушники, взял микрофон: – Крутой? Что там у вас?

– Пендель мертв. – Узнать севший, вздрагивающий голос было очень трудно. – Пижон исчез. Их вертолет здесь, но кроме нас на буровой никого нет. Склад боеприпасов вычищен.

– Как погиб Пендель? – как можно хладнокровнее спросил Лонг. Черт побери, черт побери, черт побери… хотелось кричать и биться головой о стены, но… нельзя. Ему – нельзя.

Рация молчала. Только тихонько потрескивал здешний безжизненный эфир.

– Крутой?! – окликнул Лонг. – Как слышишь?

– Слышу хорошо, – глухо отозвался боец. – Лонг, Джокер говорит, это сделал Зверь. И еще… он говорит, что Зверь придет за всеми.

– Возвращайтесь, – приказал сержант по-прежнему спокойно.

тебя это не пугает, командир, ты знаешь, что делать, все знают, что ты знаешь, что делать…

«Боже, но что?!»

В первую очередь вернуть всех людей в лагерь. Потом выяснить, каким образом Зверь выжил. И как его убить? А потом – сделать то, что скажет Джокер.

На периметр надежды нет. Автоматика не сработает, надо приказать Кингу стереть Зверя из памяти орудийных установок… Толку от этого не будет. Проклятие! Но все равно лучше сделать, чем потом пожалеть. Людей, чтобы контролировать все подходы к лагерю, недостаточно. Следовательно, нужно выбрать самое удобное для обороны укрытие. В принципе для этого пригоден любой из корпусов, но оптимальным решением, наверное, будет рейхстаг. Одна-единственная дверь. Других входов нет. Двадцать бойниц расположены почти идеально. Стены не пробить даже из пушки…

выгнутая дверь жилого отсека

К черту дверь! Орудия периметра до рейхстага не достанут – на линии выстрела находятся другие здания. Да и

мощности им не хватит. Пластикат – это все-таки не ящеры и не древопрыги.

Вертолеты?

Да. Это проблема. Пары ракет хватит, чтобы разнести рейхстаг в брызги. А вертолет у Зверя наверняка есть. Иначе как бы он смог попасть в гнездо?

Зверь-то? Да кто же знает, на что он способен?!

Значит, отсидеться не получится. Но что в таком случае делать? Может быть, встретить его в воздухе?

Черт, черт, черт! Господи боже, Гот наверняка решил бы этот вопрос самостоятельно. Но Гот знал Зверя. Кто еще знает Зверя? Пижон… Пижон исчез. Ула? Нет, с ней об этом лучше даже не заговаривать. Джокер… Да, Джокер. Нужно расспросить его. И тогда уже принимать решение.

Но, если Зверя нет на буровой, значит, он вот-вот будет здесь…

 
Под сенью деревьев проносится тенью
Живое до самых когтей наважденье,
И те, кто видит его скольженье,
Спешат помолиться вслух.
Но что богам до бегущих мимо,
До тех, в ком бьется неистребимый,
Свободой вскормленный в злую зиму
Живучий бунтарский дух
А в кровь разбитых губ
Усмешки жарче нет.
На просьбы слишком скуп
Молчания обет.
Меня обложили, как зверя в норе,
Мне бросили жирный кусок.
Но ни для кого уже не секрет-
Дороги ведут на Восток
 

Группа Джокера вернулась раньше. Где бы ни был Зверь, он не спешил появиться в лагере. В прозрачных сумерках грузовой вертолет опустился на площадку. К нему, вопреки обыкновению, не направилась группа техников. Машину окружили бойцы из пятерки, что была когда-то в подчинении Лонга. Очень быстро, в полной тишине, из вертолета выгрузили носилки с длинным пластиковым пакетом, и, молча, бегом, восемь человек направились в рейхстаг.

– Он будет убивать сам, – сообщил Джокер на ходу, – руками или ножом, или словами.

Тяжелая дверь с глухим рокотом прокатилась в пазах Щелкнул замок.

Два стола поспешно освободили от компьютеров, переложили на них носилки. Ула еще натягивала перчатки, а бойцы уже вернулись на свои места. Гад и Кинг, занимавшие позицию рядом с импровизированной прозекторской, сместились чуть в сторону.

– Уверен? – спросила биолог, когда Лонг предложил ей свою помощь.

Он пожал плечами:

– Конечно.

Ула хмыкнула и расстегнула «молнию» на пакете… Лонг увидел, что там. Услышал, как икнул и исчез за дверью туалета Гад.

– Отойди, – негромко сказала биолог, – помощничек Джокер, придержи вот здесь…

Может быть, это было неправильно, но Лонг порадовался, что не ему нужно рассматривать то, что осталось от Пенделя. Он устроился рядом с Кингом и принялся внимательно разглядывать дверной проем.

– Где сердце и печень? – негромко спросила Ула. Кинг начал молиться шепотом.

– Я думаю в море, – так же тихо и спокойно ответил Джокер.

– Лонг, – биолог застегнула пакет, – Пендель умер от того, что ему вырезали сердце. Перед этим с него содрали кожу. Не всю. Чуть меньше половины. Вырезали печень…

– И выкололи глаза, – продолжил Лонг, мечтая о том, чтобы его вырвало. Тошнило все сильнее.

– Глаза выжгли потом, – возразила Ула, – он… Зверь всегда делал это после того, как вырезал сердце. – Она сдернула с рук грязные перчатки. – После того, как вырезал сердце, но перед тем, как жертва умирала. Еще что-нибудь тебя интересует?

– Н-нет.

Ула держится лучше всех. Чего ей стоит это спокойствие? Когда Гот огласил приговор, она сорвалась в истерику Тогда в ступор впали все остальные, а Ула плакала и кричала сквозь слезы:

– Убийца! Проклятый убийца! Он же верил тебе!

Она не Зверя, она… Гота убийцей назвала.

Пижон потом, уже позже, объяснил, что Зверь умел подчинять людей. С этим трудно было поспорить. Лонг сам никак не мог поверить… ни во что. Все происходящее казалось абсурдным сновидением. Разумом он понимал: Гот сделал все, как нужно. Разумом понимал: Пижон знает, о чем говорит. Разумом же осознавал: Зверь смертельно опасен. Но вот поверить в это не получалось.